Дмитрий Александрович Соколов
Рассвет за фабрикой. Рассказы
На рассвете Афанасий, наконец, вышел обратно к железнодорожной платформе.
Испытания даны человеку не как злая насмешка падшего ангела, а только того ради, чтобы человек смог подготовиться должным образом к долгожданной встрече с самим собой. Уже день спустя Афанасий лежал на прогнивших полатях сырой избушки лесника и думал о том, как должно провести предстоящий день.
Стоило выбраться в лес и собирательством ли, охотой ли добыть себе пропитание. Те два взятых с собой в путь доширака Афанасий сгрыз ещё той прошлой ночью блужданий в темноте в поисках своего нового пристанища.
Афанасий ещё немного полежал, потом со стоном слез с полатей, снял с гвоздиков в бревне стены грязные кроссовки, обулся и вышел из избушки.
Снаружи было чудесно. Воздух был неописуемо свеж. В вечернем уже почему-то небе там и сям беззаботно болтались клочья облачков, кто-то в ветвях деревьев легкомысленно перечирикивался, где-то поблизости журчало, а в глубине леса вдруг что-то с хрустом упало.
Афанасий улыбнулся и с лёгкой душой пошёл сквозь лес.
От идеи охоты пришлось отказаться почти сразу. За изредка встречавшимися зайцами было решительно не угнаться, суслики имели наглость сразу прятаться в норки как только обнаруживались, а от внезапно материализовавшегося среди деревьев лося Афанасию пришлось убегать самому. По-другому охотиться Афанасий не умел.
Зато в царствах растений и грибов этой бессмысленной суеты не было. В них организмы пребывали в покое и благоденствии. Подберёзовики беззаботно медитировали под сенью почему-то преимущественно берёз, напыщенные белые степенно располагались под спесивыми дубами, подосиновики бесстыдно красовались своей оранжевой половозрелостью просто где ни попадя. Повсюду торчали кусты смородины, черники, голубики и прочей брусники. Ну, то есть, Афанасий определил эти ярко-красные красивые ягодки на огромных колючих кустах как бруснику. Бруснику Афанасий в её естественном, самобытном виде не очень любил, так что её не собирал. Малинники же Афанасий на всякий случай обходил стороной. В остальных ягодах недостатка не было, и Афанасий с удовольствием как ел их прямо на ходу, так и собирал с собой.
Тут, правда, возникла другая проблема. Если, скажем, зайца можно было просто притащить в избушку, например, за уши, то с ягодами такой фокус не проходил. С собой в отшельничество Афанасий из вещей, разумеется, взял только то, что было на нём и в карманах того, что было на нём. Какое, к лешему, отшельничество с рюкзаком скарба за спиной? В карманы же Афанасий предусмотрительно поместил те два пакетика доширака на первое время, ныне уже съеденных, журнальчик с красивыми барышнями и двадцать зажигалок. Барышни и зажигалки Афанасия не смутили. Огонь и красота вечны и непреходящи, проявляясь с начала времён везде, будь то горные выси или квартира на Сталелитейной. Пакетов Афанасий с собой не взял. Унылые полиэтиленовые пакеты ну никак не сочетались с новым образом жизни Афанасия, а других у него не было.
Пришлось собирать дары природы в подол рубахи. В этом даже были свои плюсы. Во-первых, это было правильно. Обходясь только тем, что Воину действительно необходимо (а рубаха необходима, без неё холодно), Афанасий не сворачивал с Пути в бессмысленные блуждания по подворотням желаний и пороков. А во-вторых, в подол много не помещалось, приходилось часто возвращаться в избушку и вываливать набранное, и, таким образом, существенно снижалась вероятность забрести чересчур далеко и заблудиться, а то и, чего доброго, опять выйти к железнодорожной платформе и сбить весь духовный свой настрой.
К сумеркам избушка приобрела вид настоящего обиталища отшельника. Повсюду валялись грибы, россыпи ягод, летали мухи и пахло… лесом пахло.
В избушке имелось, в общем и целом, всё необходимое для жизни. Присутствовали: буржуйка, проржавевшая и слегка дырявая, но умеренно, две алюминиевые кастрюли, очевидно, не проржавевшие, и огромная чугунная сковорода. На сковороду Афанасий посмотрел с большим уважением и сразу определил для себя жарить на ней собираемые грибы.
