Е. Гитман
Победа в лабораторных условиях
Глава восьмая, в которой Генриха приглашают в гости
Генрих редко помогал кому-то в классе. Во-первых, за такое можно схлопотать учительской указкой, а во-вторых, пусть сами думают или сидят в одном классе по три года. Но в этот раз он пошёл наперекор принципам и, стараясь не разжимать губ, диктовал Сэму ответы на простенькие примеры, с которыми тот никак не мог справиться.
Сдав работу, Сэм облегчённо выдохнул и слабо улыбнулся:
– Думал, провалюсь. Спасибо! – и, едва колокол оповестил о начале перемены, заговорил об очередной книжке.
Генрих слушал вполуха, но с определённым интересом. Сам бы он не стал тратить время на такую ерунду, но в исполнении Сэма звучало неплохо.
– Ой, – вдруг перебил тот сам себя на середине рассказа о похождениях очередного великого мага, – я забыл! Приходи ко мне в гости на чай? Я у мамы разрешение выпросил.
Генрих застыл и посмотрел на Сэма с недоверием, но тот широко улыбался и, похоже, приглашал на самом деле, а не в шутку.
– Что, правда? – уточнил Генрих.
– Конечно! Завтра или в первый выходной, как больше хочешь. Попьём чаю, моя сестра поиграет на пианине, она здорово это делает. А потом я покажу тебе свои книги.
Всё ещё ошарашенный, Генрих пообещал, что придёт в выходной – вечером он неизменно шёл на фабрику, теперь в красильный цех, и отпроситься оттуда возможности не было.
Первым, с кем Генрих поделился новостью, стал дядька Ратмир.
– Не ходи, – приказал он резко, дохнув перегаром.
– Почему это?
– Директорский сынок. Нечего с ними водиться.
Это звучало непонятно. Как будто быть сыном директора и жить в чистом белом доме недалеко от школы – хуже, чем ютиться в комнатушке в трущобах. Генрих так и сказал.
Дядька Ратмир ответил:
– Куда хуже. Они мещане, держатся за свои кружевные салфеточки и расписные чашечки, – он дёрнул щекой, словно чашки вызывали у него отвращение. – Копни глубже – ничего там больше нет. Доведись, за своё добро кого хочешь продадут.
Генрих чувствовал, что хочет сжаться в комок, настолько злобно звучали слова дядьки Ратмира. Он как палкой хлестал.
– Я пойду, – упрямо прошептал Генрих, глядя перед собой, в тетрадку с жёлтыми тонкими листами.
Тут дядька Ратмир расслабился, выдохнул, потрепал его по голове.
– Сходи, малец. Не слушай меня. Я болтаю всякое…
Это правда. Иногда дядьку Ратмира заносило, он принимался говорить непонятные вещи или ругался на весь свет. Но Генриху он всё равно нравился. Это было почти так же, как иметь отца, который живёт в другом доме. Даже лучше.
– Вот что, малец. Дам кое-что. – И он отошёл к большому сундуку у стены, в который Генриху было строго запрещено совать нос.
Вернувшись, он положил на стол небольшой круглый белый предмет. Генрих осторожно взял его в руки и сразу понял, что это – пробка для стиральной бочки из того самого упругого вещества, которое нельзя купить, – резины. Сверху у неё было проволочное ушко, и Генрих угадал, зачем – чтобы проще было вытаскивать пробку, не засовывая руки в мыльную грязную воду.
– Ну, только без нежностей! – проворчал дядька Ратмир, точно почувствовав, что Генрих готов разразиться потоком благодарностей. – Подрастёшь, покажу, из чего такое делать.
– Почему не сейчас?
– Мал потому что. И классификацию химических элементов не выучил наизусть.
Генрих виновато потупился. Не выучил.
Дядька Ратмир с третьего занятия постановил разделить самые важные науки на четыре: алгебра, о числах и величинах, геометрия, о формах (вдвоём они образовывали математику), физика, о законах мироздания и изменениях материи, и химия, о внутренних свойствах всех веществ. И если первые три давались Генриху легко, то с химией у них сложилась какая-то взаимная нелюбовь. Пока нужно было просто считать примеры, всё было просто. Но когда дело доходило до выведения формул и решения задач, на Генриха нападал ступор. Как ни старался, он не мог понять: как и по какому принципу множество совершенно невидимых и ещё не факт, что существующих веществ объединялись и превращались в новые.
