Флоринда Доннер
Сон ведьмы
Двое солдат подхватили целительницу под руки и заставили её встать.
Её полуприкрытые глаза были в синяках и распухли. Губы и нос кровоточили.
Слабо встрепенувшись, она оглядела комнату. Наконец её глаза отыскали Федерико.
– Где Элио? – спросила она.
– Скажи ей, Фредерико, – захохотал Медино, – расскажи ей, как ты убил его.
Словно яростное животное, собрав последние силы, она толкнула Медино к алтарю, опрокинула одного из солдат и выхватила своё оружие.
Солдат выстрелил первым.
Целительница неподвижно замерла. Её руки сжали грудь, пытаясь остановить кровь, вытекавшую через лиф её платья, – я проклинаю тебя до конца твоих дней, Федерико, – её голос ослабел, слова были почти не слышны. Казалось, что она нашёптывала заклинание. Мягко, как тряпичная кукла, она повалилась на землю.
В последнем порыве ясности Федерико принял окончательное решение: до смерти он будет связан с людьми, которых предал. Его мысли неслись, как экспресс. Он должен искупить вину, убив людей, ответственных за всё: себя и своего соучастника – Медино.
Фредерико выдернул из ножен охотничий нож и воткнул его в сердце Медино. Он надеялся, что его тут же убьют, но солдат прострелил ему только ногу.
Ему связали руки, завязали глаза, засунули в рот кляп и перенесли в машину. Он услышал насмешливый лепет стайки попугаев, пролетевших мимо.
Часом позже машина остановилась. Его привезли в Каркас и поместили в тюремную камеру. Он признался во всём, на что намекали его мучители. Всё, что он сказал, не имело для него значения. Его жизнь уже кончилась.
Федерико не знал, как долго он пробыл в тюрьме. В отличие от других заключённых, он не считал ни недель, ни месяцев, ни лет. Все они были одинаковы для него.
Однажды он стал свободным. Это случилось утром во время сильных волнений. На улицах люди кричали, плакали и смеялись. Диктатура была свергнута. Федерико поселился в старой части города и вновь стал набивать птиц. Но больше он не посещал холмы.
26
– Человеческая природа очень странная, – сказала донья Мерседес, – я знала, что ты приехала, чтобы что-то сделать для меня. Я знала это с самого начала, как только увидела тебя. И всё же, когда ты наконец сделала это, я не поверила своим глазам. Ты повернула для меня колесо случая. Я даже скажу, ты заставила Фредерико Мюллера вернуться к действительности жизни. Ты привела его ко мне силой своей тени ведьмы.
Она оборвала меня, едва я раскрыла рот, – все эти месяцы, проведённые в моём доме, ты была под моей тенью, – сказала она, – было бы обычным, если бы я дала тебе звено, но никак не наоборот.
Мне захотелось выяснить этот вопрос. Я настаивала на том, что ничего не делала. Но она меня и слушать не хотела. Тогда я выдвинула такую гипотезу: она создала себе звено сама, убедив себя, что это вызвано мной.
– Нет, – сказала она, сморщив нос, – твои рассуждения ложны. Мне очень грустно, что ты ищешь объяснения, которые только истощают нас.
Донья Мерседес встала и обняла меня, – мне жаль тебя, – шепнула она мне в ухо. И вдруг засмеялась так радостно, что грусть её рассеялась, – нет способа объяснить, как ты это сделала, – сказала она, – я не говорю ни о человеческих соглашениях, ни о смутной природе магии. Я говорю о том, что так же неуловимо, как вечность сама по себе, – она запнулась, подбирая слова, – всё, что я знаю и чувствую, это то, что ты создала для меня звено. Это удивительно! Я пыталась показать тебе, как ведьмы вращают колесо случая, а в это время ты повернула его для меня.
– Я уже сказала тебе, что ты ошибаешься, – я настаивала на этом и верила в это. Её усердие и пыл смущали меня.
– Не будь такой тупой, Музия, – ответила она с такой досадой, что живо напомнила мне Августина, – нечто помогло тебе создать для меня переход. Ты можешь сказать, и будешь совершенно права, что, используя свою тень ведьмы, ты даже не знала о ней.
