Егор Андреев
Былины Окоротья
Глава 2. Путь – дорога
1.
Из Колокшиных ворот
Ранним утром Марь-город заволокло туманом. Густая дымка выползла из прорех в чёрной, предрассветной стене леса и застелилась по сырой земле. Хватаясь ватными щупальцами за кочки, кипенная поволока в считанные минуты добралась до городских стен, сбежавшим молоком перевалила через бревенчатые прясла и выплеснулась на сонные, пустые улицы. Дыша влагой, туман разлился меж домов и площадей. Повиснув в воздухе белая пелена заставила мир поблекнуть, растерять яркие краски. Марь-город словно упаковали в ящик из мутного стекла.
Разрывая тишину, где-то на слободском подворье пропел первый петух. Забрехала псина. Со стороны Ижены, усиленный акустикой в изгибе русла, послышался одинокий натужный скрип вёсел в уключинах. Это ставившие на ночь сети и вирши рыбаки возвращались домой с утренним уловом, слишком продрогшие, чтобы вести задушевные беседы. К тому же всем известно, что на рыбалке говор лишь помеха. Рыба любит тишину, так что Марь-городские кочетники24 не славились болтливостью.
В отличие от Пантелея.
– Э-а-а-ах, – зевнул десятник, хрустнув челюстью, – до чего спать хоца. Прям мочи нету. И пошто выходим во такую рань. Подождали б ещё парочку часов, глядишь, и землица бы просохла, и мга осела. Ща по знобкой, по траве шагать, токма портки мочить. Прав я, Видогост?
Второй десятник, катающий во рту стебелёк травинки, смерил Пантелея угрюмым взглядом.
– Не маво ума дело, пошто с ранья выходим. Видно надобность такая. Я человек служивый, приказали – исполняю, своими советами воеводу не замаю, да и тебе не советую. К тому ж, ещё часок-другой и на большаке народу будет немерено.
– Ты чаво такой смурной? – удивился грубости Видогоста Пантелей, – али Тешка снова не дала? Всё никак не уломаешь кралю? Опять твои гостинцы из окна в грязь швыранула?
– Дурак ты, Пантюха. В богадельню бы тебя, да токма даже туда таких скудоумых не берут.
– Может эт и так, как знать, – ощерился Пантелей, показав из-за вислых усов неровные, жёлтые зубы, затем хитро добавил, – окма это не я по девке-вертихвостке сохну. Не я всё жалование на кашемировые платки да пряники спускаю, вместо того чтоб возле сеновала строптивицу прижать да хорошенечко пошуровать под подолом. Глядишь, и перестанет упрямиться голуба.
Видогост в ответ не сказал ни слова. Выплюнув травинку, десятник раздражённо тряхнул кучерявой головой с длинными, до плеч, волосами и направился к серым силуэтам остальных кметов. Гриди, кто сидя на рубленном для стройки камне, а кто просто на перевёрнутых щитах, тихо переговаривались друг с другом. Слова роняемые воинами быстро исчезали, тая в промозглом сизом воздухе. Рядом с людьми, привязанные к вбитым в землю колышкам, скучали два навьюченных, мокрых от росы осла.
Пантелей, озорно глядя в спину удаляющемуся Видогосту, бесстыже захохотал.
– Ты ей не подарки, ты ей елдак свой покажи. Может она тебя с твоими кудрями за девку принимает, – крикнул он вдогонку десятнику, не переставая ржать.
Пребывающий не в духе Видогост, подошёл к своей десятке. Прикрикнул на людей, почём зря подняв их и заставив построиться для смотра. Рядник понимал, что ведёт себя как капризная старуха. Действует необдуманно и глупо. Но поделать ничего не мог. Вчерашняя размолвка с Тешей и насмешки Пантелея вывели его из себя.
Пройдя вдоль строя дружины, Видогост придирчиво осмотрел каждого воина. Не найдя причины для укора, он почувствовал себя несколько лучше. Ряднику даже показалось, что свербящее раздражение ушло, а предстоящая рутина марша и вовсе должна была сгладить последствия скверного утра. Но приказа выступать всё не поступало, и ожидание становилось утомительным. Бездействие изматывало.
