Егор Нервозный
Надежда и отчаяние
Сейчас же аллея выглядела несколько иначе: подле белых фонарей расположились мокрые коричневые скамейки; вдоль дороги стояли не пышные красавцы-деревья, а голые коряги, точно остатки после военных действий. Не знаю почему, но мы решили отдохнуть на скамейке. Я достал белый платок, кое-как убрал им лишнюю воду и сел. Погода на удивление стояла не холодная, однако из-за промокшей одежды было несколько неуютно.
Потоки воды бежали по улицам, капли стекали с влажных стволов. Постепенно гаснул небосклон. Люди вдруг куда-то исчезли, все стихло, город после дождя погружался в сон.
Мы сидели рядом и молчали. Вокруг нас, разливаясь по мокрому тротуару, сияли оранжевые нимбы от фонарей. Где-то вдали светились витрины магазинов, но капли дождя все размывали, делали очертания предметов нечеткими, нереальными. Все будто бы оказывалось за мокрым стеклом. Ничего не было, кроме сказочной игры света.
Когда ветер усилился, я заметил, что Даша подрагивает. Я снял пальто и укрыл ее. Даша от неожиданности перевела на меня глаза, но затем быстро смущенно улыбнулась и вновь отвела их в сторону. Она пыталась отнекиваться, но я был непреклонен. Через пару секунд она села поближе, видимо, чтобы ее тепло хоть чуть-чуть перешло на меня. От ее мокрых волос шел нежный волнующий запах. Я невольно улыбнулся, смотря куда-то вперед, где по дорожкам бежали человеческие силуэты. Но я не замечал их, мой взгляд скользил куда-то дальше.
Холод, влажность, блики города, посторонние звуки – все потонуло. Время замерло…
Мы долго просидели так. Я очнулся только тогда, когда ощутил, что совсем промерз. Перевел взгляд на руки – они чуть ли не синие.
– Кажется, пора идти, – сказала она.
Я с трудом согласился. Вполне возможно, что завтра я заболею от такой погоды, но мне почему-то очень не хотелось уходить.
Я проводил ее до дома, попрощался. Затем вспомнил, что не забрал свое пальто, позвонил в домофон и поднялся на этаж. «Ой, я и сама забыла», – посмеялась она, протягивая мне мою мокрую одежду. Я тоже улыбнулся и взялся одной рукой за пальто. Мы долго стояли так, точно не зная, что нужно делать дальше.
– Это, значит, твоя квартира?
Она улыбнулась:
– Ну а чья же еще, Макс?
– Точно!
Я пытался создать какой-то разговор, но он быстро кончался. Через пять минут она наконец сказала: «Ну ладно, мы так можем стоять очень долго». Мы вновь попрощались, и я в хорошем настроении отправился домой. Только сейчас я вспомнил, что мы шли в ресторан. От моей забывчивости сквозь зубы вырвался смешок.
Глава четвертая
Ранним утром за окном еще было очень темно. Слабый свет от молчаливой вытяжки покрывал лишь небольшую зону столешницы, в то время как до меня долетали только его крохотные частички. Я ел старый белый хлеб и запивал водой. Наверное, не лучший завтрак, но я привык. И к тому же больше все равно ничего нет.
Я смотрел на входную дверь, в то время как в голове кружилась какая-то непонятная мелодия, которую я нигде не слышал. Сам собой возник образ Кати…
…Вокруг только деревья и ночь. Заводят свою полуночную песню сверчки. Тихо трещат толстые поленья в огне, обнимавшем всех нас своим нежным теплом. Мы сидели кто на чем: на пнях, на поваленных деревьях, на земле, постелив одеяло. Она сидела напротив и периодически заглядывала в мои глаза с милой улыбкой. Я смотрел на огонь всего несколько секунд, но казалось, что это происходит уже целую вечность. В такие моменты время просто исчезает, стирается само понятие о времени. «Макс, может уже сыграешь что-нибудь? Че мы тут в молчанку играем?», – сказал Егор, сидя в обнимку с Лизой. Я взял гитару, провел по струнам; гитара издала тихий приятный звук. Затем начал играть. Катя смотрела на меня с восхищением и нежно улыбалась. И казалось, что это может длиться вечность, всю жизнь. Казалось, что это и есть мое счастье…
…Я тряхнул головой, прогоняя это приятное, но в то же время ужасно болезненное наваждение. От воспоминаний о ней всегда вырывался невольный вздох. Я до сих пор не понимаю, как такое может быть. Она вешала мне лапшу на уши, говоря, что я самый близкий ее человек, что она готова открыть мне все свои тайны, готова всегда быть рядом, а потом просто взяла и отказала. Зачем, зачем она мучила меня все это время? Почему, почему она с самого начала не сказала, что у меня нет шансов?! Для чего она все это делала, для чего она давала мне надежду?!
