Егор Нервозный
Надежда и отчаяние
Всего одно предложение, но насколько же сильно оно меня вынесло. Я закрыл лицо руками, уперся локтями в стол и опустил голову, прислушиваясь к жужжанию кулера в ноутбуке. Все прояснилось спустя всего лишь три недели общения. В ее глазах полно симпатии и участия не потому что я – это я, а потому что я – часть окружающего ее мира. Просто у нее синдром спасателя, вот и все. Теперь фраза о том, что в ее вкусе парни с легкой щетиной и черными волосами, воспринятая когда-то очень легко, начала давить на голову тяжелым булыжником. Я не попадал ни под один из пунктов.
Я уставился в молчаливый экран: «Я всем стараюсь помочь, пусть это и странно». И что мне ей ответить на это? Что мне импонирует одна девушка? Что меня разрывает изнутри, когда я вижу, как она смеется и весело общается с другими парнями? Что я чувствую от этого опустошение? Что я понимаю, что чувствовать такое тогда, когда вы даже не встречаетесь – не совсем нормально? Что мне ей отвечать?!
Я молчал больше десяти минут.
«Даш, все хорошо. Не беспокойся. Просто я немного устал, вот и все», – написал я и захлопнул крышку ноутбука.
Следующие полчаса я сидел и безжалостно жег свое горло и желудок алкоголем, практически не закусывая. Думаю, таблетки нельзя считать закуской… Потом покурил на балконе и рухнул на диван, даже не став его разбирать. Да, я устал. Устал от жизни.
Глава вторая
Я совсем не привык к толпе и старался по возможности большого количества людей, особенно незнакомых, избегать, из-за чего и пришлось так долго обдумывать приглашение Щеголева. Но даже несмотря на мою нелюдимость, граничащую порой с антропофобией, я все-таки согласился прийти на фестиваль молодых авторов, который по чистой случайности решили провести в нашем городе.
Перед этим я, множество раз все передумав, все-таки выложил свой рассказ в сеть. И даже отправил его в несколько журналов.
В кой веки раз я относительно неплохо себя чувствовал, отчего настроение само собой улучшилось. А когда хорошее настроение – и умирать не хочется. Сегодня я даже понравился самому себе в зеркале (явление крайне-крайне редкое) – это знак безусловно хороший. Я ходил по комнате из стороны в сторону, чуть ли не каждую минуту доставая телефон и смотря на время. Руки уже заметно похолодели, а подмышки вспотели. Ненавижу ждать. Ненавижу опаздывать. Более того я даже вовремя приходить не очень-то люблю, отчего всегда стремлюсь прибыть к месту назначения минут на пять-десять пораньше. Вот наконец короткий звонок уведомления. «Я выхожу», – писал Щеголев. Наконец-то. Он всегда придерживался одного правила: зачем выходить раньше и соответственно так же приходить, если можно выйти чуть ли не впритык и опоздать всего на минутку?
Приехали мы ровно к назначенному времени. Руки вспотели; ступи покрылись льдом. Я, кажется, понял почему не люблю приходить ровно к назначенному времени – все уже собрались, и, когда открываешь двери, взгляды десятков человек приковываются к тебе. В такие моменты мне кажется, что с моим лицом явно что-то не так, отчего я еще больше начинаю нервничать и автоматически поправлять какой-то элемент одежды на себе, например, перчатки, натягивая их по очереди то на одну, то на другую руку. Впрочем, такое со мной происходит не только в местах большого скопления людей, но и на любой улице, когда какой-либо человек смотрит на меня больше двух секунд. В этот раз моя странность, кажется, зашла дальше обычного, отчего я так сильно натягивал перчатку, что, казалось, она вот-вот прорвется в районе кончиков пальцев. И было из-за чего! Практически все люди, собравшиеся вокруг небольшой сцены в парке, периодически косились на меня, рассматривая. На ногах невероятно тяжелыми гирями повисло чужое внимание, а во всех мышцах появилось ощущение одеревенелости, из-за чего двигать ими было очень неловко. «Успокойся, успокойся. Я спокоен. Я спо-ко-ен», – мысленно пытался я себе внушить, но все было тщетно. Тогда я решил использовать технику дыхания, о которой где-то когда-то прочитал. Вдох-задержать дыхание-выдох-задержать дыхание. И так до победного спокойствия. Кто бы мог подумать, но это тоже не сработало! Еще и успокоительное тут не выпьешь! Я начал ощущать, что вновь медленно погружаюсь в печаль. Благо, до конца я в это состояние окунуться не успел, так как подошел молодой человек лет двадцати шести на вид. Плотное телосложение, черные волосы с мокрой челкой и усы.