Оставив шеренгу ратников, Видогост направился к смутно видневшейся кладке Колокшиных ворот. Там, под настилом на строительных лесах, возле корзин с известью и сваленных в груды обтёсанных валунов, расположились шестеро. Ближе всех стояли: воевода Всеволод Никитич и молодой княжич Пётр. Сын Ярополка отчаянно зевал и тер глаза, пытаясь прогнать остатки сна. Недалеко от них мялся и ковырял в ухе какой-то неопрятный мужик с заскорузлой бородой, от которого за версту несло сивухой. А в самом тёмном месте, у стены, скрылась колдунья с Лысого холма. Сопровождал кудесницу здоровенный как изюбр детина со странным, неподвижным взглядом.
– Ну, чего тебе? – недружелюбно бросил Всеволод подошедшему Видогосту. Похоже, десятник оказался не единственным, кто встретил утро безрадостно.
– Когда велишь трубить походный, воевода? Уж скоро второй час пойдёт, как всё готово к переходу, а мы сидим, ждём чаво-то, словно жабы на купаве. Али, может по хатам дружину распускать?
Всеволод сердито хмыкнул.
– Не терпится вернуться на перину? Под тёплый бок подружки? Желание понятное, Видогост, вот только неосуществимое. Ежели хотел спокойной жизни и сладенького сна, не стоило в дружину подаваться. Кметам на роду писано днём и ночью княжьи наделы охранять, не спрашивая «что?», «почему?», да «как?», вот и вся недолга. Так что прекращайте ныть и ждите. В путь отправимся, когда нужда в том встанет.
Десятник кивнул и, не стремясь скрыть разочарования, вернулся к своим людям.
Бородатые, одетые в кольчуги гриди в два десятка глаз выжидающе уставились на Видогоста. Каждый из них уже почувствовал плохое настроение начальника и не спешил начинать расспросы. Десятник, тоже не особо торопясь, прошёл среди воинов и уселся на канатной бухте. Насупившись, поднял капюшон плаща. Молча завернулся в его полы, сунул руки подмышки. Наконец, Вятка – следопыт и бывший браконьер – не выдержал, спросил:
– Ну, так чаво ж, рядник, мы выходим, али как? Ишшо чуток и рассветёть, мастера на стройку пособников погонят. Да и люд попрёть, кто на рынок, кто в предместья. На дороге будет ни развернуться, ни вздохнуть.
– Ага, неохота в толчее навоз каблуками месить, – поддержал его Миролюб, отирая рукавом блестящий от росы шишак.
– Дело парни говорят. Пора б уж двинуть, – закончил выражать общее мнение Илья, самый низкорослый воин из всей десятки, – Али мож уж отменился наш поход?
– А вам тёплая постелька так и мститься, – огрызнулся Видогост, – сказано вам было «ждите». Значит ждите. Успеете ещё на большаке подмётки истоптать. Ежели не вышли сразу-то, значит, на то есть свои резоны…– десятник осёкся, сплюнул, оглядел людей и продолжил, – даже если нам они неведомы. Мы – княжья дружина и исполняем всё, что велено. Чинно, верно и всегда. Поэтому ежели было велено ждать, значит будем ждать. И пусть меня собаки искусают, ежели кто из вас, паскудников, скажет будто я не прав…
– Вообще-то Видогост прав, пора бы в путь-дорогу, – Всеволод посмотрел на зевающего, сонного Петра и неодобрительно хмыкнул. Княжич, презрев всякий здравый смысл и дорожный прагматизм, обрядился в новенький бежевый полукафтан с золочёными кистями на петлицах и такого же цвета сапоги из мягкого сафьяна. Голову юноши покрывала опушённая горностаем рогулька с золотой запоной, украшенной парой ястребиных перьев. Воевода хотел было заметить щеголю, что подобное одеяние уместней бы смотрелось на глядинах, чем в бою, но не стал. Последнее время мальчишка весьма чувствительно воспринимал любую критику, а начинать поход с ненужных пререканий воеводе не хотелось.
– Но ведь Калыга обещал прийти. Негоже его не дождавшись в дорогу выступать. Может, погодим ещё немного?
– Если хотим добраться засветло до Горелой засеки – единственного подходящего места для ночёвки на Зареченской тропе, то нужно выходить сейчас, – терпеливо пояснил Всеволод, внутренне поминая лихим словом и Тютюрю, и нерешительность юноши. Затем добавил уже мягче, – пора, Пётр. Дорога ждёт, да и Зареченские люди тоже. Ежели эта скверна так страшна, как её Карась малюет, медлить нельзя.
