Джон М. Форд
Люди ночи
John M. Ford
The Scholars of Night
© 1988 by the Estate of John M. Ford
© Е. М. Доброхотова-Майкова, перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Предисловие
За свою сорокадевятилетнюю жизнь Джон М. («Майк» для друзей и коллег) Форд показал себя автором фантастически многогранным. Он сочинял стихи, писал для настольных ролевых игр «Traveller» и GURPS, публиковал книги для детей, выпускал романы. И какие романы! «Сколько за планету?» одновременно комическая опера в духе Гильберта и Салливана и роман во вселенной «Звездного пути». В «Сети ангелов», напечатанной, когда ему было двадцать три, Форд с опережением в несколько лет придумал почти все литературные приемы, которые позже стали ассоциироваться с киберпанком – удивительное достижение для такого молодого писателя. О романе «Дракон не дремлет» я даже говорить не возьмусь; просто прочтите его сами. (Он получил World Fantasy Award в 1984 г.) И, наконец, есть «Люди ночи» или «Школяры ночи».
«Школяры ночи» – это классический британский шпионский триллер эпохи холодной войны, иронический, ибо Майк был американцем до мозга костей. Роман написан в манере забытого мастера этого жанра Энтони Прайса (сейчас лучше помнят Джона Ле Карре, и в романе ему тоже отдана дань уважения, однако в 1980-х самое громкое имя было у Прайса, и он заметно выделяется на фоне Ле Карре и Лена Дейтона). Прайс писал о смертельной игре, которую ведут ученые, историки, школяры ночи, замышляющие измену и продающие душу спецслужбам. Майк следует за своими героями, Алланом Беренсоном и его учеником Николасом Хансардом, к истокам их профессии – к елизаветинскому драматургу и гуляке Кристоферу Марло, который, как считают, шпионил для сэра Фрэнсиса Уолсингема во время холодной войны между протестантской тюдоровской Англией и католическими Испанией и Францией. Мало того что весь роман представляет собой размышления о блистательной, но рано оборвавшейся карьере Марло, но и сюжет вращается вокруг его утраченной и недавно обнаруженной пьесы; находка приводит к страшной мести, которая может погубить мир. Трагическая история убийц из шестнадцатого века заново разыгрывается в лихорадочной атмосфере восьмидесятых.
«Школяры ночи» впервые вышли в 1988-м. Учитывая тогдашнюю скорость издательского процесса, это означает, что роман, скорее всего, был написан в 1986-м. Если вам меньше пятидесяти, вы толком не помните этот период. (А если вам меньше тридцати, он закончился до вашего рождения.)
В предположении, что вам меньше пятидесяти, я представлю вам идеологический Розеттский камень для мира, в котором разворачивается действие романа. Мира, который теперь кажется таким же фантастическим, как прочие миры Майка.
Давайте настроим нашу машину времени на 1986-й, когда Майк писал про Белую группу и смертельную игру ее аналитиков. Эта книга – послание из полузабытого, озадачивающе чужого мира до ноутбуков, интернета и смартфонов. В этом мире, где было слишком много ядерного оружия и где на улицах стояли телефоны-автоматы, куда опускали монетки, очень страшно жилось, если хоть краем глаза читать новости. Мы, видевшие падение Берлинской стены уже взрослыми, росли с мыслью, что каждый миг можем стать горсткой пепла или получить смертельную дозу облучения из-за неисправного датчика или сбоя в дипломатической игре «кто первый струсит»; эта детская травма осталась с нами навсегда. Мне тогда снились кошмарные сны, и почти все сверстники, которых я об этом спрашивал, помнят ощущение липкого ужаса напополам с фатализмом. (Учебные тревоги на случай стрельбы в школе и страхи, связанные с глобальным потеплением, возвращают эту травму для младшего поколения.)
Изменились не только технологии и ядерные кошмары. «Школяры ночи» отражают гомофобию и сексизм 1980-х. То было десятилетие, когда антибиотики еще в основном работали, но СПИД означал смертный приговор, а геям приходилось скрывать свою ориентацию – с госслужбы могли за нее уволить.
