Джон М. Форд
Аспекты
John M. Ford
Aspects
Copyright © 2022 by The Estate of John M. Ford. Published by arrangement with Tom Doherty Associates.
All rights reserved.
© А. Питчер, перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024
Предисловие
I
Окончен день, и умолкают стоны,
Покой при догорающем огне.
Прижатые у горла стынут пальцы,
И поцелуй несет тебе земля.
Проснешься завтра или никогда;
Ничто тебя не слышит в темноте[1].
Это написал Джон М. Форд. Это последний станс секстины, стихотворной формы, состоящей из шести стансов по шесть строк; во всех стансах повторяются одни и те же рифмы, но в разном, строго предписанном порядке. Форд написал секстину, вдохновленный какой-то фразой из моего «Песочного человека» – жемчужина, отыскавшаяся в мейле, написанном по совершенно другому поводу.
II
Джона М. Форда друзья звали Майком, и я, по счастью, мог считать себя его другом.
Майк Форд был похож на добродушного весельчака. С возрастом его брови разрослись, будто усики насекомого, нащупывающего бесконечность. Он был человеком с мягкими манерами, как обычно говорят о репортерах, которые на самом деле Супермены, и это описание ему очень подходило, ведь все его друзья и без того подозревали, что втайне он если и не Супермен, то какая-то особая разновидность человека, намного умнее и мудрее обычных людей.
Майк умер в одиночестве, от внезапного инфаркта, в 2006 году. Его смерть стала невероятным потрясением. Ему было всего сорок девять. Казалось, у него еще все впереди.
Он передавал мне «Аспекты» по главам в течение нескольких лет; при каждой встрече либо вручал мне распечатку очередного отрывка, либо извинялся за свою медлительность (причины были уважительными, например пересадка почки) и обещал передать очередную главу в следующий раз.
Майк умер четырнадцать лет назад. Мне очень не хочется писать это предисловие, ведь взяться за него значит признать два факта, в которые инстинктивно отказываешься верить.
Во-первых, что Майк действительно умер, окончательно и бесповоротно; а во-вторых, что его последний роман, «Аспекты», так и останется неоконченным.
Да, знаю, это магическое мышление, и все равно я верю, что пока предисловие не дописано, пока неоконченная рукопись «Аспектов» не опубликована, факты могут оказаться ошибкой.
В глубине души я знаю – так же твердо, как знаю, что завтра снова взойдет солнце, – что совсем скоро мне предстоит автограф-сессия в магазине «Дримхейвен букс» в миннеаполисовском районе Динкитаун, и примерно за полчаса до окончания туда придет Майк, пороется на книжных полках, побеседует с людьми, а потом, когда сессия закончится, мы с ним отправимся куда-нибудь поужинать (скорее всего суши) и побеседуем, причем говорить будет в основном Майк (за что я ему безмерно признателен), а под конец он вытащит из кармана пиджака последние главы «Аспектов», и я с благодарностью возьму их и подвезу его до дома, который служит ему офисом и где по рельсам, проложенным вдоль стен, бегает игрушечный паровозик.
За ужином я многое для себя открою. Я учусь задавать вопросы, потому что в ответ Майк объясняет мне то, чего я не знаю. Он очень эрудированный собеседник и в разговоре плавно переходит от высоких жанров к низким. Он способен переключиться с обсуждения кино и телевидения на Марло и Шекспира, а вдобавок совершить краткий экскурс в квантовую физику или малоизвестную экономическую теорию, и все это в пределах развития одной мысли. Может быть, он мельком вспомнит какой-нибудь интересный случай из своей биографии, и мне посчастливится услышать рассказ о том, как Майка в юности пытались завербовать спецслужбы, считая его вундеркиндом…
Он рассказывает только о тех эпизодах своей жизни, которые считает возможным упомянуть в разговоре с конкретным собеседником. Обо всем остальном он говорит уклончиво и туманно.
