Дмитрий Александрович Соколов
Рассвет за фабрикой. Рассказы
С течением времени, однако, Кузьмич понемногу стал всё более проникаться своеобразным очарованием долгих, кажущихся бесцельными блужданий среди мощных молчаливых стволов деревьев. Он рос очень впечатлительным ребёнком, с богатым воображением, и неспешно пробираясь тёплым осенним вечером между старыми елями, когда пробивающиеся сквозь густые кроны солнечные лучи вдруг высвечивают причудливый сучок в подлеске, ему грезились странные существа, ползающие, летающие, рассказывающие странные и завораживающие истории.
К тому же, в болотах попадались вполне себе гигантские жабы, столь ценимые в его кругах.
С тех пор прошло много лет, Кузьмич вырос в крепкого, столь же немногословного, как и его отец, мужчину и сам стал, на смену отцу, лесником, когда тот, уже в конец спившийся, однажды сгорел-таки в собственной бане.
И вот сейчас, выходя к старому домику, в котором они с отцом, бывало, останавливались на ночь, припозднившись в лесу, он узрел перед собой нечто.
Нечто сидело на крылечке, грязное, заросшее сверху чем-то вроде волос, а снизу облачённое в василькового цвета грязные же трусы. От верхней части доносилось невнятное бормотание, изредка с цокающими и щёлкающими вставками, неопределённого, скорее, бурого цвета, рубашка опознавалась только по наличию того, что раньше было рукавами.
Кузьмич осторожно приблизился к существу.
– Эй, приятель… Привет…
Наталья Семёновна остановилась у киоска, вытянула в задумчивости губы, пробегая глазами список названий сигарет. Что-то она стала многовато курить… А, какого чёрта!
– Здорово, Никитич! – Наталья Семёновна наклонилась к окошку киоска, – дай пару пачек моих… Хотя… Нет, Кент давай. Сегодня черепашка моя сдохла-таки, мир праху старушке…
Афанасий оторвался от журнала, посмотрел поверх очков на кривоватую физиономию Натальи Семёновны, выдвинул ящик под левой рукой, помедлил, достал две пачки сигарет и протянул их женщине.
– Жаль, Семёновна. Прими мои соболезнования.
Наталья Семёновна криво улыбнулась, чиркнула карточкой по аппаратику, взяла сигареты и пошла прочь. Обернулась.
– Бывай.
Ушла. Афанасий секунд десять ещё смотрел куда-то вглубь торговых рядов, потом снова углубился в журнал.
Дом
Алый закат. Бревенчатые стены в красном свечении, холодный воздух, пыль на дорогах, уводящих в пологие холмы; всегда осенние холмы. Тяжёлый воздух давит, скручивает толстые ветви старых дубов на окраине города. Небо уже здесь. Когда оно упало? Затопило этот город ледяным свинцом далёких северных морей. Алый закат.
Он проснулся в красном свечении в доме среди незнакомых людей, лежащих в разных углах огромной комнаты, всегда незнакомых людей, живущих в этих странных холодных холмах. Что за ними?
Человек вышел на улицу; плотнее закутался в плащ. Осмотрелся по сторонам пустынной пыльной дороги. Алый закат стоял прямо здесь, вливаясь в приоткрытые окна, просачиваясь под закрытые тяжёлые двери. Человек повернулся и пошёл вниз по улице.
К ночи он вышел из города и теперь шёл сквозь рощу старых дубов по ковру из гниющих листьев, направляясь к чёрной кромке леса. Незнакомые звёзды светили сквозь кроны деревьев, тяжёлые и близкие, их свет заполнял неподвижный затхлый воздух старого леса, въедаясь в кору деревьев, стекая каплями по листьям папоротника. Сквозь лес…
На ядовито-зелёном рассвете он был уже не один. Странные звери следовали за ним сквозь деревья, изредка показываясь между стволами. Сверху с ветки на ветку почти бесшумно перелетали огромные птицы.
Когда солнце показалось над вершинами деревьев, человек устроил привал, усевшись на большом поваленном стволе. Достал из сумки еду.
Он сидел так ещё долгое время, глядя на игру солнца на листьях и слушая ветер. Потом встал и двинулся дальше сквозь лес.
Он шёл под тяжёлым небом, серым, красным, чёрным. Серым… Небом, окружавшем его. Земля до самого горизонта, деревья, проткнувшие серую плоть. Хранили его от смерти в объятиях серой бесконечности.
На третий день под вечер он увидел среди холмов дом. Когда он подошёл к нему, уже давно наступили сумерки. Дом одиноко стоял у небольшой реки, медленно текущей на запад и исчезающей на горизонте в грязно-зелёном кошмаре неба. Он постучал в дверь.
«Это золото стало тёмным с тех пор, как мы поселились здесь. Найдите нашу жизнь, отдайте нашу силу…»
С той стороны двери раздалось ответное постукивание; еле слышное вначале, оно усиливалось, пока не превратилось в нестерпимый грохот. Дверь слетела с петель и упала у ног еле успевшего отскочить в сторону путника. В дверном проёме лежала тьма.