– О, ты, наверное, Думин? – протянул он мне руку.
– Да, это я, – пожал я ему в ответ.
Он развернулся и крикнул ведущему, что все писатели в сборе. Потом он отошел и завел оживленную беседу с каким-то человеком.
Только сейчас я узнал его, вспомнив фотографию на сайте, куда выкладывал свой рассказ. Это же Алексей Южный, главный графоман нашего города! Да, точно, я еще как-то сильно негодовал, когда его книгу напечатало издательство. Нет, я ни в коем случае не называю себя величайшим писателем и не считаю себя на голову выше него, но все-таки подавляющее большинство господ критиков на всех сайтах писали ему разгромные рецензии. Причем почти ко всем работам. Количество похвал можно было сосчитать по пальцам. Хвалили только, кажется, интригующие названия и некоторые отдельные цитаты. Да, точно, многие люди ставили эти самые цитаты в статус «VK». Цитаты из безумно разрекламированной книги, где на каждой странице умирает совершенно никому не нужный пустой герой, из-за смерти которого страдает такой же пустой протагонист. Я даже невольно улыбнулся, вспомнив фразу из одной рецензии на его последний роман: «Я бы очень хотел забыть эту «книгу», но боюсь кошмары о ней будут преследовать меня всю жизнь». Несмотря на это, Южный все еще продолжает что-то писать, считая себе достоянием нашей страны. Такому самомнению можно только позавидовать. Я бы после таких отзывов или оставил это дело навсегда, или повесился к чертовой матери.
Спустя пару минут меня ужасно фраппировали известием о том, я буду читать вторым. Сердце мое, кажется, совсем перестало биться. Я присел на стул перед сценой в ожидании. Вдох-задержка-выдох-задержка… Южный вышел на сцену, настроил микрофон под свой рост, достал телефон и начал искать свой текст.
«И чего я вообще сюда пришел, не лучше ли было посидеть дома?»
– Можно начать?
Люди, доселе разбившиеся на небольшие группы и о чем-то беседовавшие, поспешили занять свои места. Когда все уселись, автор прокашлялся и начал читать. Я ненароком вспомнил все то, за что его упрекали, и с ужасом осознал, что я не многим лучше. К тому же конструкции предложений он использует схожие и стиль повествования… Да, может быть я только начал, но разве можно это считать смягчающим фактором? Думаю, критики так не посчитают. Черт, да зачем я сюда пришел? Из меня писатель такой же, как из Шалопаева трезвенник. Все! Ладно, хватит себя накручивать, надо настроиться на лучшее. Правда я уже давным-давно разучился это делать.
Закончив читать, Южный жадно отпил воды, которая стояла на круглом столике рядом с микрофоном. Слушатели поднялись с мест молча, как будто раздумывая, что сказать о произведении, – и ничего толком не сказали; однако несколько человек все же высказали свое одобрение. Некоторые, судя по выражению их лица, испытали отвращение, как будто сходили на плохой фильм, еле досидев до окончания сеанса. Я испытывал смешанные чувства. В начале своего выступления он обещал, что книга разобьет мне сердце, но вместо этого она заставила меня страдать, жалея о потраченном времени. С одной стороны, моя голова была опущена, а лицо с трудом сдерживало смех. С другой же стороны, я был несколько огорчен реакцией людей, ведь среди них много кто посчитал этот напыщенный абсурд чем-то великолепным.