Но книжный магазин «Дримхейвен букс» давно переехал из Динкитауна, я давно уже не провожу автограф-сессий, а вдобавок сейчас, когда я пишу эти строки, в мире свирепствует ковид – и я необъяснимым образом волнуюсь за Майка Форда, у него всегда было слабое здоровье и поэтому ему необходима самоизоляция. (Он умер, напоминаю я себе, ему не нужна самоизоляция, он ни от кого и ничем не заразится… но я все равно волнуюсь.)
Если честно, я вполне рационально отношусь к смерти других моих друзей. Я горюю, смиряюсь и привыкаю, что их нет. Мне грустно, что с ними больше не поговоришь, но я не ощущаю их присутствия. А вот Майк словно бы вышел из комнаты на полуслове, и я все время жду, что он вот-вот вернется. Карло Ровелли[2], физик-теоретик и автор нескольких книг, рассказывает: Эйнштейн в письме к жене покойного коллеги уверял, что ее муж не прекратил существование, что он все еще живет и работает, но в прошлом, куда ей нет доступа. (Действительно, как сказал Л. П. Хартли[3], прошлое – это другая страна. Вот только нам в нее не попасть. Ее жители не умерли – они живут там, в своей стране, но не могут ее покинуть и приехать к нам. Границы закрыты.)
Иногда я перечитываю мейлы, которые Майк посылал мне, хотя вообще-то никогда не перечитываю старую переписку. Но никто из моих корреспондентов не мог, заметив опечатку в приглашении на вечеринку у костра, сделать из этого пьесу в стихах, а потом, как бы между прочим, собрать труппу талантливых людей и пьесу эту поставить. А Майк так и поступил.
Ну вот. Я прервал работу над предисловием и перечитал все сохранившиеся письма от Майка, после чего заглянул в YouTube, чтобы посмотреть последние две минуты телесериала «Заключенный» – мне захотелось ответить на какое-то замечание Майка и надо было освежить кадры в памяти…
И тут я снова вспомнил, и всегда вспоминаю, что ответить ему я больше не могу. Зато я отыскал секстину, которую он мне прислал, вдохновленный строкой из «Песочного человека», и мне показалось, что последний станс очень подходит для начала этого предисловия. Вот так.
III
В юности я мечтал стать молодым талантливым автором. Тем, кто еще в двадцать с небольшим напишет свой первый великий роман. Мои мечты не сбылись, но это даже к лучшему, ведь мне нечего было сказать.
А Майку было что сказать. Он и говорил. Ему было семнадцать, когда опубликовали его первые рассказы и стихотворения, и двадцать два, когда вышел его первый роман, «Сеть ангелов». Этот протокиберпанковский роман, в котором существует вполне убедительная киберсеть, увидел свет в 1980 году, за четыре года до «Нейроманта» Уильяма Гибсона.
Я познакомился с Майком Фордом – кстати, инициал М. означает Майло, а не Майкл – в Бирмингеме, в 1984 году, на конвенте. Он прекрасно шутил, но не так, как обычно шутят писатели. Он произносил отточенную остроту, ироничное замечание или хлесткую реплику в самый нужный момент (в отличие от меня), а не две недели спустя. Говорил он тихо, не уязвляя собеседника и не перехватывая лидерство в разговоре, но делал это с виртуозностью первоклассного комика. Мы подружились. Вскоре после нашего знакомства, в том же 1984 году, Майк стал лауреатом Всемирной премии фэнтези за свой роман «Дракон не дремлет» (в книге нет никаких драконов, точнее, дракон в названии – это символ Уэльса).
Всякий раз, когда Майк приезжал в Великобританию – обычно в августе, на фестиваль фолк-рок-музыки «Фэйрпорт Кропреди конвеншн», – мы встречались за обедом или за ужином, беседовали, и я многому учился.
Мы начали переписываться еще в то время, когда существовали пишущие машинки, почтовые марки и авиапочта. В одном из писем Майк объяснил мне, как писать секстины, составив само письмо в форме секстины.
Он писал гениально, для читателей, которых считал такими же гениальными, как и он сам.
После романа «Дракон не дремлет» Майк опубликовал две книги в межавторском цикле «Звездный путь» – «The Final Reflection», об опыте первого контакта клингонов, и «Сколько за планету?», музыкальный фарс под видом научно-фантастического романа. Среди персонажей романа выведен и я, под анаграмматическим псевдонимом. Мой персонаж исполняет, как мне кажется, лучшую песню в книге.
