Дмитрий Юрьевич Хромов
Форелевая рыбалка
– А немцев видели? – вступил в разговор Бак.
– А как же, видела. Пленных мимо нас гнали, много гнали. Мы вначале на них всё смотреть бегали. А потом надоело, не до них. Раненые, которые ходячие, бывало, выйдут и смотрят. Курят и молчат.
– Скажите, – поинтересовался Женька. – А награды у вас есть?
– Да какие награды, – отмахнулась рукой баба Анни и рассмеялась. – Дали уже после войны. Меня контузило, за это и получила.
– Расскажите, как контузило? Вроде у вас тыл был. – Худяков нетерпеливо поёрзал.
– Зимой сорок второго немец бомбу кинул. Взорвалась она недалеко от кочегарки. Я тогда бельё кипятила, ну и шибануло меня. Я ещё себе тогда ноги сильно обварила. Всё переживала потом, что с такими ногами замуж не выйду. Но ничего, вышла.
Увидав заинтересованные лица ребят, баба Анни вздохнула.
– Да что тут рассказывать. Но раз интересно, расскажу, да и сама повспоминаю. А то, бывает, лица человеческого месяцами не вижу. Только с иконами и говорю. А они хоть и слушают внимательно, но отвечать не стараются. Нас, девчонок молодых, в госпитале работало много, так что мужским вниманием мы были не обижены. Хихикали, улыбались, но чтобы что-то большее, то ни-ни, да и сил на шашни не было. Уставали сильно, постоянно спать хотелось, даже больше, чем есть. А в кочегарку бегали покурить, особенно зимой, там тепло было. Ну и стал лично ко мне приходить Мишаня мой. Он раненый у нас лежал, долго лежал. Ему руку левую отняли по локоть, да и ногу повредило. Он сапёром служил, и его где-то на Волховском фронте покалечило. Его на списание готовили. Приходил он ко мне, значит, покурить вначале, потом сахарком угостит, с печками поможет. Ну, я и привыкла к нему. А сам он красавцем не был. Роста небольшого, чернявый, весёлый. И говорить умел красиво. Ну, я и повелась. Пожалела, значит, его. Вначале думала, что обойдётся, но потом, как забрюхатела, пригорюнилась. Куда я с дитём-то. Война. Но Мишенька мой, когда узнал, предложение, значит, сделал. Мол, давай, Анюта, поженимся, ты одна и я один. К тому времени родители мои уже померли, братьев моих на войне убило, а один пропал без вести. И у него семьи нет, остались, говорит, под немцем, в оккупации. Недолго я думала, согласилась. Комиссовали, значит, меня, и зажили мы с ним счастливой жизнью. Вначале тут же, при госпитале. А как война кончилась, то в бараке комнату дали. Вскоре дочка у нас родилась. А Миша мой плотником от Бога был, всяко дело у него в руках горело. Он и печки складывал, и дома строил, вообще, мастер на все руки, хоть и с одной рукой. Дали ему направление в колхоз, вот в этот, где мы сидим. И дом нам дали, вот он стоит, на вас смотрит. Деревенька была эта захудалая, домов пятнадцать, половина ‒ пустые, много народу тогда на войне этой проклятущей побило. Вот нам и дали этот дом. Мишаня его перебрал, покрыл заново, благо материалы нам управа выдала. Вот и зажили. Потом двое ребят у нас умерли, а потом и Коленька родился, который сейчас в Ленинграде живёт. Вот и всё. А ты что рот открыл, – неожиданно сказала баба Анни, – рыбу свою перекоптишь, снимай давай.
Вовка ойкнул, подскочил к почти погасшему костру и, обжигаясь, снял с остывающих углей закопчённую коптильню. Женька тут же добавил дров, и костёр весело затрещал, разгоняя ночную мглу. Рыба, разложенная на газете, выглядела изумительно, а аромат копчёной форели вызвал лютый приступ голода у присутствующих.
– Ну, вы вечеряйте, а мне надо идти. – Старушка встала из-за стола.