Современная литература по большей части устроена таким образом, что она уходит от литературы нормальной, классической, провозглашая ее скучной и посредственной, при этом делая себя модной и, что ужаснее всего, простой; пустышкой в некотором роде. Она больше не просвещает людей, не показывает их отношения, не заглядывает во внутренний мир человека, изучая его сущность и характер, не показывает людские пороки и слабости – теперь литература сделалась грубой, аморально-порочной; она описывает одни и те же калькированные друг с друга сюжеты с небольшой заменой имен и событий; она создается на примитивном уровне. Литература стала каким-то глупым развлечением. И хуже всего то, что это имеет много поклонников и как следствие большое количество проданных экземпляров. Кому сейчас нужны описания человеческих метаний и страданий на фоне поиска ответов на мучающие его вопросы, когда можно прочитать о том, как человек попал в тело кота или о том, как он попал в мир какой-то компьютерной игры? Меня радует хотя бы тот факт, что через несколько десятков лет все это канет в лету, в то время как литература настоящая, будь то Достоевский или Пушкин, останется навсегда. То, что производится сейчас, не останется в душах. Это всего лишь мода: сегодня она такая, а завтра уже другая.
После десятиминутного перерыва, за который люди успели поговорить и обсудить Южного, я поднялся со стула, чувствуя легкую дрожь по всему телу. Я побрел к микрофону, стараясь ни на кого не смотреть. Ну что они на меня смотрят, я что, такой страшный и больной? Наверняка. Я с трудом стоял у микрофона, дрожа ногами. Достал телефон, открыл текст. Выдохнул и начал читать.
––
Мы сидим впятером
И о жизни мечтаем.
Мы сидим впятером,
Кипятим воду к чаю.
Мы сидим впятером,
Мы одни во вселенной.
Мы сидим впятером.
Мы сидим. Я и стены.
I
В этой проклятой комнате я слышу всего лишь одно дыхание: мое собственное. Где-то за дверью стучат тяжелые шаги людей, но в мою комнату они заходят только тогда, когда им что-то нужно. Я даю им деньги и они, бросив сухое «спасибо», уходят. Нет, я бы даже сказал исчезают.
Мне осталось дописать всего лишь одно предложение, как вдруг в горле закололо, и я захлебнулся громким глухим кашлем, с силой закрывая рот руками. Увы, но это не помогло, капли крови все равно попали на бумагу. Придется переписывать этот лист. Я машинально перевел взгляд на дверь. Никто не пришел.
Ради чего я вообще живу? Мне давно пора умереть.
Я поднялся со своего деревянного кривого стула и встал около окна, окидывая взглядом убогое жилище, тускло освещенное ночником, свет которого то разом обливал всю комнату, то тух совсем. Стены совершенно голые, лишь в углах виднелись пожелтевшие кусочки обоев. На одной из стен висели настенные часы, давно переставшие работать. Подле квадратного стола расположился небольшой шкаф. На подоконнике стояла банка с высохшим цветком коричневатого оттенка. Потолок с мокрыми пятнами в некоторых местах потрескался. Возможно, он когда-нибудь рухнет. Большая софа, обитая кожей, теперь уже вся была в каких-то изодранных лохмотьях. Постельного белья не было, вместо него я привык укрываться своим пальто. Книги покрылись пылью. Да вообще все покрылось пылью. От нее комната казалась еще более серой, чем это было на самом деле.
Я сел за стол и начал доедать давно остывшие жирные щи. Отобедал и очнулся только тогда, когда ветка дерева, качавшаяся от ветра, ударила в окно. Взял последнюю сигарету, лежавшую на столе, чиркнул спичкой и закурил, погрузившись в мир грез и безвременья. Комнату наполнил страшный смрад дешевого табака. Мысли ушли куда-то далеко-далеко, расплылись в сизом сигаретном тумане. Только докурив, я очнулся окончательно, поняв, что, оказывается, уже давно отобедал, совершенно проглядев и забыв как я это сделал.