Вновь погрузившись в размышления, я стал прокручивать все события в голове и с ужасом начал узнавать в своей душе болезнь привязанности. Я часто ловил себя на мыслях о Даше. Мне было действительно хорошо рядом с ней, но я прекрасно понимал, что мне нельзя снова лезть в это дело. Просто нельзя. Я не переживу второго раза. Мой удел – быть одиноким, и я должен его придерживаться.
Да, я снова захотел любви, когда рваная дыра на сердце немного зарубцевалась, но надо ли оно мне все-таки? Я…я не знаю. Я боюсь. Мне жутко. И, наверное, лучше постараться этого избежать.
В голове снова играла мелодия, но мне тяжело было подходить к гитаре. Всякий раз, когда я брал ее в руки, во мне начинали бурлить воспоминания, от которых, честно говоря, я бы давно хотел избавиться. Ее образ неразрывно был связан с гитарой. Но мелодия не давала мне покоя, так что я, скрепя сердце, все-таки взял гитару в руки. Они отлично помнили как играть и даже отлично помнили, как создавать мелодию в специальной программе на ноутбуке. Я потратил на это несколько дней. Несколько дней самоотдачи и вливания эмоций. В итоге у меня получилась медленная меланхоличная песня об одиночестве, текстом для которой послужил мой старый стих. И получилось, как ни странно, очень даже хорошо, даже несмотря на мой голос. С музыкой он звучал неплохо. По крайней мере если верить моим знакомым с форумов, которых я знаю уже три года.
Странно, но я как будто ощутил в себе желание стать музыкантом. Я вновь поразился себе. Думаю, каждый человек хотел бы быть творческим, но я слишком творческий. Я мечусь от одного дела к другому, загораюсь чем-то, затем быстро перегораю, так ничего и не добившись. Это не благодать свыше, это наказание за что-то. Но пока я еще не сгорел, я буду метаться…
***
Настроение было подходящее для того, чтобы написать небольшой, но пропитанный душераздирающей тоской и безысходностью роман. Или песню.
Но сначала я открыл электронный ящик. Сердце екнуло. После прочтения двух я захохотал. В них говорилось о том, что мой рассказ принят и будет напечатан. Однако радость быстро улетучилась, когда я зашел на сайт, куда выкладывал песню и обнаружил, что там нет ни единого комментария. Вот оно, теперь я загорелся музыкой и даже от успехов в литературе, к которым я давно стремился, уже нет особой радости. Однако я все же не преминул возможностью написать о своих успехах Даше.
«Отлично! Поздравляю, молодец!», – ее сообщение сияло искренней радостью. Я улыбнулся.
«Кстати, я послушала твою песню…»
Мы продолжили о чем-то переписываться. Мне казалось, словно общение с ней на сегодняшний день сделалось моей главной потребностью, на фоне которой все остальные дела (даже написание новой песни) выглядели чем-то ненужным и глупым.
Я смотрел на ее аватарку и слегка улыбался, сам не зная чему. Расслабленный и умиротворенный, я видел все как сквозь сон. Она была как бы напротив меня, красивая, понимающая, случайно попавшая в мою убогую, затхлую, полную пустоты и бессмысленности жизнь. В любой момент она может так же случайно исчезнуть из нее. Сейчас я вдруг осознал, что очень этого не хочу. Я хочу просто остаться с ней. Просто остаться… Разве я этого не заслужил?
