Егор Андреев
Былины Окоротья
– А вот этого делать я искренне не советую, – протянул Всеволод как можно безразличней, – напасть на городского воеводу, да ещё безоружного… Пожалуй, этого тебе не простит даже Ярополк.
Видя, что Калыга передумал делать глупости, Всеволод с удовлетворёнием кивнул.
– Не забудь уплатить Ипполиту виру18 за погром, – напомнил он опричнику и, не говоря более ни слова, прикрыл за собой дверь.
5. Смиляна
Домой добрался воевода далеко за полдень. Душившая город парная мга никуда не делась, но здесь, в тени холма и раскинувшегося на нём детинца, она ощущалась не так сильно. Совсем не намного. Недостаточно, чтобы чувствовать себя комфортно, а не лещём на раскалённой сковороде.
Спешившись, Всеволод первым делом подвёл Ярку к стоящему под навесом, позеленевшему от сырости корыту. Он терпеливо носил в него воду из колодца, пока Ярка утоляла жажду. Лишь напоив кобылу, воевода напился сам. Затем он стянул пропотевшую куртку вместе с рубахой и ополоснулся. Холодная вода ожгла кожу, словно веник из крапивы. Фыркая и тряся мокрыми волосами, с которых веером разлетались блестящие бисеринки капель, Всеволод не заметил, как на крыльцо вышла Смиляна.
– Ну, и где же тебя носит? Дело-то уж скоро к закату, а ты, небось, и не обедал. Осунулся вон весь, скоро одна кожа да кости останутся. И кому тогда надобен будет такой рубака? Вроде бы большой детина, а ума кот наплакал!
– Полно тебе, Смиляна, не ворчи, – добродушно отозвался Всеволод, распрягая лошадь и закидывая седло на коновязь, – с самого утра по воле Ярополка важным поручением был занят. Не престало городскому воеводе пузо набивать, пока дела княжьи недорешены.
Низенькая, пухленькая старушка, стоящая под двускатным козырьком крыльца, возмущённо фыркнула. Будучи кормилицей Всеволода, Смиляна напрочь игнорировала его чин, обращаясь с окольничим как с безусым отроком, чем часто вгоняла его в ступор, заставляя испытывать чувство неловкости и стыда. Вот и сейчас уперев руки в бока, она сердито покачала головой, словно дивясь неразумности доводов великовозрастного чада.
– У тваво Ярополка, что ни дело, так не на жисть, а на смерть. Можно подумать от тарелки каши у него казны недостанет, али прыщ в причинном месте выскочит. Так что хватит глупости языком молоть, быстро марш за стол!
Всеволод рассмеялся и натянул рубаху. Отерев рукой лицо он зашёл в ещё светлый, не успевший потемнеть от времени сруб. Дом построенный им для так и несостоявшейся семьи. Дом который теперь стал слишком большим для них двоих.
На столе в светлице, его ждали тёплые щи, румяные пироги с грибами и кувшин ячменного кваса. Воевода набросился на еду, как оголодалый волк. Смиляна, сев напротив и подперев лицо сморщенной ладошкой, с довольной улыбкой наблюдала, как снедь исчезает со стола.
– Жениться тебе надо, Сева, – внезапно сказала она наставительно, тоном, не терпящим возражений. – Девку найти хорошую, такую, чтоб любила, чтоб хозяйственной была. В Марь-городе, слава богам, такие ещё не перевелись. Неужто не найдёшь голубу, чай сам-то не урод…
Всеволод в замешательстве, поднял взгляд от чашки и опустил руку, которой потянулся к пирогу.
– …ничего не говори, – по-старушечьи тонким дребезжащим голосом продолжила Смиляна. – Знаю я, как Настеньку ты любил. Богам ведомо, никто её место в твоём сердце не займёт, вот только жизнь-то не окончилась, а годки идуть. Хочется мне на старости лет с ребятней малой повозиться, смех детский на полатях услыхать. Нет, не перебивай! Умру я, кто о тебе заботиться станет? Ведь запаршивешь как бирюк, от одиночества тоской изойдёшь…
Голос у старушки надломился. Всеволод молчал. Где-то под полом, выискивая крошки, скреблись мыши. Смиляна смахнула набежавшую слезу ладошкой и снова заговорила, переходя на сухой, деловой тон.