Дядька Ратмир злился, ворчал, а потом решил, что ситуацию спасёт некая монструозных размеров таблица, которую необходимо знать на память. Выдав её Генриху, он сказал, что не вернётся к химии до тех пор, пока тот не вызубрит её. «Чтоб во сне являлась, понял?» – добавил он тогда грозно.
– Стойте-ка, – Генрих обернулся, держа пробку в руках, – вы сделали эту штуку с помощью химии?
– Видишь ли, – ухмыльнулся дядька Ратмир, – чтобы получить её, я взял одно вещество, которое знал, где добыть, и соединил со вторым. Понимая, как они воздействуют друг на друга, я добился предсказуемого результата. Какая наука нам даёт знания о веществах и их соединениях?
Через два дня Генрих сделал в бочке отвод для грязной воды, приладил к нему пробку и выучил таблицу.
***
В отличие от дядьки Ратмира, мама обрадовалась, когда Генрих рассказал ей о приглашении Сэма. Обрадовалась – и начала суетиться, повторяя, что нужен белый воротничок и манжеты. И строго велела:
– Не забудь почистить ногти и помыть уши!
Генрих прыснул – как будто Сэму есть дело до его ушей.
– Ох, Генрих, – проговорила мама, внезапно опускаясь на стул с воротничком в руках, – ты такой большой уже. И так похож на отца.
– Неправда, – отрезал Генрих, – ничуть я на него не похож.
– Ты просто не помнишь, – вздохнула мама, – но вы с ним – одно лицо.
Генрих помнил отца смутно, больше как фигуру, чем как человека. Он помнил мягкую душистую бороду. Помнил строгий взгляд. Бархатную малиновую жилетку с драгоценными пуговицами. А больше – ничего. Были ли у него такие же синие, как у самого Генриха, глаза? Такой же длинный прямой нос, который Генрих всё время боялся сломать в потасовке? Что ещё общего между ними видит мама? Он никогда не интересовался.
– Не хочу я быть на него похожим. Я его ненавижу.
– Не говори так! – тут же воскликнула мама, и Генрих с болью увидел, что у неё в глазах блестят слёзы. – Он поступил так, как был должен. Я же тебе говорила. Но до того он спас меня. Он добрый, заботливый… – Она замолчала и принялась часто сглатывать.
Генрих налил воды из чайника и поднёс ей, погладил по плечу. Ему не хотелось, чтобы она плакала, но своего мнения он не изменит.
– Прости, – улыбнулась она, выпив воду маленькими глотками, – я знаю, тебе больно о нём говорить. Мне тоже. Но иногда просто нет сил удержаться. Я всё вспоминаю, как он протянул мне руку и поднял к себе в седло…
Да, Генрих это всё слышал. Про седло, про дождь, который прекратился по мановению его руки, про всё прочее. Но всё это ничего не значило, потому что в итоге он просто выбросил их на улицу.
– Генрих, – позвала его мама, – я сказать тебе хотела. Друг у меня появился. Хороший человек.
Притворившись, что решил проверить механизм бочки, Генрих повернулся к маме спиной.
– Он мне стирку даёт, я с твоей чудесной бочкой быстрее всех управляюсь. Он ласковый, глаза у него добрые. Познакомлю тебя с ним?
– Зачем он нам?
– Он, кажется, полюбил меня. И мне он приятен. Будем жить вместе, дела на лад пойдут. Будет мужчина в доме.
– Я мужчина, – отрезал Генрих. – Зачем нам ещё?
Не хотел он, чтобы тут появлялся непонятно кто. Больно нужен. Ему платят на фабрике, у мамы есть стирка и штопка, шитьё – на жизнь хватает.
– Ты сможешь больше учиться, отдыхать, – осторожно произнесла мама, – не нужно будет трудиться на фабрике.
Бросив на маму взгляд через плечо, Генрих возразил:
– Без него обойдусь. Он тебя ещё обижать станет.
