Джон М. Робертс
Мировая история
2
Греки
Во второй половине VIII века до н. э. тучи, скрывавшие Эгейское море с конца бронзового века, начинают потихоньку расступаться. Процессы и события становятся несколько более различимыми. Попадается даже парочка дат, одна из которых представляется важной в истории самоосмысления цивилизации: в 776 году до н. э., согласно сообщениям более поздних греческих историков, состоялись первые Олимпийские игры. Спустя несколько веков греки начнут отсчет истории с этого года точно так же, как мы ведем отсчет от Рождества Христова.
Народ, собравшийся на этот и последующие спортивные праздники того же самого рода, признал тем самым свою принадлежность к одной общей культуре. Его основой служил общий язык; дорийцы, ионийцы и эолийцы говорили на греческом языке. Более того, они делали это на протяжении длительного времени; язык теперь должен был приобрести определение, исходящее от его записи на некоем носителе, что представляется чрезвычайно важным событием, позволяющим, например, регистрацию на письме традиционной устной поэзии, которую, как говорили, сотворил Гомер. Древнейшая дошедшая до нас надпись, выполненная греческими буквами на кувшине, относится приблизительно к 750-м годам до н. э. Она показывает, сколь многим возрожденная эгейская цивилизация обязана народам Азии. Та надпись выполнена адаптированным финикийским шрифтом; греки оставались неграмотными до тех пор, пока их купцы не привезли домой этот алфавит. Похоже, его сначала использовали на Пелопоннесе, Крите и Родосе; возможно, они были первыми областями, населению которых посчастливилось восстановить связи с Азией после древнего средневековья. Факт этот покрыт завесой тайны, и сорвать ее вряд ли удастся, но так или иначе катализатором, ускорившим становление греческой цивилизации, могли быть контакты с народами Востока.
Кем были те общавшиеся по-гречески участники первой Олимпиады? Хотя так до сих пор называют их и их потомков, греками тех людей не называли; это имя их народу присвоили римляне несколько веков спустя. Слово, которым они назывались, звучит как «эллины». Изначально использовавшееся для обозначения захватчиков греческого полуострова Пелопоннес, чтобы отличить их от коренных обитателей, это слово стали применять к разговаривающим на греческом языке народам бассейна Эгейского моря. Им обозначалось новое понятие и новый народ, происходящий из древнего средневековья, и в нем заключалось нечто большее, чем словарное значение. Им обозначалось самосознание новой данности, одной, все еще находящейся в стадии формирования, и той, точное значение которой навсегда останется неясной. Некоторые из говоривших по-гречески племен вели оседлый образ жизни еще с VIII века, и их предки теряются в неразберихе вторжений супостатов бронзового века. Кто-то переселился сюда совсем недавно. Греков среди них изначально не было; они стали греками по прибытии на свое место в бассейне Эгейского моря. Они теперь определялись языком, и с его помощью между ними сплелись новые связи. Наряду с общим наследием в виде религии и мифологии греческий язык служил важнейшим признаком принадлежности к грекам, непреложным и высшим проявлением общей культуры.
Но все равно такие связи с точки зрения политики никогда особой роли не играли. Они вряд ли служили укреплению единства из-за самого театра греческой истории, которая на самом деле относилась не к грекам, а скорее к бассейну Эгейского моря в целом. Предшествовало всему широкое распространение минойского и микенского влияния на заре цивилизации, тем более что практически круглогодично существовала возможность беспрепятственного сообщения по воде между множеством островов и побережий этого моря. Появление греческой цивилизации вообще можно объяснить особенностями географии ее распространения. Прошлое тоже, разумеется, что-то да значило, но минойский Крит и Микены вполне могли оставить Греции меньшее наследие, чем англосаксонская Англия оставила поздней Великобритании. Окружение играло более важную роль, чем история, так как его составляла группа жизнеспособных с хозяйственной точки зрения сообществ людей, общавшихся на одном языке и пользовавшихся легким выходом не только друг на друга, но и к центрам цивилизации на Ближнем Востоке возрастом постарше. Точно так же, как древние речные долины – но по иным причинам, – бассейн Эгейского моря оказался удачным местом для сотворения цивилизации.