В 1986-м Рональд Рейган перевалил через середину второго президентского срока. Премьер-министром Великобритании была Маргарет Тэтчер, а Генеральным секретарем коммунистической партии Советского Союза недавно стал Михаил Горбачев. В СССР только-только зазвучало слово «перестройка», в отношениях между сверхдержавами сохранялась напряженность, наступившая после смерти Леонида Брежнева. В ноябре 1983 года натовские учения «Эйбл Арчер» чуть не спровоцировали ядерную войну с Советским Союзом. Затем две сверхдержавы отступили от края пропасти – никто на самом деле не хотел конца света, – но, словно две кошки, сидящие друг напротив друга, обе были начеку и ждали нападения. В 1986-м многие на Западе считали СССР экзистенциальной угрозой, а существование примерно шестидесяти тысяч термоядерных бомб подчеркивало, что обе стороны воспринимают эту угрозу всерьез.
Быть может, самым неожиданным различием между 2021-м и 1986-м станет для путешественника во времени не биполярная мачистская политика ядерного противостояния, а то, что никто не считал победу капитализма неизбежной. В 1986-м еще существовал глобальный колосс, революционная сверхдержава, которая вместе с государствами-сателлитами и попутчиками вроде Китая представляла треть населения планеты и владела двумя третями земного вооружения. Советский Союз – несостоятельный утопический проект – по-прежнему считал, что указывает путь к светлому будущему. Несмотря на террор и чистки, несмотря на голодоморы и ГУЛАГ, коммунистические государства создавались ради строительства лучшего будущего для человечества, и даже к 1986-му не вся позолота облезла с мощей под украшенной самоцветами риторикой.
Утопические идеалы разом крайне опасны и страшно привлекательны для людей с определенным складом ума. Именно поэтому многие на Западе готовы были сотрудничать с коммунистами ради построения рая для трудящихся. (Эхо этого идеализма слышно и сегодня. Мы все оцениваем политику мерилом, доставшимся нам в наследство от Французской революции – в терминах «правизны» и «левизны», – хотя сама революция умерла через три десятилетия после взятия Бастилии. Кто сегодня может сказать, что дети Ленина не устроят новый Октябрь? И, может быть, со второго раза у них все получится?)
История умеет быстро и безжалостно менять ваши представления о параметрах жизни. После окончания холодной войны в 1989-м и распада СССР в 1991-м в США воцарилась триумфальная уверенность, что социализм побежден окончательно и бесповоротно. Однако в то время, о котором идет речь, эта победа вовсе не казалась предрешенной. Нам так же трудно представить настроения 1986-го, как мир до ковида или Одиннадцатого сентября.
Что возвращает нас к попытке заново оценить «Школяров ночи». Это многослойная книга: на поверхности – захватывающий шпионский триллер и трагедия загробной мести. Однако на другом уровне это комментарий к гибельным играм ученых, играм, которые выплескиваются в реальную жизнь (и смерть), когда игроки берутся работать на спецслужбы. Игра очень, очень стара – в нее играл еще Кристофер Марло. Диссидентствующие вольнодумцы запирают двери и принимаются двигать человеческие жизни, как фишки, и вневременная природа игры отражается в лабиринте зеркал от 1580-х до 1980-х.
Читайте эту книгу как памятник ушедшей эпохе или как одну из самых загадочных научно-фантастических трагедий Майка. Оба прочтения хороши.
Чарльз Стросс
Акт первый. Смерть Сократа
Часть первая. Фауст обречен проклятью
Но вечное движенье звезд все то же…
Мгновения бегут, часы пробьют,
И дьяволы придут, и обречен
Проклятью Фауст![1]
– «Доктор Фауст», акт V, сцена 2
Николасу Хансарду некуда было бежать. Он смотрел в глаза последнему Йорку и понимал, что Ричард, герцог Глостерский, в стремлении к трону не остановится ни перед чем. Герцог обнажил кинжал, и у него двадцать отменных бойцов, так что сопротивление бесполезно. Однако, возможно, выход еще есть…
– Вам невыгодно меня убивать, ваша светлость, – сказал Хансард.
– Почему?
Хансард подавил улыбку. Ричард имеет обыкновение действовать сгоряча. Убедить его промедлить – значит наполовину выиграть битву, если не войну.
– Потому что мне есть что дать вам, ваша светлость. Богатство. Дома, где вы получите кров и пищу…
– Все это так и так достанется мне.