Мама ничего не ответила и пошла готовить на ужин похлёбку – Генрих раздобыл репу и морковь.
***
Сэм с родителями жили в двухэтажном выбеленном доме на соседней от школы улице. У этого дома была черепичная красная крыша, из-за которой он выделялся среди прочих, большое крыльцо и отгороженный палисадник. Сейчас, осенью, из него только палки торчали, но летом обычно росли красивые цветы.
Сэм встретил Генриха на пороге, радостно помахал рукой и посторонился, пропуская внутрь. Генрих вошёл и тут же начал крутить головой, осматриваясь. Из маленькой прихожей, где надо было разуться, они сразу попали в просторную комнату, и на глаза Генриху попались кружевные салфетки, разложенные по столикам, деревянным тумбам и комодам. На салфетках стояли вазы с сухими цветами, на полу лежал коричневый ковёр, на белых стенах висели картины в рамочках. Всё было аккуратное, чистое, светлое, и пахло вкусно, выпечкой. Генрих подумал, что ничего дядька Ратмир не понимает.
Открылась дверь, и к ним вышла госпожа жена директора. Она бывала в школе, так что Генрих её уже видел. Она была вся округлая, румяная и жёлто-оборчатая.
– Мама, это мой друг Генрих Мортон, – важно представил его Сэм.
Генрих, как положено, шаркнул ногой по полу, поклонился.
– Это честь для меня, госпожа Олтер.
– Ишь, бойкий, – ответила госпожа жена директора. – Выпрямись, мальчик, отвечай, как твои школьные успехи?
С ответом влез Сэм:
– Генрих лучший по математике, и по другим предметам успевает.
– Что ж, выпьем чаю. Сэм, покажи нашему гостю, где вымыть руки.
Она посмотрела на его руки так пристально, что Генрих порадовался своим чищеным ногтям.
Туалетная комната у них оказалась светлая, с большой железной раковиной, кранами с горячей и холодной водой и белым сияющим чистотой туалетным сосудом. Генрих сунул руки под горячую воду и заинтересованно посмотрел на нагреватель, оснащённый сразу четырьмя кристаллами. Присвистнул. Принцип работы был ему понятен, но четыре кристалла за раз – это какие деньжищи!
В небольшой гостиной, куда они пошли из туалетной комнаты, тоже оказалось светло. Госпожа Олтер и младшая сестра Сэма, девочка лет восьми в розовом пышном платьице, уже сидели за низким чайным столиком. Сэм вежливо представил Генриха сестре, Аните, сел рядом с ней и тут же ткнул её в бок. Анита запищала, что вечно он дерётся, Сэм заявил, что это не он, госпожа Олтер прикрикнула на них, а Генрих с трудом удержал смех. Как маленькие, честное слово!
Зато чай в украшенных цветочками чашках оказался обжигающе горячим и потрясающим. Генрих думал, что и не помнит этого вкуса. Маленькие булочки на блюде манили, и только воспитание заставило его сдерживаться и есть медленно.
После первой чашки чая госпожа Олтер устроила Генриху допрос: где он живёт, где его родители, чем занимается мать и почему это отец с ними не живёт. Это оказалось неприятно, но Генрих выдержал. Только соврал, что отца не помнит, и почему он их бросил – не знает. Кажется, это не прибавило ему очков в глазах госпожи Олтер. Во всяком случае, когда она отправила Аниту играть на пианино и замолчала, Генрих уже убедился: он совершенно ей не нравится.
«И подумаешь, больно хотелось», – фыркал он мысленно.
Анита играла так, словно руки у неё были деревянные и не гнулись вовсе. И по клавишам не попадала. Но госпожа Олтер только благосклонно кивала, а потом вдруг заметила:
– Выговор у тебя странный, мальчик. Как будто пытаешься подражать магам. Что за нелепая фантазия?
– Это не фантазия, он всегда так говорит, – вступился Сэм.