Я решил прогуляться. Открыв дверь, сощурился от резко ударившего в лицо света. Даже закрылся рукой. В кухне за столом сидели три человека: мужчина, женщина и ребенок лет десяти. Они меня не заметили. Я смотрел на них некоторое время. На сердце тяжело, душу разрывали неопределенные томления. Вновь начал захлебываться кашлем. Горло драло, кровь полетела на заскорузлую тряпку, которую я успел вытащить. Они перевели на меня взгляд, но затем быстро отвернулись, словно и не заметив. Я быстро накинул уличную одежду и выбежал на лестничную площадку. Какой-то мусор валялся прямо перед нашей дверью. Я молча собрал его руками и, спускаясь вниз, наконец вышел на улицу. Мусор выбросил в ведро, стоявшее рядом с дверью подъезда.
Первым меня встретил высокий фонарь, освещавший небольшой участок возле моего подъезда: мусорный бак, низкая скамейка. Поглядел вокруг. Когда-то здесь лежала земля и цвели цветы, сейчас же большие снежные покрывала застелили всю землю. Небо совсем темное и беззвездное. С него медленно опускались снежинки. Сначала они казались бледными, но, проходя через луч фонаря, красиво окрашивались в желтый, после чего вновь уходили во тьму. Наклонившись под снегом, молчаливо стояли деревья.
Хрустя снегом, я пошел вперед, сам не зная куда. Вокруг никого. Ни криков пьяных, ни разговоров соседей. Абсолютная тишина. Лишь дома смотрели на меня своими темными пугающими окнами.
Весь мир будто замер. Лишь снег все падает и падает…
В кармане пальто удачно оказывается сигарета. Закурил. Пустая улица, свет фонарей. Задул тоскливый январский ветер, так сильно пахнущий одиночеством. Лицо противно щиплет от мороза. В скором времени я пришел к ветхому заброшенному дому. Когда-то я здесь веселился, радовался жизни, играл с друзьями и гулял с родителями. Когда-то здесь кипела жизнь… Гуляя там, я буквально видел все, что делал здесь в детстве. Вот на этой площадке мы с друзьями играли, катаясь на убитых ржавых качелях и на такой же убитой горке. Вот здесь мы праздновали день рождения моего друга Димы, на который его родители пригласили аниматора в костюме медведя. А вот школа и садик, в которые я когда-то ходил и которые теперь даже узнать не могу – их здорово перекрасили, вставили пластиковые окна, возвели рядом небольшое футбольное поле и площадку. Я проходил мимо магазинов, в которых когда-то закупался с друзьями конфетами и газировкой. Но теперь этих магазинов там уже нет, на их месте открыли какой-то ломбард и аптеку. Да и друзей тех уже больше нет… Никого. Где они сейчас? Я не знаю. Встретимся ли мы когда-нибудь? Сомневаюсь. А что сейчас? Проходишь мимо этих знакомых до боли мест, где ты провел детство, а там больше никого нет… Все исчезли.
От приятных воспоминаний сжимается сердце, от тоски и от осознания того, что в то время вернуться нельзя, хочется плакать. Ах, до чего же сложно стало жить! Учился в школе, все было хорошо, мечтал и думал, что встречу кого-нибудь, кто меня полюбит, а сейчас… Боже, верните время, когда я просто ел с друзьями сухарики за десять рублей, сидя на ржавых гаражах, и слушал «Enjoykin’а», ни о чем не думая.
Картины минувшего прошлого всегда пробуждали печаль. Все это было, но никогда не вернется. Все это ушло, осталось где-то в другом мире. Меланхолия одиночества черным покрывалом кутает мозг. Все пространство вокруг будит грустные воспоминания. Мой взгляд не останавливается на чем-то одном, а скользит куда-то вперед. Я уже вовсе не понимаю куда иду и на что смотрю. Одно лишь ясно вижу: вокруг меня никого.
Несмотря на поздний час, по улицам еще ходят люди. О чем-то говорят, о чем-то шепчутся, о чем-то мечтают… Я вспомнил свою семью, сидевшую дома. Этих равнодушных людей, которые давно стали чужими. Настоящее одиночество ощущаешь не тогда, когда ты один, а тогда, когда находишься в толпе, в кругу близких и родных. Почти всю свою жизнь я ощущал себя одиноким, и это ощущение с каждым днем, точно кислота, разъедает меня изнутри.