– Балакала я тут с Просковьей, ну ты знаешь, той, у которой муж соболей во Фракию на торги свозит. Старшенькая её, Вестава давно уже на выданье. Собой не то чтобы красна, зато кухарит справно, а рукодельница какая, другой такой и не сыскать…
– Раз уж она такая умница, пошто до сих пор в девках ходит? Али есть в ней, какой изъян скрытый? Уж не ряба ли, али косоглаза? – попытался отшутиться Всеволод, но в ответ лишь заработал укоризненный, полный негодования взгляд.
– А хоть бы и косила малость, что с того? Я уж скоро и кикиморе болотной рада буду, только в хату её приведи.
– Хватит, Смиляна, ну какой с меня жених? Сегодня здесь, завтра там, как заяц в поле. Да и сама знаешь, чем воинские походы и разъезды по лихим местам окончиться могут. Какая согласится за такого пойти? Только судьбу девке изломаю. На что ей вдовья доля, – беззлобно сказал Всеволод и, отодвинув пустую миску, встал из-за стола.
– Дурак ты, Севка. А о бабьей доле тебе вообще кручиниться не пристало. Не понимаешь ты нас, как и любой другой мужик. Жене по хорошему мужу душой тужить на роду писано, и нет твоей в том заботы.
– Боюсь, как раз «хорошего мужа» из меня не выйдет.
– Это уж не тебе решать. Умная баба сама такого слепит, хошь бы и с козла. Лишь бы задатки в ём нужные водились.
– Интересно узнать какие? – теряя терпение, спросил Всеволод с невесёлой усмешкой, – Крепкие рога? Копытца? Борода в полпяди? У меня, как у скотинки, всё ль на месте, не ответишь?
– Охотно, – тоже повысила голос Смиляна, возмущённая язвительностью воспитанника. – У тебя всего хватает, разве что ума недостаёт, чтобы понять: настоящей бабе, от мужика что надо – лишь бы ласков был, да крепкое плечо в трудную минуту подставил, о которое опереться можно. Чтобы любил и берег…
– Но я-то ведь как раз не уберёг! – резко, с горечью воскликнул Всеволод. – Видно Сварог крест на мне поставил! – Мужчина стоял, понурившись, сжимая и разжимая кулаки, не зная, куда деть руки. В итоге, отерев ладони о штаны, окольничий смущённо произнёс: – Пора мне. В казармы зайти нужно. Завтра в поход идём на Зареченские топи.
Смиляна, поджав губы, отвернулась. Не глядела на него. Лишь когда за воеводой скрипнув, закрылась дверь, старушка тихо прошептала.
– Сам ты Сева, на себе крест поставил. Остолбень.
6. Морокунья
Остаток дня Всеволод провёл в казармах и на стрельбище. Дел у него оказалось невпроворот. Нужно было предупредить подчинённых о грядущем переходе. Оставить распоряжения, которые надлежало выполнить в его отсутствие. Устроить смотр амуниции и отдать указания огнищному19 о выдаче в дорогу провианта. Занятый приготовлениями к походу, Всеволод не заметил, как истаял день.
Несмотря на всеобщую надежду, дождь так и не пошёл, и вечер, пылающий заревом заката, сделал то, что в своё время сталось лишь под силу нашествию Орды. Он опустошил улицы Марь-города подчистую. Люди в ожидании прохлады выходили из домов и окунались в тягучий обжигающий кисель – ужасно спёртый, разогретый воздух, в котором не летали даже комары. Не выдержав подобной пытки, горожане спешили снова укрыться в кущах. В зависимости от сословия марьгородцы искали спасения в тёмных избах, клетях, завалинках и дорогих палатах – везде, где было пусть хоть на толику, хоть на каплю, но прохладней. И всё-таки, несмотря на царившее в городе пекло, вечер был мучительно красив.
Отблески прощальных лучей солнца разлились по небу охрово-багряными лиманами. Отразившись ярким перламутром от взбитых куполов облачных чертогов, они утопили тёмную их сторону в ультрамариновых тенях, сделав облака похожими на загадочные острова, дрейфующие в безбрежности небесного залива. Казалось, весь мир замер, опустел и вплавился в гигантский кусок янтаря, чтобы застыть в молчаливой пучине вечности. Безлюдный и немой.