– Хорошо. Выходим, – кивнул княжич, бросив исполненный надежды взгляд на ведущую к Колокшиным воротам улицу. Но затянутая пеленой тумана теснина меж домами оставалась безмолвна и пуста.
Коротко, знаменуя сборы, прогудел сигнальный рог. Двадцать человек, с явным облегчением поднялись на ноги. Действуя слаженно и деловито, с уверенностью ветеранов, не раз проделывавших подобные манёвры, они разобрали сложенные «шалашом» сулицы и двухсаженные копья. Закинули на спину щиты, и надели шлемы. Гриди собирались неторопливо, без беготни и никому не нужной спешки. Знали, что излишняя суета к хорошему не приведет, а от плохого не отвадит. Гремя оружием, и отпуская шуточки, дружинники построились по двое. Пантелей и Видогост обвели быстрым взором воинов и встали во главе десяток.
– Итак, в путь? Как вижу, Тютюря с компанией нас своим присутствием не почтил, – Врасопряха, всё утро истязавшая расспросами Карася, подошла к мужчинам, ведя на поводьях небольшую лохматую лошадку с волосатыми бабками. Бока кобылки «обросли» вьюками и туго набитыми переметными сумами. Создавалось впечатление, что колдунья решила прихватить с собой всё, что могла увезти её каурая.
На самой Врасопряхе было перепоясанное кушаком льняное платье, поверх которого она накинула походный плащ из толстого сукна. Правда, волосы колдунья сегодня убрала в одну широкую косу, вплетя в смоляные пряди золотисто-алую ленту. Колты в виде сов исчезли, но на лбу у волховуши вместо них появился волосяной шнурок, хитро оплетающий маленький обруч. В центре украшения крепилась чудная, похожая на паучью паутинка. Не иначе, какой колдовской аводь. Замершее в обруче заклятье, дававшее своей владелице непонятную для простого человека силу. За спиной кудесницы, словно вечерняя тень, маячил Ксыр. Всеволод ещё раз поразился внушительным размерам молодца. Выражение «косая сажень в плечах» в его отношении можно было смело принимать за чистую монету.
– Бес с ним, с Тютюрей. Больше ждать не можно. Выступаем.– Кивком указав на мнущегося у стены Кузьму по прозвищу Карась, Всеволод спросил: – А с этим что? Удалось вытянуть из зареченца что-нибудь полезное?
– Немного. Похоже, он и сам толком не знает, что за напасть такая эта скверна. Послушать его, так это вроде и зверь невиданный, и недуг. Какая-то зараза от которой одинаково страдает и зверьё, и лес, и почва. В общем, странно это всё.
– Что бы там ни было, отцовская дружина с этим разберётся, – надменно задрал нос княжич, – Не было ещё такого случая, чтобы Марь-городские воины не смогли какую бестию осилить. Вы, любезная волховуша, главное не путайтесь у нас под ногами, когда дойдёт до горячей сечи.
– Я изо всех сил постараюсь не тревожить твою рать, о светлый княже. Сожмусь в комочек и пережду в кустах, пока ты и твои доблестные воины будете расправляться с нашими ворогами,– смиренно произнесла ворожея, но Всеволод видел скрываемое ей лукавство. Бесят, плясавших во взгляде Врасопряхи.
А вот Пётр, судя по всему, нет.
– Вот именно, негоже женщине вставать между мужчиной и опасностью. Мы сами всё порешим, скажи, Всеволод?
– Сделаем всё, что в наших силах, коли дело не коснётся чародейской порчи. Ну а ежели колдовство чёрное на топях встретим, то государыня Врасопряха с ним совладать поможет. – После короткого раздумья подтвердил воевода и, неодобрительно посмотрев на молодого княжича, добавил, – По моей и Ярополка просьбе. Потому и тебе, Пётр, следовало бы поблагодарить кудесницу за это. Желательно прямо здесь и сейчас.
Мальчишка, было скорчил недовольную мордашку, но придавленный тяжёлым взглядом Всеволода недовольно буркнул, – Благодарю… э, госпожа.