– Золото, камни, да. Но люди в этих домах? И снаружи? В одном из моих домов лежит договор со ста бургундскими арбалетчиками и пятьюдесятью конными копейщиками.
– Они будут сражаться за меня, если я им заплачу.
– Разумеется. Как и за всякого, кто им заплатит. Увы, с моей смертью договор перейдет к… к другому лицу, у которого есть средства платить наемникам.
– Ты пытаешься меня шантажировать ради спасения своей жизни.
– Не худшая причина.
– Тоже верно, – сказал Ричард. – Но лучше отряд вероломных бургундцев в качестве противников, чем вероломный союзник в вашем лице. Я вас убью.
– Бога ради, Рич.
– Молитвы не помогут, профессор Хансард. Вы убиты.
– Вы в своем амплуа, Рич. – Хансард встал из-за стола и снял фигурку с игрового поля. – О’кей, я убит, я проиграл.
Он взял стопку карт со своей стороны стола и протянул Ричарду Сирсу. Двадцатиоднолетний герцог Глостер был в черных джинсах и футболке Валентайн-колледжа с надписью «Дерзай!».
– Все мое движимое имущество и поместья. – Хансард взял еще одну карту и положил перед другим игроком. – Однако бургундцы переходят к леди Анне.
Анна Романо, наследница Ланкастеров (магистрантка, худенькая миниатюрная брюнетка с короткой стрижкой), взяла карту, представляющую наемников, и добавила к стопке своих войск.
– Спасибо, профессор. Мы будем молиться об упокоении вашей души.
– Не говори о себе «мы», пока тебя не короновали. – Ричард вновь опустился в кресло. – Я думал, профессор блефует насчет бургундцев.
Хансард повернулся к четвертому игроку, Полу Огдену. Семнадцатилетний Пол только что закончил школу и осенью должен был приступить к занятиям в Валентайн-колледже.
– Итак, Пол, теперь мы имеем классический эндшпиль с тремя участниками, в котором у обоих королевских домов есть сильная поддержка, а третий участник – вы – контролирует парламент. Что вы думаете?
– Я думаю, что хочу пива, – сказал Пол.
Остальные студенты рассмеялись, а Хансард серьезным тоном спросил:
– Так сильно хотите, что готовы ради пива признать поражение в игре?
– Что? – спросил Пол. – А, понял. Как канцлер Англии я могу созвать парламент и поставить вопрос о престолонаследии. И у меня довольно голосов в обеих палатах, чтобы провести свое решение. Однако я могу обеспечить выигрыш либо Анне, либо Ричу, но не могу выиграть сам.
– Продолжайте. – Хансард взъерошил свои белокурые волосы и почесал острый подбородок.
– Чтобы выиграть самому, мне нужен серьезный наследник помимо этих двоих… на что уйдут годы. Я имею в виду часы.
– «Годы» – нормально, – сказал Хансард. – Думайте о годах и о месяцах, не о раундах.
Ричард сказал:
– Вот почему мы разыгрываем эти сцены, а не просто говорим: «Я убил твоего персонажа и забираю карту». Если не думать о том, как мог рассуждать реальный человек в твоей ситуации, это будет просто «Делатель королей» с некоторыми дополнительными правилами.
Пол сказал:
– Другими словами, хочу ли я отказаться от выигрыша, потому что время позднее и я устал… либо, исторически, отдать английский трон другой благородной фракции оттого, что война и так идет уже слишком долго.
– Он достиг синтеза, – сказала Анна.
– Разумеется, – продолжал Пол, – одновременно я думаю: «Что мне мешает уйти? Это же просто игра».
Анна сказала:
– Два синтеза за три минуты. Браво, Пол.
– Совершенно верно, – сказал Хансард. – Это действительно просто игра, не исторический факт. Если в «Делателе королей» или «Дипломатии» когда-нибудь повторятся события реальной Войны Роз или Первой мировой, я снова поверю в Зубную фею. Однако фактов вокруг много – и много того, что прикидывается фактами. Я пытаюсь учить «процессу», тому, что происходит у людей в голове в «исторические» моменты. Ваше желание выйти из игры, потому что вам хочется холодного пива, не то же, что желание покончить с долгой династической войной, однако аналогия тут есть и, думаю, полезная. Если вы умеете думать, как человек пятнадцатого века либо другого изучаемого периода, настоящие факты будут заметны среди фальшивок, как человек в чулках и дублете посреди жилой части Дариена.
