Шум времени – Джулиан Барнс

В комнате для допросов стояла кромешная тьма, которую нарушал свет единственной лампочки, направленной прямо в область моего худого лица, чтобы я не был способен соврать, отвечая на вопросы следующего читателя книги, заданные с нелепым пристрастием. Мне было несложно ответить и без этих клишированных мер, но он выбрал почему-то именно эту нелепую тактику, закуривая третью подряд сигарету и лишая пространство остатков последнего воздуха.Я был ослеплён и не видел того, кто задавал мне вопросы. Это делало меня растерянным и дезориентировало, выбивая почву из под ног, в успешной попытке сделать меня слабым и предельно беспомощным. «Сколько таких допросов он провёл раньше?» – подумал я потирая запястья. Мне не удавалось понять как выглядит пространство вокруг, что есть на стенах… Я рассматривал только лампу и видел папки полные бумаги на грязном столе, превратившемся для меня в яркий прямоугольный образ, что помогал отвлекаться. «Зачем они это делают? Я и так расскажу добровольно…» – думал я пытаясь найти источник протяжного звука. В эти моменты яркий свет от лампы и голос – становятся единственной точкой внимания допрашиваемого человека, он теряет ощущение реальности и возможность свободно мыслить, обдумывать ответы. Он явно рассчитывал на то, что я буду честным и не смогу увильнуть от вопроса: «Почему это стоит читать?»– Тебе нравится творчество Джулиана Патрика Барнса? – спросил голос из тьмы.– Да. Я люблю некоторые его книги и возможно, назвал бы его одним из любимых писателей. – ответил я в пустоту. – Можно и мне закурить?– Позже. Назови мне лучшие книги. Почему тебе не понравилось «Нечего бояться»?– Лучшие книги… «Шум времени», «История мира в 10 1/2 главах», «Артур и Джордж». Я не так много прочитал, но меня манит его язык, интеллектуальные возможности и постмодернистская игра, которая завязана не только на каких-то отсылках (которые чаще всего более простые, нежели у других авторов подобного плана), но и на интересных историях. «Нечего бояться…» – я не особенно боюсь смерти и меня достаточно сложно запугать. Я сейчас говорю это не для того, чтобы ты вонзил мне иголки под ногти… Просто, не вижу смысла врать и стараться не быть объективным в советах. Многим нравится. Не спорю, но я для себя не открыл ничего нового и той информации, которую смог бы запомнить спустя неделю после того, как прочёл. В «Шуме времени» всё по-другому.– О чём эта книга?– «Шум времени» – одно из последних сочинений прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автора таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «Любовь и так далее», «Предчувствие конца» и многих других. На этот раз «однозначно самый изящный стилист и самый непредсказуемый мастер всех мыслимых литературных форм» обращается к жизни Дмитрия Шостаковича, причем в юбилейный год: в сентябре 2016-го весь мир отмечал 110 лет со дня рождения великого русского композитора. Впрочем, написание беллетризованной биографии волнует Барнса меньше всего, и метит он гораздо выше: имея как художник лицензию на любые фантазии, влюблённый в русскую литературу и отлично владея контекстом, он выстраивает своё сооружение на зыбкой почве советской истории, полной умолчания и полуправд… Здесь много об отношениях с властью. Попытках заставить молчать. Про високосные годы и повторение отрезков, когда гениальный композитор страдал. Книга небольшого объёма, но слишком большой сути, написанная в элегантной манере и попытке не только показать жизнь человека, но и сделать разрез прошедшего времени.– Тебе не кажется, что он переборщил с описанием времени?– Ученый, сверстник Галилея, был Галилея не глупее. Он знал, что вертится Земля, но у него была семья.– Я понял намёк.