Рыжий и высокий, остроносый, княжич внешностью всё больше напоминал отца. Окольничий был уверен, что с годами плечи юноши расправятся, взгляд приобретёт свойственную взрослому мужчине уверенность, руки твёрдость, а прыщи пройдут. «Скоро Пётр чертами превратится в копию молодого Ярополка. Прискорбно только, что во всём остальном он начинает до боли походить на мать», – отметил про себя Всеволод. Отметил с сожалением, от которого ему перед самим собою стало стыдно.
Кудесница в ответ на вынужденную благодарность княжича церемонно поклонилась. Однако воевода видел, что на губах у Врасопряхи играет всё та же лёгкая улыбка, из-за которой её действия казались чуть ли не насмешкой. По счастью, Пётр этого не заметил.
– Хоровод рад оказать услугу владетелю Марь-города. Быть может, после завершения похода Ярополк станет хоть немного серьёзнее относиться к нашим советам и перестанет делать вид, что Лысого холма не существует.
– Пока что рано говорить о возвращении, мы-то ещё и за стены не вышли. Плохая это примета, – проворчал Всеволод, отвязывая Ярку и гнедого, принадлежащего Петру, от вкопанных в землю жердей. Необструганные слеги служили опорами и стяжками строительных лесов, в ежовую шубу которых завернулись недостроенные стены Колокшиных ворот. Передав удила мерина княжичу, Всеволод взял под уздцы свою кобылу и зашагал вслед за колонной гридей. Врасопряха и юноша двинулись за ним.
Город разбудил протяжный, трубный звук. Солнце уже выглянуло из-за горизонта, золотя лучами стройный ряд еловых макушек недалёкого леса. Осветило зорькой холм с кремлём, одев башни в расшитую блестящим бисером кисею. Маковка на повалуше, крытая крашенным охрой лемехом, засверкала как сокровищница царя Замаха. Свет и пришедшая с ним теплота заставили туман откатиться вниз, к подножию утёса. Туда, где всё ещё властвовала тень. Туда, где второй год зодчие возводили внешнюю городскую стену и высокие проезжие ворота, которые уже стали именовать Колокшими. Именно из них, из-под острых стрел пузатых кранов со ступальными колесами и почти законченной крыши гульбища, раздался этот звук – заунывное пение боевого рога.
Если бы, в этот ранний час по марьгородскому Северному тракту ехал всадник или шёл путник, он встретил бы идущих по дороге кметов. Немногочисленная колонна вышагивала по камням большака под прапором цвета свежей крови. Остановившись на обочине, странник почтительно склонил бы голову перед гарцующим на гнедке молодым княжичем. По-свойски кивнул бы воеводе, прослывшем в народе «своим человеком». Заинтригованный, он, несомненно проводил бы взглядом странную женщину в чёрном, которая ехала верхом на низкорослой рыжей лошадке. Не отставая ни на шаг, за всадницей следовал рослый парень. Настоящий богатырь, красавец, он бы напугал его своим странным, неподвижным взглядом.
Так всё случилось бы, повстречай дружина всадника или одинокого странника на своём пути. Но отряд не встретил никого и остался незамечен. Пройдя под стенами Марь-города дружина вскоре скрылась, растворившись в утренней мгле.
2.
У Камаринской Вежи
Жёлтая от цветков мать-и-мачехи обочина дороги двумя полосками уходила вдаль, теряясь между коричневыми лоскутами пашни и пойменными лугами. Среди залитых талой водой займищ, гордо вскинув головы, царственно вышагивали цапли, покрякивали утки и бегали пестрые кулики. Мало кого из них интересовали люди, бредущие по большаку. Меж тем отряд дружины миновал стоящую на холме мельницу, размеренно вращавшую крылами, и крытые соломой хатки небольшого хуторка. Покидая обжитые людьми места, кметы сошли с мощёного булыгой купеческого тракта на вешняк. Скорость передвижения тут же снизилась. Ощетинившийся древками копий червь колонны погряз в раскисшем суглинке, как мутовка в масле. Вчерашний ливень и весеннее половодье сделали своё дело, превратив землю в подобие густого овсяного киселя. Зеркала луж, отражающие бегущие по небу облака, вздрагивали, шли волнами и мутнели, когда ноги кметов разбивали их поверхность. Жирная грязь чавкала и липла к сапогам. Мешала идти.