Часть восьмая
27
Сезон дождей почти прошёл, но каждый день после обеда начинался ливень, который обычно сопровождали гром и молнии.
Я проводила это дождливое время суток в комнате доньи Мерседес. Она лежала в гамаке и была совершенно безразлична к моему присутствию. Если я задавала вопрос, она отвечала, если я ничего не говорила, она молчала.
– Никто из пациентов не приходит после дождя, – сказала я, глядя из окна на проливной дождь.
Буря стихала, но улица по-прежнему была затоплена водой. На соседней крыше сидели три канюка (род птицы). Они прыгали с вытянутыми крыльями, взбираясь на высокий конёк. Солнце наконец прорвалось, и из домов выбежали полуголые дети. Вспугивая воробьёв, они носились друг за другом по грязным лужам.
– Никто не приходит после дождя, – повторила я и повернулась к донье Мерседес. Она молча сидела в гамаке, забросив ногу на ногу, и пристально рассматривала свои ботинки, – я думаю пройтись и навестить Леона Чирино, – сказала я, вставая.
– Я бы не делала этого, – прошептала она, не сводя глаз со своих ног.
Внезапно донья Мерседес взглянула на меня. В её глазах отражалось глубокое раздумье. Она колебалась, хмурясь и покусывая губы, словно хотела сказать что-то ещё. Вместо этого донья Мерседес подхватила меня под руку и повела в свою рабочую комнату.
Едва мы вошли, она начала метаться из одного угла комнаты в другой, осматривая по несколько раз одни и те же места, разгребая и переставляя вещи на столе, алтаре и внутри остеклённого буфета, – я не могу найти его, – наконец сказала она.
– Что ты потеряла? Может быть я знаю, где это лежит? – не выдержала я.
Она было открыла рот, но ничего не сказав, отвернулась к алтарю.
Сначала донья Мерседес зажгла свечу, прикурила сигару и раскуривала её без остановки до тех пор, пока не остался лишь окурок. Её глаза следили за пеплом, падавшим на металлическую тарелку перед ней. Затем она резко обернулась, взглянула на меня и опустилась на пол. Переставив несколько бутылок под столом, она вытащила оттуда золотое ожерелье, украшенное множеством медалей.
– Что ты… – я остановилась на полуслове, вспомнив ночь, когда она подбросила ожерелье высоко в небо, – когда ты увидишь медали вновь, ты вернёшься в Каркас, – сказала она тогда. Я никак не могла разобраться, была ли это шутка или я просто была очень усталой, когда оказалась свидетельницей их падения. С тех пор я их больше не видела и полностью забыла о медалях.
Мерседес Перальта усмехнулась и встала. Она повесила медали мне на шею и сказала: – чувствуешь, какие они тяжёлые? Чистое золото!
– Они и вправду тяжёлые! – воскликнула я, поддерживая связку руками.
Гладкие блестящие медали имели буйный оранжевый оттенок, характерный для венесуэльского золота. Они располагались по величине от десятипенсовой монеты до серебряного доллара. Не все медали были церковными. Некоторые изображали индейских вождей времён испанских завоевателей, – для чего они?
– Для постановки диагноза, – сказала донья Мерседес, – для целительства. Они полезны каждому, кто был выбран для них, – громко вздохнув, она села около стола.
С ожерельем на шее я стояла перед ней. Мне хотелось спросить её, куда положить медали, но чувство полного опустошения лишило меня дара речи. Я смотрела ей в глаза и видела в них беспредельную печаль и грустное раздумье.
– Сейчас ты испытанный медиум, – прошептала она, – но твоё время здесь подошло к концу.
На этой неделе она пыталась помочь мне вызвать дух её предка. Но оказалось, что мои заклинания не имеют больше силы. Мы не смогли заманить духа, хотя я делала это одна каждую ночь уже несколько месяцев.
Донья Мерседес засмеялась тихим, звонким смехом, который прозвучал почему-то зловеще, – дух сообщил нам, что твоё время прошло. Ты выполнила то, ради чего пришла сюда. Ты пришла передвинуть для меня колесо случая. Я же повернула его для тебя той ночью, когда увидела тебя на площади. В тот миг мне захотелось, чтобы ты пришла сюда. Не сделай я этого, ты бы никогда не нашла того, кто указал бы тебе на мою дверь. Видишь, я тоже, используя свою тень ведьмы, создала для тебя звено.