– Как сказано у Ильфа и Петрова, «надо не только любить советскую власть, надо сделать так, чтобы и она вас полюбила». Его самого советская власть никогда не любила. Происхождение подкачало: из либеральной интеллигенции подозрительного града Санкт-Петербурга. Чистота рабоче-крестьянской крови ценилась у советской власти не меньше, чем арийская чистота у нацистов. А кроме того, ему хватало самомнения (или глупости) подмечать и запоминать, что вчерашние слова партии зачастую идут вразрез с сегодняшними. Ему хотелось жить в окружении музыки, родных и друзей – самое простое желание, но совершенно несбыточное. Кому-то постоянно требовалось обрабатывать его душу, равно как и души остальных. Кому-то требовалось, чтобы он перековался подобно рабам-строителям Беломорско-Балтийского канала. Кому-то требовался «оптимистический Шостакович». Мир утопает в крови и навозной жиже, а ты знай улыбайся. Но у художника другая душевная организация: пессимистическая, нервная. Значит, кому-то требуется отлучить тебя от искусства. Однако людей искусства, которые не имеют ничего общего с искусством, и так расплодилось в избытке! Как говорил Чехов, если вам подают кофе, не старайтесь искать в нем пиво.– Хм… Я понял. В целом ещё пару слов и я тебя отпущу. Почему это стоит читать?– Барнс отлично описал жизнь Шостаковича. До мелких интересных деталей. Про его приоритеты, интересы, снабдив всё фактами и возможностями сделать десятки интересных цитат. Например: «Он знал одно: это самое скверное время в его жизни. Самое скверное – не значит самое опасное. Потому что самое опасное время – совсем не то, когда ты подвергаешься самой большой опасности. Этого он прежде не понимал. Сидя в персональном автомобиле рядом с водителем, он смотрел, как пейзаж за окном ныряет вверх-вниз и уплывает назад. И задавался вопросом. Вопрос был такой: Ленин считал музыку гнетущей. Сталин считал, что понимает и ценит музыку. Хрущев музыку презирал. Что для композитора хуже?» Ответ частично скрыт на страницах. Каждый может прочесть и сделать свои выводы… Но на сегодняшний день для меня это лучшая книга писателя. Она позволяет проникнуться временем, творчеством композитора и перенестись на множество прожитых лет, оказавшись в том времени, где читатель не жил. Рекомендую. «Читайте хорошие книги!» (с)– Спасибо! Я прислушаюсь ко всему, что ты сказал. Надеюсь, что не разочаруешь как в тот самый раз… Теперь ты свободен. Читай что-то другое и приходи рекомендовать новые вещи. 

Тут он понял, что это конец. «И чей-нибудь уж близок час». Он попытался растолковать самыми простыми словами, что в доме у маршала Тухачевского никогда не велись политические дискуссии, что там устраивались сугубо музыкальные вечера, а государственные дела оставлялись у порога, вместе с верхней одеждой.Один из лучших философско-биографических романов последнего времени. Я уже встречался с работами Джулиана Барнса и оценивал его талант, но никогда бы не подумал, что сможет написать такой зачетный для меня роман в классическом русском стиле! Даже тут, в обычно тексте в середине романа мы случайно натыкаемся на цитату из стихотворения Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных».И пусть этот роман совсем небольшой и прочитать его можно за один вечер, он получился таким глубоким, что в действиях и мыслях одного описанного здесь человека отражается шум всей советской эпохи, «Шума времени» – кстати, это название взято сюда не просто так, а, как говорится, по поводу! Ведь название романа полностью повторяет автобиографическое произведение Осипа Мандельштама. Трех небольших разделов за глаза хватило полноценно осветить главного героя – знаменитого композитора с мировым именем Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Как три жизненных кита в неповторимой судьбе героя.