Егор Александрович Балашов
Cпасая рыбу из воды
«Что же, замечательно. Эксперимент увенчался провалом. Что же… одним эксцессом в реабилитации больше. Вот будут интересные заголовки в завтрашних газетах» – успел подумать Анатолий.
– А!
– Нельзя бить воспитателя!
– Он меня щипал! Получай!
Удар в подбородок. Анатолий ощутил острую боль. Его пинали. Пинали в живот, по лицу, по шее. Пинали жестоко и чертовски больно.
– Тебя накажут!
– Получай!
Ошеломленные глаза. Анатолий видел, как кого-то хватают за руки, пытаются оттащить. Но этот кто-то вырывается. Нога стремительно и неотвратимо летит к переносице. Боль вспыхивает в носу, отдается в затылок. Больно! До чего же больно!
Секунды тянутся невыносимо долго. Вспышка, свет!
Анатолия рвет. Долго, страшно. Он видит лицо девочки. Оксана. Испуганные глаза, неуверенная поза. Белые шорты. На шотах расплывается мокрое пятно. Это безумие!
Нет! Это не безумие! Это прото! Слава всем Богам! Это прото!
Знакомая палата. Койки ребят закрыты плотными ширмами. Нет – это не депривационные камеры. Так, легкое их подобие, собранные на скорую руку агрегаты. В палате стоит одна настоящая депривационная камера, и в этой камере сейчас находится сам Анатолий. И перед ним стоит растерянная девочка. Ноги девочки в блевоте. В его собственной блевоте. Стыдно.
Почему он отказался от присутствия инструктора. Его же предупреждали.
Взгляд Оксана расфокусирован, он направлен в бесконечность.
– Оксана, вы смогли. – Произносит воспитатель сквозь спазм в горле. – Вы смогли.
Но ответа нет.
Тогда Анатолий собирает оставшиеся силы, поднимается, берет девочку за руку, увлекает за собой. Но нет, она не делает попытки переставлять ноги. Придется брать ее на руки. Донести до ее кроватки. А там сорванная ширма.
Какой же он дурак. А еще старший воспитатель. И ведь придется обо всем этот писать отчет.
Но Оксана смогла выйти в прото. Смогла подняться с кровати, смогла дойти до его капсулы, и даже смогла откинуть колпак. И вот после этого героического поступка оно снова без эмоциональная кукла. Но почему так? Она же дошла, она же сделала! Почему так невыносимо противно?
Анатолий бредет к кровати Гегама. Он не уверен, что это был он. Но ведь он щипал Гегама, значит это он его пинал. Яростно и беспощадно.
Анатолий откидывает ширму – да это безопасно. Да, это вернет мальчишку в прото.
– Ты меня пинал. Пинал по лицу. – Анатолия удивляет его собственный отстраненный голос.
В глаза мальчика страх. Кажется это страх. А может быть воспитатель сам придумывает эту эмоцию. Губы подрагивают. Неужели мальчик пытается что-то сказать?
Анатолий кладет руку на его плечо. Анатолий говорит:
– Гегам. Ты спас меня. Я… Кажется я мог раствориться. – Воспитатель с трудом проговаривает жаргонизм. Но как еще назвать то, что он только что пережил. – То, что ты сделал. Это был геройский поступок. Оксана выпустила меня. Она тоже сегодня герой. Но если бы не ты, она бы не успела.
Анатолий улыбается. Кажется ему нравится, что сейчас происходит, но полностью осознать значение произошедшего не выходит.
– Гегам, я не знаю, слышишь ли ты меня. Понимаешь ли ты меня. Я не буду извиняться за то, что щипал тебя. Я буду так делать. Обещаю, я научу тебя любить прото. Ты сможешь вернуться к жизни. Как только ты сможешь хотеть, понимать свои чувства в прото, как только ты пройдешь реабилитация – ты отправишься домой. И сможешь жить так, как сочтешь нужным. Но как ты только-что спас меня в квази – так же я спасу тебя в прото. Я это… Мы это сделаем. Обещаю.