Взмокший как речная выдра Всеволод устало держал путь домой. Казармы располагались далеко, на краю посада, однако воевода, пожалев Ярку, отправился туда пешком И вот теперь, бредя по пыльным, душным улицам он расплачивался за выказанное сердобольство. Ноги в сапогах гудели, меж лопаток образовался настоящий водопад, а пить хотелось так, словно окольничий был брошенным соплеменниками дервишем в пустыне.
Вскоре Всеволод вышел на знакомое пересечение улиц. Ему уже доводилось бывать на этом пятаке, на который со всех сторон наползали кривобокие дома. Мастерские канатчиков и бондарей соседствовали здесь с рыбацкими хибарами. И если цеховики предпочитали строить свои жилища подальше от реки, то ветхие избы кочетников20 ютились прямо на косе, намытой течением Ижены. Точь-в-точь как грибы-головёшки, растущие из песка.
Прямо посреди перекрёстка возвышался вестовой камень.
Пирамидальный валун слишком большой, чтобы его можно было сдвинуть с места, торчал, как огромное гранитное яйцо. Не в силах совладать с ним, местные каменотёсы приспособили камень под городские нужды. И теперь на гладко обточенной грани валуна виднелись пометки, указывающие на основные достопримечательности Марь-города. Здесь даже была надпись, посвящённая городской тюрьме. Аккурат под камнем, скрестив пегие лапы, лежал дворовый пёс. Почуяв Всеволода, он принялся вяло тявкать, но видя, что это не возымело должного эффекта, замолчал и снова уронил голову на лапы. Судя по всему, барбос справедливо решил, что в такую жару ожидать от него чего-то большего – просто преступление. Всеволод не стал с ним спорить. Опёршись спиной о горячий камень и согнув в колене ногу, воевода стянул с неё сапог. Потряс его, вытряхивая попавший камешек и перемотав портянку, принялся натягивать обувку. Блохастый сосед, тяжело дыша и вывалив язык, смотрел на это действо скучающим, ленивым взглядом.
Надев сапог и для верности притопнув, Всеволод облизал пересохшие губы и сглотнул. Комок густой слюны проследовал по горлу, ворочаясь, словно беспокойный ёж. Муки жажды становились нестерпимы.
– Думаю спрашивать, есть ли у тебя чего попить не стоит? – ради шутки обратился воевода к псу и ошарашенно замер, получив в ответ:
– Отчего ж не будет, вода не добродетель, пока что всем хватает.
Потрясённый Всеволод не сразу понял, что голос доносится с другой стороны камня. Осторожно заглянув за его ребристую, изъеденную рыжим лишайником поверхность, он увидел девушку.
Высокая, почти с него ростом, она была одета в простое, подпоясанное чёрным кушаком льняное платье и узкий повойник с челом вышитым золотой гладью. На грудь незнакомки спускались две толстые, чёрные как смоль косы с вплетёнными колтушами21. Украшения изображали сов, расправивших в полёте крылья. Горя яхонтовыми камешками глаз, неясыти скрючивали острые, словно бритвы, когти. Ночные хищницы явно охотились.
Всеволод получше пригляделся к незнакомке и понял, что поторопился, мысленно назвав её девушкой. Нет, старухой она точно не была, но и молодкой тоже. Гладкое, слегка бледное лицо словно позабыло, что такое возраст. Чернявой с равным успехом подошли бы и цветущие двадцать и зрелые сорок лет. Тонкие брови над изящным, слегка вздёрнутым носом, узкий подбородок с ямочкой и резко очерченная, волевая линия губ делали бы её красивой, если б не глаза…
Неожиданно Всеволод понял ещё одну вещь – не так уж и сильно он хочет пить. Не настолько, чтобы долго выдержать подобный взгляд.