Бассейн Эгейского моря греки по большому счету заселили из-за ограниченных возможностей для проживания, которые они обнаружили на материке. Только на очень небольших его клочках плодородие земли и климатические особенности сулили возможность земледельческого изобилия. По большей части земледелие втискивалось в узкие полоски пойм рек, окаймленные каменистыми или поросшими лесом холмами, которые приходилось обрабатывать после окончания паводка; месторождения полезных ископаемых встречались редко, а залежей олова, меди или железа не удалось отыскать вообще. Совсем немного долин спускалось прямо к морю, и осуществлять сообщение между ними обычно представлялось трудной задачей. Все эти географические сложности склоняли жителей Аттики и Пелопоннеса к обращению взоров на земли, лежащие за морем, перемещаться по которому было намного легче, чем по неровностям суши. Тем более разделяли морских соседей расстояния, не превышавшие 65 километров.
Такая тенденция усилилась уже в X веке до н. э. из-за роста населения, когда удобных для земледелия земель стало явно не хватать.
В конечном счете, наступила великая эпоха колонизации; к ее завершению в VI веке греческий мир простирался далеко за пределами бассейна Эгейского моря от Черного моря на востоке до Балеарских островов, Франции и Сицилии на западе и Ливии на юге. Но переселение это продолжалось несколько веков, на протяжении которых кроме демографического фактора следует отметить роль еще несколько важных обстоятельств. В то время как Фракию заселяли колонисты-земледельцы, занимавшиеся поиском свободных земель, остальные греки осели в Леванте или Южной Италии в качестве купцов в расчете либо на потенциальное богатство, либо ради выхода на металлы, в которых они нуждались, но не могли найти в Греции. Некоторые черноморские греческие города возникали там, где можно было организовать торговлю, а другие в местах, где имелся потенциал для занятия земледелием. И при этом торговцы и земледельцы были не единственными миссионерами, занимавшимися распространением греческого уклада жизни и преподаванием греческого языка среди народов, населявших внешний мир. Хронологические записи других стран служат для нас свидетельством появления там греческих наемников начиная с VI века (когда они воевали на стороне египтян против ассирийцев) и дальше. Все приведенные выше факты должны были оставить важные социальные и политические последствия для родины самих греков.
Несмотря на службу в зарубежных армиях и яростные ссоры между собой, всегда подчеркивая различия в традициях и духовной сфере между беотийцами, дорийцами или ионийцами, греки никогда не забывали о своей общей этнической принадлежности и отличии от других народов. Это имело практическую важность; греческих военнопленных, например, нельзя было обращать в рабов, в отличие от «варваров». Это определение стало порождением самоосознанного эллинизма, однако тогда оно звучало содержательнее и не так презрительно, как в современной речи; к варварам относились народы остальной части мира, то есть те, кто не владел разборчивым греческим языком (каким бы то ни было его диалектом), а произносил некую тарабарщину, непонятную простому греку. На великие религиозные праздники греческого года, когда народ из многих городов собирался вместе, тех, кто не владел греческим языком, не пускали.