Она собрала со стола коробки, свечи, банки и образцы материи, сгребла всё это руками и медленно поднялась, – помоги мне, – сказала она, указав подбородком на застеклённый буфет.
Аккуратно расставив вещи на полках, я повернулась к алтарю и подровняла статуи святых.
– Часть меня всегда будет с тобой, – тихо произнесла донья Мерседес. – Где бы ты ни была, что бы ты ни делала, мой невидимый дух всегда будет рядом. Судьба соединила нас невидимой нитью и связала навеки.
Мысль о том, что она прощается со мной, вызвала слёзы на глазах. Это было откровение. Я считала само собой разумеющимся любить её беззаботно и легко, как любят стариков. Мне не удалось выразить свои чувства, так как в этот миг в комнату ворвалась старая женщина.
– Донья Мерседес! – закричала она, сцепив свои морщинистые руки на усохшей груди, – помоги Кларе. У неё припадок, и я не смогла привести её сюда. Она лежит, как мёртвая, – женщина говорила очень быстро. Когда она подошла к целительнице, её голос превратился в крик, – я не знаю, что делать. Доктора уже не вызовешь, а я знаю, что у неё припадок, – она замолчала и перекрестилась. Оглядев комнату, она увидела меня, – я не думала, что у тебя будут пациенты, – прошептала она виновато.
Предложив женщине стул, донья Мерседес успокоила её, – не волнуйся, Эмилия. Музия не пациент. Она моя помощница, – она отправила меня принести из кухни её корзину.
Выходя, я услышала, как донья Мерседес спросила Эмилию, навещали ли Клару её тётушки. Я подошла поближе к портьере, чтобы услышать ответ женщины.
– Они уехали только этим утром, – сказала она, – они были здесь почти неделю. Они хотят вернуться сюда. И Луизито приезжал. Он хочет забрать Клару в Каркас.
И хотя я не могла оценить, какой информацией обладает донья Мерседес, я знала, что именно она сочтёт нужным взять из дома. Я знала, что она отправит Эмилию в аптеку купить флакон лувии де оро (золотого дождя), бутылку лувии де плато (серебряного дождя) и бутылку ла мано подероза (могучей руки). Эти цветочные экстракты, смешанные с водой, служили для омовения околдованных в их домах. Это задание обычно выполняли сами околдованные.
Долина и плавные склоны южной части города, прежде отведённые под поля сахарного тростника, были очищены для индустриального центра и непривлекательных рядов современных домов. Среди них, как след прошлого, покоились останки гасиенды Эль Ринко – длинное розовое здание и фруктовый сад.
Некоторое время донья Мерседес и я стояли, рассматривая дом и облупившуюся краску на стенах. Двери и ставни были заколочены. Изнутри не доносилось ни звука. Ни один лист не шевелился на деревьях.
Мы прошли парадные ворота. Шум машин на улицах затих, приглушённый высокими стенами и деревьями, которые заслоняли жаркое солнце.
– Ты думаешь, Эмилия уже вернулась? – шепнула я, напуганная этой жуткой тишиной. Причудливые тени ветвей метались по широкой аллее.
Не ответив мне, донья Мерседес вошла в дом. Порыв ветра, пахнув разложением, бросил нам под ноги опавшую листву. Мы прошли по широкому коридору, который примыкал к внутреннему патио, наполненному тенью и прохладой. Вода сочилась из плоской посудины, которая была водружена на поднятые руки пухлого ангела.
Мы свернули за угол и пошли по другому коридору мимо бесконечных комнат. Полуоткрытые двери позволяли мельком видеть бесподобные остатки раскиданной как попало обстановки. Я видела простыни поверх диванов и кресел, свёрнутые ковры и опрокинутые статуэтки. Покосившиеся зеркала, картины и портреты были прислонены к стенам, словно ожидая того момента, когда их повесят вновь. Донью Мерседес, по-видимому, совершенно не занимал хаос, царивший в доме, и она только пожала плечами, когда я начала его обсуждать.
