Е. А. Фролова
Методология и философия права: от Декарта до русских неокантианцев
В философии и теории права конца XIX – начала XX века полемика в научной среде велась по вопросам не только методологии, но и по проблемам соотношения бытия и долженствования, нормативного и фактического, рационального и иррационального[121].
В учениях и Г. Риккерта, и В. Виндельбанда норма являлась промежуточным звеном между бытием и сознанием: она есть и не «чистая мысль» (так как в ней осуществляется воля), и не «чистый факт» (поскольку в реальности не осуществляется), т. е. не становится «фактическим содержанием мысли». Заслуга русских философов права, как представляется, заключается в том, что они сумели показать содержание нормы, правовой нормы в частности, применительно к реальности. Большинство юристов XIX–XX веков были уверены, что назначение права как нормы именно в его практическом осуществлении.
Кроме того, норма реализуется в переживаниях, которые дают нам чувство достижения истины, справедливости, добра и другие. В этом сознании норма проявляет свое реальное бытие. С этих же позиций и момент «долженствования» не противопоставляется бытию, а становится особым его видом, подлежащий изучению в области этики и права. На этих методологических основах отечественные представители обеих школ неокантианства создавали учения о морали, праве, государстве, нравственных и социальных идеалах.
Наибольшее внимание к проблемам методологии в области права в среде русских неокантианцев уделено в учении Б. А. Кистяковского, яркого последователя теории Г. Риккерта в России[122]. По оценке Б. А. Кистяковского, распространение многочисленных социологических исследований в конце XIX века поставило перед социальной наукой вопрос о возможности применения для нее метода причинно-следственных отношений, характерного для естественных наук. Накопление фактических данных шло быстрее, чем логические и гносеологические исследования объектов естественных и социальных наук. Вслед за В. Виндельбандом и Г. Риккертом Б. А. Кистяковский утверждал, что сама по себе фактология не дает глубины знанию и не является его свидетельством.
Однако для изучения и естественных, и социологических наук необходима масса фактических данных как база для последующего их анализа и структурирования. Как в природе, так и в социальной сфере, разнообразие и индивидуальность явлений и событий отличается бесконечностью и случайностью. В природе и общественных отношениях нет ничего повторяющегося – нет тождественных фактов. Несмотря на то, что в природе все совершается в соответствии с естественными законами, тем не менее, в каком именно виде произойдет то или иное явление, неизвестно – это всегда случайность. Каждое явление в отдельности представляется случайным и требует теоретического изучения. Открытие естественного закона предполагало изолирование однородных явлений, находящихся между собой в причинно-следственной связи. Таким образом, создавались группы естественных законов (механических, химических, физиологических, биологических и др.), с помощью которых выявлялись закономерности в естественных науках.
Следуя подходу Г. Риккера, Б. А. Кистяковский оценивал специфику истории – она, как и другие социальные науки, ставит перед собой цель исследовать отдельные факты, поэтому в методологическом отношении история близка к описательным наукам (геологии, химии, ботанике, зоологии и другим). Однако в отличие от естествознания, в которой необходима группировка материала (вид, отдел, отряд, класс и прочее), история восстанавливает какой-либо факт во всех особенностях – изучает историческое событие как единичное и исключительное явление.
Вслед за немецкими философами Б. А. Кистяковский полагал, что принципиальное отличие естественных и социальных наук заключается не в объектах их исследований (очевидно, что явления природы и социальных наук различны), а в методах их изучения. Научный интерес в исследовании явлений природы – это причинные соотношения, а предмет изучения историка – событие во всех индивидуальных проявлениях и деталях: «Историк берет все в розницу, в противоположность естествоиспытателю, который, исследуя только общее, берет все оптом. Логическая структура того и другого исследования совершенно различна. Суждение естествоиспытателя <…> аподиктично; естествоиспытатель говорит: так необходимо должно быть. Суждение историка ассерторично; он говорит: так есть или так было». (Согласно теории Канта, «ассерторическими называются суждения, в которых утверждение или отрицание рассматривается как действительное (истинное), а аподиктическими – те, в которых оно рассматривается как необходимое»)[123].
