Екатерина Береславцева
Когда уходит печаль
Глава 8
– Эй, проводница! Глухая, что ли?
Люба вздрогнула и обернулась. На какое-то время она ушла в свои мысли, застыв с кружкой перед титаном. Но громкий женский голос, в котором неприкрыто сквозило раздражение, вывел её из задумчивости.
Перед Любой стояла ярко накрашенная фигуристая брюнетка лет сорока – в обтягивающем блестящем платье и на высоченных каблуках.
– Слушаю вас, – ровным голосом отозвалась проводница.
– Где тут вагон-ресторан, туда или сюда?
– Направо, – указала направление Люба. – А вы, простите, с какого вагона?
– С какого! – презрительно передразнила брюнетка. – Правильно говорить «из какого»! Ты в школе вообще училась?
И столько неприкрытого хамства было в её голосе и словах, что у Любы невольно сжались кулаки.
– Не училась! – с вызовом ответила она.
– Оно и видно!
– А вас, похоже, тоже не до конца выучили! Что такое вежливость, знаете?
– Это ты мне? Мне?! – ахнула красотка. – Да я… Да меня вся страна знает! Меня вон даже в Голливуд приглашали сниматься, но я отказалась! На мои спектакли со всего мира ездят! А ты кто такая тут? Необразованная девка «подай-принеси»! Да я…
Она не успела договорить, потому что её перебил звонкий голос Алины, проводницы соседнего вагона «люкс», бегущей к ним по проходу.
– Виолетта Борисовна!
Брюнетка пренебрежительно отвернулась от Любы.
– Виолетта Борисовна, ну зачем вы сами, зачем! Я же сказала, всё вам принесу сама! – Запыхавшаяся Алина, подбежав, улыбнулась своей пассажирке услужливой улыбкой. – А вагон-ресторан вообще в другой стороне!
– Меня уж просветили тут… некоторые… – процедила брюнетка, бросая на Любу презрительный взгляд. – Я на вас жаловаться буду, милочка! Самому начальнику поезда, понятно вам? Живо вылетите со своего нагретого места! Грубиянка!
– Кто, Люба? – округлила глаза Алина. – Да вы что, Виолетта Борисовна, наша Люба – сама вежливость…
– Вежливость! – вскричала негодующе пассажирка. – Ваша Люба хамка и дура, как, собственно, и все её товарки! Да что с вас возьмешь! Одно слово – проводницы!
Вложив в последнее слово совершенно уничижительный смысл, брюнетка резко развернулась и, грубо оттолкнув Алину, понеслась по проходу обратно.
Девушки переглянулись.
– Вот гадина! – тихо произнесла Алина.
– А кто она такая вообще, Алин?
– Артистка! – презрительно процедила проводница. – Прыгает из сериала в сериал, как… проститутка. Я-то думала, она человек, расстилалась перед ней, а она… Ладно, Любаш, пойду. И прослежу, чтобы она правда чего не выкинула, а то с неё станется, такая хамка и до начальника может дойти, чтобы только напакостить хорошему человеку. Лучше бы я в плацкарте как ты работала, чесслово! Чем человек богаче, тем душонка у него мельче, это я давно поняла. Эх…
Алина побрела по вагону. Люба смотрела ей вслед, ловя себя на мысли, что впервые, пожалуй, за всю свою жизнь стыдится собственного невежества…
«20 марта
Если человек полностью доволен своей жизнью, не значит ли это, что он просто беден умом?
Не понимаю, что происходит со мной. Эта грубиянка, которая ни во что не ставит людей… Нет, дело не в ней, конечно. Разве мало встречалось мне в пути таких пассажиров? Просто её слова попали в самое сердце, подготовленное к этому вчерашним спектаклем. Нет, это началось даже раньше, во время общения с Ириной Вячеславовной. Зачем, зачем я открыла ей свою душу? И зачем теперь такая боль внутри?..»
