Флоринда Доннер
Сон ведьмы
6
Когда я проснулась снова, я быстро оделась и выбежала в тёмный коридор. Вспомнив о скрипучих петлях, я аккуратно открыла дверь в комнату Мерседес Перальты и на цыпочках подошла к гамаку.
– Ты не спишь? – прошептала я, отводя марлю противомоскитной сетки, – ты всё ещё хочешь идти на прогулку?
Её глаза медленно открылись, но она ещё не проснулась и продолжала безмятежно всматриваться вперёд.
– Я пойду, – наконец сказала она хрипло, полностью отбросив сетку.
Прочистив горло и сплюнув в ведро на полу, она как бы наперекор себе прошептала: – я рада, что ты вспомнила о нашей прогулке.
Закрыв глаза и сложив руки, она помолилась деве и святым на небесах, индивидуально поблагодарив каждого из них за руководство в помощи тем людям, которых она лечила, а затем попросила у них прощения.
– Почему ты просишь прощения? – спросила я сразу же, как только она закончила свою длинную молитву.
– Взгляни на линии моих ладоней, – сказала она, положив свои руки мне на колени.
Указательным пальцем я очертила ясно выраженные «у» и «м», которые, казалось, были отштампованы на её руках: «у» – на левой ладони, «м» – на правой.
– «У» означает вида, жизнь. «М» означает муэртэ, смерть, – объяснила она, произнося слова с преднамеренной выразительностью, – я была рождена с силой лечить и причинять вред.
Она подняла руки с колен и помахала в воздухе, будто собираясь стереть слова, которые произнесла. Она оглядела комнату, затем осторожно опустила свои худые ноги и сунула их в сапожки с дырами для пальцев. Её глаза мерцали забавой, когда она расправляла чёрную блузу, и юбку, в которой спала.
Держась за мою руку, она вывела меня из комнаты.
– Разреши мне показать тебе кое-что, прежде чем мы отправимся на прогулку, – сказала она, направляясь в рабочую комнату. Она повернулась к массивному алтарю, который был целиком сделан из расплавленного воска. Всё началось с одной свечи, объяснила она, её пра-пра-бабушки, которая тоже была знахаркой.
Она нежно провела рукой по блестящей, почти прозрачной поверхности.
– Найди чёрный воск среди этих разноцветных полос, – подгоняла она меня, – это знаки того, что ведьмы жгли чёрные свечи, используя для вреда свою силу.
Бесчисленные полоски чёрного воска сбегали в цветастую кайму.
– Те, что поближе к верхней части – мои, – сказала она. Её глаза блеснули странной свирепостью, когда она добавила: – истинная целительница является ещё и ведьмой.
Проблеск улыбки мелькнул на её губах, затем она продолжала рассказывать о том, что имя её хорошо известно не только по всей области, но и людям, приходящим из Каркаса, Маракаибы, Мериды и Кумана. О ней ходят слухи за границей: в Тринидаде, Кубе, Колумбии, Бразилии и Гаити. У неё собраны фотографии, свидетельствующие, что среди этих людей были главы государств, послы и даже епископы.
Она загадочно взглянула на меня, а затем пожала плечами.
– Моя удача и моя сила были одно время бесподобными, – сказала она, – я растранжирила и то и другое, и сейчас могу только лечить, – её усмешка усилилась, а глаза загадочно заблестели, – как продвигается твой труд? – спросила она с невинным любопытством ребёнка. Но прежде, чем я отважилась на внезапную перемену темы, она продолжила: – сколько бы целителей и пациентов ты ни опросила, ты никогда не будешь изучать этот путь.
Настоящая целительница должна быть сначала медиумом и спиритом, а затем ведьмой.
Её ослепительная улыбка расцвела на её лице.
– Не расстраивайся слишком, если в один из этих дней я сожгу твои исписанные блокноты, – сказала она небрежно, – со всей этой чепухой ты тратишь зря время.
Я забеспокоилась. Мне не очень понравилась перспектива увидеть свой труд горящим в пламени.