Снаряжение княжеского ратника: саженное пехотное копье, шлем с бармицей, ростовой щит, кольчуга в пояс, полуторный меч, топор или кистень на выбор, лук, колчан со стрелами и суконный плащ, весили чуть менее двух пудов. Вся эта поклажа вминала воина в жижу, неумело изображавшую дорогу, не хуже севшего на плечи черта-чревобеса. Так что Ярополк был прав, будь у них телеги они бы уже сейчас, не доходя до Зареченских болот, тратили уйму времени, вытаскивая их из размокшей почвы. Оставалось только порадоваться прозорливости князя. Впрочем, Всеволод и сам знал о половодье. Не первый год ходил он по весне в ратные походы. Знал он и то, что вскорости вешняк выведет их из изветины на пригорок, и идти станет в разы легче. Именно поэтому Всеволод не обращал внимания на жалобы Петра, сетовавшего на медленность их передвижения.
Княжич с недовольной миной без конца понукал своего мерина и метался вдоль колонны. Увязавший по самые бабки гнедой, тяжело вырывал ноги из грязи и шумно фыркал. Вскоре он вконец выбился из сил. Гружёная лишь свёрнутой попоной, амуницией и небольшим мешком с овсом Ярка, которую Всеволод вёл под уздцы, смотрела на рысака с искренним сочувствием. Как и воевода.
А вот лохматая лошадка волховуши, несмотря на тугие, перехваченные тороками вьюки, и висящие на боках сумки вовсе не знала усталости. Неторопливо вышагивая вслед за кобылой Всеволода, она безмятежно поглядывала сквозь палевую чёлку, изредка мотая косматой головой. Врасопряха, покачиваясь, ехала на ней, накрыв голову куполом капюшона и погрузившись в чтение какого-то пергамента. Со стороны казалось, будто ворожея не обращает внимания ни на окружавший их пейзаж, ни на суету отпрыска Ярополка.
Десятник Пантелей пристроился к ковыляющему Карасю и что-то пылко тараторил мужику, бурно жестикулируя обеими руками. Судя по фигурам, которые он рисовал в воздухе ладонями, речь могла с равной долей успеха идти, как о надутых ветром парусах, так и о прелестях женщин. Кузьма внимал ему, открыв щербатый рот.
Замыкал колонну мрачный, словно туча Видогост со своей десяткой и парочка навьюченных провизией, фуражом и свёрнутыми палатками ослов.
Вскоре, как и ожидал Всеволод, пойма закончилась и дорога пошла вверх. Грязь и слякоть остались позади. Выбравшись на небольшую открытую поляну, воевода остановил отряд и дал людям время счистить грязь с сапог и передохнуть. Стоящее в зените солнце прогревало землю, но, хвала богам, не пыталось снова превратить день в пекло.
Привалившись спиной к стволу берёзы, воевода меланхолично перетирал зубами кусок вяленого мяса, когда к нему подошла Врасопряха. Колдунья, конечно же, была в сопровождении Ксыра.
– Споро идём, воевода. Таким ходом часа через четыре будем у Камаринской Вежи, неплохо бы устроить там привал, поелику, признаться честно, у меня уже всё тело ноет, – потягиваясь словно кошка, заявила волховуша. Хитро скосив глаза на Всеволода, она добавила, – а в особенности одна его часть. И как только вы – мужчины проводите столько времени в седле.
– Нет. У Вежи отдыхать не будем, дойдём до Горелой засеки. Там на ночь лагерем и встанем, – Всеволод смотрел не на гибкий стан морокуньи, а за её спину, на Ксыра.
Молодец, остановившись от них в нескольких шагах, уселся на торчащий из земли обомшелый валун. Расправив плечи, богатырь подставил солнцу спину. Лучи светила заиграли золотом в его русых волосах, сделав великана похожим на сурового, седого бога.
– Но ведь до засеки весь день шагать. Вёрст двадцать будет! – недовольно цокнула языком колдунья.
– У Вежи не встанем. Там не отдыхают, – упрямо повторил окольничий.