Я снова наступил на те же грабли. Я снова пошел гулять с ней, когда она вдруг позвала. Мы шли рядом и периодически обменивались разными фразами. Я ощущал, что на душе очень хорошо и тепло.
– А вот здесь будет стоять мой памятник, – сказал я, указывая рукой на вход в парк. – А вот эта улица, видишь? Она будет носить мое имя. О, а ты знаешь, что в Питере есть табличка «Здесь с такого-то по такой-то год жил Пушкин»? Так вот в том доме, где я снимаю квартиру, будет висеть табличка «Здесь жил Думин»!
Даша улыбалась, чуть посмеивалась и кивала. Мои губы расплылись в глупой улыбке. Я ничего больше не понимал, – ни себя, ни свое поведение, – ничего.
Мне кажется, что с ней я помолодел на всю большую разницу наших лет. И пусть физически она была всего лишь на год младше меня. Между нами зияла пропасть душевных страданий.
Наверное, я все-таки буду пытаться. Но надо помнить одно: готовься к худшему, но надейся на лучшее. Но я не привык готовиться, я привык только надеяться.
***
Мы попрощались, когда город погружался в сумрак. По пути домой мне в голову, как это очень часто бывает, приходило множество более правильных и прекрасных слов. Ах, если бы я был другим, я бы наверняка сказал их!
Я брел по улицам и внезапно наткнулся на небольшой магазинчик, витрина которого одиноко поблескивала желтовато-оранжевым светом. Я вошел внутрь и купил на оставшиеся в кармане деньги большой букет свежих великолепных роз. Продавец пообещал доставить их к Даше утром. Я поблагодарил его, расплатился и вышел.
Тихая спокойная ночь. Небо покрыто мириадами звезд. Я по привычке встал под фонарем и зажег кончик сигареты. Дым поднимался вверх, растворяясь в темноте. Я простоял так минут десять, не сделав в итоге ни одной затяжки. Окурок полетел в мусорный бак. Курить почему-то не хотелось.
Глава пятая
Белый свет от длинных ламп; равномерный перестук колес; запотевшие стекла, за которыми виднелись лишь шарики света от фонарей в ночи; удивительно чистый голос, объявлявший остановки; и десятки пассажиров, порой искоса посматривавших на меня. Кто-то смотрит с усмешкой, кто-то с презрением, а кто-то с сочувствием. Но мне было плевать абсолютно на всех. Я стоял в самом начале вагона, держа в руке перед собой большую квадратную сумку зеленого цвета, больше походившую на короб. Настроение было никакое. Это не значит, что оно плохое, оно буквально никакое. Такое, когда нет эмоций, такое, когда ни о чем не думаешь, такое, когда смотришь в одну точку – в оборванную зеленую бумажку с ценами на проезд – и даже не моргаешь. День выдался неудачным.
…Темно. Второй заказ за пятый час работы. Нести за два километра от ресторана. На улице ремонтные работы, все перекопано, вокруг сплошная коричневая грязь вперемешку с водой. Мелкий град сек лицо, не позволял различить и без того еле видную дорогу. Бродил по этой грязи минут десять; ноги порой уходили в нее по щиколотку. Наконец сзади послышалось жужжание мотора. Я обернулся и увидел в далекой темной мути машину, медленно двигавшуюся мне навстречу. Она проехала мимо, а я пошел следом, иначе бы просто не нашел дороги. А время-то идет, осталось всего десять минут, чтобы донести заказ на восемь тысяч пятьсот двадцать пять рублей клиенту. Я запомню эту сумму навсегда… Бело-грязная «девятка» увязла и забуксовала. Я быстро ее обошел и наконец вышел к асфальту, перебежал дорогу на красный, пока не было машин, и кинулся вперед, стараясь двигаться как можно быстрее, пока в конце концов не перешел на бег. От кроссовок во все стороны разлетались прилипшие комки грязи и капли мутной воды от мокрого асфальта. Звоню клиенту. «Сейчас откроем». Карты завели на узкую темную улочку, где даже нет света. Фонарик на телефоне выхватывал из тьмы лишь небольшой участок на метр впереди. Слякоть, скользкие доски. Несколько раз поскальзывался, однако успевал удержать равновесие и не упасть с тяжелой сумкой. Но один раз зацепился за забор; порвал рукав куртки. Это задний двор. Выругался и побежал обратно. Наконец подошел к большому двухэтажному коттеджу. Навстречу вышли охранник и лабрадор в черном ошейнике. Собака понюхала меня. «Так ты не на машине что ли?» – удивился охранник. Я отрицательно качнул головой. Прошел мимо дорогого черного джипа, наглухо тонированного, и подошел к двери. Там в шортах и майке стоял высокий мужчина. Отдал ему все семь пакетов, пожелал приятного аппетита и, держа в красной от холода руке телефон, нажал «передал заказ».