– Ты знаешь, что действительно достойно интереса? – спросила она и тут же ответила на свой вопрос, – результаты, которые идут дальше поверхностных аспектов лечения. Вещи, которые нельзя объяснить, но можно испытать. Здесь достаточно людей, изучавших знахарство. Они думали, что, наблюдая и записывая, можно понять то, чем занимаются медиумы, ведьмы и целители. Поскольку их невозможно разубедить, чаще бывает легче оставить их в покое – пусть делают, что хотят.
Но этого нельзя допустить в твоём случае, – продолжала она, – я не могу позволить тебе впустую тратить время. Вместо того, чтобы изучать знахарство, ты должна практиковать вызовы духа моего предка по ночам в патио этого дома. Не делай записей об этом, духи ценят время, затраченное на другое. Ты же видела. Заключать сделку с духами – значит закапывать себя под землю.
Воспоминания о женщине, которую я видела в патио, ужасно взволновали меня. Мне захотелось бросить все мои поиски, забыть о планах Флоринды и бежать отсюда, сломя голову.
Внезапно донья Мерседес рассмеялась; этот ясный взрыв смеха рассеял мои страхи.
– Музия, видела бы ты своё лицо, – сказала она, – ты была почти в обмороке. Среди прочего, ты ещё и трусишка.
Несмотря на её насмешливый тон, в её улыбке чувствовалась симпатия и ласка.
– Я не могу принуждать тебя. Поэтому я дам тебе что-то такое, что понравится тебе – нечто более ценное, чем твои исследовательские планы.
Присмотрись к жизни некоторых людей, на которых я укажу тебе. Я сделаю так, что они будут рассказывать тебе. Рассказы о судьбе. Рассказы об удаче. Рассказы о любви, – она придвинула своё лицо поближе ко мне и мягким шёпотом добавила: – рассказы о силе и рассказы о слабости. Это будет дар тебе, данный, чтобы умилостивить тебя, – она взяла мою руку и вывела меня из комнаты, – идём на нашу прогулку.
Наши шаги гулко отозвались эхом на тихой, пустынной улице с высокими бетонными тротуарами. Проходя мимо сонных домов, Мерседес Перальта заметила, что во времена, когда она была юной знахаркой, её дом – самый большой на улице – уединённо стоял на окраине.
– Но сейчас, – сказала она, очертив широким жестом руки полукруг, – кажется, я живу в центре города.
Мы свернули на центральную улицу и дошли до рыночной площади, там присели на скамью лицом к статуе боливара на коне. По одну сторону площади высилось здание муниципалитета, на другой стороне стояла церковь с колокольней. Большую часть старых домов снесли, заменив их современными строениями. Однако там, где старые здания ещё уцелели, с их коваными чугунными решётками, с красной черепицей на крышах, серых от времени, с широкими карнизами, которые позволяли дождевой воде свободно стекать подальше от ярко окрашенных стен, – они придавали центру города своеобразный колониальный шарм.
– Этот город здорово изменился с тех пор, как на башне ратуши починили часы, – задумчиво сказала она.
Она объяснила, что давным-давно, как бы в отместку за приход прогресса, башенные часы вдруг остановились на двенадцатичасовой отметке.
Местный фармацевт, увидев это, починил их и, словно по мановению волшебной палочки, улицы уставили фонарными столбами, а на площади устроили фонтаны, чтобы газоны оставались зелёными круглый год. Раньше каждый знал, что было событие, повсеместно изменившее индустриальные центры.
Она на секунду остановилась, переводя дыхание, затем указала на застроенные лачугами холмы, окружавшие город.
– Вот так хижины переселенцев создавали город, – добавила она.
Мы встали и пошли в конец центральной улицы, туда, где начинались холмы. Лачуги, сделанные из гофрированных металлических листов, упаковочных ящиков и листьев картона, едва держались на крутых склонах.
Владельцы хибарок, выходящих поближе к городским улицам, нахально крали электричество от фонарных столбов. Изолированные провода были примитивно замаскированы цветными лентами. Мы свернули с улицы в переулок и наконец пошли узкой тропинкой, извилисто ведущей к одинокому холму, на который переселенцы ещё не претендовали.
В воздухе, всё ещё сыром от ночной росы, пахло диким розмарином. Мы взобрались почти на вершину холма, к одиноко растущему дереву, и там уселись на сырую землю, покрытую мелкими молодыми маргаритками.