Глава 9
Но начался следующий день, который принёс новые заботы, новые маленькие радости, и Люба постепенно успокоилась, примирилась сама с собой и вновь наполнила ровным теплом и светом всё вокруг. Пассажиры купались в этих лучах, чувствуя себя здесь как дома и даже лучше, беззаботнее, и с благодарностью прощались с ласковой проводницей, сожалея о расставании. Они выходили, заселялись новые, и каждому доставалось участливое внимание русоволосой девушки с ясными серыми глазами. Удивительно, как эта девушка одним только своим видом могла усмирить негодующих и успокоить расстроенных. Она, несомненно, обладала неким качеством, позволяющим всем вокруг чувствовать в её присутствии покой и умиротворение. Это ощущали не только временные постояльцы её владений, но и коллеги. Сложилось даже такое поверие среди них – если в поезде работает Люба, значит, весь рейс от начального пункта до конечного пройдёт благополучно. Каждый из бригадиров желал заполучить к себе в состав светлоокую девушку, свято веря в то, что она принесёт удачу. И потому частенько перебрасывали Любу с одного поезда на другой, а она и не жаловалась. Наоборот, видела в этом некую свою миссию и радовалась, что может хоть немного облегчить жизнь как путникам, так и своим товарищам, начиная от подруг-проводниц и заканчивая машинистами. Да-да, даже эти суровые люди чувствовали присутствие девушки на своём «корабле» и во время остановок порой специально обходили с якобы проверкой вагоны, чтобы только прикоснуться взглядом к Любе, а то и обмолвиться с ней парой словечек.
Так пролетел март, следом апрель подоспел, а там и май забрезжил. Воздух наполнялся ароматами цветущих деревьев, пролетающие пейзажи за окном радовали свежей зеленью и чистым голубым небом. Весна улыбалась Любе и отзывалась в её улыбках ещё большей лаской и заботой, обращённой на окружающий мир.
Эту станцию она проезжала второй раз с тех пор, как несколько недель назад прощалась здесь с Ириной Вячеславовной. Стоянка была короткой, всего пять минут, и обычно проводники даже дверь не открывали – некому было выходить и некому подниматься. Но в этот раз, ещё только подъезжая к платформе, Люба издали заметила одинокую мужскую фигуру, стоявшую в начале перрона. Именно там, куда вскоре должен подойти первый вагон, в котором ехала Люба. «Вот и хорошо, – подумала она, – значит, разомнусь немного и воздухом подышу».
Она не глядела на будущего пассажира, когда открывала дверь, не глядела, когда поднимала площадку, не глядела, когда сбегала вниз сама. И подняла глаза только тогда, когда мужчина сделал к ней шаг, держа в руке паспорт с билетом.
Что случилось, когда Люба встретилась взглядом с этим человеком, она не поняла. Но что-то явно произошло, отчего сердце её вдруг дёрнулось, остановилось на мгновение, а потом застучало вновь, но уже с удвоенной силой. Что-то знакомое почудилось ей в этом смуглом симпатичном лице и даже – родное.
– Здравствуйте… – не сразу сказала она, с трудом вспомнив о долге проводницы.
– Здравствуйте, – откликнулся парень таким голосом, как будто только что встретился со своей долгожданной мечтой. – Здравствуйте, Люба!
«Так вот почему его лицо показалось мне знакомым! – быстро пронеслось в Любиной голове – Мы уже ездили вместе…»
– Нет, – будто уловив её мысли, покачал головой пассажир. – Вы видите меня впервые.
– А вы? – почему-то спросила она.
– А я нет, – улыбнулся парень. Он протянул ей билет, и Люба быстро, но цепко пробежала его глазами.
– Вагон первый, место тридцать шестое, Колесников Глеб Александрович, – прочитала она вслух. Догадка ярко сверкнула в её смятённом уме. – Так вы…
– Я сын вашей пассажирки, Ирины Вячеславовны, если помните ещё такую.
– Помню!
– Так что я знаю о вас по маминым рассказам и… по фотографии.
– По фотографии! – изумлённым эхом откликнулась Люба.
– Я ждал, когда вас назначат на этот поезд, Люба. Вы… неуловимая девушка. Я, к сожалению, не мог уезжать на ваши поиски далеко, но сделал бы это чуть позже обязательно. Однако обстоятельства оказались благосклонны ко мне. И вот вы здесь.
– Но зачем надо было искать меня? Ирина Вячеславовна что-то забыла в поезде? Я не находила ничего…
– Мама тут ни при чём, хотя всё началось именно с неё…
– Вы говорите загадками. А между тем…
Они услышали призывный свисток локомотива.