Религия служила еще одной основой греческой идентичности. Греческий пантеон выглядит явлением чрезвычайно сложным и представляет собой сплав массы мифов, сочиненных обитателями многочисленных общин, проживавших на обширной территории в разное время. Между этими мифами порой отсутствует связь или даже просматриваются противоречия, преодоленные позже благодаря рациональному подходу. Некоторые из этих мифов пришли извне, как азиатский миф о золотых, серебряных, бронзовых и железных веках. В основе греческого религиозного опыта лежали местные предрассудки и вера в подобные легенды. Причем религиозный опыт греков в значительной мере отличался от религиозного опыта других народов его исключительно гуманизирующей направленностью. Греческие боги и богини при всем их божественном положении и власти выглядят поразительно человечными. Во многом позаимствованные у египтян и народов Востока, в греческой мифологии и произведениях искусства боги обычно представляются как мужчины и женщины, обитающие в мире, лишенном чудовищ Ассирии и Вавилонии. Нет там и многорукого Шивы. Греки устроили буквально революции в религиозной сфере; обращение к ней означало, что человек – существо богоподобное. Мысль эта уже прослеживается у Гомера; быть может, он наравне с остальными греками замахнулся на сверхъестественную суть человека и не оставил большого места предметам массового поклонения. Он представляет богов, вставших на сторону того или иного из противников во время Троянской войны, в слишком человеческом виде, тем более они ввязались в спор друг с другом; а когда Посейдон изводит своими капризами героя «Одиссеи», Афина принимает участие в его судьбе. Один поздний греческий критик сетовал на то, что Гомер «приписал богам все те качества, которые считаются постыдными и заслуживающими порицания в мире людей: воровство, супружескую измену и обман». Мир богов у греков мало отличался от мира людей.
«Илиада» и «Одиссея» уже упоминались как источники сведений о доисторических временах; эти произведения тоже сыграли свою роль в определении контуров будущего. На первый взгляд они представляются занимательными объектами для воздаяния должного народу. В «Илиаде» содержится изложение краткого эпизода из легендарной, давно прошедшей войны; «Одиссея» же больше напоминает роман, автор которого повествует о скитании одного из величайших литературных персонажей по имени Одиссей по пути домой с той же самой битвы. Этим весь сюжет и исчерпывается. Но их почему-то стали почитать как некое святое писание.
Масса времени и литры чернил потрачены на споры о том, как их удалось сочинить. Наиболее вероятным теперь представляется, что они приняли свой теперешний вид в Ионии чуть раньше 700-х годов до н. э. Существенный момент состоит в том, что некто собрал материал, накопившийся за 4 века в сказаниях поэтов-песенников, и соткал его в единую устоявшуюся материю, и в этом смысле данные произведения считаются кульминацией эпохи греческой героической поэзии. Притом что эти произведения могли записать в VII веке, стандартную версию этих стихов приняли только в VI веке; к тому времени их уже считали авторитетным изложением ранней греческой истории, источником нравов и модели поведения, а также главным показателем литературного образования. Таким образом, они стали не только первыми документами греческого самоопределения, но и воплощением основных ценностей классической цивилизации. Позже им предстояло превратиться в нечто большее: вместе с Библией они стали источником западной литературы.
Какими бы гуманными по Гомеру ни выглядели его боги, обитатели греческого мира к тому же испытывали глубокое уважение ко всему оккультному и мистическому. Это уважение нашло свое воплощение в таких явлениях, как приметы и пророчества. Алтари пророчеств Аполлона в Дельфах или в Дидиме на территории Малой Азии служили местами паломничества и источниками загадочных советов. Проводились обрядовые поклонения, участники которых занимались «мистериями» с воспроизведением великих природных процессов начала цветения и роста, наблюдавшихся при прохождении сезонов. Популярная религия в литературных источниках занимает далеко не первое место, но она никогда полностью не отрывалась от религии «респектабельной». Важно не забывать о таких иррациональных недрах, тем более что достижения греческой элиты на протяжении более поздней классической эпохи выглядят внушительными и надежно опираются на здравый рассудок и логику; само безрассудное начало, однако, никуда не девалось, и в раннем периоде формирования, о котором идет речь в настоящей главе, это бросается в глаза.
В литературных источниках и признанной традиции тоже, пусть даже совсем не точно, говорится о социальных и политических атрибутах Древней Греции. Гомер представляет нам картину общества царей и аристократов, но общества уже отжившего свое к моменту, когда он взялся за его изображение. Титул царя иногда продолжал существовать, и в одном месте, то есть в Спарте, постоянно правили два царя сразу. К историческим временам власть перешла от монархов к родовой знати практически во всех греческих городах. Постоянную напористость и самостоятельность греческой общественной жизни можно объяснить поглощенностью военной аристократии проблемой храбрости; Ахиллес в том виде, в каком его представляет нам Гомер, выглядит таким же задиристым и ранимым персонажем, каким был любой средневековый европейский барон. Греки не удосужились создать некую прочную империю, так как основанием ей должен был служить фундамент из известной степени подчинения блага меньшего благу большему или некоторой готовности согласиться с дисциплиной упорядоченной службы. Это было бы совсем неплохо, только греки с их эллинским гонором не могли собрать в единое государство даже свою собственную родину.