– Ты слышишь море? – спросила Мерседес Перальта.
Лёгкий ветерок резвился в кудлатой кроне дерева, разбрасывая россыпь мелких золотых цветов. Они, словно бабочки, кружась, опускались на её волосы и плечи. Её лицо было залито безмятежным спокойствием. Она слегка раскрыла рот, обнажив несколько зубов, жёлтых от табака и возраста.
– Ты слышишь море? – повторила она, скосив на меня сонные, слегка затуманенные глаза.
Я сказала ей, что море слишком далеко, за горами.
– Я знаю, что море далеко, – тихо сказала она, – но в этот ранний час, когда город ещё спит, я всегда слышу шум волн, гонимых ветром, – закрыв свои глаза, она прислонилась к стволу дерева.
Утреннюю тишину развеял рёв грузовика, мчащегося вниз по узкой улочке. Я не поняла, был ли это португальский пекарь, доставлявший свои свежевыпеченные булочки, или полиция, подбиравшая последних пьяниц.
– Посмотри, кто это, – подбодрила она меня.
Я спустилась на несколько шагов вниз по тропинке и увидела старика, выходящего из зелёного грузовика, который остановился у подножия холма.
Его пиджак свободно болтался на сутулых плечах, а голову скрывала соломенная шляпа. Почувствовав, что на него смотрят, он поднял глаза и помахал своей тросточкой, приветствуя меня. Я помахала ему в ответ.
– Это старик, которого ты лечила прошлой ночью, – сказала я ей.
– Вот же везёт! – прошептала она, – позови его. Скажи ему, чтобы он шёл сюда. Скажи ему, что я хочу его видеть. Мой дар тебе начинается.
Я сбежала вниз, туда, где остановился его грузовик, и попросила старика подняться вместе со мной на холм. Он без слов последовал за мной.
– Сегодня собак не было, – сказал он Мерседес Перальте вместо приветствия и сел рядом с ней.
– Я открою тебе тайну, Музия, – сказала она, жестом пригласив меня сесть напротив, – я – медиум, ведьма и целитель. Из этой троицы мне по нраву второе, так как ведьма имеет особый способ понимания таинств судьбы.
Почему так случается, что некоторые люди становятся богатыми, удачливыми и счастливыми, когда другие находят только трудности и боль? Что бы ни означали эти вещи – это не то, что ты называешь судьбой; она – нечто большее, более таинственное, чем это. И только ведьмы знают о ней.
Её черты лица на секунду напряглись с выражением, которое я не уловила, так как она повернулась к Октавио Канту.
– Некоторые люди говорят, что мы рождаемся с нашей судьбой. Другие утверждают, что мы создаём нашу судьбу своими поступками. Ведьмы говорят, что ни то, ни другое не верно, и что нечто большее настигает нас, подобно бульдожьей хватке. Тайна будет здесь, если мы захотим быть схваченными. Но её здесь не будет, если мы этого не захотим.
Её взгляд ласкал восточное небо, где над далёкими горами поднималось солнце. Минуту спустя она вновь повернулась к старику. Её глаза, казалось, поглотили сияние солнца и блестели, горя огнём.
– Октавио Канту будет приходить к нам лечиться, – сказала она, – может быть мало-помалу он расскажет тебе свой рассказ. Рассказ о том, как случай связывает жизни, о том, что только ведьмы знают, как закрепить их в один узел.
Октавио Канту кивнул в знак согласия. Робкая улыбка расползлась по его губам. Редкая бородка на его подбородке была такой же седой, как и волосы, торчащие из-под соломенной шляпы.
Октавио Канту приходил в дом доньи Мерседес восемь раз. По-видимому, она периодически лечила его с того времени, когда он был ещё молодым.
Вдобавок к своей старости и дряхлости, он был к тому же алкоголиком.
Однако, донья Мерседес подчёркивала, что все его болезни были душевными.
Он нуждался в заклинаниях, а не в медицине.