– А между тем мы можем отстать от поезда! – улыбнулся парень. – Хотя я был бы не против. Но…
– Идёмте скорее! – испуганно вскрикнула Люба и схватила пассажира за руку. Её встряхнуло, словно от удара током, и она тут же разжала ладонь, испугавшись того жара, который вдруг вихрем пронёсся по её жилам. Однако медлить было нельзя, машинист ещё раз просигналил, но уже гораздо настойчивее.
Как они оказались наверху, девушка не поняла. Вот только что она стояла у первой ступеньки и – будто взлетела вверх, подхваченная ветром. Нарушая не только физические законы, но и профессиональные – проводник должен последним входить в вагон перед отбытием!
Все дальнейшие действия Люба совершала уже на автомате. Рывком опустила откидную площадку, быстро защёлкнула дверь, протёрла поручень. И только потом повернулась к пассажиру, продолжавшему стоять рядом.
– Вам попадёт теперь из-за меня, – сказал он.
– Не попадёт…
Люба помолчала, словно забыв о том, что ей положено было делать дальше.
– Мне проходить на своё место?
– Да-да! – спохватилась она, краснея. – У вас тридцать шестое, в последнем купе…
– В последнем. И билет последний оказался. Мне повезло.
– А как вы узнали, что я буду этим поездом ехать?
– Разведка донесла, – улыбнулся он.
Из вагона послышались тяжёлые шаги, дверь в тамбур распахнулась, и в проёме появилась Любина сменщица, неповоротливая Антонина Валерьевна. Ей было сорок пять лет, и она всей душой ненавидела свою работу. Как и каждая из проводниц поездов дальнего следования, Антонина шла на любые ухищрения, чтобы заполучить Любашу в свои напарницы. Но если кому-то хотелось работать с Любой из-за её лёгкого характера, то у Тони были свои, более меркантильные, интересы – она очень не любила трудиться и потому прикладывала все усилия, чтобы это вместо неё делали другие. Вот и сейчас она разыскивала замешкавшуюся Любу только с одной целью – устранить лужу на полу в туалете, на которую ей пожаловался один из пассажиров, весьма вредный дедок. «Небось, сам же эту лужу и устроил», – желчно подумала Тоня, хмуро выслушав его жалобу, и тут же поспешила на поиски Любы.
– Любаша, что ты возишься! – недовольно обратилась она к девушке, не взглянув на нового пассажира. – В туалете надо прибраться, жалуются уже. А я «лушку1» заполняю, у меня же не сто рук!
– Сейчас приду! – вспыхнула Люба.
– Меньше слов, больше дела! – хмыкнула Антонина и, остро мазнув по лицу парня внимательными глазами, скрылась за дверью.
– Кажется, опять я виноват! – огорчился Глеб.
– Ну что вы! Вы тут совсем ни при чём! У нас тут каждую минуту что-нибудь случается, такая работа… Вы проходите на своё место, а я к вам потом загляну, хорошо?
– Обязательно! Нам с вами о многом надо поговорить, Люба!
На этой загадочной ноте они и расстались – Глеб направился к своему купе, а Люба, зайдя в свой отсек за хозяйственными принадлежностями, побежала исполнять рабочие обязанности. И впервые она совершала их в каком-то нервном волнении, из-за которого всё валилось из рук.
Выполнить обещанное ей удалось не скоро, постоянно находились ещё какие-нибудь дела, требующие от проводницы личного участия. Антонина почти не выходила из служебного купе, жалуясь на «больные» ноги, поэтому Любе приходилось крутиться самой, попутно помогая также проводнице из соседнего вагона – в этом рейсе они работали втроём на два вагона. Она бегала из вагона в вагон, но каждый раз замедляла шаг, приближаясь к девятому купе, из которого улыбался ей новый пассажир. И, словно поддерживаемая этой улыбкой, Люба с ещё большей энергией спешила продолжать свои дела.
Только ближе к вечеру наступил долгожданный перерыв. Поезд стремительно нёсся вперёд, следующая большая остановка предстояла через три часа, пассажиры мирно сидели по своим купе, кто-то спал, кто-то читал, кто-то тихо разговаривал с соседом, и Люба, заглянув в зеркало и отметив уж слишком блестящие свои глаза, вышла из служебного отсека. Глеб будто почувствовал, что настало время и для него, – он уже стоял у окна перед своим купе, дверь которого была плотно задвинута.