Очи незнакомки, в обрамлении густых ресниц, искрились как два дымчатых опала. Их истинный цвет невозможно было угадать. Они то отливали золотом, то холодили серебром, то становились мутными, с темной поволокой, будто подёрнутая маслянистой плёнкой грязная вода. Женщина, без сомненья, не принадлежала к простым смертным. При встрече с подобными ей обычные марьгородцы привыкли проявлять почтение и низко кланяться. В разговоре, дабы не будить лихо, стоило именовать чернявую не иначе как «мудрой» или «ведой». Однако меж собою, за глаза, горожане обычно пользовались другим, более понятным словом.
Ведьма.
– Ну что ж ты, воевода, замер. Али пить уж расхотел?
Всеволод только тут заметил, что волховуша протягивала ему берестяную, просмоленную флягу, висящую на сплетённом из конских волос шнурке. Машинально приняв баклажку, Всеволод приник к узкому горлышку. Вода была изумительно студёной и немного сладковатой на вкус, отдавая мелиссой и чуть-чуть мёдом.
– Благодарствую, государыня, – окольничий, отерев губы, вернул сосуд хозяйке, не особо представляя, что ещё сказать.
– Не стоит. Честно говоря, заждалась я тебя, воевода. Думала, уж не случилось ли чего. Ссориться с Тютюрей не каждому с руки, подчас это влечёт за собой печальные последствия. Рада, что всё обошлось.
Речь у черноволосой незнакомки была тягучей и неторопливой. Слова она произносила голосом, пронизанным лёгкой хрипотцой, но, тем не менее, звучащим весьма приятно. Даже мелодично.
Всеволоду и раньше приходилось слышать подобный говорок, наполненный чужими, потусторонними тонами. И не сказать, чтобы окольничему он был по нраву. Такой тембр голос чароплётов приобретал за долгие годы чтения ворожейных заклятий и общения с теми, при одном упоминании о ком у простого человека волосы на голове вставали дыбом.
– Ты ждала меня? Даже про Тютюрю знаешь? – удивился воевода, чувствуя, как по спине прополз раздражающе-неприятный холодок. – И откель, позволь спросить? Углядела в волшебном зеркале, аль в тарелочке с колдовским яблочком? Как ты меня вообще нашла?
Кудесница лукаво улыбнулась.
– Отвечу по порядку, если не возражаешь. Про барчат, которых ты с «Петуха» выгнал, прознать было несложно. Сейчас весь город шумит о том, как Всеволод Никитич – Марьгородский витязь по прозванью Степной Волк, богатырь и воевода, Митьку Калыгу застращал так, что он Ипполиту полную шапку серебра отсыпал. Так ли это было?
– Не совсем. Скорее, я воззвал к остаткам его совести. Так что разорился он по доброй воле, – ответил Всеволод, стараясь не придавать значения отчётливо звучащей в голосе морокуньи насмешке.
– Ну а что касается нашей неслучайной встречи, сыскала тебя не я, а мой ксыр. Он хорошо умеет чуять нужных мне людей, особенно тех, кого отметил Акамир.
Из-за спины колдуньи показался рослый, русоволосый парень. Застигнутый врасплох Всеволод от неожиданности сделал шаг назад. Бесшумно выросший, как из-под земли, молодец был не просто крупным, он был огромным. Невероятно, как такой громила смог укрыться от взгляда воеводы, подкравшись столь незаметно. Необычным было и то, с какой грацией двигался подобный здоровяк. Мускулы, скрытые под белёной косовороткой, плавно перекатывались в такт его шагам, делая спутника ведьмы похожим на изготовившегося к прыжку дикого кота.
Лицо парня под соломенного цвета шевелюрой было абсолютно, до странности бесстрастно. Высокий лоб, ровные палевые брови, голубые глаза, аккуратный нос с горбинкой и гладкий «фарфоровый» подбородок напоминали красивую, но неживую маску. Ещё одной отличительной чертой Ксыра, было широкое, похожее на ошейник ожерелье. Плотно прилегая к коже, оно представляло собой тугой поджерлок из медных цепочек, скрепляющих три неровно огранённых плоских куска обсидиана. Чёрные как ночь отщепы, имеющие нечёткую форму эллипсов играли бликами заката, горя в лучах умирающего солнца, словно глаза дикого зверя. На взгляд Всеволода, выглядела безделушка чересчур ажурно, совсем по-женски.