Рядом с избушкой, как уже заметил Афанасий, что-то журчало. Выяснилось, что журчал небольшой ручеёк в высоких зарослях травы. Неподалёку было болото, но кто в кого втекал, Афанасий определить затруднился. Впрочем, подумав, решил, что ручеёк впадает в болото. Это было логично. Иначе откуда бы болото взялось? А тут вот – ручеёк. Вода в ручейке, правда, подозрительно отдавала чем-то знакомым, сермяжным, слегка ржавым, но Афанасий, подумав опять, объяснил это возможными здешними рудными залежами.
Чистая родниковая вода, пусть и над залежами, и свежая, собранная своими трудами еда. Кров над головой. И даже буржуйка, зажигалки и сковорода! Что ещё нужно человеку, по сути, в этом мире? Афанасий уселся на скрипучий табурет перед буржуйкой, засунул в неё обломки валявшихся повсюду досок (заодно и прибрался – всё в дело!) и уже через полчаса, с сожалением спалив одну барышню из журнала, развёл в буржуйке огонёк. Всё приходит с опытом. Пришлось всё-таки найти заслонку в трубе и открыть дверь с окошком. Афанасий поставил на буржуйку чугунную сковороду, как смог, отряхнул от земли грибы. Горько пожалел о том, что не взял с собой нож. Но назад пути уже не было. Придётся на днях что-нибудь придумать. Масла вот нет…
Поужинав (а заодно и позавтракав) скудной и суровой, но праведно добытой пищей в виде местами горелых, местами сырых грибов и попив родниковой воды, Афанасий с удовлетворением растянулся на полатях и сладко причмокнул. Начиналась его настоящая жизнь. Афанасий закрыл глаза и погрузился в медитацию, плавно перешедшую в покойный глубокий сон без сновидений. Только на робком новорождённом рассвете Афанасию приснился пакетик доширака.
Дни тянулись по-летнему нежно и лениво. Птицы продолжали переругиваться в ветвях деревьев, кузнечики уютно по-свойски стрекотали в траве. Ручеёк неподалёку продолжал журчать, лес вокруг колоситься, а Афанасий всё мрачнел. Через неделю грибы с ягодами решительно надоели. Афанасий осунулся, зарос и захирел. Изнеженная сублимировано-консервированной дрянью плоть отказывалась должным образом переваривать настоящую еду. Вокруг избушки становилось грязновато…
Кроме того, Афанасий как-то имел неосторожность случайно бросить взгляд на старое маленькое заляпанное зеркальце, стоявшее на полочке ещё с былинных времён, и в первобытном ужасе больно ударился затылком о низкую балку. В легкомысленном, с пластиковыми завитушками, обрамлении зеркальца на него дикими глазами смотрел упырь. С кривого оскала рта на бороду спускалась бурыми подсохшими потёками смородина. В самой бороде и, местами, в спутанных грязных волосах торчали огрызки жареных подосиновиков. А пронзительный взгляд красных глаз, древних и чужих, смотрел в самую душу. Афанасий трясущимися руками схватил зеркальце, выбежал из избушки и выбросил его в овраг. Воину не нужны иные зеркала, кроме того настоящего внутреннего, в котором лишь и можно увидеть истинную свою природу. Наружную свою природу Афанасий всё же слегка помыл в ручейке. Ниже по течению от того места, где набирал воду, естественно, подальше от болота.
Сел на крыльце, призадумался. Как ни крути, а нужно мясо. Жалкие, глупые, изнеженные цивилизацией и бесящиеся с жиру бывшие его соседи по подъезду и миру вообще ещё могли позволить себе спесиво называться вегетарианцами, а кто подурнее так и веганами. Знал Афанасий одного такого. Похмельным утром после длинной ночи бесед с ним о высоком, Афанасий не без злорадства обнаружил в своём холодильнике ополовиненный батон колбасы. Потом, правда, вспомнил, что в пылу спора об иллюзорности разделения мира на конечное количество измерений сгрыз ту половину сам, но осадочек, как говорится, остался. В общем, человек рождён в этом мире таким, каким рождён – слабым, уязвимым, нуждающимся в белках и жирах с углеводами, забывшим о чистом сиянии небытия, рождён хищным, в конкуренции с такими же несчастными животными, как и он сам. И смысл-то этой жизни как раз и состоит в том, чтобы пройдя в этом жалком облике свой путь земной со всеми его условностями и характерными особенностями, ниспустить низ Дух, проявив его во всех планах непознаваемого бытия, даже таком, как этот несовершенный физический грязный мир. В общем, мясо нужно.