Реальность ощущений возвращалась к воспитателю. Но он ощущал дичайшую усталость во всем теле. Ему еще хватило сил, чтобы распахнуть ширмы на остальных кроватках, но отключить аппаратуру у него уже сил не хватало. Он просто вернул всех детей в прото и вышел из палаты.
В коридоре он прислонился к стенке. В коридоре он прикрыл глаза и кажется, забылся на какое-то время.
Он чувствовал, как его тормошат. Он слышал, как его расспрашивают. Он не помнил, как оказался в своем кабинете. Он не помнил, как уснул нормальным сном. Но он помни страх. Всепоглощающий страх. Так не должно происходить. Какая же это эволюция сознания, если так страшно и так неправильно?
Просто он человек не того поколения, не того времени. Никогда ему не понять современных детей. Никогда ему не помочь им. Они уходят в квази. Они оставляют свои прототела и уходят в квази. Они теряют всякую связь с его реальностью.
Он бы мог в это поверить. Но ведь они погибают. Погибают их позабытые прототела, а вместе с ними погибают и души, и квазисознания. Нет, он должен взять себя в руки и должен делать хоть что-то.
«Какой же я дурка! Надо было попросить войти в квази ассистентов, а не переться в неизвестный доселе мир в грязных ботинках» – укорял воспитатель себя. То ли во сне, то ли в бреду.
– Почему его так колбасит? – услышал Анатолий чей-то голос сквозь сон.
Ответа он не услышал. Но в сознании четко отпечаталось ощущение, что его внимательно изучают. Что на него смотрят две пары глаз. Что же, хорошо, что хоть кто-то сейчас есть рядом. Будет так нелепо, если с ним что-то случиться сейчас, когда он уже выбрался из самого страшного своего кошмара. Да, шок иногда бывает более губительным, чем травмы. Люди иногда гибнут не из-за перелома черепа и внутреннего кровоизлияния, а от банального шока. Такое бывает.
Но все это потом. Сейчас – спать!
Глава 4
– Вы идиот? – Арина Петровна с интересом уставилась на сотрудника, который уже слишком часто за последние дни оказывался в ее кабинете. – Пока опустим сомнительные методы, которые Вы практикуете с нашими воспитанниками. Но, черт возьми, как Вам в голову могло прийти самому, без моего одобрения, без доклада и без подготовки устраивать сессию в квази? И ладно, Бог бы с ним, но Вам пятьдесят три года! Как вообще могло получиться, что в пятьдесят три года это было первое в жизни погружение? Почему Вы об это не сообщили техникам! Вы же вроде раньше были вменяемым человеком! Вменяемым! А тут Вы скрываете жизненно важную информацию, Вы подставляете всех под статью. Вы же знаете, что первое погружение может быть болезненным даже в детстве, а риск осложнения увеличивается с возрастом! Да где Вы сейчас найдете человека, который будет самолично погружаться после пятидесяти! Вы могли получить когнитивный шок, вы могли остаться инвалидом!
– По Вашим словам, Арина Петровна, я идиотом являюсь перманентно. Так какие спросы с инвалида? – Огрызнулся Анатолий.
– Не валяйте дурака, Вы уже натворили дел! Чтобы через час на этом столе лежал отчет и объяснительная. Я Вас должна отстранить! Понимаете, полностью и безвозвратно! Что Вы делаете с детьми, о детях Вы подумали? Вы подумали, кого я поставлю вместо Вас? Где кадры? У меня глупые девчонки и самоуверенные мальчишки в штате. У них ни медицинского, ни педагогического образования. Опыта работы – ноль в семнадцатой степени! Докладную сейчас же!