Когда я решил переехать в США, то выбрал Миннеаполис в значительной мере потому, что там жил Майк.
Он был моим лучшим читателем. У каждого автора есть лучший читатель или надежда его отыскать. Это ваш знакомый, который прочтет вашу книгу и поймет, о чем она и что именно вы хотели сказать, а еще отметит все ваши недочеты и сжато, но точно объяснит, как их исправить.
IV
Как я уже упоминал, главы «Аспектов» я читал по мере их написания. Майк всегда лично вручал мне рукопись, как бы между прочим, и всякий раз настаивал, что знакомиться с ней совершенно необязательно, а еще выражал надежду, что я не расстроюсь из-за допущенных им ошибок. Ни одной ошибки я так и не заметил. Может, их и вовсе там нет.
А книга мне очень понравилась.
Она начинается с дуэли и, как я думал, читая первую главу, действие происходит лет 150 тому назад где-то в Европе, в каком-то воображаемом месте наподобие того, о котором писал Аврам Дэвидсон[4]. Но по мере чтения оказалось, что это совсем другое.
Возникало ощущение, что Майк создает что-то новое в фэнтези, где ничего нового просто не бывает. Примерно такой была бы «Игра престолов», если бы ее автор обожал поезда и железные дороги. Действие происходит в месте, которое напоминает Европу XIX века примерно в той же степени, в какой Вестерос напоминает Британию XV века. Речь в романе идет, как мне представлялось, о политике и общении, о магии, об искуплении и о том, какие формы принимает любовь. По виду он похож сам на себя, как говорил Марк Антоний о крокодиле, а слезы у него мокрые[5].
У меня сразу же возникло множество вопросов к Майку – о персонажах, о месте действия, о том, чем эти люди похожи на нас и чем от нас отличаются. В этом романе о жизни и о любви, о поездах, о правительстве и о смерти есть и элементы научной фантастики, и хорошо прописанное устройство альтернативного мира.
Тогда я решил, что дождусь последней главы и задам Майку все свои вопросы после того, как дочитаю роман до конца.
И лишь потом, когда выяснилось, что последней главы не будет, я сообразил, что надо было задавать вопросы по мере их возникновения. Майк всегда с удовольствием отвечал на мои вопросы.
V
Майк умер четырнадцать лет назад. Одиннадцать лет назад я дал согласие написать это предисловие, а год назад должен был отправить его редактору.
Я берусь за предисловие, но тут же робею, как пугливый жеребенок, и переключаюсь на что-нибудь другое. Часто это другое непосредственно связано с «Аспектами» – я перечитываю старые мейлы Майка или саму книгу. Хоть она и не окончена, в ней есть почти все. Финал и продолжение можно вообразить…
Может быть, меня сдерживает внутреннее убеждение, что если я хорошо напишу это предисловие, то оно не понадобится. Мы перейдем на другие рельсы и окажемся в другой реальности, где Майк закончил эту книгу и написал остальные романы в задуманной им серии «Аспекты».
Увы, как бы хорошо я ни писал, Майк умер и живет в своей стране, в прошлом. А эта книга – то, что он нам оставил.
Нил Гейман
Апрель 2021
Аспекты
I
Осенние игры
Опав, безмолвно листья улеглись,
Пока под чьим-то шагом прошуршат.
Письмо назад мою вернуло мысль -
Бумаги хрупкость, букв изящных ряд.
Иной сезон иные изберут,
Туман весны, июльский ветерок,
Степенный зимний холод и уют,
Кто выбрал все, но удержать не смог.
Но в письмах, среди умственных забав,
Мы длили осень и ее устав.
Вот в мыслях снова осень, снова ты,
Как лета запоздавшего тепло,
Как яркие осенние листы,
И это тоже ветром унесло.
Глава 1
Город и одиночество
Говорят, если человек собирается умереть, то лучше умирать утром, когда день нов, чист и полон вопросов, на которые невозможно ответить, когда солнце только встало, чтобы пролить свет на все ночные дела. А еще говорят, если человек собирается умереть, обстоятельства его смерти не имеют значения.