– По крайней мере, в некоторых жилых районах Дариена, – заметила Анна. – Мы по-прежнему говорим о холодном пиве?
Хансард сказал:
– Это решать Полу и парламенту.
– Вы шутите, – сказал Пол.
– Нет, – возразил Ричард. – Профессор Хансард сократичен до предела. Если хочешь пива, придется тебе созывать парламент.
Пол глянул на Хансарда. Тот улыбнулся. Пол спросил Анну:
– Так ли ты хочешь пива, чтобы выйти за меня замуж?
– Выйти за тебя замуж, сопляк? – Она глянула на игровое поле и переставила фишку, изображающую Маргариту Анжуйскую, на клетку Кентерберийского собора. – Ладно. Маргарита выходит за канцлера Англии. И желательно, чтобы он не оказался ее близким родственником, потому что хлопот с Римом нам хватает и без того. Теперь созывай парламент и вдарим по пиву.
– Меня можете на свадьбу не приглашать. – Ричард ссутулил плечи. – Ну что, здесь злую зиму превратило в ликующее лето солнце… э… Ланкастера[2].
– Я говорил вам не убивать меня, Рич, – сказал Хансард. – Пиво в холодильнике.
После набега на холодильник все вернулись в гостиную Хансарда. Ричард, Пол и Анна устроились на кожаном диване с пивом в руках и пустили по кругу косячок. Хансард сидел в деревянном кресле и пил кофе из кружки с надписью «ЦИКУТА». («Я тебе говорил, – сказал Рич Полу, – сократичен донельзя».)
– Что будет, если нас с этим застукают? – спросил Пол между осторожными затяжками.
Ричард ответил:
– Это Коннектикут. Тебя посадят в колодки.
– Видишь, до чего доводят дурные знакомства? Ричард младшекурсник, он может сослаться на возраст, но я в магистратуре, и мне оправданий нет. – Анна рассмеялась и глянула на Хансарда. – И не смейте мне говорить, что я могу сослаться на невменяемость, Николас.
Пол сказал:
– В смысле, что будет с вами, профессор Хансард? Это же вроде…
– Незаконно? Насколько я знаю, да. Но не тревожьтесь за меня, Пол. Валентайн-колледж так либерален, что не станет поднимать шум из-за травки, и так мал, что не боится за свою репутацию. К тому же я не штатный преподаватель, у меня нет постоянных курсов. Я веду семинары, часто в форме игр – вроде сегодняшней, но сложнее, с большим числом игроков. Однако не каждый год, потому что я занимаюсь своими исследованиями.
– Историческими исследования можно зарабатывать на жизнь? – чуть осоловело спросил Пол.
Ричард рассмеялся.
– Это возможно. – Хансард глянул на кофейную кружку, на грозную надпись. – Вы хотите стать профессиональным историком?
– Не знаю… в смысле, я не уверен, что есть такая профессия.
– Так бывает. Так случилось со мной. – Хансард постучал пальцем по кружке. – Когда-нибудь я расскажу о том, кто мне ее подарил.
– Homo, fuge[3], спасайся, человек! – низким голосом произнес Ричард. – Беги, иначе станешь… протеже!
Глаза у Пола сверкнули.
– А вы согласитесь быть моим научным руководителем, сэр?
– Рановато об этом говорить, – ответил Хансард. – Осенний семестр начнется только через четыре недели, а до тех пор вы еще не студент. Давайте повременим.
Пиво и темы для разговора закончились незадолго до полуночи. Ричард и Пол ушли в летнее общежитие, Анна – в свою квартиру неподалеку от кампуса. Закрывая за ними дверь, Хансард услышал вопрос Пола:
– Здесь всегда так?
– Сейчас лето, – ответил Ричард. – Подожди, начнется осенний семестр. У нас бывает по тридцать игроков, и это офигительно… Ты когда-нибудь участвовал в Войне Севера и Юга?