– Тем глупее, – отрезала госпожа Олтер. – Я всем говорю: надо знать своё место. Сэм вот, к примеру, не раз слышал от меня: надо закалять характер, быть построже. Ему в будущем придётся управлять целой школой, если не районом. Таково его место. А тебе вот надо бы выбросить эту блажь из головы и говорить, как положено людям твоего круга. Тебя мать, наверное, так научила. Очень глупо с её стороны. Как будто фабричному рабочему это пристало. И вот сегодня, ты принял приглашение Сэма сразу, я знаю. Но он мог позвать тебя из вежливости или проверяя, насколько ты осознаёшь разницу в вашем положении. А ты взял и согласился – словно тебя каждый день зовёт пить чай сын директора школы.
Генрих опустил глаза в пол, разглядывая стоптанные старые башмаки. Ему было что сказать госпоже Олтер. Но он молчал, думая, как однажды она будет мечтать о том, чтобы пригласить его в гости. А он ещё подумает, соглашаться ли.
– Вы правы, госпожа Олтер, – выдавил он из себя, и, похоже, тон оказался достаточно смиренным, чтобы она им удовлетворилась.
Почти сразу после этого Сэм утащил его в свою комнату, закрыл дверь и сбивчиво пролепетал:
– Прости! Мама бывает иногда…
Он смутился и покраснел целиком, до корней волос.
– Смотри, это она мне купила вчера, – и Сэм, схватив с кровати книгу, сунул её Генриху в руки.
Очередное «Героическое приключение мага». Генрих лениво пролистал книгу, больше внимания уделяя комнате Сэма. Он бы хотел такую. С большим окном, с заправленной кроватью, с полками и рабочим столом. И с ковриком для ног, обязательно.
– Тебе не очень интересно, да? – с улыбкой заметил Сэм, забирая книгу. – Папа считает, нечего забивать голову глупостями. А я… – Сэм воровато огляделся, привлекая этим внимание Генриха, – я сам такие штуки сочинять хочу. Даже пробовал… – его голос опустился до шёпота и затих.
– Да ну?
– Смешно?
– Покажи!
После недолгих колебаний Сэм полез под кровать, достал оттуда толстую тетрадь с плотными белыми листами и прижал к груди. Генрих наклонил голову набок, ожидая демонстрации, но Сэм всё сомневался.
– Да ладно! Показывай!
– Ты будешь смеяться.
– Клянусь, не буду!
Генрих торжественно приложил руку к сердцу и тем убедил Сэма. Тот сел на кровать, открыл тетрадку, бросил ещё один испуганный взгляд и уточнил:
– Так я прочитаю? Ты садись, а?
Когда Генрих сел на стул возле рабочего стола, Сэм прокашлялся и начал читать дрожащим голосом, нараспев, сбиваясь на каждом слове:
– «На Стин опустилась темнота». Или тьма, как думаешь?
– Тьма – страшнее.
– «На Стин опустилась тьма. Изо дня в день лились страшные дожди. Всё смывало». Это я описываю атмосферу, чтобы было понятнее, но скоро перейду к сюжету. «В это время в Шеане в золотом дворце жил великий маг Аринфиан».
– Такого имени не существует, – заметил Генрих.
– Это же придуманная история, конечно, не существует! – возразил Сэм, и Генриху это показалось резонным.
– «…великий маг Аринфиан. Он томился без дела и хотел совершить подвиг».
Сэм зашуршал тетрадными листами, смущённо посмотрел на Генриха и пояснил:
– Я сам подвиг пока не описал. Но там на город напало страшное погодное чудовище, которое может менять облик. И оно превратилось в мельницу. Аринфиан будет искать чудовище, всё такое, потом разгадает его коварный план и сожжёт мельницу. И тучи исчезнут.
– Здорово! – воскликнул Генрих, не покривив душой. Он бы сам такого не выдумал.
– Правда?
– Точно. А ещё есть?
Оказалось – есть. За следующий час Сэм пересказал ему штук пять собственных историй. Расслабившись, он забросил тетрадку и принялся импровизировать. Шипел за лютых ящеров, посылал заклинания во врагов.
И вдруг дверь в комнату распахнулась.
Сэм осёкся на полуслове, вскочил на ноги. Генрих тоже немедленно встал и вытянулся в струнку, прижимая руки к бокам. Господин директор оглядел их мрачным взглядом и сообщил без приветствий:
– Мортон, тебе пора домой. Живо!