«Может быть, есть мелочь какая-то?» – послышался сзади голос охранника. Ответа не последовало. Двинулся наверх. Задумавшись о чем-то невеселом, я прошел свою остановку. Спускаясь по лестнице, не заметил ограждения из конусов, и наступил в лужу – ушел в нее обеими ногами по колено. Руки в песке, так как иначе бы не выбрался. Шел до остановки и хлюпал грязью с водой в кроссовках…
…Из раздумий меня вывел голос, объявивший мою остановку. Кое-как спустился, еле протиснув сумку в двери, и пошел домой. Открыл дверь; меня встретил лишь холодный воздух, дувший с окна, и одинокая тишина. Снял все вещи в прихожей, чтобы не испачкать полы, и сразу пошел мыться. Набрал в чугунную ванну горячей воды и лег туда с телефоном.
В такие моменты понимаешь, что своим горбом кроме еще большего горба ничего не заработаешь. Лучшая работа – работа интеллектуальная. Лучшая работа – работа творческая. Если ты сможешь зарабатывать своими произведениями, то ты самый счастливый на свете человек.
«Ну как, написал свой бестселлер?» – пришло сообщение от Вани.
«Нет, я что-то решил на музыку перейти. Все вдохновение в нее поперло».
«Чел, ты бы определился уже. То стихи, то книги, то киберспорт, то музыка теперь».
Да уж, а когда-то я действительно думал, что смогу стать профессиональным игроком в какую-нибудь компьютерную игру. А что, играть мне нравится, за компьютером я в последнее время провожу чуть ли не целые сутки, так почему бы не попробовать? Что ж, через две недели усиленной игры, даже несмотря на какие-то результаты, мне все это надоело. Я физически и морально устал. «Ты бы уже определился…» Черт, да я сам хочу этого, но что я могу с собой поделать? В любом случае лучше метаться от одного дела к другому в молодости, чем в старости слишком поздно осознать к чему у тебя по-настоящему лежит душа.
Я долго смотрел на это сообщение. Долго переваривал его в своем мозгу, пока в нем не начали появляться строки. Я быстро открыл приложение «блокнот» и записал туда все в едином творческом порыве. Что ж, осталось придумать на это какую-нибудь мелодию и сложится новая песня. Я начал перечитывать стихотворение, с каждым разом все четче напевая его. Рождалось что-то смутное, но из-за усталости я так и не смог окончательно это сформировать. Утро вечера мудренее.
Я рухнул на диван. Противным звоном прозвенел телефон. Новое сообщение. Ну кто еще-то, блин? От Даши!.. Сердце даже немного екнуло.
«Знаешь, я решила забить на сегодняшнюю домашку. Не хочешь погулять?»
Меньше всего сейчас я хотел гулять. Сейчас я вообще ничего не хотел. Просто лечь и провалиться в безвременье. Я бы не пошел гулять даже с Ваней. Даже если бы у того были проблемы. Но ради любви мы готовы изменять своим принципам.
***
Мутный вечер. Я стоял на пешеходном переходе, смотря на то, как на противоположной стороне в ночной тени курили мужики. Видны лишь силуэты и маленький оранжевый огонек, светившийся то ярче, то тусклее. Дороги, по которым все еще ездили с гулом машины, сверкали цепочками фонарей. Перевел взгляд выше: свет в окнах показывал, куда переместилась жизнь людей с этих ночных улиц.