Хансард налил себе еще кофе и сел перед игровым полем «Делателя королей». Во время игры ему пришла идея нового правила, попытки убийства, и он хотел записать свои мысли, пока они не забылись.
В дверь позвонили. Анна, сразу подумал он.
И тут же вспомнил Луизу, потому что, думая о любой женщине, всегда вспоминал ее, несмотря на то что Луиза умерла. А может быть, именно поэтому. Двадцать месяцев своей жизни Николас Хансард смотрел, как умирает Луиза Хансард, дома и в больнице, и не было минуты, когда она не мучилась.
До Луизы он никогда всерьез не думал о браке, после Луизы некоторое время не мог думать о сексе. И все-таки одно изменилось и другое тоже.
Анна.
Хансард открыл дверь. Это была не Анна, а человек в мотоциклетной куртке и шлеме, с сумкой через плечо. Мотоцикл, большой «Харлей» с багажной корзиной, стоял рядом с тротуаром, фара была не выключена.
– Распишетесь в получении, сэр? – спросил курьер.
Он не сказал, от кого пакет и на чье имя, не дал и малейшей подсказки.
Хансард знал и то и другое. Он написал «Кристофер Фрай»[4] и подождал, пока курьер сверит подпись с образцом. Подписываясь фамилией драматурга, Хансард чувствовал себя немного глупо, как будто подделывает автограф; он сказал себе, что на следующий месяц выберет кодовое имя попроще.
– Минуточку, сэр.
Курьер вернулся к мотоциклу и что-то сделал – за его спиной не было видно, что именно. Хансарду говорили, что у мотоцикла сложная сигнализация, иногда даже заряд самоликвидации. Курьер вернулся с плоским пакетом и отдал его Хансарду.
– Спасибо, – сказал Хансард.
– Не за что, сэр. Доброй ночи.
Курьер тихо уехал. Хансард глянул в небо. Ночь была для августа холодная, очень ясная. Он вернулся в дом, сел рядом со своим кофе, открыл пакет.
Внутри была стопка черно-белых фотографий, снятых под водой; на некоторых виднелся аквалангист. В прямоугольном предмете на первых двух снимках Хансард, присмотревшись, узнал джип, наполовину ушедший в донный ил; на дверце угадывалась белая армейская звезда. На следующей фотографии был кожаный портфель с почти нечитаемыми надписями; Хансард вроде бы разобрал слово «РАЗВЕДКА». На ручке портфеля была закреплена цепь, и она тянулась к…
Это было на следующих фотографиях. В пугающе четком качестве. К последней фотографии скрепкой был приколот машинописный листок.
ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ОПОЗНАНО КАК ОСТАНКИ Т. С. МОНТРОЗА, МАЙОРА АРМЕЙСКОЙ РАЗВЕДКИ США, ПРОПАВШЕГО БЕЗ ВЕСТИ В ГЕРМАНИИ 20 МАРТА 1944. ОСТАНКИ ОБНАРУЖЕНЫ В НИДЕРКАССЕЛЕ, ГЕРМАНИЯ, ДЕСЯТЬ ДНЕЙ НАЗАД. ИЗВЛЕЧЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. ПРОСЬБА ПОДТВЕРДИТЬ УЧАСТИЕ. РАФАЭЛЬ
– Можно ли заработать на жизнь историческими исследованиями, профессор? – тихонько спросил себя Хансард. – Конечно, если знать нужных людей.
Он снял трубку и начал набирать номер.
Немецкое небо было голубое, трава зеленая, автокран – защитного цвета, а вода в реке – черная, как смертный грех. Цепи и тросы тянулись по бурому илу, военные топтали рекламно-сочную траву на берегу. Военные – бундесверовцы и американские саперы – были вооружены. Обычное дело.
Из воды вынырнули два аквалангиста и замахали водителю автокрана. Машина взревела, цепи натянулись. Темная вода заколыхалась.
Чуть дальше на берегу сидел, подобрав колени, человек в серой кожаной куртке. У него было невыразительное лицо, спокойные глаза смотрели из-под кустистых черных бровей через очки в металлической оправе. Он что-то печатал в маленьком портативном компьютере, прерываясь каждые несколько минут, чтобы глянуть на военных и автокран.