Врасопряха нахмурилась, теребя косу, и удивительные глаза её мгновенно потемнели, став цвета ореховой коры. Всеволод про себя подумал, что окрас их, видимо, зависит от настроения хозяйки и что это, скорее всего, не последняя черта, отличающая морокунью от простой смертной. Размышления его прервало досадливое ворчание ворожеи.
– Ой-ей, мниться мне к вечеру ни одной косточки живой в моём теле не останется. С такою-то дорогой, да без отдыха и дух испустить недолго.
– Что ж, добро пожаловать на ратный марш, государыня, – пожал плечами Всеволод.
– А ежели помру, так и не увидав эту вашу скверну, что тогда станешь делать, воевода?
– Насыплю у дороги холмик.
– И даже не взгрустнёшь?
– Боюсь, что некогда будет, государыня. До Заречья путь неблизкий.
Колдунья скорчила недовольную мину.
– Как думаешь, воевода, смог бы ты называть меня Врасопряхой, если б сильно постарался?
– Думаю что да, – немного подумав, ответил окольничий, – вот только и ты тогда зови меня Всеволодом. От твоего «воеводы» у меня уже скулы сводит.
Врасопряха рассмеялась, совсем по-девичьи, да так звонко, что сидящий за ними Ксыр оторвал свой невозмутимый взгляд от созерцания бабочки-пестрокрылки, усевшейся ему на ладонь, и посмотрел в их сторону. Воеводе от взгляда голубых, ничего не выражающих глаз стало вдруг не по себе.
– Хорошо Всеволод, пусть будет так, – всё ещё улыбаясь, согласилась кудесница.
– Послушай, – чувствуя неловкость, понизил голос Всеволод, – не моего ума это дело. И ежли хочешь, можешь не отвечать, но, бес возьми, кем приходится тебе Ксыр? В толк не возьму. Ведь он от тебя ни шагу не отходит…
– И ты что ж, решил, что он мой брат? Холоп? Зазноба?
Врасопряха выразительно приподняла брови, и воевода почувствовал что краснеет.
– Нет. Может быть. Не знаю. Вы всё время вместе и… чёрт, у меня от него холод по спине бежит. Какой-то он… неправильный, что ли.
Кудесница перестала веселиться. Глянула на Всеволода пристально, сквозь густые длинные ресницы, но воевода поспешил отвести глаза. Не хотел смотреть в меняющие цвет очи морокуньи.
– Правильно делаешь, что боишься, воевода, – посерьёзнев, тихо сказала Врасопряха, – но там, куда мы идём, он может мне понадобиться. Ведь станется, что то, с чем мы столкнёмся, будет пострашнее Ксыра. К тому же, пока я рядом, он вам не опасен.
– Но ведь…
– Полно об этом, – категорично пресекла дальнейшие расспросы ведьма, – где-то здесь я видела родник. Пойду, умоюсь, ведь ты сам сказал – путь предстоит неблизкий.
С этими словами женщина развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Ксыр в этот раз не сразу поспешил за своей хозяйкой. Подняв голову, он перехватил взгляд воеводы и, не отрываясь от него, легко, одним движением смял в ладони бабочку.
Всеволод вздрогнул. В глазах парня, убившего насекомое, не отразилось ничего. Никакой мысли или чувства, только пустота. Два светло-голубых колодца, ведущих в никуда, походили на чешуйки снулой рыбы. Блёклые и неподвижные, они казались мёртвыми.
Как и предсказывала морокунья, через неполные четыре часа отряд вышел к Камаринской Вежи. Точнее сказать, к её руинам. Останец старой сторожевой башни возвышался на самом высоком холме в округе. У подножия взгорка бил ключ с чистой, студёной водой. Неподалёку раскинулся берёзовый околок. Реденькие деревья, шелестя листвой, манили обещанием отдыха в тени и комфорте. Лучшего места для привала нельзя было и представить. Но чем ближе к башне подходила дружина, тем тише становились люди. К холму отряд приблизился уже в полном молчании. Подняв руку, Всеволод приказал остановиться. Обернулся. Его воины, стянув шлемы, глядели на вершину шеломяня, кое-кто шептал молитвы. Простояв так несколько ударов сердца, гриди потянулись к ручью напиться и наполнить опустевшие за день фляги. Лишь Видогост и Пантелей, направились к нему. В руках один из десятников нёс длинный, обвязанный бечёвкой свёрток. Лицо зубоскала Пантелея на этот раз было непривычно серьёзным. Бережно приняв завёрнутую в холстину вещь, Всеволод поискал взглядом молодого княжича и, махнув рукой, подозвал его к себе.