Спорить было глупо, и он, не прощаясь, пошёл к двери. Казалось, он натворил что-то ужасное, но что именно – сообразить никак не мог.
Глава девятая, в которой в жизни Марики кое-что меняется
Марика проснулась от тонкого звона совсем рядом. Открыв глаза, она несколько раз моргнула и увидела лёгкое свечение на столике возле кровати. Светился, переливаясь голубоватыми молниями, медвежонок. Эта игрушка с Марикой была всю её жизнь. Медвежонок впитывал излишнюю свободную магию, гасил слишком ранние и очень сильные детские всплески, но последние три года был абсолютно не нужен – Марика отлично держала себя в руках даже во сне. Что же ей такое приснилось, раз она, большая девочка одиннадцати с половиной лет, начала колдовать неосознанно, как младенец?
Она щёлкнула пальцами, развеивая остаточную энергию, но вместо того, чтобы потухнуть, медвежонок разлетелся вдребезги. Марика вскрикнула, дёрнула за шнурок, и спустя несколько мгновений к ней уже вбежала ночная горничная. Она зажгла свет, Марика зажмурилась, а когда открыла глаза, рядом уже вышла из портала леди Ор в халате поверх ночной рубахи и в чепчике.
– Что случилось, юная леди? – голос леди Ор звучал тревожно.
Марика помотала головой, но всё же взяла себя в руки и рассказала, как её испугал разбитый медвежонок. Леди Ор коснулась запястья Марики, посчитала пульс и заметила:
– Да, вы взволнованы. И вспотели. Бедное дитя. Сможете встать? Лина поменяет вам постель. Ну-ка, обопритесь о мою руку, давайте.
Марика и правда чувствовала слабость и дурноту, так что не стала спорить и на негнущихся ногах выбралась на пол. Горничная откинула одеяло и воскликнула:
– Всевышний! У леди кровь!
– Кровь! – хором в ужасе воскликнули Марика и леди Ор.
А потом гувернантка повторила другим тоном:
– Кровь! Моя леди, да вы стали совсем взрослой!
Марика завертелась и увидела, что кровавые пятна остались не только на простыне, но и на ночной рубашке.
– Это… та самая? Первая кровь? – прошептала она.
– Та самая! Вы и разбили медвежонка, потому что ваши силы возросли. Придётся вам быть поаккуратнее. Я ещё полгода колдовать как следует не могла… Ох, леди, – она улыбнулась так, словно Марика сделала ей подарок, – как обрадуются ваши матушка и уважаемый отец! Даже не знаю, послать с новостью сейчас или отложить до утра.
– До утра! – пискнула Марика, не понимая толком, чего боится, но чувствуя какой-то огромный, охватывающий всё тело ужас. – Пожалуйста, леди Ор, давайте до утра. Я…
Со смущением она почувствовала тёплую влагу между ног.
– Вот что, я отведу вас в ванну и всё расскажу. Лина, поторопитесь с постелью, нашей леди надо будет лечь.
Всё ещё ощущая дрожь в коленях, Марика прошла в туалетную комнату. Леди Ор помогла ей раздеться и забраться в ванну, активировала тёплый душ и принялась говорить строгим серьёзным голосом, который обычно приберегала для уроков:
– Вы, конечно, ждали первую кровь, моя леди, но она всё равно вас удивила. Так всегда у юных ведьм. Но ваше тело расцветает, и ваша сила…
– Увеличилась, я знаю, – пробормотала Марика и принялась вяло водить губкой по телу.
– Дайте-ка я вам помогу, – леди Ор забрала у неё губку и принялась растирать. – Да, сила увеличилась, но не только. Теперь ваше тело готово к близости с мужчиной, пробуждению всех сил и рождению ребёнка. Но, – леди Ор нахмурилась, – в вашем возрасте подобное может быть смертельно опасным. Юным ведьмам настоятельно не советуется ложиться в постель с мужчиной до наступления семнадцати лет, да и после можно немного обождать.
– Я не хочу… ни с кем ложиться, – поморщилась Марика, ощущая неприятную тяжесть внизу живота, словно ей туда засунули металлические шарики для медитаций. И крутят. – Я хочу просто колдовать как раньше.