Я перешел дорогу и посмотрел на тротуар – заметил что-то странное. Впереди шла женщина, периодически поглядывая назад. За ней буквально по пятам шла белая собака, обычная дворняга, без ошейника. Видимо, женщина ее один раз покормила, и теперь эта собака преследует ее. Но боже, как же преданно она за ней шла! Женщина остановилась на переходе, собака села рядом и подняла морду на нее. Женщина отмахивалась, но собака все равно бежала за ней вплоть до остановки, где она прыгнула в «газельку» и укатила. Собака обошла вокруг остановку и улеглась под лавкой ждать.
Мне стало плохо. Посмотрите на меня! Я ведь такой же как тот пес, нет, я даже хуже! Меня даже ничем не подкармливали! Все ее знаки симпатии, скорее всего, не больше чем простые дружеские жесты. Или вообще может мои выдумки? Наверное, так оно и есть. Впрочем, надежда внутри все равно продолжает мне твердить, что я ей тоже симпатичен. Но надежда очень обманчивая вещь.
В сотый раз пролистывая ленту в «VK» я наткнулся на интересную рекламную запись:
«Ты начинающий музыкант? Хочешь выступить где-нибудь и получить первый фидбек? Тогда приходи в наш бар! Мы дадим тебе оборудование, микрофон, поставим на сцену…»
И я загорелся. Я посчитал это реальным шансом заявить о себе. Я должен с кем-то поделиться своими чувствами и переживаниями, потому что больше просто не мог терпеть. Да, меня все равно никто не поймет, но это в сущности не так уж и важно. Главное, что я выговорюсь. А как можно лучше всего высказаться как не через творчество?
Я незамедлительно написал в группу, сбросив две своих песни. Они ответили через час: «Привет! Отлично, приходи. Ты будешь выступать пятым по счету». Я сразу же пригласил Дашу и Ваню.
***
Даша поправила мой галстук, отошла в сторону, присмотрелась с видом эксперта и улыбнулась.
– Отлично. Ты будешь явно самым красивым из выступающих.
Я чуть смутился.
– Спасибо.
– Как настрой?
– Честно говоря, я очень нервничаю. Буквально еле стою.
Она подошла поближе, положила руку мне на грудь и заглянула в глаза.
– Успокойся. Все будет хорошо. Там – такие же новички, как и ты. У тебя все получится.
Я умиленно улыбнулся.
– Спасибо.
Что ж, уже совсем скоро состоится мое первое выступление! И пусть у меня всего две песни, пусть концерт проводится в убогом баре в подвале, площадь которого немногим больше моей квартиры – это не важно. Главное, что я выступаю перед людьми, пусть даже они и сильно пьяны.
Я стоял у стены рядом с небольшой сценой, где хватало места только для микрофона, стула и одного человека, и судорожно сжимал флешку с минусовкой песен в ледяной ладони. Я перевел взгляд в зал: у барной стойки толпились люди, суетился бармен, подливая неопределённые напитки гостям (свет был приглушен и цвет пойла нельзя было различить); за столиками сидели более трезвые люди, поедая разного рода пищу: раки, жареная рыба, стейки, картошка, бургеры; кто-то курил кальян, вальяжно откинувшись на спинку стула. Но всех их объединяло одно: взгляд, устремленный на маленький приподнятый квадрат в конце зала, освещаемый белым светом сверху. Всех объединяло желание услышать новую звезду.
На сцене прыгал из стороны в сторону парень лет шестнадцати. Я прислушался: он пел что-то про деньги, грязь, тачки, разврат, собак женского рода и так далее. При этом музыка во всех его треках играла значительно громче голоса, отчего и без того непонятные слова становилось различить еще труднее. Нынче это считается очень модным и крутым, и всем такое нравится. Жаль только я старомоден…
Перевел взгляд чуть правее: за столиком сидела Даша и Иван. Она явно пыталась его разговорить, но после его односложных ответов разговор умирал. Поймав на себе мой взгляд, Даша улыбнулась и помахала рукой. Я смотрел на нее и не мог понять, почему меня разрывают любовные терзания, в то время как ей, кажется, совсем плевать. Я резко вспомнил текст своих песен и мне стало как-то не по себе. Из раздумий меня вывел голос ведущего, который объявил мое имя. Я передал флешку диджею, который сидел в конце барной стойки за ноутбуком, после чего залез на сцену. Крепко сжал микрофон, стоявший передо мной. Свет чуть приглушили, чтобы не слепить меня. Когда все подготовительные моменты были закончены, я остался один в кругу прожектора. Из больших колонок по бокам сцены заиграла музыка, столь похожая на композиции группы Кино и в то же время не похожие на нее совсем. Руки вспотели. Внимание зрителей сфокусировалось на моем невеселом лице. Наконец проигрыш кончился, и я начал петь, чуть понижая голос.