Его, конечно, избаловали, ведь он рос «маменькиным сынком»Да, роман уместился в двести страниц, но они написаны на одном нерве. У меня сложилось при чтении два основных обманчивых ощущения: роман писал русский человек, глубоко знакомый с нашей классикой, и "автор написал роман о человеке, которого знал лично, тот молчит о себе, а автор своей работой захотел объяснить всему миру, почему судьба этого человека сложилась именно таким, неожиданным образом.После прочтения я понял, что если такие «крамольные» мысли закрались в мою голову, то это только означает одно – автор продемонстрировал свой высший пилотаж, приехав на «чужую территорию и утерев нос местным папашам мюллерам». Наверно, в этом заключается одна из уготованных человеку трагедий: наша судьба – с годами превращаться в тех, кого мы больше всего презирали в молодости.В этой одной фразе сказано все. И как может случаться скачок – переход на новый level – свою версию, предложил Барнс в этом романе. Каждому человеку нужно иногда делать выбор, который меняет всю его последующую жизнь. Автор предподнес нам на блюдечке два таких эпизод из жизни одного из самых талантливых композиторов двадцатого века.И все равно, запомнится для обывателя самое яркое – не те отписки, которые не глядя он подписывал, работая первым секретарем Союза композиторов СССР. Для меня Шостакович – это знаменитая Ленинградская Симфония и, конечно, же торжественный вальс. И снова, как и автор обращусь к Пушкину: «И от судеб защиты нет»…Нет, может, лучше, вспомним вместе задорную музыку утренней гимнастики и слова диктора «Выпрямитесь, голову повыше, плечи слегка назад, вдохните, на месте шагом марш…» – представьте, и их я нашел в этом романе!

Краткое содержание: история о том, как превратить маленького человека в мелкогоВсякий раз, когда нерусскоязычный автор пишет роман о России, внутренне невольно подбираешься. Если автор хороший и любимый, а посреди романа вдруг забродит одинокая балалайка, на которой играет Фома «ЛШТШФУМ» Киняев, всегда делается как-то до ужаса неловко: ну вроде как ты человеку руку протягиваешь, а он тебе в ответ на плечи песью голову нахлобучивает.С Барнсом же, который написал роман о Дмитрии Шостаковиче, все и того сложнее. Барнс не просто любимый писатель, Барнс – писатель универсально любимый, который всю свою творческую карьеру примерял и обживал разные голоса и жанры, зачастую подгоняя их скальпелем на читателе буквально по живому, но всякий раз делая это как-то технически округло и безупречно. Поэтому, с одной стороны, за Шостаковича и совьет рашу можно было как-то слишком уж не переживать – было ясно, что у Барнса, который и русский учил, и Шостаковича слушает и любит уже 50 лет, в книге не появится какой-нибудь персонаж по имени Ana Kuya (реальный, простите, случай), но все равно как-то сложно было надеяться на стопроцентное писательское попадание в советскую Россию: она хоть и была размером со слона, но, как мы помним, ее все время сильно трясло.

И уж тем более никак нельзя было ожидать, что Барнс напишет по-настоящему русский роман. Но он его написал.Атмосфера и голосВ читательских отзывах на goodreads, которые я просматривала перед тем, как самой сформулировать что-то об этом романе, часто проскальзывало недоумение – где же здесь атмосфера сталинской России? Это было недоумение европейского белого человека, который привык к живописаниям кровавого террора, дожатым до бескислородной багровости – in [elsewhere] you are dead, in soviet Russia you are deader. Надо, чтобы было немножко так показательно кроваво, как в комнате ужасов мадам Тюссо – вот здесь у нас массовые казни, а вот здесь сталин убивает своего сына. Звучит тревожная музыка, вот это все.