– Или я могу заняться делом! – Раздосадованный свой же оплошностью воспитатель вскинул руки вверх, изображая ладонями чаши весов, которые колебались, пытаясь найти равновесие. – Потратить час на сочинения бумажки, которой Вы подотретесь в туалете или заняться больными? Да я за этот час проведу три индивидуальных сеанса! Да я за этот час…
– Хватит! Хватит, Анатолий Григорьевич! Вы уже достаточно сказали! Вон из моего кабинета! Вы отстранены на два дня! У вас отпуск! Идите и выспитесь! А в четверг приходите сразу же в этот кабинет с объяснительной и полным отчетом! Ровно в девять!
– Лекс! – Внезапно завопила женщина, перебивая сама себя.
– Что, Арина Петровна? – Из-за двери выглянул молоденьки парнишка, по виду, еще школьник. На его безусом лице красовались веснушки, рыжие волосы сияли, перекрывая голубые глаза.
. . .
Я вошел в кабинет. Да, когда я устраивался на стажировку в реабилитационный центр, то не ожидал такого. Сначала мне дали кипу бумаг, самоучителей, методичек и велели проштудировать все за ночь. И эта ночь длилась невыносимо долго. Не знакомые термины, чуждые понятия, какие-то заумные и высокопарные тексты. Глотком воздуха в них оказались методички от Гаврилова А. Г., который излагал свои методы работы нормальным живым языком. В них удалось даже немного разобраться, если пропустить долгие нудные экскурсы в педагогику и психологию. Что же, наверное, надо немного сказать о себе – ведь не случайно я попал в около медицинскую организацию. Значит у меня есть какое-то профильное образование?
А вот и нет. Когда я закончил школу и по курьезу оказался негодным к воинской службе, передо мной встала нетривиальная задача выбора профессионального учебного заведения. Сам я горел всем компьютерным. Вот, только не надо смеяться. Да, я понимаю, что в эру квази-технологий компьютерные технологии уже не котируются, и все коммуникационные и медийные задачи с легкостью можно возложить на столь полюбившийся квази. Сейчас самыми популярными специальностями стали квази-дизайнер и квази-оператор. Вот так. Но в этих областях уже хватает самопальных специалистов, а учиться пять лет на то, чем люди занимаются самостоятельно с детства – ищите дураков в другом месте.
Поэтому-то я и устроился на курс Ай-Ти специалиста… В педагогический колледж.
Да… Ирония в том, что где-то на третьем курсе я внезапно осознал, что я не столько программист, сколько аниматор. И с таким образованием можно было идти в воспитатели детского сада, становиться ведущим свадеб или детских утренников, либо же трудоустраиваться продавцом.
Как вы понимаете, продавцом я работать не хотел принципиально, воспитателем детского сада по идейным соображениям, а аниматором в связи со своей природной робостью и страхом перед людьми. Поэтому, когда увидел объявление о приеме на должность лаборанта в РЦКДП, то сразу же откликнулся, отправил резюме – и вот я уже стою под дверью директора ожидая приглашения.
И сразу же предупрежу, чем занимаются лаборанты в реабилитационных центрах я не знаю. Пожалуй, до сих пор не знаю.
Поэтому, когда я услышал свое имя, выкрикнутое директором, без раздумий ворвался в ее кабинет. Но что я увидел? Увидел я не тривиальную картину.
Очень полная не молодая женщина нависла над солидным мужчиной слегка помятого вида.
Стены просторного кабинета, плотно уставленные стеллажами с документами, освещались ионными панелями, встроенными в потолок и поэтому казалось, что источник света находится в полуметре ниже оного. Современная техника в этом центре. Сам я такие светильники позволить себе не мог, ведь стоили они как половина простенького автомобиля, зато давали поразительно мягкий и рассеянный свет, а самого его источника видно не было. Как-то дядя пытался мне объяснить, как достигается такой эффект, но я понял только то, что свет становится виден только после того, как отразиться от какой-то поверхности. Дикая бредятина – но выглядит очень богато.