Она на пробу осторожно подняла несколько капель воды, но в итоге окатила и себя, и гувернантку фонтаном брызг.
– Леди Ор, а можно это как-то… не знаю, отложить на время?
– Конечно, нет, моя дорогая. Это решает Всевышний. Ну вот, вы совсем чистая. В дни, когда идёт кровь, надевайте зачарованные панталоны, – леди Ор достала их из комода с бельём.
Они были белыми, с затейливой цветочной вышивкой у пояса. Марика, не решаясь высушить себя магией, закуталась в полотенце, но высунула одну руку и потрогала панталоны. Обычные.
– Вам надо поспать, леди, – гувернантка погладила её по голове, и Марика согласно кивнула.
***
Наутро Марика проснулась с ощущением, словно внизу живота у неё завёлся клубок ядовитых змей. Они ползали там, крутились, кусались, а их яд ослаблял всё тело. Магия слушалась из рук вон плохо. Марика пролила утренний чай, подожгла, но хотя бы успела сразу потушить занавеску на балдахине, уронила книгу и объявила, что остаётся в постели. Леди Ор покачала головой, но спорить не стала, отменила все уроки, принесла с кухни пирожное и горячего молока, а Марика устроилась с книжкой в горе подушек и подумала, что очень, просто ужасно несчастна. Книжка показалась скучной, и она послала Киру, дневную горничную, за другой. Та всё перепутала и принесла вместо романа какие-то жизнеописания, Марика расплакалась, прогнала горничную, но всё же уткнулась в новую книжку.
И, на удивление, увлеклась. Автор не занудствовал и не сыпал нравоучениями, а история, которую он рассказывал, захватила воображение. С лордом Трилом Марика изучала становление первой верховной ведьмы Стении – леди Эльзы, по первому мужу Харроу, по второму – Дойл. Но она понятия не имела о деяниях самого принца Тордена, милорда Дойла. Он не был папе родственником, конечно, никакой магией не обладал, а потому не представлял особого интереса.
Между тем, принц Торден оказался занятным человеком. Художник изобразил его горбатым, но с очень привлекательными чертами лица, мужественным подбородком и большими внимательными глазами. Оторвавшись от текста, Марика пальцами погладила рисунок и смущённо улыбнулась. Подпись гласила: «Тордена Дойла боялся и ненавидел весь королевский двор. Из-за необразованности люди считали, что его горб – это признак сотрудничества с тёмными силами и врагом Всевышнего, которому они традиционно приписывали все беды и злодеяния». Бедный Торден! Марика представила, как он идёт по коридору, припадая на одну ногу (мало горба, так он был ещё и хромым), а люди смотрят ему вслед со злобой. Но, конечно, в лицо ничего не говорят, улыбаются. Он же принц.
За похождениями Тордена Марика даже забыла и о боли в животе, и о времени. Она сильно удивилась, когда леди Ор пришла разделить с ней обед.
– Что это вы читаете, леди Марика? – строго спросила она, увидев книгу.
Марика прижала «Жизнь, победы и поражения принца Тордена» к груди и сообщила:
– Историческую книгу.
– Про что? Покажите-ка? Где вы это взяли…
– Мне лорд Трил рекомендовал, – без колебаний соврала Марика, и гувернантка успокоилась.
Нет, расставаться с Торденом Марика точно не собиралась. Он только-только, бедняга, выбрался из плена и поправился, но война с Остеррадом ещё была в самом разгаре, а сам Торден страдал от дурных снов и заново учился владеть мечом. Марика боялась за него.
Именно Торден помог ей стойко преодолеть первые два дня мучений. Каждый раз, собираясь пожаловаться на боль в животе и слабость, она вспоминала строчки: «Племянник Тордена в своих дневниках отмечал, что боль была постоянным спутником его дяди, и только искусная магия его жены, леди Эльзы, могла ненадолго облегчить страдания, которые он, впрочем, переносил с удивительной стойкостью». Ей думалось: раз Торден мог постоянно мириться с болью в плече и колене, не ныть и не жаловаться, то она уж точно сможет немного потерпеть неприятные ощущения в животе. Наверняка Тордену не понравилась бы лежебока и плакса.