Я остановился и поднял голову: в иссиня-черном небе висел полумесяц, никем не окруженный, звезд вообще нет. Где-то вдали я увидел дым, поднимавшийся из градирни единым огромным облаком в небо. По бокам от меня лишь голые коряги деревьев, а под ногами железные рельсы путей, которые могли бы унести меня далеко-далеко отсюда, если бы я знал куда и к кому ехать.
Через время я замер в темноте подле небольшого ресторанчика со стеклом вместо стены. Внутри горел теплый свет. Я долго-долго смотрел с тоской на пару, сидевшую за столом. Мечтаю об этом. Но понимаю, что тщетны мечты против строгих законов судьбы. На меня нахлынуло то особенное отчаяние, которое может испытывать только одинокий человек. Мне стало как-то дурно, в голове начал гудеть нескончаемый поток мыслей, внутри я точно плакал. Я развернулся и ушел во тьму.
Боже мой, мне двадцать пять лет, а все, чего я хочу, это сигарет! Я давно смирился со своей одинокой участью. Все бессмысленно… С каждым годом явственнее осознаешь, что дни летят все быстрее и быстрее. Зима, весна, лето, осень, затем снова зима и так по кругу. Стоит лишь моргнуть и день ушел. Но со временем еще и понимаешь, что все сливается в единую картину, что каждый новый день вовсе не отличается от предыдущего. Встаешь, ешь, пишешь в темноте, мечтаешь о лучшем, ничего не происходит, тоскуешь по лучшим временам и вновь ложишься спать. Больше ничего нет.
Я подошел к подъезду, последний раз обернулся в надежде увидеть хоть кого-то, вдохнул свежий зимний воздух и пошел на лестницу.
Те, у кого я живу, давно спят. Разделся, прошел в свою комнату одиночества. Зажег тусклый ночник, упал на диван, посмотрел в потолок, по которому прыгали полосы света. Достал из-под старой подушки маленькую грязную потертую фотографию. Там запечатлено два мальчика и красивая девочка. Все они улыбаются. Всем им по восемнадцать лет. Медленно провел рукой по этой фотографии, по ее волосам. Затем с болью закрыл глаза.
«Куда все делось? Кем я стал? Почему?» – последнее, что пронеслось в голове.
Мысли спутались, и я погрузился в сон.
II
В пятницу мне пришло сообщение:
«Здравствуй, мой любимый брат. Прости, что так давно тебе не писал. Мы с женой поехали в отпуск, а там было немного не до этого. Знаешь, я очень по тебе скучаю. Может быть, как-нибудь встретимся? Не переживай, жена будет только рада.
Читал твои стихи в газете. Ты молодец, горжусь тобой. Продолжай идти к своей мечте, я буду поддерживать тебя.
Счастливого нового года. До встречи».
Из глаз потекли соленые слезы. «И тебе, брат», – прошептал я. Вновь посмотрел на фотографию, слезы усилились. Утер их рукавом и подошел к окну. На землю медленно спускались снежинки. Под ними, перемещаясь в свете фонарей, шла пара влюбленных. Чуть дальше в снегу играли и веселились дети. Я быстро отвернулся от окна, сел на стул и закрыл лицо руками. Через время открыл окно, вдохнул холодный свежий воздух. Ужасно болела голова. Проверил время на телефоне. Пора. Молча подошел к шкафу, достал бутылку шампанского и фужер, покрытые пылью. Вытер все о свою рубашку. Налил половину бокала, сел на диван и посмотрел в окно. Услышал хлопки и поздравления из-за двери. Поднял бокал вверх, после чего выпил. С новым годом… меня. Бутылка опустошена, по телу пробежал легкий озноб. Закурил, смотря в окно, где в воздух взлетали ракеты, чтобы разлететься десятком желтых огоньков, которые вспышкой облили всю комнату.
«С новым годом!» – кричали снизу.
Пару лет назад я бы наверняка открыл дверь и вышел к ним. Но становясь старше, намного лучше понимаешь, что попытки изменить что-то и чего-то добиться совершено бессмысленны. Для кого я вообще что-то делаю, что-то пишу? Кому оно нужно? Никому. Точно так же, как никому не нужен и я. Даже самому себе я уже не нужен. Я давно потерял все причудливые мечты и надежды. Я не вижу выхода из этой пустой темной комнаты. Я раздавлен отчаянием и одиночеством, которые с каждым днем становятся все более невыносимыми.