В нескольких метрах позади него стоял черный «Мерседес» по меньшей мере десятилетнего возраста. К водительской дверце прислонилась сурового вида женщина в зеленом пуховом жилете. Жилет был расстегнут, из-под него выглядывала рукоять пистолета.
Рядом со старым «Мерседесом» остановился другой, новехонький. Из него вышел мужчина в дорогом черном костюме. Он кивнул женщине, и та молча указала на сидящего человека.
Мужчина в костюме прошел к берегу – осторожно, чтобы не запачкать штанины – и глянул вниз.
– Мистер Рулин?
– Ja[5], – ответил сидящий.
– Моя фамилия Кройцберг. Моя организация…
– Ich hab’ Deutsch[6], – перебил Рулин.
Кройцберг умолк, затем продолжил по-немецки:
– Моя организация, полагаю, известила вас о моем приезде.
– Да. – Рулин снова глянул на кран; на Кройцберга он по-прежнему не смотрел. – Впрочем, мне не сообщили, зачем вы приедете.
– Документы…
– Это американские документы.
– Однако они найдены на немецкой земле. В немецкой воде, правильнее сказать. – Кройцберг вежливо рассмеялся. – И к тому же они такие старые…
– Если вы прямо сейчас поедете в Бонн, герр Кройцберг, то успеете домой к обеду.
– Не понимаю, – сказал Кройцберг, и Рулин видел, что это правда.
Он сказал без сколько-нибудь явной грубости:
– Я объясню. Эти люди вытащат джип. Человека внутри, вернее его останки, положат в алюминиевый гроб, который вы видите вон там. Гроб запечатают и доставят в лабораторию в Соединенных Штатах. Вертолет вон там, а самолет уже должен был прогреть моторы.
– Однако документы…
– На фотографии видно, что портфель прикован к руке водителя. Так это и останется. Мне случалось видеть, как у покойников в таком состоянии отваливаются конечности; если это произойдет, мы аккуратно положим руку вместе с телом.
– Для меня это неожиданность.
«В точку», – подумал Рулин, но вслух ничего не сказал. Он не дал Кройцбергу предъявить удостоверение, или заговорить по-английски, или еще как-то утвердить свое превосходство. Он ничего Кройцбергу не должен.
Кройцберг сказал:
– Мои полномочия…
– У вас здесь нет ровным счетом никаких полномочий, герр Кройцберг, и вам это известно. У вас есть разрешение наблюдать, чем вы сейчас и занимаетесь. Вы не заглянете в портфель. Я не загляну в портфель. Никто в него не заглянет, пока он не попадет в лабораторию. Das ist fast alles[7].
Кройцберг пробормотал что-то не по-немецки и не по-английски.
Рулин сказал:
– Я вырос в Хамтрамке[8], герр Кройцберг, и тоже хорошо умею ругаться на польском. Однако на самом деле я не церэушная сволочь. У меня церэушные документы, но здесь я как приглашенный советник. Своего рода гражданский спец.
– Вы не из… разведки?
– Давайте воздержимся от лишних оскорблений, герр Кройцберг. Я археолог, эксперт по вскрытию гробниц, раскапыванию захоронений, всему такому. Я подходил по всем параметрам.
– И кто вас сюда послал?
– Человек по имени Рафаэль.
Кройцберг задумался.
– Я не знаю Рафаэля.
– Ваша организация знает. Почему бы вам не поехать домой и не спросить у начальства?
– А если я этого не сделаю?
– У вас есть разрешение наблюдать. Впрочем, должен предупредить, что у миз Доннер есть разрешение вас застрелить, если вы попытаетесь предпринять что-либо еще.
Кройцберг повернулся. Женщина в зеленом пуховом жилете широко ему улыбнулась. Затем достала из кармана пластинку жевательной резинки, развернула и принялась жевать.
Кройцберг смотрел на нее приоткрыв рот.
Рулин сказал:
– Она называет свой пистолет «Блитцен». Вы, наверное, слышали про американцев, которые дают имена своим пистолетам. В ее случае, боюсь, название меткое.
Доннер подвигала челюстью и выдула пузырь, лопнувший так громко, что двое военных обернулись в ее сторону.
Кройцберг сказал тихо:
– Donner und Blitzen?..[9] Toll. All ganz’ toll[10].