Чему могла быть посвящена моя песня? Конечно же, несчастной любви. Я знал, что Даша учится на филологическом факультете, знал, что у них есть предмет, на котором учат анализировать какие-либо произведения, знал, что она очень хорошо это делает. Именно поэтому песня не говорила прямыми словами о моей душевной боли. В ней проводилась аналогия между падающими листьями и любовью, которая уходит в никуда, так как возлюбленная не видит моих страданий. Или не хочет видеть.
Я никогда не умел писать метафорами и образами, отчего практически все мои стихи до тупости прямые. Но здесь было что-то другое. Наверное, истинные шедевры рождаются только из чувств.
Вскоре я начал расслабляться и получать истинное удовольствие, топая ногой в такт музыке и закрыв глаза. Да, здесь было всего двадцать-тридцать человек, да, я не получу за это даже гонорара, но едва ли меня это волновало. Быть может это было начало чего-то большого, чего-то великого. Я наконец-то могу высказаться и, что самое главное, меня слушают!
Люди начали аплодировать, похлопала и Даша. Я порой переводил взгляд на нее, стараясь делать это так, чтобы она не заметила. Она с легкой грустью смотрела на меня, как бы стараясь понять кому адресована моя песня. Даша ни раз говорила, – да и демонстрировала, – что она изучает психологию и знает разные штучки, но мне с каждым днем все больше и больше казалось, что она врет. Потому что как можно не понять таких очевиднейших вещей как мои чувства к ней? Ну как?!
… «Понимаешь, я просто боюсь говорить о подобных вещах, так как привыкла ставить свои чувства под сомнения. Я боюсь ошибиться в них. Я боюсь, что в итоге все окажется просто надуманным, бурлением каких-нибудь гормонов и все, ничего больше», – светился на экране ноутбука Дашин ответ.
«Знаешь, у меня ведь тоже такое было. Но просто я проверял и убедился, что это не выдумки. Не знаю, к счастью или нет».
«Проверочки?) И как же ты проверял?»
Почему эта чертова скобочка-улыбочка так сильно ударила по мне?
«Да как-как… Очень просто: пытаешься себе доказать, что все выдумал, а потом ловишь себя на непроизвольных мыслях о ней. И мысли эти – самые первые, которые приходят с утра или последние, с которыми ты засыпаешь. Потом понимаешь, что почти всегда хочешь ей написать, но потом страдаешь от того, что не знаешь, что именно написать».
«Ох, кто-то кажется влип. Ха-ха-ха».
Я сломал карандаш пополам. Я ждал чего угодно, но только не смеха. Только не смеха… Идиот, на что ты шел? Снова те же грабли, снова, снова и снова! Я схватил со стола кружку и швырнул ее в стену; после грохота по кухне разлетелись десятки осколков.
Я откинулся на спинку стула, сделав глубокую затяжку; горечь обожгла горло. Раздался противный писк уведомления.
«Знаешь, мне кажется, что здесь надо меньше думать, хоть это и очень трудно. В данной ситуации нельзя что-либо продумать наперед».
«Я это прекрасно знаю. В этих делах все очень сложно. Очень сложно, Даша. И от моего тотального непонимания хочется выть. Кто сказал, что с возрастом становится проще жить? Вовсе это не так. С возрастом ты начинаешь больше думать, больше анализировать, больше задаваться вопросами и как следствие больше страдать».
«Поэтому я стараюсь не думать о таких чувствах. Раньше, может, и было классно бежать за своим любимым даже если ему дела до тебя нет, но сейчас это сложно. И противно».