Ступенькой ниже родовой знати древних городов стояли жители прочих слоев все еще весьма примитивного общества. Вольные граждане работали на собственной земле или иногда на чужой. Состояние не переходило к новому владельцу быстро или легко до тех пор, пока деньги не сделали его доступным в виде, позволяющем более упрощенную передачу, чем передача земли. Гомер измерял ценность в волах, и он явно предвидел появление золота и серебра в качестве предметов передачи в процессе вручения даров, но не как средства обмена. Это послужило фоном для формулирования более поздней идеи о том, что торговля и выполнение подсобных задач не пользуются уважением; взгляд на аристократию оставался неизменным. Теперь проще понять, почему в Афинах (и, возможно, повсеместно) торговлей на протяжении длительного времени занимались метеки, или переселенцы из зарубежья, не пользовавшиеся никакими гражданскими привилегиями, но зато оказывавшие греческим гражданам услуги, которые те сами себе отказались бы оказывать.
Рабство воспринималось, разумеется, как дело само собой разумеющееся, хотя много непонятного окружает само его учреждение. Оно со всей очевидностью позволяет самое вольное толкование. В допотопные времена, если Гомер именно их имел в виду, в большинстве своем в рабов обращали женщин, служивших добычей победителя, а убийство плененных мужчин позже уступило место и их обращению в рабство. Крупномасштабное рабство на плантациях, каким оно было в римских или европейских колониях новейших времен, встречалось крайне редко. Многие греки в V веке, числившиеся вольными гражданами, владели одним или двумя рабами, а по одной оценке в период высшего расцвета Афин около четверти населения этого государства составляли рабы. Рабы могли рассчитывать на освобождение; один раб в IV веке стал весьма известным банкиром. Весь мир в то время строился на предположении о том, что рабство вечно, и поэтому вряд ли кому на ум приходило желание оспаривать то, что греки считали бесспорным. Не существовало ни одного дела, выполнение которого обходилось бы без рабов, – от земледельческого труда до обучения (наше слово «педагог» изначально относилось к рабу, который сопровождал мальчика из знатного рода в школу).
Рабы могли, а иностранные граждане должны были служить одними из многочисленных каналов, посредством которых греки продолжали подвергаться влиянию Ближнего Востока еще на протяжении долгого времени после того, как цивилизация снова появилась в бассейне Эгейского моря. Гомер упоминал demiourgoi (иноземных ремесленников), которые наверняка принесли с собой в города эллинов не только техническое умение, но и сведения о других народах. В более поздние времена мы слышим о греческих мастерах, осевших в Вавилоне, и можно привести множество примеров, когда греческие солдаты нанимались на службу при иноземных царях. Когда персы брали Египет в 525 году до н. э., греки воевали с обеих сторон. Некоторые из ветеранов той войны должны были возвращаться на свою эгейскую родину обогащенными новыми представлениями и впечатлениями. Между тем существовало непрерывное торговое и дипломатическое общение между греческими городами в Азии и их соседями.