На четвёртый день кровь перестала идти, и Марику вызвали родители – праздновать. К этому моменту, надо сказать, стойкость, позаимствованная у Тордена Дойла, начала иссякать. Боль прошла, словно её и не было, а вот с магией творилось что-то невообразимое, и Марике казалось: ещё одно неудачное колдовство – и она закричит.
Сидя за накрытым столом между папой и матушкой, она старалась улыбаться, но была вынуждена руками накладывать себе мясо и овощи.
Матушка радовалась и повторяла, как она горда:
– Такой скачок сил – это даже больше, чем мы могли ожидать. Дорогая, это же замечательно!
Папа реагировал спокойнее, но и он выражал радость.
После чая матушка удалилась – её ждали в Ориуме. И тогда Марика, тяжело вздохнув, спросила:
– Зачем мне столько сил, если я даже чашку не могу подвинуть, не разбив?!
– Вот в чём дело, – проговорил папа, поджимая губы. – Изволишь жаловаться?
Этот тон означал, что Марика совершенно неправа. Но она была готова к спору и не удержалась, повысив голос:
– Да! Да, я уже почти неделю не могу колдовать! Как… как какое-то стихийное бедствие! Я хочу обратно свою магию!
– Ты рождена с большими силами, – строго произнёс папа. – Учись ими владеть. До сих пор магическое искусство давалось тебе легко как дыхание. Теперь пришло время погрузиться в техники, медитации, заняться рисованием и музыкой как следует, а не как раньше. И тогда ты снова обретёшь контроль.
Хорошо ему было говорить! У него-то такого не было! Хорошо мальчишкам и мужчинам – получили свою магию годам к трём и живут с ней, без всяких проблем. А девочкам – сплошные мучения.
***
Месяц спустя стало понятно: решительно ни от кого невозможно добиться сочувствия. Мужчины говорили то же, что и папа. Женщины – что все через такое проходили, вот и нечего ныть. Пожалуй, только Торден, историю которого Марика прочитала уже дважды, немного отвлекал. Ей казалось, что он был бы добрее к ней, хоть и немаг.
Стало понятно, что она по-прежнему может создавать мощные заклинания. Только вот никому не нужны пожары, ливни и смерчи. Зато приманить к себе чашку, немного согреться в классной комнате, убрать чернильное пятно с тетради – все эти повседневные мелочи сделались для Марики недоступны.
Приближался Зимний поворот. Ориум устроил пышный красивый снегопад, белые пушистые шапки лежали на крышах домов, на башнях, на алмазных сияющих выступах парящих дворцов. Дети из семей попроще, Марика видела, бегали ватагами, колдовали вместе снежных чудищ, морозили горки или катались по льду озёр. Её игры были скучнее – чудовища не выходили, фрейлины бегать отказывались, а до встречи с детьми её круга, Эльзой и остальными, нужно было ждать ещё долго.
В один такой день после занятий Марика отослала горничную, заперлась в комнате, устроилась на подоконнике, обняла любимую книгу и засмотрелась в окно. Ей было одиноко. Никто не понимал её, не с кем было побегать, посмеяться. Дурацкая скрипка никак не давалась, а ведь Марика взялась за неё как следует, надеясь, что это поможет стабилизировать магию.
«Вот бы ты был живой», – подумала она, мысленно обращаясь к Тордену. Он бы положил ей руку на плечо и сказал бы…
Что, например?
Марика зажмурилась, воображая. Он бы сказал: «Мне жаль тебя, маленькая леди». Или не маленькая? Будь Марика немного старше, он бы сказал…
Она открыла глаза, чувствуя, как полыхают щёки. Разве вообще можно о таком фантазировать?
Наверное, нельзя. Но ведь никто не узнает, правда?