– Не уходите, не надо нас обижать. ‒ Худяков искренне обиделся. – Попробуйте рыбки, вот какая получилась, у нас Володька её ух как умеет готовить.
– Нет, пойду я. Вам спасибо за приглашение, но у меня дел ещё навалом. А это, ‒ баба Анни показала на пластиковый стаканчик с коньяком, к которому она так и не притронулась, – пусть утром ваш друг выпьет, ему полечиться надо будет. Да и с водкой заканчивать, его организм уже не приемлет её.
Старушка повернулась и бодро зашагала к своему дому, как будто на улице была не глухая ночь, а яркий день. Буквально через полминуты она исчезла из круга, освещаемого костром, и растворилась в полной темноте. Друзья смотрели ей вслед, как заворожённые. И только когда в окнах зажёгся желтоватый тусклый огонёк, они уселись у стола.
– Да, повидала на своём веку старушка, – сказал Володька, нарезая крупными кусками красное, сочащееся желтоватым жиром мясо. Осенью рыба, нагулявшая за лето жирок, наиболее вкусна. – Как там икра, подсолилась?
– Готово, – ответил Димон, цепляя на кончик ножа несколько крупных икринок и отправляя их в рот. – Самое то.
Выпили, закусили. Съели по небольшому кусочку рыбы. Закурили. Разговор не клеился. Молча докурили. Окурки, описав дугу, дружно попали в костёр.
– Я, пожалуй, спать пойду, – сказал Худяков, вставая. – Устал.
– И я. ‒ Женька перевернул свой стаканчик донышком вверх, смахнул крошки со стола на землю. – Вроде дождя не будет.
– Да, – согласно кивнул Бак и вздохнул. – Что-то не в тему был рассказ старухи. Вроде и интересно, а настроение совсем пропало. Только бы не было войны.
– Только бы не было войны, – ответил Сом.
Худяков расслышал их слова, залезая в палатку, и тихим голосом повторил: «Только бы не было войны». Следом за ним в палатку забрался Женька и молча залез в свой новенький финский спальник, отвернулся к холодной матерчатой стенке и через мгновенье засопел. Димон ещё долго ворочался, устраиваясь поудобнее, вспоминая то рассказ бабки, то встреченного на рыбалке медведя. Впервые в жизни ему не вспоминалась борьба рыбы, попавшейся на крючок. Он не наслаждался, вспоминая туго изогнувшийся спиннинг и поединок добычи и рыбака. Перед глазами стоял умный взгляд косолапого, смотрящего на него с другого берега неширокой речки.
Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущего. Те же низкие тучи, тот же слабый ветерок. Иногда горсть мороси долетала до земли, словно небеса намекали, мол, мы ещё тут, мы скоро зальём землю водой, а потом засыплем снегом. Помните о нас, и бойтесь. На этот раз Худяков вылез из палатки первым. Вчера вечером Бак, уходя последним, прибрал всё на столе, продукты, вместе с копчёной рыбой, плотно обернул полиэтиленом и убрал под стол, предусмотрительно придавив пакет парочкой дровин. Володька был опытным человеком и понимал, что если ночью медведь припрётся в лагерь на запах еды, то косолапый не полезет в палатку, а сожрёт то, что найдёт на улице. На столике остался стоять только пластиковый стакан с коньяком, накрытый стеклянной банкой, да небольшой нож, видимо, забытый в потёмках.
Худяков не стал разводить костёр, поставив воду кипятиться на модную шведскую газовую горелку. Это был предмет зависти его товарищей, горелка была удобна, компактна, безотказна, но газ в пузатых баллончиках стоил неимоверно дорого. По меткому выражению Мирона, как левая почка папы римского. Правда, иногда вместо почки фигурировало лёгкое, а в самых тяжёлых случаях яйцо или крайняя плоть.
Только вода в котелке закипела, из палатки показалось тяжёлое лицо Мирона. Лицо человека, победившего диарею, но проигравшего алкоголю.
– Сколько времени, – сразу поинтересовался Мирон, подойдя к столу. Было видно, как его потряхивает.