Разнообразие постоянных обменов, вытекающих из предприимчивости греков, весьма затрудняет разграничение местного и иноземного вклада в культуру Древней Греции. Одной из соблазнительных сфер можно назвать искусство; точно так же, как у жителей Микен, которые отразили азиатские образцы, у греков сюжеты с животными, украшающие бронзовые изделия, или позы богинь, например Афродита, напоминают искусство Ближнего Востока. Позже мастера монументальной архитектуры и скульптуры Греции подражали египетским коллегам, по египетским памятникам старины шлифовались стили произведений, сотворенных греческими ремесленниками в Навкратисе. Притом что конечный продукт в виде зрелого искусства классической Греции считается единственным в своем роде, его корни лежат далеко в прошлом, когда случилось восстановление связей с Азией в VIII веке. Не поддающимся скорому описанию остается последующее неспешное освещение процесса культурного взаимодействия, которое к VI веку шло в обоих направлениях, так как Греция к тому времени выступала в роли одновременно и ученика и учителя. Например, царство Лидия, принадлежащее легендарному Крёзу, считающемуся богатейшим в мире человеком, подверглось эллинизации со стороны его греческих городов-данников; подданные Крёза переняли от греков искусство и, более того, позаимствовали у них алфавит, косвенно приобретенный через Фригию. Таким манером в Азию вернулось то, что было у нее получено раньше.
Задолго до 500-х годов до н. э. греческая цивилизация отличалась такой сложностью, что в любой момент легко потерять связь с истинным положением дел. По стандартам ее времени, Древняя Греция выглядела стремительно меняющимся обществом, причем одни ее изменения заметить легче, чем другие. Одним из важных событий к концу VII века представляется вторая и более значительная волна переселенцев, часто прибывавших из восточных греческих городов. Их колонии появились в силу аграрных трудностей и бурного роста народонаселения на родине. Потом наступила очередь подъема торговли: новые хозяйственные отношения, завязывавшиеся в виде торговли с негреческим миром, стали проще. В качестве свидетельства такого подъема можно привести увеличение объема обращения серебра. Царь Лидии первым приступил к чеканке настоящих монет, отличавшихся стандартным весом и вытиском. А в VI веке деньги начали широко использоваться во внешней и внутренней торговле; только в Спарте противились их внедрению. Проблему нехватки земли на родине попытались решить методом узкой специализации. Правитель Афин обеспечил ввоз необходимых его подданным объемов зерна через специализацию на изготовлении огромного количества глиняной посуды и постного масла; с Хиоса отправляли на продажу постное масло и вино. Некоторые греческие города попали в гораздо большую зависимость от иностранного зерна, ввозимого, в частности, из Египта или греческих колоний Черного моря.
Торговая экспансия означала не только то, что земля перестала служить единственным магистральным источником богатства, но также и то, что больше людей могло купить землю, которая стала основным показателем статуса в обществе. Торговая экспансия потребовала радикальных преобразований в военной и политической сферах. Древним греческим идеалом войны считалось единоборство, то есть вид сражения, естественный для общества, выставлявшего воинов-аристократов, верхом или на колеснице, для встречи на поле боя с равными им представителями знати, в то время как легковооруженные слуги выясняли отношения с равными себе. Нувориши могли приобрести доспехи и оружие для оснащения самого передового на то время военного инструмента в виде полка гоплитов или тяжеловооруженных пехотинцев, на протяжении двух веков служившего становым хребтом греческих армий и обеспечивавшего им превосходство над врагами. Они одолевали врага своим дисциплинированным единством, а не отчаянной храбростью отдельных бойцов.
Гоплиты защищали голову шлемами, грудь – кирасами и несли с собой щиты. Их главным оружием было копье, предназначавшееся не для метания с некоторого расстояния, а для нанесения колющих и режущих ударов в рукопашной схватке, происходившей после сближения с противником в организованном строю гоплитов. Причем основной пробивной силой выступал как раз такой строй. Они разгонялись в виде организованной массы, чтобы смять противника своей инерцией, при этом их успех полностью зависел от способности организовать дисциплинированную боевую единицу. Сутью новой войны стало развитие способности к коллективным действиям. Притом что теперь к участию в сражениях привлекалось гораздо большее число воинов, расчет тем не менее делался не только на количество, как доказали три века греческих побед над азиатскими армиями. Большую роль стали играть такие факторы, как дисциплина и тактическая выучка, а для них требовалась соответствующая регулярная подготовка, а также расширение социальной прослойки воинов. Таким образом, потребовалось привлекать больше мужчин к обеспечению властных полномочий, считавшихся в древности практической монополией властей предержащих.