– Сделать вам чаю или кофе? – словно оттягивая момент предстоящего разговора, спросила девушка, приближаясь к нему.
– Не нужно, Люба. Просто постойте со мной, пожалуйста.
– Хорошо…
Она остановилась за шаг от него и тоже повернулась к окну, облокотившись руками о поручень. Мимо пролетала какая-то деревенька, сверкающая окнами в лучах заходящего солнца. Пронёсся последний её домишко, и вскоре показались кресты старого кладбища.
– Вчера было сорок дней, как умерла бабушка, – тихо сказал Глеб.
– Я чувствовала это! – вырвалось у Любы. – Хотя надеялась…
– Да, мы тоже все надеялись… Но… Она прожила хорошую долгую жизнь…
– И умерла в окружении любимых людей! А это ведь так важно, правда?
– Очень! – Он повернул к ней голову. – Вы ведь сейчас о своей бабушке подумали, Люба? Вы сожалеете, что…
– …что она не смогла облегчить свою душу перед смертью. Да, я очень часто теперь об этом думаю. Мне кажется, ей было очень тяжело и страшно… одной…
– Вам нужно съездить туда, Люба.
– Но я… – она смятенно посмотрела на него. – Я не смогу!
– Сможете. Потому что я поеду с вами.
– Вы?!
Она смотрела на него широко открытыми глазами – но не удивление чувствовала сейчас, нет, она как будто совсем не удивилась его ответу, но какое-то другое, доселе неведомое ей чувство вдруг проникло в её душу. Она не могла описать его словами, но ощущала его биение где-то в самой сердцевине своего существа.
– Я, Люба. Ведь я здесь именно для этого.
– Чтобы поехать со мной… в Мариинск?
– Чтобы забрать вас отсюда.
– Но… почему?
– Ведь вы сразу это поняли, когда увидели меня… – он накрыл её ладонь своею. У Любы ослабли ноги. – Потому что я полюбил вас, Люба, ещё прежде, чем увидел сейчас.
– По фотографии! – вырвалось у неё.
– Фотография была завершающим фактором, – улыбнулся Глеб. – Мамины рассказы тоже сделали своё дело, конечно. Но главное в другом. Я давно искал вас, Люба.
– Я приходила к вам в сновидениях? – усмехнулась она.
– Пару раз, – он улыбнулся. – Но вообще-то всё гораздо прозаичнее. Я уже видел вас, Люба. Давно. Вы ещё были девочкой, которая помогала своей маме в её нелёгком труде проводницы. Это прозвучит странно, но я влюбился в вас именно тогда. Вы поразили мальчишеское воображение, и я с тех пор думал о вас, мечтал о вас. И искал – но что мог сделать пацан, полностью зависящий от родителей? Когда я стал постарше, взрослая жизнь увлекла меня. Студенчество, работа… Но я не переставал думать о вас, хотя попыток искать больше не совершал. Во мне вдруг проснулся страх… ошибиться.
– Вы боялись разочарования…
– Я стал понимать, что мои мечты могут разбиться вдребезги от встречи с той реальностью, какой я не мог предугадать. Да, я очень боялся разочарования и тогда решил, что лучше оставить всё как есть. А потом вас встретила мама. Тут-то я и понял, что иногда действительность оказывается даже лучше представления о ней. И тогда я решил, что найду вас, чтобы сказать об этом. Только сразу не мог этого сделать, потому что умерла бабушка и надо было поддерживать маму с дядей, помогать со всякими делами… Но теперь я здесь, Люба. А это значит, что без вас я никуда не уйду!
Последнее предложение он произнёс так решительно, так безапелляционно, что невольно вызвал у Любы внутреннее сопротивление. Только что она чутко внимала его горячей речи, и вдруг словно строптивый чертёнок в ней проснулся. Как будто бабкины гены в одну секунду проросли в ней сквозь мягкость и доброту.
Она отняла свою руку и выпрямилась.
– Звучит самонадеянно!
– Я бы сказал – уверенно.