Причинные соотношения в социальных науках и в естественных различны. Историк исследует индивидуальные сочетания разных рядов причинно обусловленных явлений; это стечение совершенно случайно, следовательно, и исследуемое историческое событие тоже случайно.
Основная задача естествознания как науки о закономерностях в природе состоит в определении причинно связанных и необходимых соотношений. Безусловно, необходимо то, что осуществляется везде и всегда, т. е. не связано с пространством и временем. Причинные соотношения, составляющие основу естественных наук, мыслятся безотносительно к какому-либо определенному месту и времени или, другими словами, применимы к любому месту и времени, где есть необходимые условия. Вследствие того, что все важные положения естествознания приобретают абстрактную форму, естественные науки предстают как науки о закономерном в природе, основываются на четких формулах и программах. Эта отвлеченность дает возможность объяснять индивидуальные явления и на их основе производить обобщения[124].
Данные идеи переносились Б. А. Кистяковским в сферу права, которое он рассматривал в разных методологических рядах. Как причинно-обусловленное явление право есть социальное отношение, т. е. отношение между субъектами права и психическое явление, исследующее элементы душевных состояний. Кроме этого, как явление телеологического порядка право подлежит анализу в сфере оценок и целей.
Будучи приверженцем неокантианской методологии, Б. А. Кистяковский утверждал, что сущность права обуславливается трансцендентальными целями – право есть продукт духовной деятельности человека, и эмпирическими целями: право – это инструмент организации совместной жизни людей. При этом трансцендентальные цели различны: одни присущи разуму (интеллектуальному сознанию), другие – совести (этическому сознанию). Такими разными уровнями исследования права объясняется многообразие понятия права, которое последовательно отстаивал Б. А. Кистяковский в своем учении об обществе, праве, государстве.
Теория Г. Риккерта во многом обусловила понимание методологии, разграничения обобщающих и индивидуализирующих наук и их приложение к истории идей в учении неокантианца Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского. Согласно его оценкам, в начале XX века теория познания значительно расширилась благодаря обращению к логике отдельных наук. Без методологии наука не сможет достигнуть единства в области понятий: только строго придерживаясь теоретико-познавательной точки зрения, наука может объединить данные нашего опыта, придать единство научному построению и выработать систему научных понятий (курсив мой. – Е.Ф.), а не довольствоваться разрозненными научными представлениями[125].
Размышление над проблемами методологии, подчеркивает Лаппо-Данилевский, полезно: оно оставляет в уме привычку к систематическому, методически правильному мышлению. Придавая мышлению возможно большее единство, последовательность и согласованность, мы благодаря знанию методологии сделаем наши заключения менее субъективными и более убедительными. Знание методологии дает исследователю возможность ясно определить основную точку зрения, сообщает выдержанность данному направлению мысли, оказывает влияние на ход исследования и ограждает автора от увлечений его темперамента[126].
Строго разграничивал генетический подход исследования и теоретико-познавательный А. С. Лаппо-Данилевский. Теория исторического знания, полагал он, предполагает изучение не только принципов, но и процессов его образования. Вслед за В. Виндельбандом и Г. Риккертом отечественный историк различает номотетический (обобщающий) и идиографический (индивидуализирующий) методы исследования. При этом для исторических исследований номотетического построения недостаточно; в основе истории лежит идиографическое знание, получающее, тем не менее, научный характер только при использовании номотетического знания и умении его соотнести с индивидуальными историческими явлениями. Эта по сути основная мысль теории Г. Риккерта определила предмет исследования А. С. Лаппо-Данилевского.
Развивая подход немецкого философа, он полагал, что всем наукам, и конструирующим идеальный предмет, и наукам, изучающим действительность, присуща системность. Если придерживаться лишь объединяющего знания общего, то все науки о действительности будут различаться только большей или меньшей степенью их общности. Наши знания о действительности будут расположены в один ряд и делятся на науки о природе (изучают естественную сторону опытного мира) и науки о духе (исследуют духовный элемент опытного мира). Эта классификация распространяется и на построения истории.