Сперва он неохотно беседовал со мной, но затем, возможно, почувствовав себя более уверенно, начал раскрываться. Мы часами обсуждали его жизнь. В начале каждой беседы он, казалось, был подавлен отчаянием, одиночеством и подозрительностью. Он допытывался, зачем я интересуюсь его жизнью. Но надо отметить, что он всегда сдерживал себя и, восстановив свой апломб, остаток беседы – час или целый день – рассказывал о себе искренне и раскованно, словно о совершенно другом человеке.
* * *
Октавио откинул в сторону кусок картона и пробрался через небольшое двероподобное отверстие внутрь лачуги. Здесь света почти не было, а едкий дым огня в каменном очаге вышибал из глаз слёзы. Октавио сильно зажмурился и побрёл в темноте на ощупь. Споткнувшись о какие-то жестянки, он сильно ударился головой о деревянный ящик.
– Будь проклято это вонючее место, – выругался он на одном дыхании.
Октавио присел на миг на утрамбованный земляной пол и потёр ногу. В дальнем углу этой жалкой хибары он увидел старика, спавшего на потрёпанном заднем сидении, снятом с автомашины. Медленно, обходя ящики, верёвки, тряпьё и коробки, разбросанные на земле, он побрёл туда, где лежал старик.
Октавио чиркнул спичкой. При тусклом свете спящий мужчина выглядел мёртвым. При вдохе и выдохе его грудь двигалась так слабо, что казалось, будто он вообще не дышит. Выпирающие скулы буквально торчали на его чёрном истощённом лице. Его рваные грязные брюки были подвёрнуты до икр, а рубашка цвета хаки, с длинными рукавами, плотно облегала его морщинистую шею.
– Виктор Джулио! – воскликнул Октавио, энергично встряхивая старика.
– Проснись!
Сморщенные веки Виктора Джулио с трепетом открылись на миг, оголив бесцветные белки его глаз.
– Проснись! – заорал Октавио в полном отчаянии. Он схватил узкополую соломенную шляпу, лежавшую на земле, и с силой надел её на растрёпанные седые волосы старика.
– Что ты за дьявол? – заворчал Виктор Джулио, – чего тебе надо?
– Это я, Октавио Канту. Я назначен мэром твоим помощником, – объяснил он с важным видом.
– Помощником? – старик, шатаясь, поднялся на ноги, – мне не нужен помощник, – он напялил свои потрёпанные, не зашнурованные ботинки и начал бродить кругами по тёмной комнате, пока, наконец, не нашёл бензиновый фонарь. Он зажёг его, затем потёр глаза и часто заморгал, внимательно рассматривая молодого человека.
Октавио Канту был среднего роста, с сильными бицепсами, выпиравшими сквозь расстёгнутый выцветший синий жакет. Его брюки, которые казались слишком велики ему, мешковато обвисали на его новые лакированные туфли.
Виктор Джулио тихо засмеялся, спросив, не думает ли Октавио обворовать его.
– Так ты, значит, новый человек, – сказал он скрипучим голосом, пытаясь определить цвет глаз Октавио, затемнённых красной бейсбольной кепочкой. Это были летающие глаза цвета влажной земли. Виктор Джулио определённо заподозрил в чём-то молодого человека.
– Я никогда не видел тебя здесь прежде, – сказал он, – откуда ты взялся.
– Из Парагваны, – резко ответил Октавио, – здесь я временно. Я встречал тебя несколько раз на площади.
– Из Парагваны, – сонно повторил старик, – я видел песчаные дюны Парагваны, – он встряхнул головой и резким голосом осведомился: – что ты намерен делать в этом богом забытом месте? Разве ты не знаешь, что у этой дыры нет будущего? Ты просто прикинь, куда переселяется молодёжь.
– Всё меняется, – заявил Октавио, усердно уклоняясь от разговора о себе, – этот городок вырастет. Иностранцы скупят здесь кофейные плантации и поля сахарного тростника. Они построят здесь заводы и фабрики. Народ валом повалит в этот город. Люди придут сюда, чтобы разбогатеть.
Виктор Джулио скорчился от смеха, – заводы не для таких, как мы. Если ты застрянешь здесь слишком надолго, то кончишь подобно мне, – он положил руку на плечо Октавио, – я знаю, почему ты забрался так далеко от Парагваны. Ты бежишь от чего-то? – спросил он, пристально разглядывая беспокойные глаза молодого человека.