Она уверенно вошла в большую, слабо освещённую спальню, в центре которой стояла широкая, из красного дерева кровать, покрытая тонким, как туман, накомарником. Тёмные и тяжёлые портьеры закрывали окна, на туалетном столике стояло зеркало, аккуратно задёрнутое тёмной тканью.
Запах горелого жира, ладана и святой воды заставил меня подумать о церкви.
На полу, кровати, на двух креслах и ночном столике – везде валялись небрежно сваленные книги. Они лежали даже на перевёрнутом ночном горшке.
Мерседес Перальта включила лампу на ночном столике, – Клара, – позвала она тихо, откидывая в сторону сетку накомарника.
Ожидая увидеть ребёнка, я стояла, удивлённо рассматривая молодую женщину, возможно лет двадцати. Она полулежала, прислонясь к передней спинке кровати, все её конечности были перекошены, как у тряпичной куклы, которую небрежно бросили на кровать. Красный китайский шёлковый халат с вышитыми драконами едва прикрывал её сладострастную фигуру. Несмотря на растрёпанный вид, она была потрясающе красива, с высокими выдающимися скулами, чувственным пухлым ртом и тёмной кожей, блестевшей нежным глянцем.
– Негрита, Кларита, – позвала донья Мерседес, мягко встряхивая её за плечи.
Молодая женщина резко открыла глаза, словно кто-то силой вытащил её из кошмара. Она села, её зрачки были невероятно расширены, слёзы потекли по её щекам, но лицо ничего не выражало.
Откинув книги в сторону, донья Мерседес поставила свою корзинку около кровати, вытащила носовой платок и, побрызгав на него своим любимым средством, приложила его к носу женщины.
Духовная инъекция, как донья Мерседес называла свою смесь, по-видимому, не оказала на женщину влияния, она лишь вяло пошевелилась, – ну почему я не могу умереть в покое? – прошептала она, её голос был капризным и усталым.
– Не болтай ерунды, Клара, – сказала донья Мерседес, что-то разыскивая в своей корзине, – когда человек собирается умереть, я с радостью помогаю ему подготовиться к его вечному сну. Конечно, есть болезни, ведущие к смерти тела, но твоё время ещё не пришло, – как только донья Мерседес нашла то, что искала, она встала и кивнула мне подойти поближе, – оставайся с ней. Я скоро вернусь, – тихо шепнула она мне в ухо.
Я с тревогой смотрела, как Мерседес Перальта выходит из комнаты, затем перевела своё внимание на постель и перехватила взгляд женщины, наполненный мертвящей неподвижностью. Она почти не дышала, но кажется сознавала то, что я пристально разглядываю её. Она медленно приоткрыла веки и лениво мигнула, ослеплённая тусклым светом. Клара потянулась к ночному столику, нашарила щётку и спросила: – ты не могла бы заплести мои волосы?
Я кивнула и, улыбаясь, взяла щётку, – на одну или две косички? – спросила я, расчёсывая её длинные вьющиеся волосы и перебирая спутавшиеся прядки. Как у доньи Мерседес, её волосы пахли розмарином, – ну как тебе эта милая толстая косичка?
Клара не ответила. Застывшим отсутствующим взглядом она пристально разглядывала дальнюю стену комнаты, где в овальных рамах висели фотографии, украшенные пальмовыми листьями, сложенными крест накрест.
С искажённым от боли лицом она повернулась ко мне. Её конечности забились сильной дрожью. Лицо потемнело, и она ловила воздух ртом, пытаясь подтолкнуть меня к спинке кровати.
Я побежала к двери, но побоялась оставить её одну и не посмела уйти из комнаты. Несколько раз я кричала, призывая донью Мерседес, но ответа не было. Уверенная, что свежий воздух пойдёт Кларе на пользу, я шагнула к окну и отдёрнула портьеру. Слабый проблеск дневного света еле пробивался снаружи. Его заслоняла листва фруктовых деревьев, которые, переливаясь цветами, гоняли тени по комнате. Но тёплый ветер, влетевший в окно, лишь повредил Кларе. Ей становилось всё хуже. Тело конвульсивно тряслось.