В центре кабинета стоял огромный тяжеленный стол, с обитой сукном столешницей. Но удивляло то, что в некоторых местах встречались кожаные вставки, а края и грани оказались отделанными какой-то винтажной лепниной. Казалось, этот стол занимает все свободное пространство, заслоняя собой махину директорши… В смысле директора. Ведь слово «Директор» не существует в женской форме?
Но и эта преграда не мешала Арине Петровне угрожающе нависать над мужчиной. Она была самим возмущением, ее лицо неровно раскраснелось. Да, моего нового начальника зовут Арина Петровна, и это мой первый с ней разговор. До этого мне удалось познакомиться только с секретаршей – прелестной молодой девушкой, имя которой я уже успел благополучно забыть. А жаль, ведь можно было бы попробовать за ней приударить… Но, видимо, не судьба… Не спрашивать же ее еще раз имя!
А мужчина не казался сильно подавленным. Пусть он и находился сейчас буквально в тени начальницы, но продолжал смотреть на нее надменно снизу вверх.
– Что, Арина Петровна? – Взвизгнул я. Как же стремно это вышло! Я же говорю обычно не таким голосом!
– Познакомься со своим куратором. – Не отводя взгляда от мужчины, проговорила она. – Это Анатолий Григорьевич Гаврилов. Он наш ведущий специалист по квази-реабилитации. Он будет твоим наставником. Да! Я сказала наставником! Ты переходишь в его полное распоряжение. Только он отстранен от практики на два дня, поэтому вы оба сейчас идете в библиотеку до конца рабочего дня. А завтра у вас обоих выходной! И если хоть кого-то из вас увидят в нашем центре до четверга, то вас расстреляют транквилизаторами и запрут в карцер!
Последние несколько слов Арина Петровна сказала, пристально глядя в глаза Анатолия Григорьевича.
– У Вас есть карцер? – Вот честно, это я брякнул чисто из-за растерянности. Просто не ожидал столь ошеломительного приема.
– Да молодой человек! Кхм… Нет, молодой человек. У нас есть лазарет и подсобка. Да, Анатолий Григорьевич?
Мне послышались угрожающие нотки в голосе начальницы.
– Да, Арина Петровна. – Нота-в-ноту ответил мужчина, его голос был низким немного вкрадчивым и лишь на пол тона уступал в громкости. – Есть у нас такая традиция, колоть транквилизатор сотрудникам и увозить их против воли в места не столь отдаленные! И что бы Вы знали! Я буду писать жалобу!
– Кому? – Директор взорвалась усмешкой.
– Вам! – Названный Анатолием Григорьевичем, ткнул палец в грудь женщины. – Я буду писать жалобу о том, что под видом семерок мне была всучена группа десяток! Я буду жаловаться, что мне, специалисту по подростковому возрасту всучили детсадовцев. И я буду жаловаться на то, что мне навязываете ассистента, в котором я не нуждаюсь.
– Хорошо, по порядку. – Директор внезапно уселась в кресло, и уложив руки перед собой перешла на умильный елейный тон. – Во-первых, как ни как, Вы научный сотрудник и Вам полагается аспирант. Надо, да, Анатолий Григорьевич, надо готовить к работе молодежь. Кстати, мы до сих пор ждем от Вас результаты прошлого исследования. Ой, ладно! Методички не считаются! Надо публиковаться!
– Мне не надо. – Буркнул Анатолий. – Если Вам надо, то Вы и публикуйтесь.
– Во-вторых, – не отвлекаясь на слова сотрудника, продолжала директор, – Вы сами правильно сказали, что наши воспитатели с этими детишками не работают, а сюсюкаются. Сейчас у меня просто нет иного человека, кроме Вас, Анатолий Григорьевич, кому я могла бы дать эту группу. И в-третьих… Это самое сложное. С десятками Вы перегнули. Но в чем-то Вы правы. Это девятки. Причем, самые юные девятки которых я видела. И Вы лучше меня знаете, что будет с этими детьми дальше. А они дети! У них вся жизнь впереди. Их нельзя отдавать в клиники! У них ведь все еще в порядке с организмомм. Опять же пресловутая детская гибкая психика.
