Джон Келли
Спасая Сталина. Война, сделавшая возможным немыслимый ранее союз
Saving Stalin: Roosevelt, Churchill, Stalin, and the Cost of Allied Victory in Europe John Kelly
© This edition published by arrangement with Hachette Books, an imprint of Perseus Books, LLC, a subsidiary of Hachette Book Group Inc., New York, New York, USA. All rights reserved.
© Степанов В., перевод на русский язык, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
* * *
«Прочитав эту книгу, вы сможете лучше понять и ответить на вопрос о том, почему сегодня, спустя столько лет после окончания Второй мировой войны, люди продолжают активно обращаться к этому историческому периоду, а в современной России Великая Отечественная война является опорным символом, важнейшим элементом позитивной коллективной идентификации, мерилом понимания прошлого и отчасти – настоящего и будущего».
Рыбаков Владислав, Центр истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий. НИУ ВШЭ
«Джон Келли – мастер оживления исторических личностей, и в «Спасая Сталина» у него играет самый неотразимый актерский состав двадцатого века. Реди всех запоминающихся деталей я никогда не забуду, как Сталин выцарапывал каракули волков, бродящих по тундре, всякий раз, когда нервничал».
Дэвид Маранис, лауреат Пулицеровской премии
Вступительное слово
О Второй мировой войне, а в СССР – России о Великой Отечественной войне написано больше, чем о любом другом сопоставимом периоде истории. Зачем же читать эту книгу?
Во-первых, для того чтобы ознакомиться с взглядом современной англо-американской историографии на это, пожалуй, ключевое событие мировой истории XX века. Причём взгляд относительно усреднённый и устоявшийся. Настоящая книга, вышедшая совсем недавно[1], не является оригинальным исследованием и не содержит научной новизны. Её автор Джон Келли (John Kelly) – это американский научный журналист и популяризатор родом из Бостона, живущий в Нью-Йорке и городе Сэндисфилде штата Массачусетс (северо-восток США). Первоначально Келли писал о медицине, в частности получила известность его книга о нескольких тяжелобольных людях, согласившихся на экспериментальное лечение[2]. Но он, по своим словам, всегда мечтал написать что-то про европейскую историю. В середине 2000-х гг. Келли переквалифицировался в популяризатора истории и в этом качестве выпустил следующие работы: бестселлер об эпидемии чумы XIV века[3], книгу о Великом голоде в Ирландии 1845–1849 гг.[4] и, наконец, книгу о сопротивлении Великобритании и лично Уинстона Черчилля нацистской Германии в 1940 году[5]. Примечательно, что среди своих любимых авторов Келли называет первым британского журналиста и историка-популяризатора Макса Гастингса (Max Hastings), написавшего ряд известных работ о Второй мировой войне, а книгами, наиболее повлиявшими на его стиль письма – две книги об этой войне: об изобретении в США атомной бомбы американского историка и журналиста Ричарда Роудса (Richard Rhodes)[6] и о битве за Германию в 1944–1945 гг. Гастингса[7]. Келли выступал с докладами в таких авторитетных научно-исследовательских и образовательных учреждениях, как Смитсоновский институт, Принстонский университет, Нью-Йоркский университет, Бард-колледж и др., а также на ряде телеканалов. Настоящая книга написана на основании большого количества работ (более 90) преимущественно англо-американских историков и некоторых известных опубликованных документов, преимущественно источников личного происхождения (дневники Александра Кадогана, И. М. Майского, воспоминания Аверелла Гарримана и нек. др.) и речей Ф. Д. Рузвельта, а также капитального труда Уинстона Черчилля «Вторая мировая война». Среди работ имеются как научно-популярные книги известных авторов (Энтони Бивор, Макс Гастингс, Саймон Себаг-Монтефиоре, Ричард Роудс, Джон Толанд и др.), так и научные исследования признанных специалистов-историков (Джеймс МакГрегор Бёрнс, Роберт Даллек, Ральф Брукс Леверинг, Ричард Овери, Марк Столер и др.), несущие научную новизну. К сожалению, у Келли почти отсутствуют ссылки на работы российских (даже несмотря на большое внимание к фигуре Сталина и Восточному фронту) и немецких историков и источники, что, по всей видимости, объясняется незнанием автором соответствующих языков и отсутствием у этих работ английских переводов (к сожалению, это до сих пор является существенной проблемой и мешает вовлечению данных исследований и источников в широкие международные исторические дискуссии). Однако определённое суммирование достижений англо-американской историографии Второй мировой войны в книге Келли имеется, что позволяет использовать её для понимания специфики оценки войны в этой исторической традиции, отличающейся от преобладающей российской и тем более советской, а также как навигатор для более глубокого погружения в какую-то более узкую тему.