Я ткнул маленьким окурком в дно стакана с водой и закурил еще одну сигарету; рука дрожала. Минут десять я молчал, переламывая в себе желание спрыгнуть в окно прямо сейчас. Мучительно хотелось с кем-нибудь поговорить, но писать было решительно некому. Я как всегда остался один со своими проблемами. И как всегда эти проблемы такие, что я не мог остаться иначе.
«Знаешь, а может просто стоит ей признаться? Ведь если ты не попробуешь, ты не узнаешь», – пришло мне через пять минут тишины.
Как легко ты это пишешь! Боже мой!
«Во-первых, я боюсь. Во-вторых, я сейчас признаюсь, она меня отошьет и что я буду делать? Скорее всего мы после этого даже общаться перестанем – обычно оно так и бывает».
«Но ведь может и нет! Может она сама сидит и ждет, что ты ей признаешься!» – написала она.
О, не давай мне надежду, Даша, я тебя молю…
«А может все и так, как говоришь ты», – прислала она следом
Спасибо.
«А может и да, вот именно», – ответил я.
«В любом случае я желаю тебе удачи. Попробуй не зацикливаться на этом и не накручивай себя. Я уверена, что она неглупая девочка (какая же еще могла тебе понравиться?), и даст тебе знать, если что-то чувствует».
Тоска лилась через край. Я смотрел на это сообщение несколько минут. «Неглупая» …, да кто ж ее знает?! Если она такой крутой психолог, как строит из себя, то давно должна понять, что нравится мне! Хотя, может она просто таким образом дает знаки, мол, иди-ка ты, Максим, куда подальше? О, наверное, нет ничего хуже любовных сомнений.
«Что ж, спасибо… Теперь я пойду спать».
«Стой!»
«Стою».
«Ты не пообещал мне кое-чего».
«И чего же?»
«Пообещай, что не будешь себя накручивать».
«Постараюсь. Но я привык быть с тобой откровенным, так что скажу, что именно этим я и буду заниматься половину ночи».
«Так, тогда ты не идешь спать. Или грусти здесь, или не грусти совсем».
Мне вдруг очень сильно захотелось послать ее на три известные буквы.
«Понимаешь, если я начну грустить здесь, плохо может стать тебе. А я не хочу, чтобы тебе было плохо… Я могу сорваться и сказать какую-нибудь ненужную вещь, за которую ты меня потом возненавидишь».
«Ой, зря я подняла всю эту тему. Прости…»
«Ничего».
«В таком случае доброй ночи, Максимка».
«Пока».
Я запрокинул голову назад и тяжело вздохнул. Мысли разрывали мозг; успокоиться и настроить себя на лучшее не было никакой возможности. Да и желания тоже, если честно. Я вдруг понял, что это слишком сильно похоже на то, что было между мной и Катей. Слишком сильно…
На глаза попалась желтая книга мягкого переплета, надпись на которой гласила: «Страдания юного Вертера» …
…Постепенно перед глазами все поплыло и передо мной вновь возник прожектор, закрывавший своим светом лица почти всех слушателей. Она все еще смотрела на меня, а я просто не знал что делать. Просто не знал.
***
Я смотрел через большое окно на снующих в предвечерней суете людей. Кровавые лучи закатного солнца плавили окна домов и облизывали их серые стены. Пушистые, похожие на комья шерсти, облака хаотично разбросаны по небу; и угасавшее солнце в последний раз окрашивало их в розовые и персиковые оттенки. День медленно догорал.
– Ты пойдешь на мое выступление? – спросил я Щеголева, переводя взгляд с улицы на него.
Он сидел напротив меня и ел небольшой сэндвич – две булки, котлета и кетчуп. Перед ним на красном подносе лежали еще три таких же.
– Да я хз.
– Ну выпьешь там, потанцуешь.
– Я не пью.
У Щеголева была своеобразная паранойя на этот счет. Его отец, как известно, любил выпить. И пусть он не делал с сыном таких ужасов, каких делала со мной моя мать, Иван все равно раз и навсегда зарекся не пить. И действительно, в свои восемнадцать лет он ни одной, даже самой маленькой капли алкоголя не брал в рот (если не считать той пивной пенки в четырнадцать лет). Он ужасно боялся, что, однажды попробовав, не сможет остановиться и непременно сопьется. «Если бы я знал, что потом не захочу пить, я бы, конечно, попробовал», – говорил он. И кто бы что ему ни объяснял, даже с научной точки зрения, дескать, от одного бокала шампанского тебе ровным счетом ничего не будет, Щеголев никого не слушал.