Он переступил через порог, и тьма взорвалась ослепительным светом тысяч свечей, стоявших повсюду в огромной комнате в канделябрах на стенах, на столах, на ступенях лестниц, ведущих в бесчисленные проёмы дверей. Тёмные стены тусклым блеском отражали их свет на старый пол и массивные деревянные балки под высоким потолком. Воздух был спёрт и влажен, тяжёлой волной накатываясь на плечи, втекая свинцом в лёгкие.
– Ты снова решил нас навестить, отец? – колебание пламени тысяч свечей.
Человек обернулся. Вместо проёма двери, в который он вошёл сюда, у глухой стены стояла старая железная кровать. Грязные жёлтые простыни, измятое, прожжённое в нескольких местах одеяло – когда он с неё встал?
– Ты можешь молиться здесь, – свечи разгорелись ярче, – можешь остаться здесь… Есть много дверей, в которые ещё можно войти. Мы хранили твоё золото. Смотри!
Мощный удар сотряс крышу дома, тяжёлые потолочные балки завибрировали, с них посыпалась пыль. Она медленно падала вниз, искрясь в свете множества свечей. Сверкая, она оседала с мелодичным звоном на почерневший пол и оставалась лежать на нём, медленно въедаясь в ссохшееся дерево.
Стало стремительно холодать. Запахло полевыми цветами.
– Мы хранили твои сны.
Из множества дверей послышались звуки прекрасной струнной музыки. Обретая форму, они воплощались в изящных разноцветных червей, выползающих из щелей в стенах. Некоторые из них падали на свечи и сгорали, распространяя по комнате сладкий аромат поздней осени.
Человек лёг на кровать и закрыл глаза.
Тусклое мерцание.
Тишина.
Сквозь вату мёртвого воздуха; тысячелетия мерцающей глубины сохранили светящиеся всполохи на древнем дне. От края до края под тоннами вечности. Умиротворяющие далёкие пронзительные крики, постоянные и привычные, высушивающие пыльный красный песок под головой; безразличные призраки далёких чёрных скал предела.
Тишина.
Смоляные волосы гранита; столь долгий путь по утробе вверх до мрачных границ утра. За ними лишь бесконечные красные дюны.
Когда они ушли, он долго вслушивался в темноту комнаты. Уставшие кровати жались к холодным стенам, ища у них защиты от следов присутствия тех, кто столь внезапно здесь появился и столь стремительно исчез. Мёртвая неподвижность воздуха и грязь измятых простыней наваливались сверху, тянули к полу.
Они пришли в сумерках летнего вечера, молчаливые свидетели его одиночества, остановившиеся у высокого порога – тёмные глаза чужих гостей взглядами сквозь прозрачную пыльную стену открытой двери. Он молча смотрел на них, приглашая войти, раздвигая старые стены, сидя на внезапно гостеприимной кровати. Пыль сочилась из ноздрей; он провёл их на середину комнаты и лёг на кровать, забывшись своим самым глубоким сном.
Призрачные всполохи над красной равниной.
«Проведи меня дальше сквозь зиму, на первый попавшийся холм. Сквозь вереск, растущий под мёртвыми лучами Сообщника; там, где пыльные корни, обвившись вокруг бесплотных ступней, уведут к себе на праздник огня.»
Ты видишь уставших псов, прогрызающих норы в песке; вечный дождь размывает глаза. Если ты спустишься к берегу, вниз, волны узнают тебя; они расскажут о жёлтом сиянии сна, как и каждую ночь; он с тобой, проносящемся из конца в конец над бесконечной цветущей равниной.
Но на утро, слыша далёкий голос из-за утренней полной луны, ты меняешь цвета. Краски сна на безжизненный синий свет вокруг древней луны. Солнце твоего ада.
Река расплавленного серебра течёт вниз по выжженным холмам на город сна, застывая грязным шлаком на изгибах улиц, вмерзая в сырые брёвна стен. Измученные красными ночными оргазмами мертвецы, открывающие двери навстречу грязному синему туману, со стонами облегчения растворяются в нём, уносясь бесплотными призраками к набирающей силы луне.
Время червей. Теперь забудь, где ты был и беги. Блики тысяч свечей на влажных изгибах осени. Всё вокруг.
– Что?
Тёмное дерево в испарине кошмара. Время втекает грязным дымом сквозь щели в приоткрытых окнах. Стелется по полу, вымывая жирную грязь из углов; дальше через порог, прочь. Стальной свет сквозь слизь стекла, вниз из прорванных ночью туч.
«Ты был с нами, отец, посмотри на своих новых детей» – разноцветные твари с подносами в руках, раздевающие грязных младенцев. Крики в тему мелодии струн.
«Поздний ужин, отец. Раздели наш улов.»