– Ваша уверенность зиждется на вашем незнании меня! Разве ваша мама не сказала вам, что я не желаю другой жизни, чем та, которой живу? – Прежняя убеждённость в своей правоте вернулась к ней, и она сейчас как никогда остро ощутила, что никак не может и не хочет потерять всё то, чем дышала всю свою жизнь. Её голос стал ещё твёрже, ещё уверенней. – Вы зря меня искали, Глеб! Я никуда с вами не пойду. Я останусь здесь, здесь мой дом, здесь моя семья, здесь…
В этот момент загрохотала дверь тамбура, и в вагоне появился Василий. Люба даже не успела ничего обдумать, как её язык всё решил за неё:
– …и здесь мой жених! – звонко закончила она, протягивая руку навстречу Васе. Тот ошалело поморгал глазами, делая шаг к ней. – Познакомься, Вася, это сын Ирины Вячеславовны, помнишь такую?
– П-помню…
– А это мой будущий муж Василий, – твёрдо заявила девушка и сжала руку «жениха».
– Будущий муж, – подтвердил Вася и расплылся в счастливой улыбке.
Однако Глеб, похоже, ничуть не расстроился, выказывая своё понимание человеческой природы. Он даже будто был готов к такому повороту событий.
– Я это предполагал, – невозмутимо произнёс он. Девушка вскинула на него удивлённые глаза. – Но только ваш поступок зиждется на полном вашем незнании самой себя. И меня, разумеется, тоже. Люба, мы ещё поговорим с вами, а теперь прошу меня извинить. Я второй день на ногах, нужно хоть немного поспать.
И Глеб, одарив Любу с Васей всё понимающей улыбкой, скрылся в своём купе, задвинув за собой дверь.
Люба отпустила Васину руку. В ней как будто сразу выключился свет.
– Что происходит, Любаш? Ты зачем?..
– Пойдём отсюда!
Она потянула его за собой подальше от девятого купе и остановилась посередине вагона.
– Ты из-за него, да? Кто он такой? Он что, он… обидел тебя?!
– Тише, Васенька! – Люба за руку ухватила парня, готового броситься назад, чтобы ввязаться в бой из-за возлюбленной. – Никто меня не обижал. Наоборот…
– Что значит – наоборот?
– Ты иди к себе, Вася. Иди. У меня много дел.
– Люба! – вскричал Василий. – Ты только что сказала, что я твой будущий…
– Чш-ш-ш! – она приложила ладонь к его губам. – Не кричи, Васенька! Я прошу тебя, уходи, мы потом с тобой поговорим. Не сейчас. Сейчас я не могу. Потом! Хорошо?
Он кивнул, быстро моргая глазами. Люба отняла руку и улыбнулась:
– Вот и славно.
– Так я потом тогда зайду, Люб.
– Да, потом. Потом…
Она развернулась и почти бегом направилась в своё жилище, охваченная чрезвычайным волнением. Вася смотрел ей вслед, а затем вернулся к девятому купе, взялся за ручку и… решительно пошёл прочь, не оглядываясь и бурча что-то себе под нос.
Глава 10
Ночью Люба ни на секунду не сомкнула глаз. Хотя не её очередь была дежурить, но, заранее предвидев свою бессонницу, она отправила Антонину спать на вторую полку, а ту и не требовалось особо уговаривать.
И вот теперь Тоня похрапывала наверху, в окно заглядывали первые лучи солнца, а Люба сидела за столом, перед ней лежала её заветная тетрадка, а в тетрадке чернели зачёркнутые строчки. Ни одну из начатых фраз ей не удавалось закончить – быстро и густо Люба замазывала их ручкой и сама перед собой краснела за собственные признания. Никогда ещё с таким трудом не давались ей простые слова. Душевное смятение переполняло девушку, но облечь его в буквы, слова, предложения было никак невозможно. Наконец, она не выдержала. Выдернув из тетрадки злосчастный листок, она разорвала его в клочья, запихнула дневник под подушку и горько заплакала, уткнувшись в ладони.