Дёргаясь и задыхаясь, она рухнула на постель.
Испугавшись, что в эпилептическом припадке она может перекусить себе язык, я попыталась засунуть рукоятку щётки для волос между её лязгающими зубами. Это наполнило её ужасом. Её глаза вылезали из орбит. Ногти на руках превратились в фиолетовые пятна. Видно было, как в распухших венах на шее дико пульсировала кровь.
Совершенно не зная, что делать, я вцепилась в золотые медали, которые всё ещё висели на моей шее, и начала качать их перед её глазами. У меня не было никаких идей и мыслей; это была чисто автоматическая реакция, – негрита, Кларита, – шепнула я то, что слышала от доньи Мерседес.
В слабом усилии она попыталась поднять руку. Я опустила ей на ладонь ожерелье. Тихо завывая, она прижала медали к груди. Казалось, она втягивает в себя какую-то магическую силу. Вздутые вены на шее опали, дыхание успокоилось. Зрачки уменьшились, и я заметила, что в её глазах больше не было темноты, в них засиял янтарно-коричневый свет. Слабая улыбка коснулась её губ, насухо приклеенных к зубам. Закрыв глаза, она отпустила медали и боком скользнула в постель.
Донья Мерседес вошла так тихо, что мне показалось, будто она материализовалась около кровати по вызову теней, кружившихся по комнате. В руках она держала большую алюминиевую кружку, наполненную ужасно пахнувшим зельем. В своей руке она крепко сжимала пачку газет. Закусив губы, она жестом приказала мне хранить молчание, затем поставила кружку на ночной столик и опустила газеты на пол. Она подняла с постели золотое ожерелье и повесила его себе на шею.
Зашептав молитву, донья Мерседес зажгла свечу и, покопавшись в своей корзине, вытащила крошечный комочек белого теста, завёрнутого в листья.
Она скатала тесто в шарик и бросила его в кружку. Шарик мгновенно с шипением растворился. Она помешала зелье пальцем и, попробовав его, поднесла кружку к губам Клары.
– Пей, – приказала она. Молча, со странно бесстрастным выражением, целительница наблюдала, как Клара глотает жидкость.
Едва заметная улыбка появилась на лице молодой женщины. Из её губ вырвался резкий смех, который перешёл в ужасную болтовню. Я не могла разобрать ни одного слова. Секундой позже она улеглась в постель, прерывисто шепча извинения и умоляя о прощении.
Совершенно не затронутая её вспышкой, донья Мерседес склонилась над Кларой и начала массировать область вокруг её глаз. Пальцы целительницы описывали круги одинакового диаметра. Она передвигалась к её вискам, затем мазками, идущими вниз, начала массировать оставшуюся часть лица, словно сдирала липкую маску. Искусно передвинув Клару на край постели, она расположила её голову над газетами и давила на спину Клары до тех пор, пока ту не вырвало.
Одобрительно крякнув, донья Мерседес осмотрела тёмную массу на полу, завернула её в бумагу и связала узел верёвкой, – сейчас мы похороним это месиво где-нибудь снаружи, – сказала она и одним быстрым движением подняла Клару на ноги. Она ласково отёрла её лицо и поправила пояс на её халате.
– Музия, – позвала донья Мерседес, обернувшись ко мне, – возьми другую руку Клары.
Поддерживая её с двух сторон, мы медленно прошли коридор, ведущий во двор, и спустились по широким цементным ступеням вниз по склону, туда, где росли фруктовые деревья. Здесь донья Мерседес похоронила свёрток в глубокой яме, которую она заставила меня вырыть. Клара стояла на каменной ступеньке и равнодушно смотрела на нас.
За шесть дней Клара окрепла. Каждый раз после обеда, ровно в шесть часов, я привозила донью Мерседес в гасиенду Эль Ринко. Она лечила Клару таким же образом. Каждая встреча заканчивалась под деревом, где мы хоронили узел из газет, который с каждым днём становился всё меньше и меньше.
На шестой и последний день, несмотря на усилия, Клару не вырвало. Тем не менее донья Мерседес заставила её похоронить пустой обвязанный верёвкой пакет.