Затем повернулся к Рулину и добавил:
– Разумеется, я составлю об этом полный отчет.
– Разумеется, – ответил Рулин.
Кройцберг побрел обратно к машине. Он помедлил мгновение, глянул на Доннер – та выдула пузырь из жевательной резинки и помахала рукой, – сел в автомобиль и уехал.
Доннер выплюнула жвачку на траву.
– Думаешь, он напишет в отчете про «Доннер и Блитцен»?
– Если верить досье, он очень дотошен.
– Он придурок.
– В Управлении «К» его считают придурком, заслуживающим всяческого доверия.
Доннер нахмурилась:
– Так мне теперь называть свой пистолет дурацким именем? Из-за того, что ты захотел кого-то пугнуть?
– Убедить его, Кэрри, убедить. Что бы ни думал сейчас Кройцберг, он точно убежден, что мы очень, очень серьезно относимся к содержимому портфеля. – Рулин встал, сунул компьютер под мышку, отряхнул брюки. Потом глянул на дорогу, по которой уехал Кройцберг. – Именно это он и скажет своим нанимателям.
– Которым?
– И тем, и тем. Но Москве в первую очередь. Для Кройцберга его приоритеты очень важны.
Они двинулись вдоль берега к военным и крану.
Река под краном забурлила. Цепи скрежетали, машина гудела от нагрузки. Над водой показались фары, похожие на глаза исполинской лягушки, из прорезей в светомаскировочных крышках текла грязь.
– Смотрел «Психо»?[11] – спросила Доннер.
Джип медленно вылезал на поверхность, отовсюду хлестала вода с мелкими камушками. За сорок лет машину наполовину занесло, аквалангисты отчасти ее раскопали, но все равно она была облеплена грязью по бамперы. Белая звезда на пассажирской дверце – аквалангист, нашедший джип, счистил с нее ил – блестела неожиданно ярко.
Водитель сидел на сиденье более или менее прямо, одна рука вывесилась за дверцу. С такого расстояния лицо у него было несколько карикатурное – рот очень, очень широко открыт. Некоторые военные заметно нервничали. Рулин предполагал, что некоторых стошнит – в таких случаях всегда тошнило как минимум кого-нибудь одного. Реки, гробницы, пирамиды, неважно – уже много лет новые открытия были связаны для него с запахом рвоты.
– Хорошо, подержи так, – сказал он крановщику. – Пусть вода немного стечет.
Утреннее солнце вспыхнуло на хлещущей из джипа воде, и грязные струи засверкали алмазным дождем.
Небо над Эдинбургом было пасмурным, но не бесцветным – по нему бежали акварельные тучи всех оттенков серого, индиго и стали.
Аллан Беренсон запахнул плащ, надвинул фетровую шляпу и пошел через дорогу, отделяющую большой сетевой отель от крохотной гостиницы, где он остановился и где его ждали. Электрическая вывеска большого отеля влажно светилась в тумане, стеклянный фасад поблескивал, словно сверток в полиэтиленовой пленке. Гостиничка впереди была темной и готической под дождем – тихая, чуть мрачная, но бесконечно более уютная.
– Добрый вечер, доктор, – сказала пожилая толстуха за стойкой, когда Беренсон забирал ключ. – Сыровато сегодня.
– Да, немножко.
– Прислать вам в номер чаю?
– Буду очень признателен, миссис Кроми. Два, пожалуйста. Мне с молоком, даме – с лимоном.
Миссис Кроми кивнула и заговорщицки улыбнулась:
– Я мигом заварю, доктор.
Беренсон улыбнулся в ответ, поднялся по лестнице, тихонько постучал и открыл дверь. Номер – однокомнатный, десять футов на двадцать – был обставлен потертой мебелью более или менее в одном стиле: моррисовское кресло, трельяж, чайный столик, двуспальная кровать. Женщина в синем трикотажном платье сидела на кровати и снимала чулки.
– Не так скоро после лестницы, – очень тихо проговорил Беренсон. – У меня сердце не выдержит.
– В таком случае я не позволю тебе расстегивать пуговицы.
– Нет уж, позволь. – Он подошел, провел рукой вдоль застежки на спине платья, затем поцеловал женщину в шею. – Однако миссис Кроми принесет чай. Давай дождемся ее.
