Мария Бэгшоу
По ту сторону октября
Комиссар разлепил веки. Перед глазами качалась сухая травинка. Елисеев поднялся, удостоверился, что пистолет и улика на месте, и огляделся. Вокруг никого, а сам он стоит почему-то метрах в двадцати от места, где себя помнил, почти у самого берега. Внизу у воды сердитый голос ругал неведомого Митяя, лаяла собака, плескали вёсла. Мужчина отряхнулся и чихнул.
Нужно идти домой.
Минут через десять на мосту он уже окончательно пришёл в себя, хотя встреченная девица не выходила из головы. Скорее всего, это действительно артистка какая-нибудь, выпила после выступления и пошла искать приключений. Абсолютно недостойное поведение для комсомолки. Либо она вовсе сумасшедшая. Большая Трапезниковская! У улицы уже давно другое название, подобающее советскому городу. Недалеко тут, кстати… Елисеев потёр ушибленный лоб. Надо же так неудачно поскользнуться! Как последний растяпа. Хорошо, что без сотрясения, но, кажется, есть шишка.
Виски заломило, снова закружилась голова, пришлось ухватиться за перила. Внизу чернела Ангара, ближе к берегам подсвеченная жёлтыми огнями. Живая, движущаяся пучина завораживала, манила – скольких людей она приняла в свои холодные объятия за долгие века, сколько отправились туда по своей воле, скольким в этом помогли…
Знакомый осенний взгляд на бледном лице, что всех милее, всех румяней и белее, смотрел из глубины прямо в душу, заставлял всё ниже и ниже склоняться над бегущей водой, звал, наполнял ноющей тоской…
Тьфу ты, чёрт! Елисеев резко отпрянул от перил, трясущимися руками достал пачку "Казбека", нервно провёл спичкой по шершавому боку коробка, с третьего раза прикурил папиросу и затянулся так, словно вся его жизнь зависела от этого вдоха. Колотящееся о рёбра сердце потихоньку успокаивалось. Надо лучше высыпаться, вот что. Да. А ещё неплохо бы заглянуть к соседке-вдове, она давно зазывала, а то уже и девицы в кокошниках в реках мерещатся. Но сначала всё-таки выспаться.
***
Она пришла в его сон. Она всегда приходила, если дорога протоптана. К тем семерым путь был проложен золотом, её золотом. Они взяли чужое, они должны его отдать. И заплатить за свою жадность цену. Не ей – Тому-Что-Лежит-В-Глубине. Шесть уже стали её тенями, её названными мужьями, седьмой присоединится к ним этой ночью.
Но к этому живому и неспящему путь иной. Золото лишь помогло к нему прикоснуться, указало дорогу подобно клубку в тёмном лесу. Этот – воин, устремленный дух, горящее пламя, факел в лабиринте. Такой может пробудить, вытащить из тьмы на свет, ведь весна должна покинуть подземное царство и выйти из его чертогов к высоким небесам, а земля – зацвести. Но сам он, хоть и не спит, держит глаза закрытыми, его внутренний взор загорожен забралом, он слеп.
Она звала его сквозь туман, звала отчаянно, вложив в зов всю свою тоску. Он же стоял в белёсой пелене, вокруг его головы летали тусклые решётки, кубы, другие фигуры, они переплетались, создавали сложные структуры. Он видел только их и не видел её – настоящую её, а только отражение. Сердце же его было зрячим и горячим, но окованным решёткой – крепкой, ледяной. Ноги его стояли по щиколотку в тине, и водоросли тянулись вверх, колыхались, оплетали.
– Помоги мне проснуться! Разбуди меня! – позвала она. – Я устала жить среди теней. Но То-Что-Лежит-В-Глубине держит меня, не пускает. Оно жадное! Оно собирает угасающие людские искры тысячи лет, этот город стоит на костях, тут целое царство, и я здесь – царевна. Королевна, принесённая ему в жертву. Без имени, без отца, только земля, промёрзшая оцепеневшая земля.
***
Крепко связаны нам локти, попадёмся зверю в когти, меньше будет нам терпеть, легче будет умереть… Что я бормочу? Так, сталбыть, сказочку. Мне остались только сказки и сны. Не завязывайте мне глаза, я хочу видеть её, мою царевну, я уже её вижу. Она позади вас, она идёт ко мне, она рядом, она протягивает ру…
***
Выспаться не удалось. Всю ночь Елисеев метался то в кошмарах, то в тоскливых видениях. Просыпался, засыпал снова, погружаясь в неясную круговерть образов: отчаянные глаза царевны, шесть теней, к которым присоединилась седьмая, сводчатые каменные туннели с влажными сводами, подземный город, груды костей, а там, в глубине земли… Впрочем, что там, разглядеть не удавалось. Раз за разом это повторялось, так что ближе к четырём утра Елисеев решил сегодня больше не спать.
"Помоги мне проснуться! Помоги мне проснуться!" – стучало у него в голове и больно отдавалось в груди.
Когда он с покрасневшими глазами и непривычно всклокоченный прибыл на рабочее место, то узнал, что Семёнова ночью расстреляли. Сослуживцы болтали странное. Будто приговорённый постоянно бубнил что-то, сначала все подумали, что молитву, но нет. Стишки какие-то. Ещё улыбался, как блаженный, звал царевну и вот дождался…
Так, надо собраться и написать рапорт, а вещдок, то есть кольцо, вернуть в сейф.
В кабинет постучали на удивление мерзким звуком:
– Николай Александрович, вас вызывают в секретариат.
Елисеев подошёл к зеркалу, пригладил волосы и поправил воротник. В глубине отражения будто заклубилась бледная дымка, отражения шкафа и окна пьяно шатнулись.
– До чего всё-таки может довести переутомление, – вслух сказал сам себе комиссар, выпрямил спину и нарочито чеканным шагом вышел в коридор.
***
Она провела узкой ладонью по холодному хрусталю. По ту сторону высокий мужчина в гимнастёрке смотрел на своё лицо, видя только явное, но не желая видеть скрытое. Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи, ждёт ли долгая зима иль цветущая весна? Вокруг взметнулись и закружились в тоскливом танце сухие листья и снежинки.
Она сомкнула ресницы и прошептала:
– Ты не можешь разбудить меня. Тогда ты уснёшь тоже.
***
В секретариате его ждали четверо в кожаных плащах.
– Товарищ Елисеев, сдайте оружие и пройдёмте с нами.
Николай выглянул в окно. В луже, раздавив колёсами стекло первого льда, стоял "чёрный воронок”.