III
Настойчиво звонил телефон. Я стоял у окна и, не чувствуя рук от холода, курил. Взгляд уперся в одну точку и никак не хотел оторваться. Я ничего не хотел более. Но пришлось ответить, когда звонок начал бесить. Я взял трубку и, услышав до боли знакомый голос, изумился:
– Привет. Может, сходим куда-нибудь? – говорила мне Маша, старая знакомая, с которой я не виделся больше года.
– Здравствуй. Ну давай.
Я достал сигарету и закурил, сухо смотря в экран. Порядка двух минут я тупо смотрел в телефон и не знал, что делать дальше.
В этот же день мы встретились. Радостная и веселая, она кинулась скорее меня обнимать. Я приподнял руки, но не обнял ее в ответ; руки вновь повисли. Мы немного прогулялись, но через некоторое время холод заставил нас зайти к ней домой. Мы сели за стол. Она все говорила и говорила, а я даже не смотрел на нее, я тупо уставился куда-то в окно, где кружился снег. В голове была сплошная вата. Я перевел на нее взгляд. Маша улыбалась и ждала ответа. Я сухо что-то пробубнил; она продолжила свой разговор. Я вновь закурил, выпуская в щелочку приоткрытого окна горький дым.
В скором времени мы попрощались. Я сел на скамейку с сигаретой в зубах, накрыл голову капюшоном и уставился куда-то вдаль, в мутную пелену снега, сквозь которую еле-еле проглядывались крыши домов и купола церквей. Руки совсем покраснели и потрескались от страшного мороза, пальцы ног сводит, но я продолжаю сидеть под снегопадом, пытаясь хотя бы надломить глыбу мыслей, давившую своей тяжестью мне на голову.
Ужасно. Я мечтал уйти от одиночества, мечтал найти любовь и завести семью, но все как обычно пошло по известному месту… Даже когда девушка сама мне пишет и хочет встретиться, я ничего не могу сделать. Я не могу общаться с ними, они все другие, им никогда меня не понять. Когда-то мне говорили, что нужно просто поменяться, стать проще. Но я не могу быть проще, измениться очень сложно. Я обречен на вечное одиночество. И даже если существуют люди, похожие на меня, мы никогда с ними не встретимся. Они тоже обречены.
В такие моменты становится холодно. Не потому, что ты сидишь под снегом, не потому, что открыто окно, а ты лишь в одной тонкой рубашке. Нет. Холод зарождается внутри, разливается по всему телу, окутывая тебя с ног до головы. И даже когда ты сидишь с закрытым окном в толстой теплой кофте, тебе все равно холодно. Даже летом тебе холодно.
Я достал пачку. Накатывает то особенное чувство, когда в ней осталась всего одна сигарета. Но сейчас все закрыто, слишком поздно. В таком случае лучше оставить ее на завтра. Я поднялся и пошел домой. Как бы я ни ненавидел свою серую и мрачную комнату, я всегда в нее возвращаюсь.
Я открыл дверь, разделся и сел на диван. Начал сильно-сильно кашлять, харкать кровью на пол, от боли схватился за грудь. В приступе последней надежды перевел взгляд на дверь, но никто не пришел. Кашель на несколько минут утих. Я понял, что осталось не так уж много времени. Достал последнюю сигарету, оглядел ее со всех сторон и поджег.
«Одиночество – это когда радуешься каждому сообщению, даже если это спам. Одиночество – это когда с днем рождения тебя поздравляет только сотрудник банка, куда ты пришел оформлять кредит. Одиночество – это когда ты слышишь тиканье часов. Одиночество – это когда в телефоне десяток номеров, но позвонить все равно некому. Одиночество – это когда та единственная, которую ты любил, счастлива без тебя. Одиночество – это когда некому объяснить насколько ты одинок. Одиночество – это вся моя жизнь…»
Ночник с каждой секундой, с каждым моим выдохом, постепенно затухал. В скором времени он умер.