С такой системой классификации наук А. С. Лаппо-Данилевский не согласен. По его мнению, в ней смешиваются понятия о единстве и о всеобщности и отрицается возможность причислять к ним объединяющее знание индивидуального. Науки, изучающие целостную действительность, состоящую из индивидуальных частей, должны выяснить научное значение каждой ее части, причем не только с точки зрения того, что есть в ней общего с другими, но и с точки зрения отличительных черт от других наук[127].
При использовании одного метода, убежден ученый, нельзя объединить опытные данные и достигнуть единства в системе знаний. Разные отрасли науки должны объединяться с разных познавательных точек зрения – обобщающей или индивидуализирующей: они образуют общие понятия или индивидуальные; устанавливают понятие об общем содержании или понятие о единичном целом данной совокупности; рассматривают данный предмет как один из экземпляров, обладающий общим значением, или как часть, имеющую индивидуальное значение, и другое.
Таким образом, согласно подходу Б. А. Лаппо-Данилевского, науки о действительности изучают и с номотетической и идиографической точек зрения. В итоге, получается двойной ряд наук, изучающих действительность: одни конструируют общие законы с номотетической точки зрения (естествознание, психология, социология и пр.); другие дают построение индивидуального процесса с идиографической точки зрения (история природы, история человечества).
Главная мысль А. С. Лаппо-Данилевского – одного номотетического подхода для выявления особенностей наук недостаточно. С позиции тех, кто признает наукой только одно научно-обобщенное знание, между социологией и историей вообще нет принципиальной разницы: обе науки преследуют цель построения общих понятий. Если они и отличаются друг от друга, то только степенью обобщения материала, при этом социология оказывается наукой более общей, чем история[128].
С точки зрения тех, кто считает наукой систематически объединенное знание, принимающее во внимание и общее, и индивидуальное, между историей и социологией существует принципиальное различие: социология создает общие понятия (законы / типы социального взаимодействия, строения, развития общества и тому подобное; история образует индивидуальные понятия (оценивает единичные исторические факты, рассуждает об историческом целом и отношении к нему частей и другое)).
Оба направления в теории методологии – и номотетическое, и идиографическое, по убеждению Б. А. Лаппо-Данилевского, важны для построения научных принципов исторического знания, поскольку они дают представления о тех позициях, с которых выстраивается предмет исторического познания, и обусловливают то или иное его понимание[129].
В итоге следует заметить, что теория Г. Риккерта была предметом глубоких теоретических исследований в русской философской, правовой, исторической науках. Отечественные ученые не только внимательно изучали его работы, но стремились по-своему интерпретировать его учение применительно к правовой сфере (Б. А. Кистяковский), истории (А. С. Лаппо-Данилевский), философии (С. Н. Булгаков, С. И. Гессен, П. Б. Струве (критический анализ «нормативного формализма» в теории познания, объединяющего, по мнению П. Б. Струве, истинное, должное, прекрасное в одно понятие нормы)[130]). При всей оригинальности и сложности этой теории прошедшие неокантианскую школу отечественные мыслители конца XIX – начала XX века по тщательности разработок и степени анализа методологических проблем не уступали немецким коллегам. Результаты исследований свидетельствуют о высоком уровне интеллектуального состояния российской науки, и этот опыт может быть использован в современности.
2.2. Построение исторического мира в науках о духе Дильтея
Взгляды Вильгельма Дильтея и Георга Зиммеля на методологию науки во многом обусловлены их философской направленностью. Суть их подхода заключалась в обращении установок философии жизни на науку истории, решение методологических проблем исторического знания. Дильтей начинал философскую деятельность как кантианец, считавший необходимым «возврат к Канту». Зиммель шел в этом же направлении, но испытал большее влияние Шопенгауэра и Ницше, что обусловило релятивизм его концепции[131].
Методология учений В. Дильтея и Г. Зиммеля – «философия жизни», основная идея которой сводилась к объяснению недостаточности методологии позитивизма и метафизики. Позитивизм опирается на механическое объяснение природы, но это относится только к части внешней действительности. Метафизика опирается только на разум, не принимая во внимание опыт. Истинное мировоззрение, согласно представлениям В. Дильтея и Г. Зиммеля, должно основываться на переживании, или, что то же самое, на самой жизни – надо вернуться от абстракций к «живому опыту».