На это утро, в мерклень, в Листуреле, столице республики Лескория, в двадцать пятый день месяца Пастыря, за три дня до начала праздника Равноденствия, то есть за шесть дней до собственно осеннего равноденствия, была назначена дозволенная законом дуэль. Она должна была начаться ровно в семь утра, и максимум к половине восьмого тот, кто придерживался определенных воззрений на утро и на смерть, убьет того, чьи воззрения были иными.
Утро выдалось ненастным, похолодало на месяц раньше, а с эстуария налетал ветер, хлесткий, как пощечина. Небо выглядело комковатым и каким-то скисшим, а вдобавок еще и закопченным, ведь из-за промозглой погоды камины затопили прежде, чем их хорошенько прочистили; пахло креозотом, к вечеру неминуемо загорится сажа в трубах, а цена мытого угля на городской бирже впервые за долгие годы превысила две золотые марки за телегу.
Потускневший золоченый купол листурельского кафедрального собора больше напоминал старую медь, медный купол Национальной галереи позеленел, будто от плесени, а стеклянные панели пакгаузов Гранд-вокзала, мутные от клубящегося под ними тумана, походили на вздувшиеся волдыри. В такие дни простые жители с затаенной тоской мечтали о возвращении короля на лескорийский престол, ведь королевское слово способно очистить дурной воздух и развеять ядовитые миазмы. Правда, на памяти нынешних лескорийцев ни один король не занимал престола, что придавало мечтам особую одухотворенность.
Сейчас было без двенадцати миним семь, и участники дуэли понемногу собирались в сквере у парка Ив, в западной части Листуреля, к югу от фешенебельного квартала Среброшвеек. С четырех сторон сквер окружали высокие дома, в одном из которых размещалось консульство крошечной островной республики, а в центре зеленела лужайка, обнесенная чугунной оградой. В сквере там и сям росли плакучие ивы с уже желтеющей листвой и всевозможные кусты, а еще был неухоженный розарий. За оградой столпились зеваки, школяры с учебниками под мышкой и любопытные торговцы. Жители окрестных домов деликатно выглядывали из окон верхних этажей. Участники предстоящего действа собрались на лужайке.
В дозволенной законом дуэли принимало участие много людей. Секундантами были две молодые женщины в цилиндрах и в длинных зимних плащах, под которыми виднелись фраки – синий и зеленый. Обе печально переглядывались, но друг с другом не заговаривали. Женщина в синем фраке держала в руках узкий кожаный футляр и не столько курила, сколько жевала толстую черную сигару. Главный распорядитель дуэли был одет в темно-зеленый камзол, перехваченный на поясе ремнем; на груди криво болталась церемониальная серебряная цепь. Белый шарф, повязанный на шелковой шляпе, уныло трепетал на влажном ветру. Распорядитель постукивал по земле тростью с набалдашником слоновой кости, то ли от скуки, то ли от нетерпения, то ли от того и другого. Рядом с ним стоял мальчик в куртке и фуражке, с жетоном на груди и деревянной шкатулкой под мышкой.
За спиной распорядителя маячил пристав в красном мундире с серебряными галунами и серебряными пуговицами на кителе; на голове черная кожаная шляпа, на ногах черные сапоги, на одном плече аксельбант, а на другом, будто для равновесия, ремень магазинного карабина. Все с неприязнью поглядывали на карабин, а пристав с такой же неприязнью смотрел на всех.
Чуть поодаль к стволу ивы прислонилась врач в длиннополой бордовой визитке, с багряным галстухом; на голове у нее красовалась лихо заломленная белая меховая шапка. Из жилетного кармана свешивался золотой брелок-розетка, знак принадлежности к гильдии чародеев. В делах подобного рода чародеи обычно исполняли роль наблюдателей и старались держаться как можно незаметнее. Гильдия поощряла такую практику, дабы пресечь слухи, будто чародеи за деньги помогают недобросовестным дуэлянтам.