––
Во время чтения я ловил на себе все взгляды, но больше всего мне запомнился сочувствовавший и какой-то теплый что ли, исходивший от девушки с последнего ряда. Я не особо всматривался в ее лицо, но от смущения приходилось прятать глаза. Тем не менее сам факт того, что девушка одобряла мое произведение не мог не радовать. Все мужчины от природы тщеславны, и все они ищут одобрения со стороны противоположного пола.
Первым подошел Щеголев и с чувством сказал: «Это хороший старт, брат. Скоро ты завоюешь их всех. Главное не сдавайся». Я удивился, но улыбнулся и поблагодарил его.
– А вы не так плохи для новичка, – сказал Южный.
– Спасибо, – ответил я, даже слегка улыбнувшись. – А можно задать вопрос?
– Задавайте.
– Для чего вы начали писать? Вернее, я имею в виду ради чего.
– В первую очередь ради денег, конечно.
От этого ответа мне поплохело, а когда я сопоставил эту фразу с произведениями Южного, мне стало еще хуже. Да, все-таки культура гибнет тогда, когда ее начинают делать ради денег.
– А вы? – спросил он скорее из приличия нежели из любопытства.
– Наверное, ради славы. – Я чуть призадумался, положив руку на подбородок. – Хотя, знаете, не столь ради славы, сколь ради того, чтобы меня помнили и знали после смерти. Я не хочу, чтобы после меня остался лишь перекошенный деревянный крест с годами жизни на нем. Я очень хочу что-то оставить после себя, не хочу предаться забвению, хочу изменить мир своим творчеством.
– О, это, конечно, замечательно, но зачем человеку нужна память о нем, если ему нечего есть? Деньги, я вам скажу, главнее всего, – сказал Южный.
Но я никогда их всех не пойму. Любая работа, которая делается ради денег, ничтожна.
Я пожал плечами. Южного взяли под руку и куда-то увели; он кивком попрощался со мной. Я же решил сесть обратно на стул. Начали читать другие авторы. Настроение было… хорошим, черт возьми, да! Наконец мое увлечение кто-то похвалил; не оскорбил, не унизил, не сказал, что оно никому не нужно, – похвалил! Теперь я мало-помалу начал верить в то, что писательство – это мое предназначение, а в голове сразу же всплыли тексты недописанных произведений. Я начал прислушиваться к разговорам и присматриваться к поведению и лицам людей, как бы стараясь найти образы для возможных героев. Да, наверное, я наконец-то нашел что-то, чем мне интересно заниматься, что-то, чему я готов отдать все свое время. Я настолько сконцентрировался, что даже не заметил человека, подошедшего ко мне. Из раздумий меня вывел звук «кхм». Я повернул голову и увидел, что слева от моего кресла стоит девушка. Это была Даша… Я смотрел на нее круглыми глазами и не мог выговорить ни слова. Я лишь мямлил что-то бессвязное.
– Привет, – наконец сказала она, улыбнувшись.
– П-п-п-п… А ты откуда здесь?
Она улыбнулась и села рядом.
– Я часто хожу на подобные мероприятия. Люблю послушать современных авторов.
– И… и как тебе мой рассказ?
Она подняла свои глаза, полные грустного сочувствия.
– Ты очень хорошо пишешь. Не бросай это дело.
Мне просто было приятно, что меня кто-то похвалил. Хотя нет, мне было приятно, что это сделала именно она. И не просто похвалила, а пожалела. Она все поняла.
– Да, спасибо, стараемся, – быстро сказал я и спустя секунду уже подумал: «Идиот, зачем ты это сказал? Теперь она будет думать, что я гордый или что похуже! Надо было просто сказать «спасибо». Дурак, ой дурак!»
Я не хотел этого говорить – само вырвалось. В интернете я бы ни за что в жизни это не написал. А если бы написал, то быстро одумался бы и стер. Кажется, и на лице моем отразилась досада. Пытаясь быстро сменить тему, чтобы она забыла мой ответ, я сказал:
– А как тебе рассказ Южного? Мн… – Я хотел сказать: «Мне он кажется плохим», но быстро осекся. Я всегда привык выражать свое мнение после других. Если вообще выражать.