– Пора на рыбалку, – улыбнулся Димон. Его всегда веселило желание похмельных людей знать точное время.
– Сейчас выпью пивка и пойду. А что, Сом с Баком уже ушли? – поинтересовался он, пытаясь открыть пивную бутылку.
– Подожди, не пей пиво, – остановил его Худяков. – Вот, лучше похмелись коньячком.
Димон снял банку со стаканчика, оставленного старушкой, и указал на него глазами. Мирон недолго боролся с искушением, быстро взял стаканчик и опрокинул его в рот.
– Фу, какая гадость. Он выдохся, – поморщившись, сказал Олег. – Я всё-таки выпью пивка.
В этот момент проснулись остальные члены команды и вылезли из палаток.
– Ну что, Мирон? Живой? – подходя к столу, спросил Бак. – Тут тебе снадобье, волшебное, бабка оставляла. Уже принял, я смотрю?
– Блин, это бабкин коньяк? Она его не допила, так ты мне споил? Ты совсем попутал? – агрессивно начал Мирон. Он уже поставил бутылку пива на стол и собрался встать.
– Олег, успокойся! – Худяков осадил своего друга. – Во-первых, она не пила из этого стакана. Она вообще не пила! Она его заговорила и велела тебе его выпить. Говорила, поправишься. И ещё сказала, что пить тебе надо бросать!
– Да ладно, не пила, – засомневался Мирон, но оставил свою попытку встать.
– Не пила, не пила. – Сом утвердительно кивнул головой. – Специально для тебя оставили. Выпил уже? Молодец, может, поможет.
– Да я и не страдаю, – миролюбиво согласился Олег. – А ведь отпустило! Сейчас пивком полирну и на речку сбегаю. Может, повезёт.
– Пиво не пей! Перетерпи, – сказал Бак, насыпал в свою чашку кофе, добавил сахара и вопросительно посмотрел на Худякова, мол, хватит ли кипятка на всех. – А рыбалку ты, как всегда, проспал! Времени у нас нет тебя ждать. Сейчас позавтракаем, и в город. Надо успеть пораньше вернуться.
Мирон обречённо вздохнул, повертел в руках бутылку с пивом, поставил на стол.
– Ладно, наливай кофе. Хорошо, что проспал, а ведь на самом деле… – пошутил он.
Пока все завтракали бутербродами и кофе, Сом, управившись раньше всех, вытащил свои вещи из палатки и отнёс их к худяковской «пятёрке». Вскоре и Димон с Володей упаковали вещи. Один лишь Мирон сидел на лавочке, скрестив ноги, курил как заведённый и посматривал на закрытую бутылку пива. Из этой дзен-позы его вывел окрик Бака, собиравшего палатку.
– Хватит уже сидеть, помоги собрать палатку! И не смотри на пиво, никуда оно от тебя не уйдёт, – раздражённо крикнул Вовка.
– Смотрите, бабулька опять к нам идет. Блин, опять своё молоко тащит, – сказал вполголоса Мирон, поднимаясь со скамейки.
Худяков, вместе с Сомом старательно складывавший свою шикарную палатку, обернулся и увидел быстро приближающуюся бабу Анни.
– Жень, заканчивай, пойду рассчитаюсь, – сказал он, поднимаясь с земли и отряхивая колени.
– Доброе утро, баба Анни, – поприветствовал он подошедшую женщину. – Как вам спалось? Не помешали ли мы вам?
– Да уж какое утро, – всплеснула руками старушка. – Я уже столько дел переделала, пока вы спали. Всё не хотела вас беспокоить. Как там ваш немощный? Поправился? Поправился, я смотрю.
– Здравствуйте, – отозвался Олег. – Спасибо вам, уже легче.
– Ну, ничего, ничего. Ты, главное, не пей её, проклятущую. Хватит с тебя, – улыбнулась она и, уже обращаясь к Худякову, добавила: – Я смотрю, в вашей компании ты самый главный? У меня к тебе одна маленькая просьба. Ты уж не откажи старухе.