– А что, если так? – неловко уклонился Октавио. Он знал, что не скажет ему ничего. Никто не знал о нём в этом городе. Но что-то в глазах старика тревожило его, – дома у меня было несколько неприятностей, – пробормотал он уклончиво.
Виктор Джулио прошёл шаркающей походкой к отверстию в хижине, снял джутовый мешок, висевший на ржавом гвозде, и вытянул оттуда бутылку дешёвого рома. Его руки, переплетённые вздутыми венами, непроизвольно тряслись, когда он отвинчивал крышку бутылки. Не обращая внимания на то, что янтарная жидкость струится вниз по его тощей бороде, он несколько раз глотнул.
– Нам надо многое сделать, – сказал Октавио, – лучше собирайся и пойдём.
Я был молод, как и ты, когда другой мэр назначил меня помощником к одному старику, – вспомнил Виктор Джулио, – ах, как я был силён и усерден в труде. Но взгляни на меня сейчас. Даже ром уже не может согреть моё горло, – опустившись на землю, Виктор Джулио искал свою походную трость, – эта палка принадлежала тому старику. Он дал мне её перед своей смертью, – он протянул Октавио тёмную, прекрасно отполированную трость, – она сделана из твёрдого дерева, растущего в джунглях амазонки. Её даже нельзя сломать.
Октавио мельком взглянул на трость, а затем спросил с нетерпением: – что толку в этой болтовне? Или нам больше нечем заняться?
Старик усмехнулся, – мясо замочено уже вчера. Сейчас оно должно быть готово. Оно на улице, позади лачуги, в стальном баке.
– Покажи мне, что надо делать с мясом? – попросил Октавио.
Виктор Джулио засмеялся. У него не было передних зубов, а оставшиеся жёлтые коренные зубы выглядели, словно два столбика в дыре его рта, – здесь и в самом деле нечего показывать, – сказал он сквозь взвизгивающий хохот, – я просто захожу к фармацевту, когда надо приготовить мясо. Он поливает мясо чем-то похожим на маринад. Фактически, – объяснял он, – ничего сложного в этом нет, – его рот расплылся в широкой ухмылке, – я всегда беру мясо из скотобойни, которая нравится мэру, – он сделал долгий глоток из бутылки, – ром помогает мне войти в норму, – он почесал свой подбородок, – собаки настигнут меня в один из этих дней, – прошептал он со вздохом и вручил полупустую бутылку Октавио, – ты лучше хлебни немного.
– Нет, спасибо, – вежливо отозвался Октавио, – я не могу пить на пустой желудок.
Виктор Джулио раскрыл свой рот, готовясь сказать что-то. Но вместо этого он поднял дорожную трость и джутовый мешок, пригласив Октавио следовать за ним. Увлечённый чем-то, он на миг остановился и взглянул на небо. Оно было ни тёмным, ни светлым, но каким-то необычно и угнетающе серым, что бывает иногда перед рассветом. Вдали он услышал лай собаки, – мясо здесь, – сказал он, указывая подбородком на стальной бак, стоящий на деревянном обрубке. Он передал Октавио свёрнутую верёвку, – если ты подвяжешь на спину этот бак, тебе будет легче нести его.
Октавио со знанием дела обвязал верёвку вокруг стального бака, поднял его на спину и, скрестив верёвки на своей груди, прочно завязал не ниже пупка, – это всё, что нужно? – спросил он, уклоняясь от взгляда старика.
– У меня в мешке есть ещё несколько запасных верёвок и канистра с керосином, – объяснил Виктор Джулио, снова отхлебнув глоток рома и небрежно засунув бутылку в карман. След в след они зашагали сухим оврагом, который рассекал заросли тростника. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь трелями сверчков и ласковым ветерком, снующим между кинжальных отростков тростника. Виктор Джулио беспокойно вздохнул. У него болела грудь. Он чувствовал себя усталым. Ему хотелось лечь на твёрдую землю здесь, лежать… Его взгляд часто возвращался к лачуге, которая становилась всё меньше и меньше.