Были здесь и два репортера, одетых затрапезнее остальных: один в кургузом драповом сюртучке, с хлопчатобумажным шейным платком и в котелке, а второй в кожаной тужурке машиниста и в фуражке; за неимением галстуха он обмотал шею замызганным шелковым шарфом. Первый представлял газету «Вечернее обозрение», а тот, что в тужурке, – «Северную звезду». По окончании дуэли северозвездинец сядет на товарный поезд и повезет репортаж в редакцию, как раз к вечернему выпуску – не придется тратиться на магнограф, да и статью никто не покромсает. Он достал карманную фляжку и угостил коллегу виски. Дуэль предстояла не из обычных; тут не годился текст со стандартными формулировками, куда можно вставлять имена любых участников. Один из дуэлянтов – корон и парламентарий, так что его смерть стала бы главной новостью, особенно на севере, где как раз и находился его коронат.
По традиции дуэлянты явились последними. Молодой кавалерийский офицер по имени Ферт пересек сквер, вошел за ограду, на ходу скинул плащ на руки своей секунданте и потянулся всем телом, тряхнув каштановыми волосами, стянутыми на затылке в хвост. Ветер теребил жабо его белой льняной сорочки.
Из-за ивы сделал шаг вперед корон Варис – высокий, темноволосый, очень худой человек в синевато-стальном фраке и серых брюках. Он снял фрак, аккуратно сложил его и передал своей секунданте, затем поправил подтяжки и чуть ослабил темно-синий галстух, но развязывать его не стал.
Ветер усилился, ивы зашелестели. Говорят, богиня Корис сотворила ивы, пребывая в глубокой печали. В нескольких кварталах от сквера часы на башне пробили семь.
Распорядитель дуэли произнес:
– Досточтимые господа, у вас еще есть время уладить либо смягчить ваши разногласия мирным путем. Напоминаю, что нанесенное оскорбление признано смертельным, но даже великим людям не зазорно удовлетворяться меньшим. Пойдете ли вы на уступки?
Закон требовал от распорядителя этих слов, но не мог диктовать, чтобы он произнес их с искренним чувством.
– Оскорбление нанесено, – заявил лейтенант Ферт. – И оно не изменится оттого, что его признают менее оскорбительным. Я не отступлю от своих намерений.
Варис молча кивнул.
– Что ж, вынужден напомнить вам, что начатое таким образом будет таким же образом завершено, – сказал распорядитель и дал знак своему помощнику.
Мальчик раскрыл деревянную шкатулку. Распорядитель вынул из нее тяжелый старинный пистолет, однозарядный, вручную набитый порохом. Закон не настаивал на его применении.
– Я – орудие завершения, – изрек распорядитель традиционную фразу.
Дуэлянты, смотревшие на распорядителя, перевели взгляды друг на друга.
– Скольких человек вы убили, лейтенант? – неожиданно спросил Варис. – Я убил двоих, при сходных обстоятельствах: в парке Трубачей – юношу, а в эстуарии – прелестную молодую женщину. Кстати, она тоже была лейтенантом кавалерии.
– Значит, я буду отстаивать не только свою честь, – заявил Ферт.
– Убитая этого не заметит, – сказал Варис.
– Вам меня не запугать, – дрогнувшим голосом произнес Ферт. – Как бы ни алел от крови ваш стилет, – добавил он, испытующе глядя на Вариса.
Лицо корона не изменилось.
– Я вас не запугиваю, а объясняю, что для меня это дело привычное. Мне вовсе не хочется вас убивать, лейтенант.
– Это ставит вас в невыгодное положение, – ответил Ферт, но не вызывающе, а просто констатируя факт.
– Что ж, – сказал Варис, – вам как… оскорбленной стороне надлежит выбрать оружие.
Он дал знак своей секунданте. Она загнала сигару в уголок рта и раскрыла кожаный футляр. Внутри, на бархатной подложке, тускло поблескивали четыре клинка.
– Сабли или рапиры, лейтенант?
О пистолетах никто не упоминал. Все присутствующие, кроме, пожалуй, репортеров, принадлежали к благородному сословию; их возвышенный аспект не позволял стреляться ради удовлетворения задетой чести. Пистолет распорядителя дуэли предназначался для другого.