Из-под ног воеводы вдруг раздалось протяжное, злобное рычание. Пёс, ощерив пасть и вздыбив на загривке шерсть, припал к земле и поворачивал морду то к колдунье, то к красавцу-парню. Болезненное безразличие вдруг спало с лица Ксыра. Присев на корточки и невинно, совсем по-детски улыбнувшись, он бесстрашно протянул руку прямо к исходящей пеной пасти пса. Всеволод хотел было его остановить, предостеречь, но не успел. Пёс вдруг замолчал, съёжился и, поджав хвост, с диким скулежом бросился наутёк. Удивлённый поведением дворняги, Всеволод не нашёл ничего лучше, чем спросить:
– Ксыр? Чудное имя, вроде бы мармарское?
Морокунья непонимающе посмотрела на Всеволода, но потом загадочно улыбнулась.
– Нет, не мармарское. Но, ты прав, он… нездешний, и не говорит на воле22, хоть и понимает нашу речь. Немного.
– Ясно, – Всеволод, в качестве приветствия коротко кивнул парню, но в ответ получил всё тот же отсутствующий взгляд. – Так почто я тебе понадобился, государыня?
– Мне? – колдунья иронично изогнула бровь. – Это ведь не я поднималась на Лысый холм и досаждала Акамиру, пугая старика княжьим гневом. Не я колотила в дверь алькова и ругалась почём зря. Так что это не тебе, а мне надобно спросить, чем Хоровод может помочь Ярополку?
Всеволод слегка смутился, вспомнив обстоятельства своего утреннего визита на Лысый холм, и обиженно заметил:
– Ежели бы ваш морокун ответил мне сразу, по-человечески, вместо того, чтобы мазаться всякой дрянью, мне бы не пришлось…
– Акамир не смог бы тебе ответить, даже начни ты его заживо свежевать.
– Он что немой?
– Можно сказать и так, – уклончиво ответила кудесница. Затем, немного помедлив, продолжила, – каждый из нас что-то жертвует богам. Иногда это незначительная малость, потери которой ты даже не замечаешь. Иногда что-то ценное, без чего жизнь твоя становится неполной, пустотелой, а иногда…– ведьма погрустнела и отвела взгляд. – Иногда боги забирают у тебя всё без остатка. Тут уж как кости лягут. Единственное, что они не делают, так это не уходят без оплаты.
– Я так понимаю, Акамиру не повезло?
– Напротив, он легко отделался. Но полно об этом, лучше расскажи, зачем вам понадобился волхв в Заречье?
– Тут, такое дело… мутное, как вода в крепостном рву. Да ещё и связанное с карасями…
Отвечая на недоумённый взгляд кудесницы, Всеволод не спеша, обстоятельно рассказал ей об утреннем визите челобитных. О Кузьме по прозвищу Карась и его просьбе. О наставлениях князя. О скверне. Обо всём, что смог вспомнить и счёл важным.
Колдунья слушала, не перебивая. Задумчиво теребя кончик косы, она пристально внимала каждому слову воеводы. С течением рассказа Всеволод заметил, как на лицо женщины наползает тень.
Стоящий за её спиной Ксыр, напротив, оставался безучастным. Расслабившись и опустив плечи, он разглядывал сохнущие на жердях рыбачьи сети отрешённым, равнодушным взглядом. Светло-голубые глаза парня, скрытые за полуопущенными веками, казались совершенно безжизненными.
– Ярополк правильно сделал, что послал тебя на Холм, – сказала ворожея выслушав Всеволода.
– Думаешь, эта скверна – колдовство? Наведённый кем-то чёрный аводь?23
– Может быть, не знаю. Но в одном ты прав. Разбираться следует на месте, так что жди нас завтра. Так и быть, я и Ксыр примкнём к твоему отряду.
– Добро, – кивнул воевода. Несмотря на неприязнь, испытываемую к колдунам, он был рад, что один из них станет прикрывать дружине спину. Да и ворожея эта казалась вроде даже ничего. По сравнению с остальной кудесной братией, встреченной Всеволодом на своём жизненном пути, его новоявленная знакомая просто излучала радушие. Оставалось выяснить лишь одно…
– Послушай, – Всеволод удержал собиравшуюся уходить женщину, – ты так и не сказала, как тебя зовут?