Идея о том, что возникновение «философии жизни» связано с «поворотом к внутреннему самоуглублению»[132], принадлежит В. Дильтею. Г. Зиммель подчеркивал, что в XVIII веке ученые концентрировали внимание вокруг понятия природы, в XIX веке они ввели понятие общества, и только на пороге XX века понятие жизни вернулось на центральное место, явившись исходной точкой всей действительности и всех оценок – метафизических, психологических, нравственных и других[133].
В. Дильтей определял «жизнь» как «факты воли, побуждения и чувства», непосредственно данные нам как переживания. Для Г. Зиммеля понятие «жизни» сводится к чувству, опыту, действию, мысли. Объект познания этой философии есть «жизненный опыт», который, однако, не сводится к разуму и потому иррационален. Постоянный поток, изменение, жизнь исключают закономерность, всеобщее, форму[134].
В начале XX века В. Дильтей, как и Г. Риккерт, различал методы наук о природе и наук о духе, но в другом ключе. Неокантианцы утверждали, что нет понятия закона применительно к истории, но подчеркивали необходимость для исторических исследований рационального метода, основу которого образует «отнесение к ценностям».
В. Дильтей понимал метод наук о духе как непосредственное переживание исторических событий. В его системе наук о духе данный метод получает форму герменевтики (искусство толкования): историк должен не просто воспроизвести истинную картину действительности, но и пережить это событие, истолковать его и воспроизвести «в его жизненности».
Одной из основных проблем, которую поставил В. Дильтей, явилось выяснение побудительных причин исторической деятельности людей. Без этого трудно понять, почему историческое событие приняло ту или иную форму (например, пошли разными путями революции в Голландии, Англии, Франции). Историку необходимо «вживание» в предмет своего исследования. Переживание и понимание – это основные инструменты историка. Достоверность «переживания» и «истолкования» субъективна, объективная историческая наука невозможна.
В итоге В. Дильтей пришел к выводу о противоположности рационального «законополагающего» естествознания и индивидуализирующих наук о духе. Он отвергал возможность общеобязательной, научной философии как мировоззрения, выступал с обоснованием миросозерцания, исходящего из «жизни», а потому иррационального. За эти идеи учение В. Дильтея подвергалось критике в рамках марксистской идеологии, согласно которой субъективные мотивы могут иметь научное значение только в свете объективных факторов истории.
По мнению В. Дильтея, науки о духе объединяют в себе историю, политическую экономию, юриспруденцию, политологию, философию, психологию, религиоведение, исследования в области литературы и поэзии и др. Все эти науки, полагал он, восходят к одному и тому же существенному факту – человеческому роду: они описывают, повествуют, выносят суждения, образуют понятия, создают теории относительно этого факта[135].
Субъекты высказываний в этих науках имеют разный объем: индивиды, семьи, нации, эпохи, исторические или эволюционные ряды, общественные организации, системы культуры и, в конце концов, само человечество. Таким образом, можно определить группу этих наук с помощью общего для них отношения к одному и тому же факту – человечеству, отграничив от наук о природе: «Два больших класса данных наук – изучение истории вплоть до описания сегодняшнего состояния общества и систематические науки духа – в каждом пункте зависят друг от друга и образуют таким образом некую прочную взаимосвязь»[136].
Вместе с тем В. Дильтей отмечал, что науки о духе и науки о природе не могут быть логически корректно разведены как два класса, если основываться на двух фактических областях, которые они образуют (физиология рассматривает некий аспект человека, но относится к наукам о природе). В связи с этим в самих по себе фактах нельзя обнаружить принцип разделения на два класса. Науки о духе должны относиться к физической стороне человека иначе, чем к психической. Это в действительности и происходит.
По теории В. Дильтея, в науках о духе действует некая тенденция, которая имеет основание в себе самой, именно в ней содержатся все ценности жизни, возникают цели, о которых природе ничего не известно: «В этом духовном мире, наполняющем нас творчеством, ответственностью, суверенностью, и только в нем, жизнь обладает своей ценностью, целью и значением»[137]. Человек изучает физический мир, открывает его законы. Однако природу можно только сконструировать – понять нельзя.