Деревня была, как уже упоминалось, примерно в километре от домика лесника. В течение одной особо глубокой своей медитации Афанасия осенило осознание единства всего сущего. Конечно, он знал об этом единстве и раньше, но знал абстрактно, умом. Теперь же он, наконец, ощутил это единство всей своей сущностью, каждой клеточкой тела, каждым нейроном мозга, каждой загогулиной кишечника. В общем, Афанасию пришло в голову то, что однажды пришло в голову Владимиру Сергеевичу Соловьёву, а именно то, что кролик в лесу отличается от деревенского скота лишь условностями человеческого восприятия и суть с этим скотом лишь то же проявление Абсолюта в физическом, что и сам Афанасий, равно, как и, скажем, грибы. Ну и ещё отличается тем, что кролика сложно поймать. Что же касается человеческого восприятия, то не затем ли сам Афанасий здесь, чтобы расширять восприятие это всеми доступными человеку знания средствами?
Придя к такому умозаключению, Афанасий решил нанести в деревню визит.
Наевшись с вечера горелых грибов с черникой, помедитировав на крыльце и покойно уснув на закате, Афанасий проснулся чуть свет и пошёл к ручейку умыться. Восприятие восприятием, но условности этого восприятия ещё никто, к сожалению, не отменял. Во всяком случае, как подозревал Афанасий, в деревне. Так что появиться там всё же стоило бы с умытой физией во избежание поспешного и, конечно, некорректного толкования жителями деревни его, Афанасия, появления. Закончив водные процедуры, Афанасий выпрямился, одёрнул на себе рубаху, всю сплошь в следах смородины и черники, и уверенной поступью направился на далёкие обезумевшие крики петухов.
Уместно предположить, что Афанасий сам не вполне осознавал, на что конкретно рассчитывает. Выйдя к деревне и установив дипломатические отношения с первыми попавшимися ему местными жителями в виде двух дурных петухов, Афанасий остановился в луже посреди главной и единственной деревенской улицы и почесал в затылке.
Деревня только просыпалась. На чьём-то дворе загремело ведро, где-то заскрипела дверь. Послышались примерно человеческое с бодуна сипение «Маша, блядь, где ковш?..» и последующий глухой деревянный удар, вероятно, ковшом по голове. Афанасий было стушевался и уже начал всерьёз обдумывать детали предстоящих переговоров, как его взгляд остановился на преумилительнейшей картине: посреди другой лужи, метрах в пяти от Афанасия, нежился на боку прелестный поросёнок. Он сладко подхрюкивал и причмокивал, подёргивая миниатюрными своими копытцами, был, очевидно, весьма рад новому наступающему дню, полному новых успехов и открытий, и прямо-таки орылотворял собой негу и счастье гармоничной жизни, что называется, на земле. Его даже, помимо светлых чаяний от предстоящего дня, роднили с Афанасием и примерные фактура и почвенный состав корок на кожном покрове. Уже становившееся знакомым тёплое ощущение единства всего сущего вновь овладело Афанасием.
В общем, Афанасий потом сам не мог припомнить в деталях, как поросёнок оказался в его объятиях. Ещё сложнее ему было ответить себе на вопрос, зачем он, собственно, вдруг, обнимая этого поросёнка, заспешил с ним по лужам главной улицы деревни к деревянному дряхлому мосту через речку, дающей предел этой деревне. За мостом-то ничего толком не было, начинался лес… Но факт в том, что Афанасий, словно чем-то окрылённый, бежал с поросёнком под мышкой по грязной главной улице деревни к мосту.
И тут тональ ответил. Сзади послышался топот, сопровождаемый невнятным, но весьма угрожающим бормотанием. Афанасий опасливо, но с достоинством обернулся. К нему бежал какой-то мужик, на ходу засучивая рукава грязной, в цветочек, рубахи.
– Ты что ж, паскуда, делаешь?.. Отдай порося!
Афанасий понял, что древние как сам мир неразрешимые противоречия между человеком знания и человеком простым, крестьянским, разрешить беседою не удастся. Что поделаешь, таковы были закономерные следствия сосуществования здесь различных проявлений единой, однако, и всеобъемлющей Силы. Поэтому, продолжая размышлять таким образом, Афанасий ловко, вместе с поросёнком, перепрыгнул через внушительную дыру в мосту и побежал в сторону леса. Мужик попытался было повторить ловкий прыжок Афанасия, но продолжая засучивать рукава, не смог придать себе руками должного ускорения и загремел вниз, сопровождая свой поступок искусными выражениями. Раздался плеск воды. Афанасий остановился, вернулся к дыре и с интересом посмотрел вниз. Ничто человеческое пока ещё не было ему чуждо.
Внизу в реке показалась голова мужика с мокрыми взъерошенными волосами.
– Отпусти свинью, паскуда! – не унимался мужик.