До
Сядьте поудобнее. Расслабьтесь
4.
Прошли выходные. Моё помятое, рассеянное присутствие на работе создало у коллег впечатление, что провёл я их бурно и весело. Я вжал голову в плечи, притаившись за удобным объяснением, и мог больше не бояться вопросов о своём мутном состоянии. Несмотря на то, что за всё воскресенье я ни разу не взглянул на фото и как мог старался затеряться среди выходной толпы, мысли о визите не покидали ни на секунду. Даже сидя в кино, я напрягся и мысленно умолял героиню не открывать дверь, позабыв о том, что показывали комедию.
Первым рабочим утром я снова пропустил упражнения, а днём думал, что вовсе прекращу их делать. Так всё и могло закончиться, если бы я не перепутал два новых заказа и не шёл домой со штрафом, облегчившим кошелёк, и с диким отвращением ко всему окружающему миру.
Уже лёжа в постели, я все-таки достал снимок. Страх, который въелся за пару дней не смог преодолеть пивную завесу, заслонившую меня и от всех дневных неприятностей. Что ж…передо мной часть подоконника, расчищенная тропинка и посадки. На этот раз я не стал настраивать себя на присутствие и обладание. Я просто смотрел на фото, дожидаясь в знакомом пейзаже вчерашнего гостя. В голове, сдобренное пивом, пенилось любопытное ожидание.
Всё началось, когда я начал отключаться. Небольшое тёмное пятно появилось ближе к правому краю и тут же шмыгнуло обратно. Как бы я хотел списать всё на сон, на перенапряжение в глазах, но через пару секунд оно снова «выглянуло» из-за края фотографии. Не знаю, сколько оно там продержалось, потому что после того, как я вышел из ванной с покалывающим от ледяной воды лицом, передо мной всплыло ещё одно пятно.
– Добрый вечер, Женя! Вы работали сегодня?
Нет, я расплачиваюсь с вами за комнату хрустящими бумажками, которые целыми днями рисую.
– Добрый вечер, работал.
– У МЕНЯ НЕ ВКЛЮЧАЕТСЯ…ИНТЕРНЕТ, – он помолчал, замер перед словом «интернет» и произнёс его, так выпятив губы, будто сетевой кабель начинался у него во рту.
– У меня тоже, наверное, сбои какие-нибудь.
Например, слетела программа, которую я устанавливал на ваш дрябнущий мозг неделю назад.
– Вы не могли бы помочь мне?
– Самуил Михайлович, извините, но я работал сегодня. Сейчас половина второго, через пять часов наступит моё трудовое завтра, перед которым мне нужно отдохнуть.
– Хорошо-хршо, понимаю. Мне в воскресенье так плохо было…Представляете, я чуть не умер. Упал на пол в своей комнате, – он махнул рукой, словно, я понятия не имел, где он живёт, – и лежал почти до вашего прихода.
Я молчал. Разговоры о смерти заходили всё чаще, иногда к ним присоединялись тяжёлые шаркающие шаги, которые старик чередовал с лёгким бегом по квартире. Однажды после очередного такого разговора, когда я опять не наградил его нужной реакцией, он спросил, произвела ли его чуть было не случившаяся смерть впечатление на меня. Тогда я впервые подумал, что старик хочется сдавать мне угол и в своей могиле. Кто-то из умных сказал, что старость – это остров, со всех сторон окружённый смертью. Внезапно я сам очутился на этом острове, наслушавшись разговоров, на которые Сэмика толкал страх, диарея, плохая погода. Что угодно, не совпадающее с его воспоминанием о жизни. Не могу сказать, что не жалел его, противостоящего одинокому угасанию, но я не хотел СОстрадать, не хотел быть СОпричастным этому. Можно ли считать долголетие стоящим пожеланием? Если оно идёт по той же тропе, по которой приходит безумие, то я бы ограничился только успехами в личной жизни.
В четвертом часу утра без предупреждения ворвались скрипки. Обезумевший дирижёр пробежал мимо моей двери на кухню, вдохновлённый ночной трансляцией грёбанного концерта. Я пытался закрыться от назойливого, искаженного сонным сознанием писка, но пока Сэмик не пробежал обратно в свою комнату и не закрыл дверь, мне приходилось ворочаться посреди оркестровой ямы.
* * *
В детстве я вызывал гнома, спрятавшись в бельевом шкафу, призывал русалку в тёмной ванной. Тогда ничего не получалось – я так напрягал и глаза, и уши, что они сдавались и обманывали меня шорохами и мелькающими тенями. Наверное, нужно было вырасти – гномы и русалки не хотят связываться с детьми.