Фихте, Шеллинг, Гегель, Шопенгауэр, Фехнер, Лотце и их последователи, как отмечал В. Дильтей, стремились выведать у природы ее смысл, который она никогда не позволит постичь. Но исследования человека предполагают постижение им не только законов природы, но и духовную сферу, которую немецкий философ называет «возвращением человека в жизнь», в которой только и возникает «значение, ценность и цель» человеческой деятельности: «Все, с чем сталкивается человечество, что оно создает и как оно поступает, системы целей, в которых оно себя проявляет, внешние организации общества, в которые объединяются, – все это обретает здесь свое единство». И далее: «Отношение внешнего и внутреннего существует только в сфере понимания, отношение же феноменов к тому, посредством чего они конструируются, – только в сфере познания природы»[138].
Сфера наук о духе имеет охват настолько, насколько простирается понимание, а в качестве единого предмета понимания выступает объективизация жизни. Поэтому понятие науки о духе «в отношении объема включаемых в него явлений определяется объективизацией жизни во внешнем мире. Дух понимает только то, что создал сам. Природа, предмет естествознания, охватывает действительность, порожденную независимо от воздействия духа. Все, на что человек, действуя, наложил свой отпечаток, составляет предмет наук о духе»[139].
Различение наук о природе и наук о духе заключается, по В. Дильтею, в их методе, их силе и их границах. Науки о природе включают в себя точно констатируемые высказывания, между которыми существует отношение восполнения целостности физического мира. Прогресс, который есть в науках о природе, относится или к расширению этого мира, или ко всеобщности его познания. В этой области речь идет всегда о положениях, выражающих фактическое состояние.
С этих позиций В. Дильтей решает проблему соотношения действительности и ценностей. Согласно его подходу, события становятся значительными, если они сопрягаются с некоторой высшей целью, для которой они выступают в качестве событий. Эта ценностная взаимосвязь обосновывается трансцендентально. Иными словами, по учению В. Дильтея, нельзя обосновать мир ценностей исходя из эмпирического мира, – область интересов и ценностей подлежит оценкам в трансцендентальной сфере.
Однако когда трансцендентально-философское обоснование оспаривается, тогда, по мнению В. Дильтея, нельзя установить никакого метода, никаких безусловных норм, ценностей или целей. В этом случае существующее отягощено релятивизмом: с точки зрения ценностей значительным для современности признается только то, что является плодотворным для будущего, для поступков человека и для дальнейшего развития общества[140]. Таким образом, оправданием ценностей становится социальный мир – область действительности. Другими словами, область ценностей не противостоит реальности даже в теоретическом плане.
Вместе с тем представляется, что акцент здесь следует сделать на другом – показать, что ценности имеют своим источником трансцендентальный, внеопытный мир, который не может быть относительным. Именно область трансцендентного позволяет ценностям выступать в качестве вневременного критерия социальной сферы. В этом же ракурсе В. Дильтей ставит проблему понимания ценности в истории. Казалось бы, эти области противоположны: ценность предполагает трансцендентальный уровень познания, история изучается эмпирически, релятивность присуща любому историческому явлению, поскольку оно конечно. Возникает вопрос: составляет ли то, что выражено в исторических категориях, только момент исторического движения, а именно, в какой мере исторический факт возникает, оказывает воздействие и исчезает в пределах этой взаимосвязи? Или: существует ли в истории нечто, наполненное ценностью?
Отвечая на этот вопрос, В. Дильтей утверждает, что, во-первых, в истории всегда существует выбор в поиске внутренних взаимосвязей, во-вторых, – и это является примечательным в методологическом плане, – понятие ценности вытекает из реальной жизни. С позиции В. Дильтея, любое суждение дается в относительных понятиях ценности, значения и цели нации или эпохи.
Задача исследователя, полагал он, заключается в том, чтобы истолковать, как эти понятия необходимо расширить для того, чтобы они стали абсолютными, т. е. сделать их масштабом для оценок. Этим, по его мнению, достигается признание ценности и норм, которые выступают как нечто безусловное в историческом сознании[141]. Иными словами, область ценностей не только не противостоит истории, наоборот, ценности находят свое воплощение в процессе исторического развития.