Ферт осмотрел клинки:
– Прекрасное оружие, корон.
Варис рассеянно кивнул.
– Рапиры, – сказал Ферт.
Он выбрал тонкий прямой клинок с простым крестообразным эфесом, безо всяких украшений, проверил, хорошо ли он сбалансирован, и отошел в сторону. Варис взял такую же рапиру.
– В случае чего доложите Извору, – сказал он своей секунданте.
Она кивнула, бросила окурок сигары на землю и растерла его сапогом.
Распорядитель дуэли поднял трость горизонтально.
Варис и Ферт встали по обе стороны и скрестили над тростью кончики рапир.
Трость резко опустилась. Клинки, дуэлянты, да и весь сквер застыли в промозглом воздухе на несколько инстант, на пол-удара сердца, а потом раскатом грома загремела сталь.
Противники сошлись и в первые минимы держались на ближней дистанции. Лейтенант блестяще отбивал удары и делал выпады, легко переступая из стороны в сторону и пытаясь кольнуть Вариса. Корон почти не сходил с места; его уколы и выпады были непринужденными и прямыми, легко уловимыми для глаза и предсказуемыми для руки. Щелк, звяк, ш-шух, вжик – дуэлянты двигались слаженно, будто в постановке спектакля «Король Зарго» под открытым небом. Куда бы Варис ни устремлял рапиру, ее встречал клинок Ферта.
А потом вдруг не встретил. Кончик рапиры Вариса вонзился в левое плечо Ферта, и на белом льняном полотне выступила кровь. Варис выдернул клинок и снова занял боевую стойку. Ферт повторил его маневр. Они продолжили бой, сойдя с узкой садовой дорожки, и шагом двинулись по кругу; сталь хлестала по воздуху. Лейтенант больше не фехтовал, а сражался, стараясь найти лазейку в защите противника и нанести колющий удар. Ферт вскочил на каменную скамью, рубанул воздух и снова спрыгнул на землю.
Варис отпрянул, отбил удар круговой защитой и вроде бы оступился. Ферт ринулся вперед, с геометрической четкостью очерчивая смертоносную атаку. Клинок со свистом рубанул воздух.
Раздался резкий звон – рапира Ферта упала на плитки садовой дорожки. Из рассеченного правого плеча лейтенанта хлынула кровь. Варис стоял так далеко от противника, что лишь окровавленное острие рапиры указывало на причастность корона к ране.
Ферт посмотрел на Вариса, на его клинок, покосился на свою рапиру, отлетевшую в сторону, и нерешительно сделал шажок. Под сапогом захлюпала кровь. Варис молча ждал.
Лейтенант повернулся и бросился наутек.
Распорядитель дуэли направил пистолет в спину беглеца. Варис подступил к распорядителю, едва заметно шевельнул рапирой – и кончик клинка отвел дуло пистолета вверх как раз в тот миг, когда прозвучал выстрел. Пуля ушла в ветви ивы, из кроны выпорхнула стайка воробьев.
– Прошу прощения, – негромко сказал Варис. – Я смазал вам прицел.
– Ничего страшного, – ответил распорядитель, проверяя, не оцарапан ли пистолет. – Будем считать, что все разрешилось?
– Да, к моему полному удовлетворению.
– Согласен. – Распорядитель вложил пистолет в шкатулку, раскрытую помощником, затем поправил плащ и шляпу с белым шарфом. – Дамы и господа, приношу искренние извинения, но у меня еще одно дело подобного рода, ровно в восемь. Доброго вам пути к Богине.
– И вам доброго пути, – хором ответили остальные.
Варис молча кивнул, а репортер в кожаной куртке помчался к товарному поезду.
Распорядитель вместе с помощником и приставом покинули площадь. Немного погодя врач откланялась и тоже ушла.
Сидя на садовой скамье, Варис чистил клинки ветошью, смоченной в лимонном соке.
– Великолепно сработано, – сказала ему секунданта лейтенанта Ферта.
Ее щеки раскраснелись, возможно, от холода.