– Сейчас с ней всё в порядке? – спросила я по дороге домой, – встреч больше не будет?
– Не совсем. И это ответ на два твоих вопроса, – сказала она, – начиная с завтрашнего дня, ты будешь видеться с Кларой каждый день. Это будет частью её лечения, – она ласково похлопала меня по руке, – ты будешь беседовать с ней. Это принесёт ей много хорошего. И, – добавила она в раздумье, – это также будет полезно для тебя.
* * *
С одеждой и обувью в руках Клара вбежала из коридора в ванную. Бросив всё на пол, она сняла ночную рубашку и залюбовалась своим отражением в зеркальной стене. Она подошла поближе, рассматривая, на сколько за ночь подросла её грудь. Довольная улыбка пробежала по её лицу, когда она склонила голову и распустила волосы. Напевая лёгкий мотив, Клара пустила горячую и холодную воду в огромную ванну в виде раковины, затем подошла к туалетному столику и тщательно осмотрела все флаконы, расставленные на мраморной поверхности. Не зная, какой из шампуней выбрать, она понемногу отливала в воду из каждого.
На миг она остановилась, рассматривая пузырьки пены. В пириту всё было иначе. Воду там брали из реки или из крана у дороги, а затем несли по холму в жестяных канистрах.
Лишь год прошёл с тех пор, как она приехала в Эль Ринко, но ей казалось, что она живёт в этом длинном старом доме вечно. Ей не хотелось вспоминать свою жизнь в пириту. И воспоминания увядали, словно мимолётные грёзы. Ей помнилось только лицо бабушки и звук качалки, скрипящей по грунтовому полу, и тот последний день её пребывания в лачуге.
– Ты стала совсем взрослой, Клара, – прошептала бабушка. Её лицо выглядело более старым и уставшим, чем когда-либо прежде. И в этот миг девочка поняла, что этот самый близкий и родной человек скоро умрёт.
– Всему свой черёд, – сказала бабушка, уловив мысли внучки, – когда тело готово умереть, ничего не остаётся, как только лечь и закрыть глаза.
Я уже обменяла свою качалку на гроб, осталось сменить эту лачугу на кладбище.
– Но бабушка…
– Молчи, дитя, – прервала её старая женщина. Она вытащила из кармана носовой платок, развязала узелок в одном углу и отсчитала несколько монет, которые откладывала на чёрный день, – этого тебе будет достаточно для поездки в Эль Ринко.
Она коснулась пальцами лица девочки и погладила её длинные волнистые волосы, – никто не знает, кто твой отец, но мать твоя была внебрачным ребёнком дона Луиса. Она осталась в Каркасе после твоего рождения. Твоя мать по-прежнему ищет удачи, но удачу не надо искать, – её голос угас, она сбилась с мысли. Немного погодя старушка добавила: – я уверена, что дон Луис примет тебя как внучку. Он владелец гасиенды Эль Ринко. Он стар и одинок, – она взяла в свои руки ладони девочки, прижала их к своим морщинистым щекам и поцеловала родинку в форме листа на её правой ладони.
– Покажи это ему.
Свет свечи перед фигуркой Христа расплылся в глазах ребёнка. Взгляд девочки вновь скользнул по раскладушке в углу, по корзине, набитой накрахмаленным, не выглаженным бельём, по коляске, в которой она возила свою бабушку. В последний момент её глаза остановились на старой женщине.
Та сидела в кресле с откинутой головой, её пустой взгляд был устремлён вдаль, лицо сжимали судороги смерти.
Когда автобус подвёз её прямо к арке в стене, окружавшей Эль Ринко, уже смеркалось. Она прошла по склону, где на террасах ровными рядами росли фруктовые деревья. На полпути девочка резко остановилась и замерла, всё её существо было захвачено видом небольшого дерева, покрытого белым цветением.
– Это яблоня, – раздался голос, – а ты кто? Откуда приехала?
На секунду она подумала, что это дерево говорит с ней, но тут же увидела старика, который стоял рядом с ней, – я упала с этой яблони, – сказала она, протягивая руку для знакомства.