Арина Петровна развела руки, протирая суконное покрытие стола.
– Да, я их почти выкрала. Нашелся человек, который смог подделать результаты экспертизы. Вместо девяток, по бумагам они пошли как семерки. Но Вы же сможете, Анатолий Григорьевич! Я знаю, что сможете! И никто кроме Вас. Опять же, подумайте, как поможет вашим исследованиям данная работа. Вас выдвинут на нобелевскую премию! Я сама буду ходатайствовать. И у меня есть кое-какие связи. Это реально. Представляете, как Вы станете знамениты!
– Ой, бросьте. А Вы сядете за подлог! Хватит заливать!
– А я на это пойду. – Твердо заявила женщина. – Вы можете не верить. Но я готова отвечать перед судом, если хоть кто-то из этих детей сможет жить полноценно. И я знаю, что Вы понимаете меня Анатолий Григорьевич!
И тут у меня в голове будто что-то щелкнуло. Почему Арина Петровна так часто повторяет имя этого мужчины? Неужели это НЛП? Неужели манипуляция? Но какая-то неказистая. Когда она заговорила о славе, Анатолия Григорьевича просто передернуло. Не могла она не знать, что у ее подчиненного нет тщеславия, или что он с негативом относится к премии Нобеля. Что-то не складывается. Хотя почему же? Она в гневе кричит на сотрудника только из-за того, что тот сам находится на грани. Раппорт?
Куда же я попал? Ладно, допустим, что Арина Петровна на самом деле не является идейной спасительнице человечества, как только что заявила, а всего лишь прагматичный директор. А я сейчас разменная монета, которую разыгрывают с целью заставить Анатолия вести себя более избирательно. Получается мерзковато. А как иначе? У меня ни образования, ни цели, ни опыта. Почему бы не воспользоваться мной при случае. Так, надо сделать заметку, держать ухо во остро с этой толстухой.
А на лице Анатолия Григорьевича сейчас красовалась кривая усмешка – немного призрения и надменности, немного облегчения и досады.
Или это был инсульт. Ну, я иногда приписываю людям эмоции, им не свойственные. Знаю я за собой такой грешок.
Но нет. Это не инсульт. Анатолий, выдержал паузу в три секунды и заявил:
– Значит все решено?
– Значит все решено. – Подтвердила директор.
– Я могу идти?
– Вы можете идти. Только не забудьте подобрать кабинет юноше. Кажется, возле Вашего есть один. Или, может быть, Вы хотите разделить свой кабинет с ним? Для удобства работы. Лекса надо поддержать, ввести в курс, показать наши методы. В общем, включить в работу. Только прошу, не делайте из него мальчишку на побегушках. Мне нужны реабилитологи.
– Какое у тебя образование, Лекс? – Услышал я слова, назначенного наставником уже в коридоре.
– Педагогическое. В Ай-Ти области. – Смущаясь ответил я.
– И какая же у тебя специальность? – Закономерный вопрос.
– Специалист в области информационных технологий в образовании. – Еще сильнее смущаясь пояснил я и уже замер в ожидании следующего логического вопроса.
– И что же это значит?
– По-моему, даже в колледже, где я учился, никто этого не знал. Большинство моих сокурсников устроились продавцами. Две девушки нашли работу в творческих кружках. Одна ведет квази-фотографию, другая компьютерное моделирование в доме творчества.