– Спасибо, – ответил Варис.
Она с поклоном удалилась.
Репортер «Вечернего обозрения» вытащил блокнот и авторучку.
– Изумительный поединок, милорд, просто изумительный. Скажите, корон, вы служили в армии?
– Нет. – Варис вытер клинок насухо и вложил в футляр. – Я почти всю жизнь провел в парламенте. – Он посмотрел на репортера и едва заметно улыбнулся. – Там тоже своего рода фехтование.
Репортер не сразу понял шутку, но потом все-таки рассмеялся:
– Ах, прекрасно сказано, милорд! Великолепно! Спасибо.
Он что-то записал в блокнот и отошел.
Секунданта Вариса раскурила новую сигару.
– Почему вы ему это сказали, милорд?
Варис убрал второй клинок и защелкнул футляр. Секунданта, из отставных военных, была знакома Варису; она приняла участие в дуэли по рекомендации Извора.
– Потому что он репортер, – дружелюбно объяснил Варис. – Ему надо было о чем-то написать. Теперь он сможет меня процитировать, и ему не придется ничего выдумывать.
Он откинулся на спинку скамьи, чувствуя, как пот холодит кожу сквозь сорочку, и посмотрел за ограду. Зеваки – десятка два, не больше – уже начали расходиться. У прутьев остался только светловолосый мальчуган. Варис отдал ему честь, мальчишка отвернулся и убежал.
– Который час?
Секунданта сверилась с карманными часами.
– Двадцать пять миним восьмого.
– Девяносто пять миним до начала заседания… Розальда, найдите мне кэб, пожалуйста. Да, и еще…
– Слушаю, милорд корон.
– Если случится следующий раз, я с удовольствием возьму вас в секунданты. Но я все-таки надеюсь, что следующего раза не будет.
– Да, конечно, – ответила она немного озадаченно.
Варис думал, хотя и не мог бы объяснить Розальде, что скорее всего это была его последняя дуэль. Те, кто за этим стоит, провалили уже третью попытку и теперь наверняка попробуют что-нибудь новенькое.
Поскольку Розальду порекомендовал Извор, то она, возможно, и сама участвовала в дуэлях, либо, что вероятнее, часто выполняла обязанности секунданты. Она служила в лескорийской армии, а лескорийские солдаты не знают, что такое настоящая война.
Она четко, по-военному, подозвала двуколку. Варис перебросил фрак через руку и снова поблагодарил Розальду, которая теперь должна была доставить клинки к Варису домой, в квартал Целительного Камня. После этого, если не случится четвертой дуэли, Варис с Розальдой будут встречаться лишь на светских приемах, на ежегодном армейском балу и на благотворительных чаепитиях, где они с улыбками раскланяются и скажут: «Да, мы знакомы», – напоминая друг другу об общем секрете, а всем останется только гадать, что же их связывает.
– В парламент, – сказал Варис кэбмену, сел в двуколку и добавил в окошко: – К западному входу.
Кэбмен кивнул, ловко щелкнул кнутом, и экипаж покатил по серым туманным улицам.
Двуколка повернула на юг, оставив позади жилые кварталы, и въехала на оживленную трассу, проложенную вдоль Свежа, небольшой реки, впадающей в Гранд с запада. Варис рассеянно следил, чтобы кэбмен не отклонялся от маршрута, и обдумывал предстоящие вопросы, вынесенные на обсуждение в палате лордов. Сегодняшняя повестка дня включала семь пунктов – как обычно, перед парламентскими каникулами пытались завершить все скопившиеся дела. Одно утешение – дебаты проходили куда быстрее обычного.
Четыре дня до Равноденствия, думал Варис. Еще четыре дня – и он окажется в сорока маршах от города, в усадьбе Странжа, среди других гостей и друзей, вдали от парламента, политических дуэлей и ядовитой столичной атмосферы. Однако за играми, философскими спорами и чаепитием в осенних сумерках Варис все равно будет напряженно прислушиваться к щелканью магнографа, а потом, вернувшись на поезде под своды Гранд-вокзала, ощутит необъяснимое облегчение.