– Знаешь я думаю, что это полная чушь. Это невозможно слушать и уж тем более читать. Когда-то я начинала читать один роман Южного, название уж не припомню, так я его даже до конца не смогла дочитать. Это даже литературой назвать нельзя.
– Полностью с тобой согласен. А самое ужасное, что очень много людей это читают и им это очень даже нравится!
– Да, на это тяжело смотреть.
Повисла пауза. Даша осматривалась кругом с полуулыбкой. Я вдруг понял, что был несколько смущен и не знал, с чего начать следующий разговор, переводя взгляд то туда, то сюда, лишь бы не смотреть на Дашу. Мне стало стыдно за то, что я не могу начать диалог. Прошло уже много времени с тех пор, как я был вот так вдвоем с девушкой. Мой старый опыт забылся. После отказа Кати я закрылся и привык или общаться с мужчинами, или не общаться вообще ни с кем. Теперь ко всему прочему я внезапно ощутил, что здесь слишком тихо. И правда, многие сидели молча, иные переговаривались шепотом, третьи пошли прогуляться. Читать уже все перестали. Из-за этой тишины вокруг каждое слово приобретало особый вес, трудно было говорить непринужденно и обычным голосом. Тишина, которую я раньше так обожал, начала давить. В голове, конечно, возникали прекрасные варианты начать диалог, например: «Даша, а ты любишь воздух?», но я эти варианты отметал, пытаясь найти что-то получше.
– А можно задать вопрос? – спросил я.
– Конечно, – так же улыбнулась она в ответ. Сердце приподнялось. Какая прекрасная улыбка, Боже мой! Она подобна Солнцу, она заставляет улыбаться других и греет им сердце. Я, глядя на это, улыбнулся чуть больше.
– А ты пишешь что-нибудь? Не просто же так ты сюда ходишь.
– Да, пишу иногда. Но я мало кому это показываю. Это что-то личное.
– Так ты пишешь в стол? – удивился я.
– Что-то вроде того.
– Гм.
Вновь повисла минута молчания, отчего мне откровенно говоря стало неловко, даже стыдно. Мне очень хотелось начать простой легкий шутливый разговор, такой, какой я часто придумываю уже после встречи с кем-либо. Но мыслей окромя «хорошая сегодня погода» или «как у тебя дела?» или «прохладно тут» в голову не шло, за что я тихо себя презирал и ненавидел. Она, видимо, или просто не хотела со мной говорить, или так же не знала с чего начать. Я предпринял попытку:
– У тебя было нормальное детство?
Да, я умею задавать правильные вопросы…
И уж совсем я не ожидал, что Даша начнет правдиво рассказывать мне о своем детстве. До сегодняшнего дня она как бы скрывала многие факты о себе, как будто не доверяя мне.
Она говорила, что в прошлом у нее был один лишь страх, да такой, что при воспоминании сердце разрывается, однако все равно продолжала рассказывать. Явственно было видно, что она давно хотела высказаться. Постепенно завеса неуверенности пала, а слова начали рождаться сами собой. Удивительно и, наверное, странно, что из всех тем для разговора мы сошлись на истории о детстве, о том, как многие годы мы жили в угнетении. Ее история мало чем отличалась от моей, что вновь натолкнуло на мысли о том, что она – иллюзия моего больного мозга.
До семи лет она жила в глуши, где ее отец кем-то там работал, что не мешало, впрочем, матери быть страшенной алкоголичкой. В каждом ее воспоминании проходил алкоголь: пили дома, в гостях, на улице, в помещении. Вскоре отец не выдержал, и они с матерью развелись; дочь осталась с мамой – отец просто не смог ее отбить. Тем не менее он часто навещал девочку, дарил ей подарки, помогал в чем-то – это одни из немногих светлых воспоминаний. Мать же ее всячески эксплуатировала, заставляла работать, стирать, убирать, в то время как сама пьяная валялась на диване, наплевав на то, что в кухне полный кавардак с поросшей чуть ли не мхом посудой, пригоревшей сковородой и стухшей едой. Часто мать била ее.