– Кхм. Что же. Это даже хорошо. Наверное. Если бы ты сказал, что у тебя медицинское высшее, то я бы тебя к нашим детям близко не подпустил. – Рассеянно заявил Анатолий Григорьевич. – Знаешь, было тут две девушки. Они себя мнили специалистами в реабилитации. Только реабилитация после токсического поражения мозга или после инсульта, несколько отличается от того, что нам приходится делать. Мне так и не удалось им объяснить, чего же от них требуется. Впрочем, они сейчас прекрасно работают в клиниках. И запись в их резюме, что они прошли стажировку у Гаврилова, выглядит достаточно внушительно. Ой, не бери в голову. Мании величия у меня еще нет. И старческий маразм не наступил. Моя фамилия засветилась только стараниями Арины. У нее свербит в одном месте. Нужно везде сунуться, везде поучаствовать. Если я не пишу диссертацию, то я должен издаваться в заграничном журнале с халтурными статьями. А если я два месяца не публиковался – то это повод для истерики. А вчера, она меня силой заставила участвовать в каком-то ток-шоу.
– Сложно, наверное, тут работать? – Не то, чтобы я хотел утешить мужчину, но что-то сказать-то надо было.
– Брось. Весело тут. Если через месяц не убежишь – то втянешься. Книжки почитаешь, что-то попробуешь, пару десятков квазанутых отправишь в госпиталь – и научишься. Хорошо, хоть наши пациенты не жизнью рискуют, а всего лишь прото-жизнью. Хех. Ну, останутся пару сотен детишек овощами в прото на всю жизнь. Но в квази-то они продолжат полноценную жизнь. Так что научись не переживать о неудачах. Людей много. Очень много. Будет на чем поэкспериментировать. Хорошо хоть, что мы не хирурги, и наши ошибки не надо хоронить на заднем дворе.
Все это Анатолий говорил с отрешенным видом, словно и не со мной сейчас разговаривал. Я слышал тоску в его голосе. Неужели он сейчас рассказывал свой путь? Слишком цинично для нормального человека. Хотя, может быть иначе и не выйдет. Может быть и я научусь относиться к людям, как к очередному опыту, эксперименту, попытке…
Хотя, чего это я? Какой я реабилитолог? Я же лаборантом пришел работать! Баночки там, разные протирать, проводить анализы мочи и калла, лужи крови подтирать с кафельного пола. Какие пациенты! Стоп! Стоп! Стоп! Куда вы меня втягиваете!
– Стоп! Какое втянусь?! – Заорал я. – Я же не хочу работать реабилитологом! Я обслуживающий персонал! Нет! Я не хочу работать с людьми!
– Может быть ты упустил из виду, но ты еще и диссертацию писать будешь, раз уж стал аспирантом.
– Каким аспирантом! – В ужасе заорал я. – У меня даже высшего образования нет!
– Как тебя зовут?
Ничего себе! Вот так просто переспросить мое имя? Этот мужик просто мастодонт! Мне бы в жизнь не хватило бы духу признаться в том, что я не запомнил имени собеседника. Я бы бекая и мекая, пытался бы обойтись без именования, обращаясь на Вы, по должности или еще как. Меня немного прошибло жаром. И даже взяли завидки. Хорошо хоть имя этого мужчины было сегодня произнесено столько раз, что мне еще не удалось его забыть.
– Григорий Анатольевич, меня зовут Лекс. – Смущаясь произнес я. И, черт возьми, из-за этого смущения я чуть ли не каждую буковку в его имени проговорил отдельно и торжественно.
– Лекс, значит. А меня зовут Анатолий Григорьевич. Наоборот. Я Анатолий, мой папа – Григорий. Лекс, а отчество у тебя есть? В нашей среде принято обращаться по имени-отчеству.
По спине пролился холодный пот. Что же я за лопух такой? Только было подумал, что ни в жизнь не перепутаю имя нового наставника, и на тебе!
– Простите пожалуйста, – не в силах поднять глаза промычал я, – я не хотел Вас обидеть, Анатолий Григорьевич. А меня зовут просто Лекс. Без отчества. Моего папу зовут Вульк, но у нас не принято давать отчества детям. Моя фамилия Пеггаз, если это важно.
– Парень, все хорошо, – После долгого вздоха произнес Анатолий, – давай договоримся, что ты не будешь смущаться передо мной, иначе у нас просто не выйдет работать. Я серьезно. Что за народность у тебя такая странная?