Он, по-видимому, этого не ожидал и удивлённо смотрел на её руку.
Вместо того, чтобы пожать её, он нежно взял руку девочки в свою, – странно, – прошептал старик, его большой палец погладил родинку в форме листа, – кто ты? – спросил он ещё раз.
– Мне кажется, я твоя внучка, – сказала она с надеждой. Он понравился ей с первой же минуты. На вид старик был слаб и хрупок, с серебристо-белыми волосами, которые разительно отличались от его загорелого лица. От носа к уголкам губ сбегали две глубокие бороздки.
Интересно, подумалось ей, отчего они возникли: от волнений и тяжёлого труда или от частых улыбок?
– Кто послал тебя ко мне? – спросил старик, его большой палец всё ещё поглаживал листовидную родинку.
– Моя бабушка. Элиза Гомес из Пириты. Когда-то она жила здесь. А вчера вечером она умерла.
– А как тебя зовут? – спросил он, изучая её лицо с большими янтарно-коричневыми глазами, тонким носиком, полным ртом и решительным подбородком.
– Она звала меня Ла Негра… – она запнулась под его пристальным взглядом.
– Ла Негра Клара, – сказал он, – так звали мою бабушку. Она была такая же тёмненькая, как и ты, – он повёл её вокруг яблони, – это дерево было размером с маленькую веточку петрушки, когда я привёз его из путешествия по Европе. Люди смеялись надо мной, говоря, что яблони никогда не будет расти в тропиках. Сейчас она уже старушка. И пусть она высоко не выросла, но всё же приносит кое-какие фрукты. Иногда она стоит вся в белом, – он печально посмотрел на нежные лепестки, затем его взгляд перешёл на любознательное личико девочки, – это прекрасно, что ты упала с яблони. Так мне подарков ещё не дарили.
Голос Эмилии пробудил Клару от мечтаний – Неграааа, – крикнула она, просовывая в щель двери свою голову, – поторопись, детка. Я слышала, как подъезжает машина.
Клара торопливо выскочила из ванны, обтёрлась и почти мокрая скользнула в своё любимое платье. Платье было прекрасного жёлтого цвета с маргаритками, вышитыми вокруг воротничка, рукавов и пояса. Взглянув на себя в зеркало, она радостно хихикнула. Платье делало её ещё темнее, но оно нравилось ей. Она не сомневалась, что кузену Луизито оно тоже понравится. Он проведёт в Эль Ринко целое лето. Правда, она никогда не видела его. Прошлое лето он вместе с родителями путешествовал по Европе.
Услышав шум машины, Клара побежала по коридору в гостиную и в открытое окно увидела блестящий чёрный лимузин. Она с благоговением рассматривала шофёра в кожаной куртке и тучную женщину, одетую в белую блузу.
С хмурыми лицами они начали выгружать бесчисленные чемоданы, коробки, корзины и птичьи клетки. Не говоря ни слова, они вносили всё в дом, наотрез отказавшись от услуг Эмилии, которая выбежала помочь им. Вскоре они закончили разгрузку, и громкий, неприятный гудок огласил окрестности.
Через минуту вторая машина, такая же большая, чёрная и блестящая, въезжала во двор.
Сначала появился небольшой толстый мужчина, одетый в бежевую гваяберу, панаму и чёрные брюки, заправленные в сапоги. Клара узнала в нём Рауля, очень важную персону в правительстве и зятя её сестры.
– Дон Луис! – закричал Рауль, – я привёз твоих дочек. Вот они, три грации! – он низко поклонился, почти коснувшись земли своей шляпой, затем открыл заднюю дверь лимузина и помог выйти трём женщинам: близняшкам Розарио и Марии, и младшей сестре Марии Магдалене, своей жене.
– Луизито, – позвал Рауль, открыв переднюю дверь машины, – помоги мне с этими…
Клара не стала дожидаться конца его фразы и побежала во двор, – Луизито! Я тебя ждала, – она остановилась как вкопанная. Девочка растерянно смотрела на маленького мальчика, который опирался на костыли, – я не знала, что ты попал в аварию.