Предчувствие охватило его. Конец был близок. Он уже давно знал, что слишком стар и слаб для той работы, которую должен выполнять. Это был только вопрос времени, поэтому они прислали нового человека.
– Виктор Джулио, идём, – нетерпеливо закричал Октавио, – уже поздно.
* * *
Город тихо спал. Лишь несколько старых женщин толпилось у церкви.
Покрыв свои головы чёрными платками, они прошли мимо двух мужчин, не отвечавших на их приветствия. На узких бетонных тротуарах, пытаясь найти защиту у безмолвных домов, перед закрытыми дверьми, свернувшись, лежали костлявые и ужасные на вид собаки.
По команде Виктора Джулио Октавио опускал стальной бак на землю и открывал тугую крышку. Пользуясь длинными деревянными щипцами, которые он вытащил из своего мешка, старик выбирал из бака большой кусок мяса и кидал его собаке. Таким образом он и Октавио медленно пересекли весь город, подкармливая каждую бездомную собаку, мимо которой они проходили. С жадностью, виляя хвостами, животные пожирали смертельную еду.
– Сожрут тебя в аду эти собаки, – закричала толстая старуха, закрывая за собой большую деревянную дверь старой католической церкви по другую сторону площади.
– Совсем спятила, – заорал в ответ Виктор Джулио, вытирая свой нос рукавом рубашки, – я думаю, из тебя мы в будущем приготовим хороший корм для собачек.
– Я насчитал семнадцать, – пожаловался Октавио, распрямляя заболевшую спину, – судьба дохлых псов оттягивает мои плечи.
– Что ж, взвалим на них ещё одну, – сказал Виктор Джулио. Зловещая улыбка скривила его лицо, – здесь есть ещё одна собака, которой не суждено найти смерть на улице.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Октавио и развернул вокруг головы свою красную бейсбольную кепку, озадаченно вглядываясь в его лицо.
Глаза Виктора Джулио сузились, его зрачки блестели злыми огоньками.
Его худое старое тело дрожало от ожидания, – я сильно нервничаю. Сейчас я убью чёрного Германа, пастушью собаку лавочника Лебанесы.
– Ты не сделаешь этого, – запротестовал Октавио, – это не бродячая собака. Она не больна. Её хорошо кормят. Мэр говорил только о бездомных и больных собаках.
Виктор Джулио громко выругался и зло посмотрел на своего помощника.
Он не сомневался, что это был его последний шанс воспользоваться ядом.
Если не Октавио, так кто-то другой будет ведать уничтожением собак к концу текущего сезона. Он понимал, почему молодой человек не хочет причинять кому-то неприятности, но это же не его забота. Он жаждал смерти собаки Лебанесы с тех пор, как она покусала его. Это был последний шанс.
– Этого пса обучили для травли, – сказал Виктор Джулио, – каждый раз, вырвавшись, он кусает кого-то. Он искусал меня несколько месяцев тому назад, – старик оголил свою израненную ногу, – посмотри на шрам! – сердито ворчал он, растирая лиловое узловатое место на своей икре, – лебанеса даже не побеспокоился отвести меня к доктору. Не знаю, кто из них бешеный, собака или её хозяин.
– Всё равно ты не убьёшь собаку, – настаивал Октавио, – этот пёс не уличный. У него есть владелец, – он умоляюще посмотрел на старика, – ты только напросишься на неприятность.
– Кого это волнует? – воинственно огрызнулся Виктор Джулио, – я ненавижу это животное, и у меня не будет другой возможности убить его, – он бросил свой мешок на плечо, – пошли, идём же.
Октавио неохотно последовал за стариком. По узкому переулку они вышли на окраину города и остановились перед большим зелёным домом.
– Собака должна быть за домом, – сказал Виктор Джулио, – посмотрим.
Они пошли вдоль кирпичной стены, окружавшей задний двор. Но собаки здесь не было.
– Давай оставим это, – зашептал Октавио, – я уверен, что собака спит внутри дома.
– Она должна выйти, – сказал Виктор Джулио и заколотил тростью по стене.