– Я химеройд.
– О! – Со знанием заявил наставник. – Ну, тогда извини. Какого поколения? Ладно, если не хочешь говорить, можешь не отвечать.
– Ну… Мой отец химера первого поколения.
– И кто он?
– Брантозавр. – Все. Официально подтверждаю, что сейчас от смущения упаду в обморок! Блин, даже дышать стало сложно. Ну, брантозавр у меня батя, и что теперь? Надо устраивать допросы на ровном месте?
– А по тебе и не скажешь.
– Мне надо в туалет! – только пискнул я, уползая по стеночке. Сердце колотилось где-то в горле, а обида жгла печенку. И только скрывшись за углом, мне удалось отдышаться. Лишь бы никто не видел!
Вот… Если вас удивила моя реакция, то спешу объясниться. Видите ли, я немного застенчивый. Самую малость. И мне становится не по себе, если на меня обращают слишком пристальное внимание. Хотя, вы, наверное, тоже не слишком любили, когда вас вызывали к доске в школе рассказывать урок, который вы пропустили. Да еще и подсмеивались при этом. Так что не надо делать такие глаза, будто я сделал что-то странное. Вот не надо этого!
Ну, и пару слов про химер. Я уже привык к такой реакции. «Твой папа правда химера?», «Ух ты, круто!», «А какая способность у тебя?» и тому подобные. Сразу расставим все точки над «е». У меня нет никаких особенностей. Я обычный человек. Но химеройд. Я сын генетически измененного мужчины и генетически нормальной девушки. И предупреждая ваш вопрос сразу же говорю: гены моего отца были изменены до его рождение его родителями. Соответственно, моими бабушкой и дедушкой. Правда с ними я никогда не встречался, так как отец очень сильно обижен на них. Он их называет сумасшедшими психопатами и выродками, экспериментирующими над собственными детьми. Он утверждает, что мне очень повезло, что я родился без внешних признаков химероида, но, когда в 12 лет мы проходили генетический анализ, выяснилось, что мой ДНК не является классическим. Что-то там не совсем как у остальных людей. Но в целом – я совершенно обычный.
Честное слово! И давайте больше не будем возвращаться к этому вопросу.
. . .
Остаток дня прошел еще более сумбурно, чем его начало. Как и было велено, новый наставник оттащил меня в библиотеку. Просторное помещение, разделенное рядами стеллажей. Да, вот чего я не ожидал – так того, что библиотека – это куча собирающих пыль книг. Причем стеллажи казались забитыми книгами сверх нормы, часто можно было увидеть стопки папок, сложенных просто поверх шкафов – да их даже со стула достать было бы не реально! Где-то явно была припрятана лестница.
– Это антураж. – Анатолий Григорьевич говорил не охотно, за что я был благодарен и ему и вселенной. – Пошли вон за тот стол, где освещение получше. А на полки можешь не смотреть – тут конечно же много умных и полезных книжек, но не советую тебе искать что-то конкретное. Это просто бесполезно. Знаешь… Где-то здесь была картотека. Когда-то. Но книги брали, возвращали, теряли, приносили новые… В общем, если сюда попадет библиотекарь, то он сначала лишится дара речи, потом его схватит инсульт, а затем он попытается спалить это безобразие к чертям.
Анатолий Григорьевич вытянул какую-то книгу с одной из верхних полок.
– В смысле, это реальная история. Как-то наши умники решили навести здесь порядок и пригнали пять студентов для отработки практики. Два дня они чего-то тут возились, а потом произошел маленький пожар и одно мальчишку увезли с нервных потрясением. Не знаю, что конкретно тут произошло, но больше никто этими книгами по назначению не пользовался.
Я попытался разглядеть книгу в руках наставника – толстый увесистый том за авторством Юнга.