– И долго…
В дверь постучали. Беренсон открыл дверь и принял поднос. Затем повернулся и ногой захлопнул дверь. Женщина сидела на кровати очень прямо, смиренно сложив руки на коленях, скрестив голые щиколотки и улыбаясь, как послушная школьница. Беренсон рассмеялся и чуть не расплескал чай.
– Как ты думаешь, я угодила старой вуайеристке?
– Она милейшая старушка и тайны хранит лучше, чем целая контора швейцарских банкиров. – Беренсон поставил поднос на стол. – Так сперва чай или пуговицы?
– Чай остынет, – сказала она. – Я…
– Тсс.
Он налил чай. Платье соскользнуло на пол. Женщина повесила его на плечиках на дверь, ушла в крохотную ванную, потянулась к застежке лифчика.
Беренсон повернулся к окну и, потягивая чай, стал глядеть сквозь стекло в частом переплете. Дождь усилился. За дорожками от капель Беренсон видел гору, похожую на изготовившегося к прыжку льва – Трон Артура, – черный Эдинбургский замок и, разумеется, сетевой отель.
– Проклятый империализм, – сказал Беренсон.
– У нас была империя, – заметила женщина.
Из ванной она вышла в сером шелковом кимоно и села на кровать.
– Не такая. Мы экспортируем свой паршивый фастфуд и свои паршивые сетевые отели по всему миру. У вас, по крайней мере, есть хоть какое-то уважение к местной кухне. И архитектуре. Мы хотим поставить чертовы Золотые арки «Макдоналдса» над Запретным городом.
Беренсон отвернулся от окна.
– А знаешь, что по-настоящему смешно? Именно в этом куске трансплантированного Огайо останавливаются ребята из КГБ. – Он вновь глянул на вывеску. – Мой связной с Палатайном сейчас в номере шестьсот четырнадцать, выдает себя за луизианского нефтяного магната и лихорадочно тратит деньги с золотой карты «Американ экспресс».
– А где останавливаются цэрэушники?
– Здесь.
– Это не смешно, Аллан.
– А я и не шучу, дорогая. Про эту конкретную гостиницу я узнал от приятеля, оперативника ЦРУ. В Лондоне он останавливался в Ковент-Гардене, в крохотном отеле – десяток номеров, ресторана нет. Уверял меня, что там жил Грэм Грин. Возможно, это определило его выбор.
– Он не может объявиться здесь?
– Он на пенсии. Живет в Орегоне, ловит рыбу.
Беренсон подошел к кровати, сел на ситцевое покрывало рядом с женщиной.
– Русские любят самые американские гостиницы. Американцам нравится местный колорит… и, разумеется, им тоже хочется чувствовать себя международными шпионами. – Он погладил ее шею под воротником кимоно. – Где, черт возьми, КГБ добывает золотые карты «Американ экспресс»? Считается ли Московский Народный банк «крупным международным финансовым учреждением»?
– А что любят в гостиничных номерах англичане? – спросила женщина. – Помимо того, чтобы их гладили вот… здесь.
– Англичане любят преуменьшения.
– Наверное, это я и нашла в тебе. – Она сунула руку под его расстегнутую рубашку. – Ты так элегантно преуменьшаешь.
– Я слишком для тебя стар.
Она двинула рукой вниз по его груди, по жестким седым волосам и старым шрамам.
– Именно это меня в тебе и привлекло, разве не знаешь? Я подумала, глянь на этого старикашку, наверняка в постели он будет упоительно тосклив.
– И это тоже не шутка, – тихо сказал Беренсон и погладил ей волосы. – «Изменника какая впустит дверь? Ворота разве, что изменники зовут своими[12], пред ним откроются и затворятся со стуком топора».
– Это из Скинской рукописи?
– Да.
– И ты уже цитируешь по памяти. Так ты правда думаешь, что это Кристофер Марло?
Руки Беренсона замерли.
– Возможно, – задумчиво проговорил он. – Если это подделка, то чертовски хорошая. Не говоря уже о мотиве. Зачем подделывать пьесу Кристофера Марло, а не дневники Гитлера и не завещание Говарда Хьюза?[13]
– Чье завещание? А, безумный миллионер, мороженое[14].