Покраснев, Луизито взглянул в её тёмное лицо, – я не был в аварии, – деловито ответил он. Для такого маленького и тщедушного существа, как он, у него был довольно громкий голос, – я болел полиомиелитом, – объяснил он, заметив её недоумение и добавил: – я калека.
– Калека? – переспросила она, – мне никто не говорил об этом, – его маленькие белые руки и тёмные локоны, обрамлявшие бледное, утончённое лицо, казались ей чем-то не от мира сего. Он напоминал ей цветение яблони.
Она знала, что ему тринадцать лет, на год больше, чем ей, но выглядел он лет на семь или восемь.
Его губы, загнувшись в уголках, подёргивались, словно он догадался о её мыслях и едва сдерживал смех.
– Ах, Луизито, – она вздохнула с облегчением и поцеловала его в щёку.
– Ты прямо как ангел.
– Кто это? – спросила одна из близняшек, поворачиваясь к Эмилии, – это крошка помогает тебе на кухне? Она твоя родственница?
– Я Клара! – ответила девочка, присев между экономкой и тёткой, – ла Негра Клара, ваша племянница!
– Моя кто? – взвизгнула женщина, хватая Клару за руку и встряхивая её.
– Негрита Кларита, – возбуждённо закричал мальчик. Опираясь на один костыль, он подскочил к ней, – разве ты не слышала, тётушка? Она моя кузина! – взяв руку Клары, он оттянул её подальше от родителей и тёток.
– Ну, показывай, где прячется дедушка.
Прежде чем Клара успела объяснить, что дедушка в городе, Луизито свернул на широкую песчаную аллею, ведущую к фруктовому саду за домом. Он передвигал свои костыли так быстро и ловко, что больше походил на обезьяну, чем на калеку.
– Луизито! – крикнула ему вслед Мария дель Розарио, – тебе нужен отдых. Поездка была долгой и утомительной. К тому же такая жара.
– Оставь его в покое, – вмешался Рауль, сопровождая в дом супругу, – свежий воздух пойдёт ему на пользу.
– Где дедушка? – спросил Луизито, опускаясь на землю в тени мангового дерева, нависшего над стеной.
– В городе, – отозвалась Клара, пристраиваясь рядом с ним. Она очень радовалась тому, что не поехала в этот день с дедушкой. Обычно они заезжали сначала в парикмахерскую, потом в аптеку, где он покупал новейшие медикаменты, которые, кстати, никогда сам не принимал, потом в бар, где он выпивал стаканчик бренди и играл в домино. Но сегодня она не променяла бы встречу с Луизито ни на что на свете.
– Вот удивится дедуля. Он ждёт тебя не раньше вечера, – затараторила Клара, – давай сбежим в город и никому ничего не скажем.
– Я не могу гулять так далеко, – Луизито опустил голову и грустно оттолкнул свои костыли.
Клара пососала свою нижнюю губу, – мы всё же сделаем это, – заявила она с лютой решимостью, – я покачу тебя в огородной коляске. Я это здорово умею, – она положила руку ему на губы, чтобы он не прерывал её, – всё, что тебе надо сделать – это залезть в коляску и сидеть, – она показала рукой на узкую калитку в стене, – встретимся здесь, – и, не дав ему времени на возражения, она вскочила и побежала к сараю за инструментами.
– Видишь, как всё просто, – Клара засмеялась и помогла ему устроиться в коляске, – никто не узнает, где мы, – она положила костыли на его колени и покатила его по широкой, недавно проложенной дороге мимо фабрик и незастроенных пустырей.
Тяжело дыша, Клара затянула коляску на крутой холм. Жара раскачивала окрестности в волнах зноя. Мерцающий свет слепил глаза. Её бабушка весила гораздо больше, но Клара никогда не катала её так далеко.
– Он всегда ходит в город по этой дороге, – сказала она, вытирая ладонью пыль и пот со своего лица, – держись крепче, Луизито! – крикнула она, толкнув коляску вниз по склону, по траве, зелёной от недавних дождей.
– Ты гений, – кричал мальчик, заливаясь смехом, – это лучшее, что может быть на свете! Ты вернула мне счастье. А счастье – это то, что делает людей здоровыми. Я знаю это, потому что сам калека.