– Ну… тогда поешь?
– Посмотрим-посмотрим. Напишу я тебе.
– Окей.
– А как там у тебя с Дашей? Общаетесь? Она пойдет?
– Да как… – Я слегка ударил по столу. – Нормально. Вроде. Общаемся. Она пока точно не знает, но вроде пойдет.
– А может не пойдет потому что с тем одногруппником будет? – засмеялся он.
– Да ты надоел так шутить уже, – с досадой сказал я.
– Ладно-ладно, прощаю. Так что у вас там с ней?
– Да ты думаешь я понимаю? – я медленно вздохнул и снова отвернулся к окну. Солнце обжигало, резало глаза, но в то же время нескончаемо манило, как когда-то манило Икара.
– С одной стороны знаки внимания, а с другой тотальное непонимание, что она мне нравится. Я в «VK» ей чуть ли не серенады любовные пою, а ей плевать.
– Да слышал я твою песню.
– Ну вот. Порой мне кажется, что я просто сгорю.
– Ну так может ты уже признаешься ей? Подошел, уверенно взял за руку и сказал.
Я смолчал, смотря на то, как закат царапает асфальт. Какой ты глупый, Ваня, думал я. Какой ты простой.
– Ладно-ладно, хорош уже депрессировать. Ты же пережил тогда отказ Кати.
Я снова смолчал. В голову вновь начали лезть эти чертовы воспоминания. Пережил…
– Ну так может ты все-таки признаешься Даше? Типо… а что еще делать остается? Или признавайся, или вообще перестань с ней общаться.
– Легко сказать… Знаешь сколько парней она отшила? Очень много. Я могу вспомнить только пятерых, а их намного больше. И почти со всеми она перестала общаться после этого. А если она перестанет со мной общаться, я просто окончательно дойду до ручки, – в голове мгновенно возник образ пистолета, лежавшего дома в ящике. – Гм, или чего еще похуже.
– Ну блин, я не знаю тогда. Просто я тебя не понимаю, ты чуть ли не каждый день меняешь свое отношение к ней. То «ой, моя любимая», то «я ее не понимаю, что с ней происходит, хочу умереть», то «да пошла она на…». Определись уже.
– Да давно я определился. Я понимаю, что я должен ей сказать, но все равно не могу найти силы.
– Ну скажет нет, так найдешь другую.
Я перевел на него взгляд. Он говорил совершенно серьезно. Какой же Ваня кретин. Он ведь ничего не понимает. Какой же он простой.
– Легко сказать, – пробурчал я.
– Я тут поговорку очень в тему вспомнил: «Готовься к худшему, надейся на лучшее». Тебе точно надо ей все рассказать, иначе ты сойдешь с ума, но если ты будешь готовым к худшему, то хотя бы не так плохо потом будет.
Я взял картофель фри и макнул его в густой сырный соус. Жаль, что курить здесь нельзя.
– Да ты даже представить не можешь насколько сильно я боюсь ей сказать о своих чувствах! Даже несмотря на то, что я отлично понимаю все, что ты мне говоришь. Я хочу сказать, но…
– А девушки тебя не хотят, – посмеялся он неожиданно.
Я кинул на Щеголева злобный взгляд.
– Чего ты сказал? Поговори мне еще тут.
– Ну Катя, как видишь, мою теорию доказала.
Меня как ножом по сердцу резанули. В один миг я понял, что в сущности и друга-то даже у меня нет. Разве могут так поступать друзья? К сердцу подкатило бешенство, а к горлу матерные слова. Я в исступлении вскочил так резко, что стул повалился на пол. Люди – из тех, что были в моем поле зрения – начали на нас коситься. «Ну прости, прости, пожалуйста», – лепетал Ваня. Но я уже психанул, послал его на известный орган и пошел прочь.