Впервые эта мысль пришла ко мне в обеденный перерыв, пока я ждал, что микроволновка выплюнет обед начальника, и я смогу загрузить свой. Покупателей не было, только с утра приходил странный парень, заказал кружку с эскизом по фильму «Урод в замке». Сублимацией занялся я. Урод действительно был уродом. Прикасаться губами к его сморщенной голубоватой коже, пока пьёшь чай – удовольствие сомнительное. Сравнивая с ним свое кентервильское приведение, я дошёл до совсем уже абсурдных мыслей: что лучше – дом с приведениями или с безумными живыми?
Вечер дома ничем не отличался от утра на работе. Я оказался в плену доброго рассказчика, которой выносил на кухню грязные тарелки. Пока у меня закипала вода для спагетти, он рассказал мне о своём старом добром друге Пушкине.
Всякий раз, когда я по инерции кивал головой, стараясь попадать в такт его монологу, он поднимал брови на резиновом лице, сопровождая это вопросом:
– Кааак?! Вы этого не знали?
Да, я ведь не пил с ним. Не катался в санях по заснеженным просторам. Я не был с ним знаком! Старик, судя по рассказам, был. Когда я только снял комнату, эти лекции ещё казались интересными, потом мне надоело слушать о том, в чём человек лично не принимал участия. Сэмик будто почувствовал смену моего интереса, потому что начал рассказывать только о своих подвигах, ошибках и былой (выдуманной) славе. Наслушавшись рассказов от первого лица, я понял, что больше никому не разрешу сказать в своём присутствии больше пяти слов подряд.
Воду пришлось кипятить дважды – она уже успела остыть, пока я смог выбраться в комнату, чтобы взять пачку спагетти. После ужина я поставил грязную посуду в угол стола, стянул джинсы с футболкой и лёг в заранее разложенную постель.
Снимок вновь передо мной. Я сползаю по подушке и закрываю глаза. Моя внутренняя трансляция сплошь состоит из срочных новостей, которые так тревожно прерывают мирные ток-шоу, на которых обсуждаются планы на выходные и расписание ближайшего кинотеатра. Я убавляю звук у «Что, если я перепутал заказ?», «Хватит ли мне денег до зарплаты?» и растворяюсь в прекращении эфира.
Отключение необходимо: когда я открываю глаза, снимок дышит прохладой от задувающего в окно ветра.
Так что же лучше: дом с безумными живыми или с привидениями? Реальность превратилась в кошмар – я только что покинул палату, по углам которой пациент ищет утраченный рассудок, и теперь в декорациях жуткого дома пытаюсь удержать собственный.
Перевожу взгляд на подоконник, тропинку, небо. Блёклое пятно подёрнутого хмарью солнца расплылось над деревьями. Серая тень от них разлилась по жухлой траве и становилась всё темнее и чётче, как если бы небо разъяснивало. И вдруг зашевелилась.
То, что поначалу я принял за тень, (смене освещения и времени суток я перестал удивляться) постепенно росло, пока не распалось на несколько неровных пятен. На моих глазах рождалась армия: первые ряды уже двигались вдоль тропинки, как по воде за ними подплывали новые. Кино, которое показывала фотография, становилось страшнее: сюжет повернул к осаде крепости. Я не мог оторвать взгляд от фото, сердце стучало шаманским бубном, подчиняясь дьявольской силе, которая оживила чернила и вела их через бумагу в мою, пропахшую прелой листвой, комнату.
* * *
Судя по тому, как прошла ночь, мне бы следовало взять отгул. До самого утра я не мог понять, где нахожусь: меня окружал дом, я бегал от окна к окну и пытался разглядеть кого-то. За полчаса до будильника я выпутался из мутного кошмара.
В квартире было тихо. Я вылез из-под тёплого одеяла и окружённый выстуженными стенами отправился в душ. Вода не помогла. Казалось, что тело всё ещё покрыто ночным липким потом.
Пока варился кофе, я рассматривал своё отражение в кухонном окне. Белые полоски халата терялись в пыли и разводах на стекле. Отражённый я превращался в сплошное серое пятно, парящее над тёмным дождливым утром. Как просто стать тем, чего боишься. Вчерашний вечер подвёл меня к той же границе, которую давно караулил безумный Сэмик. Я был уверен, что пришедшие кружат надо мной, время от времени закрывая своими тёмными телами желтоватый свет настольной лампы. А, может, просто мерцала лампочка. Мне хотелось выбежать из комнаты, стучать в хозяйскую дверь, увидеть его сморщенное лицо и слушать-слушать бесконечные рассказы. Вместо этого я продолжал лежать в постели, пока в дело не вмешался сон. Хотя он был ничуть не лучше того, откуда меня забрал.