– Пойдём, Пётр, поднимемся туда, – Всеволод указал на остов башни, – тебе нужно это видеть.
– Это обязательно? Я хотел Ставраса напоить, пошто нам лезть в такую кручу?
– Потому как я сказал. И потому как кое-что тебе понять сегодня нужно будет. Идём.
– Вы не против, если я присоединюсь? – спросила Врасопряха, подходя к ним и отжимая смоченную в ручье косу. Здесь, на открытой солнцу поляне, вдали от тени было жарко.
– Нет, не против. Вот только он, – Всеволод кивком указал на Ксыра, пусть останется здесь. Нечего ему там делать.
Кудесница обернулась и что-то быстро сказала парню на незнакомом воеводе языке. Слова, произнесённые тихим властным голосом, прозвучали странно, словно лай, но Ксыр их очевидно понял. Молодец послушно опустился ниц, сев на землю прямо там, где стоял, и Всеволоду показалось, что камни его ожерелья на мгновение засветились. «Помстилось мне. Всего лишь отблеск света. Искра. Блик солнца отражённый в гладком камне, ничего боле», – решил про себя воевода.
На холм они поднимались молча. Крутой склон, густо поросший хвостами пырея, метёлками донника и шарами качима стрекотал под их ногами бесчисленным множеством насекомых. На тонких тенетах, сплетённых пауками средь сухих стеблей кислицы, висели росяные капли. Пахло свежей луговой травой.
Медленно, не торопясь, воевода со спутниками взошёл на вершину шеломяня – гладко стёсанную, словно отсечённую ножом каменистую проплешину. Там среди зарослей крушины покосившимся столпом возвышалась сторожевая башня. Издалека она походила на обветшалую, но всё ещё крепкую твердыню, однако здесь, вблизи, урон нанесённый зданию стал более заметен. Круглое, сложенное из булыги основание вежи испещряли выбоины и паутина трещин. Часть кирпичной стены обвалилась, обнажив ступени винтовой лестницы, по которой гарнизон когда-то поднимался в бревенчатый шатёр. Наполовину выгорев, купол ощерился остриями обугленных, почерневших балок. Сквозь уцелевшие бойницы проглядывало небо. Кое-где сохранившийся лемех кровли от бушевавшего здесь когда-то жара покорёжился и встал дыбом, напоминая чешую дракона.
Пройдя средь леса наполовину истлевших, заострённых кольев, вбитых у основания башни, Всеволод вышел к её порогу. Встал на лысом пятачке голой земли, на котором до сих пор не росла трава. Чернеющий зев входа вывалил наружу сорванную с петель, окованную железными шипами дверь. Искорёженная, она лежала на кирпичной крошке, словно изъеденный ржавчиной язык.
Опустившись на колени, воевода развязал шнурок на свёртке и извлёк из него сулицу с лавровидным наконечником. Ратовище оружия было обвязано множеством разноцветных полосок ткани, ленточками и шнурками, на которых болтались мелкие предметы: пуговицы, бубенцы, соломенные куклы, костяные гребни, медные зеркала. Размахнувшись, воевода с тихим, печальным звоном вогнал остриё в землю. Копьё замерло среди десятка таких же странных подношений этому месту. По выцветшим, линялым отрепьям, лишайнику и рже, покрывшей наконечники, угадывалось, что носят сулицы сюда давно. Не поднимаясь с колен, окольничий прикрыл глаза и подставил лицо ветру, который тут же принялся теребить его густые чёрные пряди, не такие блестящие как у Врасопряхи, скорее цвета угля, чем каменной смолы.
Сидел так воевода долго, словно позабыв, зачем пришёл сюда. Очнувшись, он открыл глаза и, посмотрев на спутников, начал свой рассказ. Говорил тихо и неспешно, тщательно подбирая слова. Взвешивая их, осторожно пробуя на вкус, как горькое лекарство.
– Камаринская Вежа и её гарнизон во главе с Любомиром, первыми встретила Орду. Первыми они и полегли.