Колдунья, улыбнулась, тепло и непринуждённо, став на мгновение похожей на обычную посадскую девушку. Взглянула на Всеволода своими странными глазами, которые сейчас походили на бездонные агатовые омуты и тихо ответила:
– Зови меня Врасопряхой, воевода.
Все началось, как только последние лучи светила скрылись за выщербленным зубцами гор горизонтом. Горячее желе, накрывшее Марь-город вдруг дрогнуло, затрепетало, медленно сползая под лёгким дуновением ветра. Подвявшая за день трава, заколосилась под его гребёнкой, как свалявшиеся нечёсанные космы старика, шевелясь сначала мягко, еле видно, но с каждой секундой колыхаясь всё сильнее. И вот уже жёсткие порывы низко пригнули её к земле. Ветер, набирая силу, закачал деревья, зашелестел листвой, подхватывая пыль и мусор с улиц. Хлопая ставнями и трепя пологи над пустынным рынком, он с залихватским свистом ворвался в слободу, словно атаман разбойной шайки. Стрелой пролетев между клетей и изб, качнув набат на каланче, ветер с воем залетел на холм с детинцем. Играючи сорвав со шпиля повалуши раздвоенный алый стяг, с вышитым на нём ястребом, он, комкая, унёс его в беспокойные, курящиеся тучи.
Довольные подношением грозовые великаны приветствовали его, прорезав окоём изломанным расколом молнии. Ярко-белая вспышка на миг превратила реальность в игру света и теней, в скопление неясных силуэтов с острыми краями. За отблеском тут же грохнул гром. Да так, что эхо загуляло по колодцам, а в окнах у дворян задребезжали стёкла. Перепуганные горожане, выглядывали на улицу, чтобы убедиться в том, что Перун не спустился в своей колеснице на грешную землю для последней битвы. Или того хуже, в городе не начался пожар. Перепуганные дети, зарывшись в тёплые объятья матерей, не осмеливались даже плакать.
Стихия, проведя впечатляющую прелюдию, перешла к не менее эффектному основному действу. Стремясь показать ничтожным смертным свою силу, гроза ревела и стенала. Сотрясая воздух, беспрестанно пронзая его яркими разрядами, она словно раненое чудовище, билась в агонии и разрушала всё вокруг. Качаясь на волнах, с протяжным скрипом стонали струги и ладьи, ударяясь бортами о причал. Глухо пел детинец. В домах громогласно выбивали дробь запертые ставни. Казалось, конец мира близок.
Наконец, ветер немного поутих и капризно-одутловатые лица туч расплакались, омывая грешную землю шумным ливнем. Хлещущие с небес струи слёз избивали город брызжущими батогами. За несколько минут на улицах и во дворах образовались кипящие от капель лужи. Ещё мгновение, и они слились в единые, мутные потоки, устремившиеся к вспененной, свинцово-сизой поверхности Ижены. Будто маленькие дети, ищущие материнской ласки, ручьи вливались в реку, чтобы безвозвратно раствориться, сгинуть, затерявшись в её неторопливых водах. Раскаты грома, теперь уже не такие оглушительные, напоминали надсадный, мокрый кашель старика.
Дождь перестал идти далеко за полночь. К тому времени он уже растерял все свои силы, напоминая о недавнем буйстве лишь негромким шелестом капель, лёгким касанием щекотавших мокрую листву. Тёмный облачный покров, в последние несколько часов стягивавший небо, расступился. В образовавшейся прорехе показался блин луны. Как только голубоватые лучи упали на землю, холмы и лес зажглись безумным миллиардом серебристых бусин. Сверкающие жемчужины висели на ветках и листьях, пойманные в ловушки лохматых кедровых лап. Это дождевые капли заиграли отражённым светом, создавая впечатление, будто небесный свод рухнул на земную твердь. Город и окружающие его предместья в мгновение ока превратились в продолжение безбрежного вселенского пространства. Мрачной негостеприимной бездны, вобравшей в себя звезды из бескрайней пустоты.
До рассвета оставалось всего несколько часов.