До
Сядьте поудобнее. Расслабьтесь
Сегодня он снова решил организовать для себя изучение Нарнии, и пока я пил кофе, упиваясь запахом копчёного мяса на бутербродах, шорох не смолкал. Несколько раз с грохотом скатился таз, за его гулким стуком последовало кряхтение. Я настолько привык к этим звукам, что научился отключать их дорожку из внимания. Единственное, к чему я не мог привыкнуть, это беседы Самуила с самим собой. Здесь раскрывалось такое богатство его тембров, что я мог поклясться – в квартире есть кто-то ещё.
Открылся шкаф, и дебильному «Ля-ляя-ля-ляа-ля-ляяя» зааккомпанировал шорох. Теперь путь из комнаты перекрыт, жирные от мяса руки пришлось вытереть о смятый принтерный листок. Старик не спешил уходить, судя по звуку, он вытащил чемодан и перекладывал в него все внутренности шкафа. Раскаты его «у меня такой сильный, поставленный» голоса перешли в бормотание. Если сейчас появится тот выточенный женский голос, которым его сумасшествие говорит с моим, я выйду из комнаты и поинтересуюсь, какого чёрта происходит! Что творится в этот момент с его сморщенной мордой, ведь такой идеальный женский тембр требовал определённых усилий. Может старик вытаскивал из памяти свою беглянку-жену и заново слушал её упрёки. Или оживлял подружку, обитающую только в его голове, потому что всех живых подружек он уже распугал криками в бесконечных ночных разговорах: «Да ты хоть представляешь, с кем ты говоришь?! Я артист!». Телефон напротив моей двери.
Так вот сейчас этот артист готовился к очередному моноспектаклю: сквозь равномерное старческое бормотание послышались звонкие всполохи ответов «собеседницы».
Я опять не мог разобрать слова. Несмотря на то, что старик стоял совсем рядом, весь «диалог» сливался в неразборчивый поток сменяющих друг друга тембров. Иногда женский голос звучал дольше, судя по интонации, «она» успокаивала. Я подошёл к двери и прислушался, суть разговора начинала проясняться:
«Сэмик, под окнами никто не ходит! Спи! Спи! Сэмик, под окнами никто не ходит!» – женский голос звучал громко и неожиданно отчётливо.
Уходя с неестественной высоты, с надрывом, возвращался голос старика:
«Так я же их чувствую, они приближаются!»
«А я чувствую, что не могу так больше!»
На пару секунд всё смолкло, а потом одновременно хлопнула дверца шкафа и старик закричал:
«Пошла прочь, сссука!»
Тяжелыми шагами зашаркал в свою комнату. Я забылся и стал ждать, что эта женщина последует за ним. Но в коридоре повисла тишина – единственная обитательница нашей нехорошей квартиры, которая не разделяла становившимся общим безумия.
Солнце будто дожидалось, пока Самуил закроет дверь, и тут же вырвалось у туч, брезгливо скользнув по выцветшим, замусоленным обоям. Это напомнило мне, что за пределами этого свинарника тоже есть мир, и лучше провести выходной вне дома.
Через двадцать минут я был готов к побегу, оставалось только уйти незамеченным. Нередко старик ловил меня прямо на пороге и мне приходилось париться в верхней одежде, слушая его политические лекции.
Короткая перебежка до ванной, потом на кухню, чтобы убрать посуду и обратно. Уже в пальто я замер перед дверью комнаты, прислушиваясь. Если повезёт, старик не выйдет, когда я начну обуваться. Всё это доходило до абсурда, но всякий раз мне казалось, будто я избегаю медведя в лесу, который при каждой встрече отхватывает от меня по здоровенному куску и сытый возвращается в берлогу.
Я вышел в коридор, закрыл дверь, придерживая её рукой, чтобы избежать малейшего звука. Ключей от своей каморки у меня не было – их потерял прежний жилец, и теперь они остались только в бесполезных упоминаниях Сэмика, что он непременно их сделает. Когда-нибудь. Итак, деньги, зонт, телефон. Осталось только обуться и валить отсюда в мир нормальных людей с не поставленными голосами и полным отсутствием актёрских способностей. Пока я шнуровался, кто-то вышел из лифта. Раздались равномерные гулкие шаги – сначала будто прошли к квартире напротив, потом подошли к нашей двери и снова отошли. Из-за двойных дверей я не мог посмотреть в глазок и увидеть там соседа, промоутера или уборщицу. Но тем лучше – меня не слышно. Шаги не смолкали. Первый раз я порадовался наличию второй двери, возня с которой обычно задерживала и ставила под угрозу мой всегда поспешный побег. Кем бы ни был пришедший, блуждание по небольшому пяточку между квартирами, не говорило о нём, как о нормальном человеке. Я видел немало городских сумасшедших, шепчущих проклятия и выкрикивающих молитвы, и не хотел портить выходной встречей с одним из них. Лучше подождать. Ощущение сдавленного выдоха дополнилось пересохшим горлом, только сердце послушно подстроилось под темп шагов, пытаясь понять, стоит ли их опасаться. Когда в дверь забарабанили, оно громко и болезненно забарабанило в ответ. В этот же момент в комнате Сэмика что-то загремело. Я замер посреди коридора, будто приклеенный к полу. Хозяин квартиры не спешил вытаскивать свою отрепетированную беспомощность, молчали соседи. Мир словно вымер, с тех пор как в нём поселился стук. Как в самом честном бою нас оставили один на один.
Я и не заметил, как тревогу сменила злость. Говнюк за дверью, очевидно, имел в боку заводной ключ, который хорошенько провернули, прежде чем он оказался на нашем этаже.
– Да, кто ты, мать твою, такой?! – резкий тройной поворот ключа (старайтесь, быть с замком аккуратнее!) и теперь я точно себя выдал. Почти повернул ключ в замке внешней двери…и остановился. На какую-то долю секунды мне показалось, что я нахожусь в том самом доме, которым так мечтаю владеть и что этому дому, да и мне самому угрожает опасность. За дверью несомненно кто-то был, но через мутное стекло глазка просматривалась только обшарпанная лестничная клетка и соседская дверь. За моей спиной мигала тусклая лампочка, где-то в тёмном углу зажался Тин и напряженно лупил хвостом из стороны в сторону. Я старался не дышать, но всё равно чувствовал запах сырой прелой листвы, заполнивший прихожую. Сердце стучало сразу в груди, голове, животе и ногах. Я отошел от двери, опёрся на тумбочку – с неё тут же что-то упало, и я вздрогнул от этого пластмассового обыденного звука. В комнате старика скрипнули половицы. Стук тут же смолк. На лестнице раздались тяжёлые медленные шаги.
Руки ещё дрожали, когда я поднимал кота и переносил его в комнату, дрожали, когда открывал дверь, и держась за ручку, осторожно выглядывал на площадку. Да что уж там, они дрожали весь оставшийся день. Успокоились только под вечер, когда левая обхватила бокал, а правая уверенно наклонила бутылку портвейна.