– Так Камаринская застава это здесь? – с интересом разглядывая уходящий ввысь сталагмит башни, перебил его Пётр, – Слышал о ней, но не думал что это так…
– Близко? Так и есть. – Воевода криво улыбнулся, и улыбка эта больше напоминала гримасу боли, – Когда-то мы были беспечны. Это сейчас сторожевые башни и остроги стоят аж у Чертолья через каждые семь вёрст, а раньше… Раньше, изнеженные годами мира, мы считали, что даже эта поставлена здесь зря. Ну кого нам бояться? Разбойников? Лесных чудищ? Своих соседей? Коли и случалась у князей размолвка, то без объявления усобицы чужаки не появлялись. Да и простой люд щадили. К чему хорошего крестьянина губить, коль может статься завтра он на твоей земле трудиться станет. А слухи о страшных кочевниках, о несметных ратях, сметающих всё на своём пути, мы воспринимали словно байки, которыми пугают непослушных деток, не желающих уснуть. Ведь ордынники были где-то там, далеко, за семью горами, среди бескрайнего океана степных трав. Жалкие странники без своей земли.
Как мы ошибались…
Всеволод снова замолчал. Надолго. Когда тишина стала уже невыносимой, он продолжил.
– Я был на год младше, чем ты сейчас, когда они явились. Пройдя узкими тропами по перевалам Велесова хребта, растянувшись в нескончаемую цепь каравана. Они спустились с гор ночью, в свете факелов. И было их так много, что последние кибитки съехали в долину только через пять дней после того, как первый конь кочевников ступил на наши земли. Анагры, валисары, коэрн, савариссы, толы, мурнаки, карижары, – объединённые племена онригаров, которые впоследствии назовут Ордой, напали на наши земли. В тот чёрный день Гальдрика умылась кровью.
Тех, кто осмеливался сопротивляться, уничтожали. Безжалостно и скрупулёзно. Не щадя ни женщин, ни детей. Онригары сжигали города дотла, сея смерть и разрушения, оставляя после себя лишь выжженную землю. Поля, выстланные мертвецами. Тех, кто не осмеливался, брали в плен. Делали хаошаром – самыми презренными рабами у своих рабов и вскоре оставшиеся в живых пленники начинали завидовать мёртвым. Так продолжалось почти год. Здесь, в Окоротье первыми, кто встретился им на пути к Марь-городу, стал Любомир со своей десяткой. Но что могут сделать десять человек против ста? Тысячи? Десятка тысяч?
– Наверное, ничего, – тихо, приглушённо сказал княжич.
– Они тоже так считали, – Всеволод указал рукой на росшие по склону, приземистые заросли крушины, и Пётр увидел то, что поглощённый созерцанием башни не заметил сразу.
Кости. Выбеленные солнцем серпы рёбер, изломанные бедренные и лучевые прутья, позвонки, ощерившиеся короба черепов, сквозь пустые глазницы которых тянулись к свету стебли василька. Скрытые в тени тёмно-зелёных листьев, останки были навалены неровными грудами, образуя несимметричное кольцо. Разомкнутый в нескольких местах венец, опоясывающий вершину холма, словно мрачный ореол смерти. Словно прибитый к островку плавун.
– Любомир продержался десять дней. По одному дню на каждого человека из своей дружины. Они знали, что умрут, но всеми силами старались выиграть время. Сражаясь за каждый час после зажжения сигнального огня, зная, что этот лишний час, возможно, спасёт чью-то жизнь. И они спасли.
Всеволод снова замолчал, прикрыв глаза, вспоминая то, что видел сам. И образы, недобрые, ветшалые от времени, но всё ещё живые, встали перед его сомкнутыми веками.
Видел он дымы пожарища, клубящимися столпами уходящего в чернеющее на глазах небо. Видел обозы и возниц с перекошенными от ужаса лицами, неистово стегающих возжами взмыленных лошадей. Видел женщин и детей, сбившихся в небольшие стайки на телегах. Молчаливых, притихших, с глазами, исполненными страха. Видел он бегущих по пыльному тракту людей, бросающих свои скудные пожитки и во весь голос вопящих лишь два слова «Они здесь!». Видел строй немногочисленной княжеской дружины и народного ополчения, угрюмо разворачивающийся, встающий поперёк дороги, отрезая беженцев от нагоняющей их конницы.