Громкий лай расколол утреннюю тишину. Старик возбуждённо подпрыгнул, размахивая тростью в воздухе, – дай мне остатки мяса, – потребовал он.
Октавио снял верёвку со своей груди и неохотно опустил стальной бак на землю. Старик вытащил деревянными щипцами последние куски мяса и бросил их через забор.
– Ты только послушай, как эта скотина глотает отраву, – весело болтал Виктор Джулио, – эта злобная тварь так же голодна, как и остальные.
– Пойдём быстрее отсюда, – зашептал Октавио, закидывая бак на спину.
– Не спеши, – рассмеялся старик. Чувство восторга охватило его, когда он нашёл, на что встать.
– Идём, – настаивал Октавио, – нас могут заметить.
– Не смогут, – спокойно заверил Виктор Джулио, поднимаясь на шаткий деревянный ящик, приставленный к стене. Встав на цыпочки, он рассматривал беснующуюся собаку. Яростно лая и не жалея своего горла, животное разбрызгивало пену и кровь, пытаясь вырваться на свободу. Вот уже ноги перестали сгибаться. Пёс свалился набок. Сильные судороги скрутили его тело.
Виктор Джулио задрожал, – как он тяжело умирал, – шептал он, спрыгнув с ящика. Он не чувствовал никакого удовольствия от того, что отравил собаку Лебанесы. Все эти годы, уничтожая собак, он всегда избегал смотреть на то, как они умирают. Он никогда не получал удовольствия, убивая бродячих дворняжек города. Это была только его работа, единственно доступная для него.
Смутный страх закрался в сердце Виктора Джулио. Он посмотрел на пустынную дорогу внизу. Затем, подогнув большой палец на левой руке, он положил между ним и запястьем свою трость. Держа руку вытянутой, он начал вращать трость взад и вперёд так быстро, что казалось, будто трость подвесили в воздухе.
– Что это за фокус? – спросил Октавио, увлечённо наблюдая за ним.
– Это не фокус. Это искусство. Это единственное, что я делаю хорошо, – печально пояснил Виктор Джулио, – по утрам и после обеда я развлекаю маленьких детей на площади. Некоторые дети даже дружат со мной, – он передал трость Октавио, – попробуй. Посмотрим, сможешь ли повторить это.
Виктор Джулио взахлёб хохотал над неуклюжими попытками Октавио удержать трость так, как полагалось, – это требует долгих лет практики, – сказал старик, – надо развивать свой большой палец, оттягивая его назад, пока он не коснётся запястья. И ты должен двигать рукой очень быстро, чтобы трость не имела времени упасть на землю.
Октавио вернул ему трость, – давай лучше поймаем этих собак! – воскликнул он, удивлённый внезапным появлением утреннего зарева и красочных пятен, возникших на восточном небе.
– Виктор Джулио, подожди меня, – закричал позади них ребёнок.
Босая, с чёрными спутанными волосами, завязанными на затылке, шестилетняя девочка быстро догоняла мужчин, – посмотри, какую игрушку подарила мне тётя, – сказала она, позволив старику посмотреть на щенка, отцом которого был только что отравленный Герман, – я назвала её бабочкой.
Она очень похожа на бабочку, правда?
Виктор Джулио сел на бордюр. Маленькая девочка устроилась рядом с ним и положила ему на колени прелестного пухлого щенка. В смятении он пробежал пальцами вдоль чёрной и бледно-жёлтой шкурки.
– Покажи бабочке, как ты заставляешь танцевать свою палку, – попросила девочка.
Виктор Джулио опустил собаку и вытащил из кармана бутылку рома. Не переводя дыхания, он полностью осушил её и бросил обратно в мешок. Старик с тоской оглядел радостное лицо ребёнка. Скоро она вырастет, подумал он.
Она не долго будет сидеть с ним под деревьями на площади и помогать ему наполнять мусорные баки тряпьём и хламом, веря в то, что ночью всё это превратится в золото. Он задумался, будет ли она тоже кричать на него и издеваться над ним, как это делает большинство повзрослевших детей. Он сильно зажмурился, – пусть смотрит, если только палочка захочет танцевать, – прошептал он и встал, растирая свои скрипучие колени.