Но Барнс рассказал историю Шостаковича, куда страшнее, не доливая туда кетчупа для наглядности. Тон романа – будничный, бесстрастный и даже какой-то серенький. Заявленные темы настолько огромны, что рассказчику не приходится перекрикивать «век, шум, прорастание времени» – его герой и так сидит под колпаком собственного страха, где каждый звук и без того превращается в гулкий интерес власти к его персоне и его музыке. Поэтому и о расстрелах, и об ужасах, и даже о том, как Хренников жидко испугался Сталина, рассказывается с одинаково сдержанной интонацией инсайдера – мы с вами, Дмитрий Дмитриевич и без того знаем, о чем говорим, зачем лишний раз попусту и пр. И вот от этого негромкого, ясного и даже где-то кухонного тона вдруг веет таким узнаванием, что все это начинает звучать даже страшнее, чем если бы Барнс, знаете, как говорится, широкими мазками живописнул бы нам в лицо советского террору.СюжетРоман, а точнее литературная биография Шостаковича, состоит из трех частей. Каждая по форме напоминает огромный ментальный пузырь-реплику, который Барнс прикручивает Шостаковичу в три разных периода его жизни. В 1936 Шостакович стоит ночью у лифта и ждет, когда за ним придут. В 1949 Шостакович летит из Нью-Йорка, где ему пришлось перетерпеть четыре дня в роли селебрити. В 1960 году Шостакович с чавкающим звуком вступает в партию. У лифта, в самолете, в машине с шофером стоит, летит и едет Шостакович, волоча за собой багаж памяти и неловких размышлений о том, не струсил ли он, оставшись в живых.Геройство и трусостьГерою, говорит Барнс из стеклянного пузыря Шостаковича, нужно быть героем всего один раз – и чаще всего недолго. Герои долго не живут. Но можно ли называть трусом человека, геройство которого приведет не только к его смерти – это было бы слишком легко, но и к смерти всех его друзей и близких или, что, возможно, еще хуже, их отправке в лагеря. Поэтому Шостакович трусит и живет, не спорит с властью, читает речи и подписывает бумаги, едет, летит и стоит в ожидании смерти. «В этом никто неповинен и нечего здесь стыдиться. Нельзя зверю стыдиться пушной своей шкуры. Ночь его опушила. Зима его одела». Мы все понимаем, Дмитрий Дмитриевич. Это очень простая история, но, как мы опять же понимаем, именно такие истории рассказывать и сложнее всего: в один страх маленького большого человека, который волей судьбы выживает в непригодных для жизни обстоятельствах у Барнса уместилась не только вся советская Россия в падучей немочи тоталитаризма, но и как-то внезапно все, о чем он до этого писал – скальпелем – в других своих романах. Здесь, эхом из The Sense of an Ending снова всплывает нарушенность и непрочность памяти, ложная памятливость (была ли золотая любовь в предреволюционном золотом Крыму или это всего лишь розмариновое эрзац-воспоминание – возьмите, дружок, и помните),

и приготовление к смерти одинокого человека, который не успел умереть вовремя, а теперь стоит возле лифта и ждет, когда его заберут.The Sense of an EndingЭто хорошая – прожитая и законченная – книга, местами это даже идеально великая книга – и я сейчас не буду касаться реальности и точности событий, совместимости текста с подлинной, внутренней, биографией Шостаковича и России, которая, впрочем, по ощущениям передана до педантичного бережно, без вяжущего клюквенного привкуса. (Самая заметная ошибка – kazbeki да belomory, которые тут курят в неправильно множественном числе.) Но это, в первую очередь, еще и новый Барнс, который позволил себе написать очень проработанный, очень доработанный и очень личный конечный роман – без иронии, с самым малым количеством литературности и на интересующую его тему. Здесь и гоголевский геройчик, и все самые неинтересные оттенки серого, и шум чужого времени, и музыка, и один рассказ Мопассана, и несколько симфоний и припахивающие чужеродностью русские поговорки, и даже шекспировские злодеи, которые мимолетно возникают в романе, и те как-то выцветают на фоне статьи в «Правде». Это, в общем, еще один не очень английский роман Барнса, но здесь нет галльской лихости, бонмотности «Попугая Флобера» и ироничной бойкости «Дикобраза» – это тот роман, который пишется в ожидании лифта, когда из важных вещей у тебя остаются пижама, зубной порошок и воспоминания.The Noise of Time Барнс посвятил жене.И, выходит, в конце концов, они одержали над ним верх. Вместо того, чтоб убить его, они оставили его в живых, и оставив его в живых, они его убили. Вот она, заключительная, несокрушимая ирония его жизни – оставив его в живых, они его убили.