Достаточно было того, что знала она сама. Осторожно отложив книгу на подоконник, Марика потрясла головой, надеясь, что лишние мысли вылетят оттуда сами собой, потом соскочила на пол и прикусила губу. Надо было чем-то заняться. И тут её посетила мысль. Портал ведь – это энергозатратное колдовство! Она даже не пробовала открывать их ни разу, но если сравнить, на портал уходит сил ещё больше, чем на какой-нибудь проливной дождь. И если ей повезёт, то она сумеет найти у фонтана Генриха. Он немаг, ему нет дела до её сил и умений. И, конечно, он не станет поучать её.
Быстро одевшись потеплее, Марика сосредоточилась, подавила волнение и щёлкнула пальцами.
Портал открылся без труда, точно туда, куда следовало. Она поправила меховую шапочку и шагнула вперёд. Закрыла проход за собой и огляделась.
У фонтана снега не было. Каменная чаша слегка наполнилась грязной водой, в которой лежали кучки пожухлых листьев. Единственный жёлтый фонарь у школьного здания мигал. Всё вокруг казалось унылым, не серым, а коричневатым, грустным. Не чувствуя холода, Марика обхватила себя руками за плечи. Неудивительно, что Генрих не ждал её здесь – хотелось как можно быстрее убраться с улицы подальше. Но и домой возвращаться Марика совсем не хотела. Она сделала несколько шагов по улице, но потом снова щёлкнула пальцами и легко перешла в голубятню, которую в прошлый раз показал ей Генрих.
Послышался вскрик.
– Марика!
В голубятне было сухо, холодно, но светло. Генрих, до этого сидевший в углу, под потрёпанным шерстяным одеялом, вскочил на ноги. Марика ойкнула и быстро извинилась.
– Ничего, – тут же улыбнулся Генрих, – здорово, что ты появилась. Тебя давно не было, и я решил…
Марике стало совестно, но вместе с тем – приятно. Он думал о ней, скучал, ждал.
– Прости, не могла выбраться, – повинилась она и поняла, что Генрих не обижен.
Он тепло и радостно улыбался ей.
– Ты тут что-то поменял, – заметила Марика.
– Да, решил… пусть будет поуютнее. Только нагреватель поставить не решился, сопрут. Так что тут холодно. Хочешь, забирайся под одеяло.
Они вместе уселись в уголке, Генрих закутал их обоих в колючее одеяло и спросил:
– Будешь хлеб?
Марика кивнула. Она слабо поковырялась вилкой в тарелке во время ужина и сейчас была немного голодна. Достав из-за пазухи бумажный свёрток, Генрих развернул его, разломал ломоть хлеба на две части и протянул одну Марике.
Сначала было неловко – Марика жевала сухой хлеб и всё не могла придумать, что сказать. Но потом Генрих заговорил первым – про то, какая глупая зима в этом году, ни снега, ни дождей толком. Марика рассказала про снегопад в анклаве и про то, что её не пускают играть на улицы. И следом – что у неё не выйдет наколдовать ледяное чудище, потому что колдовать она совсем-совсем не может. А дальше разговор всё шёл и шёл.
– А хочешь, – вдруг предложил Генрих, – построим грязевое чудище? Магии не надо, я покажу!
Марика быстро закивала в ответ. Генрих схватил её за руку, выдернул из одеяльного кокона и потащил за собой, вниз с голубятни, по улицам, мимо людей и светящихся окон, ещё вниз с пригорка – к берегу реки. Там дул сильный ветер, пахло тиной и рыбой, а ноги вязли в липкой грязи. Генрих наклонился, зачерпнул грязь двумя руками, поднял и сказал гордо:
– Это глина! Из неё что хочешь можно слепить! Давай – крокодилу?
– Не крокодилу, а крокодила!
– Его! Он плоский, но страшный такой.
Преодолевая брезгливость, Марика коснулась пальцем липкой холодной жижи, поморщилась.
– Дава-ай! Отмоешься! – подначил её Генрих, и она решилась.
Крокодил вышел кособокий и с закрытой пастью (хотели сделать открытую, но она всё падала). Зато – страшный, с глазищами размером с кулак. Генрих весь стал чёрный от грязи. Марика не сомневалась, что она сама выглядит не лучше, но всё равно было смешно. И даже когда позади распахнулся отцовский портал, она ничуть не смутилась. Подумаешь – испачкалась. Правильно Генрих сказал: отмоется! И нравоучения ей не страшны.