Словно околдованные, Октавио и ребёнок уставились на трость.
Казалось, она танцевала сама по себе, оживляемая не только быстрым и изящным движением рук Виктора Джулио, но также и ритмичным топотом его ног, его хриплым и всё же мелодичным голосом, которым он пел детские стишки.
Октавио опустил бак и сел на него, восхищаясь мастерством старика.
Виктор Джулио остановился на полуслове. Его трость упала на землю. С удивлением и ужасом он смотрел на щенка, лакавшего сок отравленного мяса, который тихо сочился из бака.
Девочка подняла трость и подала её Виктору Джулио, – я никогда не видела, чтобы ты ронял её, – заметила она с беспокойством, – палочка устала?
Виктор Джулио положил дрожащую руку на её головку и нежно погладил её чёлку, – я возьму бабочку на прогулку, – сказал он, – а ты возвращайся в кроватку, пока твоя мама не нашла тебя здесь. Встретимся попозже на площади. Мы снова будем вместе собирать будущие слитки золота, – он поднял пухлого щенка на руки и сделал знак Октавио следовать за ним по улице.
Бродячие собаки уже не лежали перед закрытыми дверьми, но раскинув свои негнущиеся лапы, они валялись посреди пыльных переулков и их остекленевшие глаза пристально и тупо смотрели в пространство. По одной Октавио связывал их верёвкой, которую Виктор Джулио вытащил из своего мешка.
Бабочка, всё её тело конвульсивно тряслось, извергала струйку крови на брюки старика. Он с отчаянием встряхнул её головку, – что я скажу малышке? – прошептал он, связывая отравленного щенка с другими животными.
Они сделали два обхода, а затем утащили мёртвых собак за окраину города, за дом Лебанесы, за пустые поля, вниз по сухому ущелью. Виктор Джулио прикрыл их грудой сухих веток, полил кучу керосином и поджёг.
Собаки горели медленно, наполняя воздух запахом палёного мяса и шерсти.
Едва переводя дух, с лёгкими, забитыми копотью и дымом, двое мужчин выбрались из ущелья. Не в силах дальше продолжать путь, они рухнули под тень цветущей красным цветом акации.
Старик растянулся на твёрдой земле, ещё прохладной после ночи. Его руки тряслись. Он закрыл глаза и попробовал успокоить своё дыхание в надежде, что это развеет боль, стеснившую его грудь. Он мечтал о сне; о сне, в котором теряешь себя.
– Пожалуй, я уйду, – сказал Октавио спустя некоторое время, – буду делать какую-нибудь другую работу.
– Останься со мной, – попросил старик, – мне надо рассказать ребёнку о собаке, – он сел и умоляюще взглянул на Октавио, – ты можешь помочь мне.
Дети очень рано начинают бояться меня. Она одна из немногих, кто дружит со мной.
Ужасная пустота в голосе Виктора Джулио напугала Октавио. Он прислонился к стволу дерева и закрыл свои глаза. Он не мог больше видеть этот страх и отчаяние, отпечатанные на лице старика.
– Пойдём со мной на площадь. Пусть каждый узнает, что ты новый человек, – умоляюще просил Виктор Джулио.
– Я не останусь в этом городе, – грубо отрезал Октавио, – мне не нравится эта работа. Мне не нравится убивать собак.
– Вопрос не в том – нравится или не нравится, – заметил Виктор Джулио, – это вопрос судьбы, – он грустно улыбнулся, его взгляд скользнул в направлении города, – кто знает, может ты останешься здесь навеки, – прошептал он, снова закрыв свои глаза.
Тишину нарушил гул сердитых голосов. Внизу по дороге двигалась группа мальчишек под предводительством старшего сына Лебанесы. Они остановились в нескольких шагах от двух мужчин.
– Ты убил мою собаку, – зашипел сын Лебанесы и плюнул дюймом дальше ноги Виктора Джулио.
Опираясь на трость, старик поднялся на ноги.
– Почему ты так думаешь обо мне? – спросил он, пытаясь выиграть время. Его руки дрожали. Он нашарил в мешке бутылку рома и остолбенел от того, что она была пуста, не в силах вспомнить, когда же выпита последняя капля.