Анатолий открыл, как мне показалось наугад эту книгу, вдумчиво прочитал что-то, усмехнулся и сунул ее на полку совершенно в другое место, просто поверх других произведений.
– Иногда люблю «погадать» на книгах. Хотя, наверное, ты и не знаешь, что значит «погадать». Раньше, в старину, когда я еще был молод, – с некоторой иронией продолжил Анатолий, – было такое искусство – гадание. Гадали на чайной заварке, на хрустальном шаре, на картах и, кстати, на ладони. Вроде как пытались предугадать будущее.
– Интересно. Вы умеете гадать? Что вы угадали в этой книге? – Наобум вопросил я.
– Эта книга предвещает мне что-то связанное с религией, с провозглашенной доктриной и уверяет, что она будет понятна каждому верующему и страждущему сердцу. Даже самому дальнему уголку сердца.
Мужчина рассеянно помолчал и добавил:
– В общем, я не уверен, что это именно так работает. Хотя, это предзнаменование меня радует. Если уж самые далекие умы смогут понять доктрину, то и недалекие умы в ней смогут разобраться тем паче. Думаю, это как раз про то, чем мы будем сейчас заниматься.
– А можно и мне погадать?
– Да, пожалуйста. – Слишком уж едкая усмешка получилась у Анатолия.
– А что надо делать?
Он дернул одним плечом, и недовольно ответил:
– Бери книгу, открывай на любой странице, читай.
– Вслух?
Анатолий скрипнул зубами.
А мне попалась книга в глянцевой корочке, с красочными картинками на форзаце. И я прочитал вслух, старясь придать голосу хоть какое-то выражение.
«– Мама, я чувствую себя такой старой, – сказала она, плача. – Как будто мне пятнадцать лет!»
– Мне кажется, – отметил Анатолий, – что именно эту книгу не стоит читать с такой патетикой. Что это за книга? Кто автор?
Но я уже сунул ее на место.
– Сейчас найду! Вот только…
– Брось, в одну реку не суждено войти дважды. Мне еще ни разу не удалось наткнуться в этой библиотеки на одну и ту же книгу повторно. Скажи лучше другое. Как думаешь, угадала книга?
Я упрямо засопел. Эх! Прям как маленький ребенок. Понял, что зря нахохлился и сунул руки в карманы, если уж не хочу повторять прочитанное в книге.
– Может быть это Фрейд? О половом воспитании подростков? Или о детских психологических травмах. – Размышлял вслух Анатолий, продвигаясь к выбранному столу. – Там говорилось что-то про отношения с родителями или про подавленное сексуальное влечение к отцу?
– Я не знаю, – совсем растерялся я, – я не успел прочитать ничего более. Но там были какие-то картинки.
– Откуда здесь книги с картинками? Если только это не атлас человеческого тела… Может быть пример рисунка психически не здорового пациента? Ну, есть же такая практика, как арт-терапия. Кстати! Надо пометку сделать насчет арт-терапии. Какие авторы ее разрабатывали?
Анатолий пристально посмотрел мне в глаза, но добавил:
– Извини, Лекс. Забыл, что у тебя образование в сфере Ай-Ти технологий. Откуда тебе знать работы психологов мета-века.
– Могу посмотреть! – Обиделся я, уже подбивая через нейроинтерфейс подборку авторов, работающих в этой области.
– Оставь, пустое. Ну, чего ты остановился?
– Я поражен. Извините. Но мы сейчас разговариваем, и мне достаточно комфортно. Это не обычно.
Вот блин! Я это вслух сказал! Да чего же я такой нелепый!
– Если что, туалет там. – Анатолий махнул рукой куда-то в сторону. – Но можешь от меня больше там не прятаться. Зря так удивляешься – ты сейчас как в тот раз покраснел, и тут же побледнел. Эх, наверное, я бы с ума сошел, если бы меня так штормило. Это все из-за химерских генов?
И вот тут меня уже реально заколотило. Как же я ненавижу это чувство смущения! Оно меня в могилу заведет!