В те годы пришлось пойти и еще на некоторые нововведения. Греки додумались до политической деятельности; задумка обратиться к коллективным проблемам через обсуждение вариантов возможного выбора решений в публичном поле принадлежит им. Масштаб содеянного греками сохранился в языке, которым мы до сих пор пользуемся, так как слова «политика» и «политический» происходят от греческого слова «полис» (polis), или «город-государство». Он служил каркасом жизни греков. Полис – нечто много больше для грека, чем простое скопление народа, решившего жить в одном месте из хозяйственных соображений. И это проявляется еще в одном греческом обороте речи: греки не могли сказать, что Афины делают то-то или Фивы занимаются тем-то (как сказали бы англичане), а упоминали конкретно афинян и жителей Фив (как принято по нормам русского языка). Часто жестко разделенное население полиса, или города-государства, представляло собой общину, сплоченное единство людей, осознающих общие интересы и объединяющие цели.
Такое коллективное единомыслие можно назвать сутью существования города-государства; все недовольные порядками в своем городе могли поискать альтернативу в другом месте. Такая свобода выбора обеспечивала высокую степень единства горожан, но одновременно обусловливала узость их воззрений; греки навсегда сохраняли привязанность к своей местной автономии (еще одно греческое слово), и жители города-государства всегда взирали на внешний мир с настороженностью и подозрением. Постепенно у жителей полисов появились свои боги-хранители, свои праздники и свое церковное представление, соединившее живущих людей с прошлым, а также служившее обучению их традициям и законам. Так город-государство превратился в организм, существующий, сменяя поколения. В годы ветхозаветной старины категория граждан, то есть тех, кто составлял политически активную общину, сводилась к гоплитам, на которых держалась защита города-государства. Неудивительно, что в дальнейшем греческие реформаторы, обеспокоенные последствиями действий сторонников политического экстремизма, будет часто с надеждой обращаться к сословию гоплитов, видя в них устоявшийся прочный фундамент полиса.
У истоков городов-государств лежали и некоторые другии реалии: география, экономика, родство. Многие из этих городов выросли на очень древних территориях, заселенных в микенские времена; другие были новее, но почти всегда города-государства располагались в узких долинах, едва обеспечивавших их существование. Некоторым из них повезло больше: Спарту основали в просторной долине. Другим не посчастливилось совсем: Аттике досталась совсем тощая земля, и по этой причине граждан Афин приходилось кормить привозным зерном. Местный диалект усиливал ощущение независимости, укреплял чувство общего племенного происхождения, продолжавшее жить в массовых публичных поклонениях.
К началу исторических времен эти факторы уже поспособствовали возникновению чувства принадлежности к своей общине и индивидуальности, в силу которых греки фактически не могли себе представить жизни без родного города-государства: некие туманные лиги и конфедерации в расчет не брались. Участие граждан в жизни города было самым непосредственным; мы бы сочли его даже чрезмерным. Но из-за его масштаба город-государство мог обойтись без тонко настроенной бюрократии; сословие граждан, всегда составлявшее гораздо меньшую часть всего его населения, всегда можно было созвать на собрание в заранее оговоренном месте. Крайне маловероятно, что правитель города-государства стремился к мелочному бюрократическому регулированию дел его граждан; что-либо подобное находилось далеко за пределами полномочий его учреждений. Если судить по свидетельствам из Афин, а об этом государстве мы имеем больше всего информации, почерпнутой из надписей на камнях, разграничение полномочий власти, суда и законотворчества у древних греков происходило несколько иначе, чем в современном обществе; по аналогии с Европой Средневековья, исполнительный акт можно было оформить как решение суда в толковании действующей нормы права. Судоустройство, формально говоря, определялось ассамблеей граждан.