Кэб взял вправо и пересек Свеж по Новому Дворцовому мосту. Поставленные всего несколько лет назад железные опоры, выкрашенные зеленым, уже успели облупиться; наверняка следующей весной в парламент внесут предложение о его покраске. Варис мысленно напомнил себе, что не мешало бы проверить цену на свинцовый сурик. Справа виднелся Старый Дворцовый мост – теперь он предназначался исключительно для пешеходов. Прохожие гуляли по мосту и, несмотря на пасмурную погоду, любовались видами. Под центральной каменной аркой проплыла угольная баржа. Даже сейчас, пятьсот лет спустя, арки были на удивление прочными. Фундамент моста заложили кверцийские зодчие, еще шестью веками раньше. А Новый мост лет через сто скорее всего проржавеет насквозь, даже если его тщательно обмажут суриком.
Варис посмотрел в левое окно кэба. Позади, там, где Свеж впадал в Гранд, высился дворец, беспорядочно возведенное, но весьма впечатляющее сооружение – сумбурная смесь башен, фортеций, арок и контрфорсов, опоясанная остатками трех разновозрастных крепостных стен. Фундамент дворца, как и первое внутреннее кольцо, тоже построили кверки. С тех пор как империя распалась, каждый правитель Лескории считал своим долгом добавить ко дворцу хоть что-нибудь, а что-нибудь обязательно сломать. Собственно говоря, в этом и была вся Кверция: разобранная на части, перезастроенная, перепаханная, перекопанная и взорванная, Блистательная империя все равно сохранялась и вокруг, и у тебя под ногами.
Кэб доехал до Южного Угла, где прибрежная кромка парковой зелени и жилые кварталы, заселенные горожанами среднего достатка, сдерживали наступление промышленной зоны, раскинувшейся на юге, а потом резко свернул на восток и, обогнув Сливовое Кольцо, пересек реку Гранд по высокому каменному мосту на металлических опорах, под которыми свободно проходили трехмачтовые шлюпы. Туман понемногу рассеивался, и чуть дальше к югу, вдоль эстуария, уже виднелся лес мачт и такелажа. Широкий тракт сменили городские улицы Восточной набережной, чопорные и проложенные по строгой сетке.
Точнее, эти улицы некогда были чопорными и проложенными по строгой сетке. Теперь же их заполонили тележки цветочниц, возки с пивными бочками, двуколки и кареты всех мастей (кэбмен фыркнул, и Варис, выглянув в окно, увидел, что какой-то болван перегородил всю улицу, пытаясь втиснуть в узкий переулок экипаж, запряженный четверкой лошадей), торговцы арахисом, свежей рыбой, сосисками, пирогами с угрем, бойкие зазывалы и усталые проститутки, доктора, совершающие обход, и уличные скрипачи, играющие за медный грош, священнослужители утрени, раскланивающиеся со священнослужителями обедни, работники ночной смены, идущие навстречу работникам дневной смены, идущим навстречу тем, кто богат настолько, что не работает, но изнемогает от усилий. Улицы пахли мукой и мочой, горными цветами, жареной свининой и дешевым пивом, оглашались криками разносчиков и детскими песенками, лошадиным ржанием и людскими стонами. Все они, обнесенные стенами высоких многооконных зданий и защищенные крышей из угольного дыма и магнографных проводов, были так спрессованы, что людскую массу можно было резать ломтями.
Как здесь вообще живут, думал Варис; как ощутить, что ты живой, пока ты здесь не жил?
Улицы стали шире. Появились деревья и геометрические фигуры лужаек, где зеленела трава, необычайно яркая на фоне серого города. Кэб проехал мимо парка Королей Кларити, все еще окутанного туманом, превращавшим парковые скульптуры в подобие кладбищенских памятников. По другую сторону парка, на Виноградном проспекте (последние виноградники росли здесь шесть веков назад, а теперь по фонарным столбам вились лозы кованого железа), стояло здание парламента: двадцать колонн украшали южный фасад, сорок широких мраморных ступеней вели к проспекту. В солнечную погоду здание выглядело очень белым и очень красивым.