Весь следующий день прошёл в каком-то тумане. Нет, на обычных обязанностях её состояние никак не сказалось. Как и прежде, Люба исправно тянула лямку проводника, улыбалась пассажирам, разносила чай, с ещё большим усердием драила места общего пользования, но в душе у неё точно застыло всё, заволоклось дымкой, замерло. С человеком, который смутил её неискушённую душу, она старалась не встречаться взглядом, не касаться рукой, хотя он попадался на её пути постоянно. Конечно, он хотел продолжить разговор и множество раз пытался обратить на себя её внимание, но она этого продолжения боялась, а потому сбегала каждый раз, набрасывая на себя маску невозмутимости и занятости. В такие моменты она удивлялась сама себе, обнаружившейся вдруг в себе способности к притворству, обману, но по-другому поступать не могла.
И ещё одна мучительная ночь прошла без сна, в какой-то полудрёме. Антонина почти не спускалась со второй полки, и Люба всю ночь просидела внизу – несчастная, измученная, но стойкая в своих убеждениях.
А следующим утром Глебу предстояло выходить.
Он поймал её в тот момент, когда Антонина вышла в соседний вагон. Люба сидела за столом, разбираясь с проездными билетами и ничего перед собой при этом не видя. Голова от двух бессонных ночей гудела колоколом, хотя в обычные дни девушка справлялась и не с такими нагрузками.
– Люба!
Он вошёл так тихо, что она вздрогнула и пачка билетиков выскользнула из её пальцев.
– Простите, что напугал вас, я не хотел…
Стараясь не показывать своей растерянности, она быстро подняла бумажки, нашла среди них одну и протянула Глебу.
– Вы, видимо, хотели свой билет забрать? Спасибо, что сами зашли…
– Люба, прошу вас, давайте поговорим!
Он решительно задвинул дверь.
– Мне не о чем с вами разговаривать! Всё, что считала нужным, я сказала уже вчера.
– Это было позавчера…
– Тем более!
Она вскочила, билеты опять рассыпались в разные стороны, но Люба не обратила на это внимания. Она смотрела в глаза Глеба прямым взглядом, лицо её побледнело.
– Я никуда с вами не пойду, Глеб Александрович! Повторяю вам это ещё раз, если позавчера вы меня не услышали. У нас с вами разные дороги, и они никак не могут пересечься.
– Люба, вы же сами не верите в то, что говорите! Я прошу вас, я умоляю вас – загляните в своё сердце! Неужели вы не видите там того смятения, которое сейчас вижу я? Вас тянет ко мне, Люба, и вы не можете это отрицать! Вас влечёт совсем иная жизнь, иные просторы, которые именно я могу вам показать! Не отказывайтесь от этого, Люба! Не обедняйте свою жизнь, ведь в ней столько всего необыкновенного, чудесного, которое вы не найдёте здесь, в этом поезде и на этой дороге! Она железная, Люба, а значит лишённая мягкости и нежности, которые предлагаю вам я!
– Вы заблуждаетесь, Глеб Александрович, – ровным голосом произнесла девушка. – Мне не нужна другая дорога, кроме этой, и мне не нужны вы. Это моё окончательное решение, больше мне вам сказать нечего.
– Ваша железная дорога делает вашу душу бесчувственной! – с горечью воскликнул Глеб.
– Позвольте мне самой разбираться с моей душой! – выпрямилась Люба, ещё более побледнев. – Я больше не желаю вас видеть, Глеб Александрович! Уходите! Уходите или… или я позову охрану!
Если бы их схватка взглядами длилась чуть дольше, Люба могла бы и сломаться, не выдержать, но Глебу в его горестном состоянии не хватило проницательности, чтобы это почувствовать.
– Вы разбили мне сердце, Люба! – выдохнул он и, повернувшись, вышел, с грохотом задвинув за собой дверь.
Любины глаза встретились со своими же, отражёнными в зеркале. Она не смогла выдержать этот взгляд, полный муки и отчаяния. Рухнув на сиденье, она закрыла лицо руками и закачалась из стороны в сторону в горестной тоске…
…Напрасно Глеб ловил её взгляд, стоя на платформе. Она так и не повернулась к нему, не дрогнула, продолжая возвышаться над ним с флажком в руке и с упрямо вздёрнутым подбородком. Такой и запомнил её несчастный влюблённый – натянутой как струна, с неприступным взглядом и твёрдо сжатыми губами.
Поезд отошёл, набирая скорость, а Глеб всё стоял, неотрывно глядя ему вслед. И черным-черно было у него на душе.