Число и квалификация членов этого ведомства определяла учредительный характер самого государства. От него в большей или меньшей степени зависели полномочия постоянного правительства в форме магистратов или судов. Ничто не напоминало бюрократию, уже наблюдавшуюся нами в царствах Ближнего Востока или в Китае периода Сражающихся царств (и даже еще большую при династии Хань). Правда, однозначные выводы по таким вопросам делать рискованно. Тогда существовало больше 150 городов-государств, и о многих из них нам ничего не известно; о большинстве остальных мы располагаем совсем скудными сведениями. Очевидно, что существовали большие различия между способами ведения городских дел, но общие подходы предположить можно. Поскольку богатство становилось все более широко распространенным, аристократия, потеснившая царей, сама превратилась в объект соперничества и нападок. Новые люди стремились заменить их правительствами, представители которых относились к традиционным интересам с меньшим почтением; в результате наступила эпоха правления тех, кого греки назвали тиранами. Они часто располагали большими деньгами, но к власти приходили за счет своей популярности у народа, и многие тираны должны были выглядеть доброжелательными деспотами. Они восстановили мир, нарушенный по причине социальных дрязг, вероятно усилившихся из-за затруднений, связанных с нехваткой земли для всех желающих. Мир способствовал экономическому росту, равно как обычно добрые отношения, связывавшие тиранов друг с другом. VII столетие было для них Золотым веком. Но все-таки век тиранов длился не долго. Не многие тирании просуществовали больше одного поколения. В VI веке до н. э. практически повсеместно течение жизни повернуло в сторону коллективного правления; стали появляться такие формы правления, как олигархия, конституционное правительство и даже зачаточная демократия.
Выдающимся примером послужили Афины. На протяжении длительного времени казалось, что в Аттике вполне достаточно пусть и тощей земли для того, чтобы предотвратить общественные волнения в Афинах, которые в других государствах вызвали движение колонистов. К тому же в ее хозяйственной системе с самого начала предусматривалась особая живучесть во многих отношениях; по гончарному производству уже в VIII веке до н. э. было видно, что Афины занимают положение лидера в сфере торговли и ремесел. Однако в VI веке до н. э. Афины тоже потряс конфликт между богатыми и бедными гражданами. Масло и вино (и емкости для их хранения) стали основными товарами афинского экспорта, а зерно оставалось дома. Одновременно через серию реформ уравняли права старого поместного сословия с недавно разбогатевшими нуворишами через новый народный совет, призванный исполнять функций экклесии, то есть общего собрания всех граждан. Сразу ликвидировать раскол в афинском обществе с помощью таких изменений не получилось. Век тиранов завершился только с изгнанием последнего их представителя в 510 году до н. э. Тогда в Греции наконец-то начали функционировать учреждения, посредством которых греки парадоксальным образом пришли к самому демократичному способу государственного управления. И это притом, что в Греции насчитывалось рабов больше, чем в любой империи.
Все политические решения принимались большинством голосов экклесии (участники которой к тому же выбирали главных судей и полководцев). Действенные меры предусматривались для организации граждан в объединения, предназначенные для того, чтобы предотвратить появление отдельных группировок городских жителей, противопоставлявшихся земледельцам или купцам. Наступала великая эпоха процветания, когда Афинам предстояло по сознательной инициативе властей организовывать праздники и поклонения, выходившие за пределы города и становящиеся достоянием всех греков. Это походило на попытку Афин стать лидером греческого мира.
Многое было сделано на противопоставлении Афин и их великого соперника Спарты. В отличие от Афин перед Спартой стояла задача не совершенствования ее учреждений, а противодействия их изменению. В Спарте нашел воплощение самый консервативный подход к этой проблеме, состоявший в ее решении на протяжении достаточно длительного периода времени посредством укрепления общественной дисциплины дома и покорения соседей, что позволяло спартанцам удовлетворять потребность в земле за счет других народов. Очень скоро по этой причине произошло окостенение спартанской общественной структуры. Спарта превратилась в настолько жестко традиционное государство, что появилось предположение о том, что ее легендарный законодатель по имени Ликург даже запретил записывать ее законы; положения всех законов внедряли в рассудок спартанцев с помощью строгого воспитания с юных лет как мальчиков, так и девочек.