Во-вторых, для того чтобы получить представление обо всей Второй мировой войне. Книга Келли широка по временному, географическому и событийному охвату – вся основная военная, политическая и дипломатическая история войны на европейском театре действий с нападения Германии на СССР 22 июня 1941 г. до окончания войны в Европе 8–9 мая 1945 г., т. е. фактически это период Великой Отечественной войны (при этом имеются экскурсы в события до 1938 г. включительно, а также подробно говорится о нападении японцев на Перл-Харбор). Важно отметить, что в книге Восточному фронту уделено примерно столько же внимания, сколько и Западному, а высшему советскому руководству – в равной степени с американским и британским. В свою очередь, российскому читателю, полагаю, полезно узнать больше о Североафриканской и Итальянской кампаниях, действиях Второго фронта, а также о взаимоотношениях между Рузвельтом и Черчиллем, что объяснимо не находилось и не находится в фокусе внимания в СССР–России.
В-третьих, для того чтобы убедиться, что, несмотря на нынешнее торжество гендерной и интеллектуальной истории в исторической науке, а также вопреки постмодернистскому кризису нарратива, на Западе вполне пишутся и пользуются популярностью линейные, последовательные исторические повествования, в фокусе которых достаточно традиционная военно-политическая и дипломатическая история, творимая решениями ключевых политических деятелей. Причём у Келли мы имеем дело с чистым повествованием в том смысле, что в книге отсутствуют введение и заключение, трудно определить цель и задачи автора, а также основные выводы, к которым он пришёл. Не пересказывая содержание книги, отметим, что на её протяжении Келли неплохо проводит мысль о том, что победа над нацистской Германией не была неизбежной, имелось много развилок и случайностей, которые могли изменить ход войны.
В-четвёртых, для того чтобы познакомиться со спецификой стиля целого пласта англо-американской научно-популярной литературы по истории, отличающегося от подобной российской литературы. Здесь огромное внимание уделяется людям в истории и их действиям, их индивидуальным и групповым портретам и зарисовкам в конкретный момент времени, причём при отсутствии к ним, в том числе к великим историческим личностям, пиетета, а также случайностям, примечательным мелким деталям. Кроме того, спецификой данной книги является активная раздача автором психологических характеристик своим героям, описание их мыслей, чувств, внутренних состояний (в этом, возможно, сказываются занятия Келли медицинской журналистикой). К сожалению, нередко складывается впечатление, что источниковой основы у этих характеристик–описаний нет. Манера изложения у автора весьма образная (что видно уже по названиям глав), достаточно живая и увлекательная.
Наконец, в-пятых, хочется надеяться, что, прочитав эту книгу, вы сможете лучше понять и ответить на вопрос о том, почему сегодня, спустя 76 лет после окончания Второй мировой войны и несмотря на упомянутый океан уже написанной литературы о ней, люди продолжают активно обращаться к этому историческому периоду, а в современной России Великая Отечественная война является опорным символом, важнейшим элементом позитивной коллективной идентификации, мерилом понимания прошлого и отчасти – настоящего и будущего[8].
К сожалению, книга Келли не оказалась свободной от многочисленных мелких неточностей и спорных, с точки зрения исторической науки, суждений. В первых двух главах прокомментированы все, по нашему мнению, из них. Однако, не желая излишне загромождать книгу и разрушать целостность текста, в остальных главах прокомментированы только основные такие вещи. Также составлены комментарии к именам, названиям, событиям и т. п., которые слабо или вовсе не охарактеризованы в тексте. В разделе «Примечания» указаны русскоязычные издания книг, на которые ссылается автор, в том числе вышедшие в издательстве «Эксмо». Надеемся, что все эти комментарии и примечания помогут вам глубже вникнуть в рассматриваемые Келли вопросы и их контекст.
Желаем содержательного чтения!
В. А. Рыбаков, стажер-исследователь Центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий Института советской и постсоветской истории
Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
1
Накануне Дня мертвых
Западная часть России в разгар лета утопает в буйстве ярких красок: белые цветы, зеленые ивы, лиловая сирень, багровые кусты церциса. Но два или три раза[9] в столетие идиллию нарушают звуки марша, приближающегося с Запада. Первый отряд Великой армии Наполеона ступил на Русскую землю 24 июня 1812 года, кайзеровская Германская имперская армия – 22 августа 1914 года[10], а армия Адольфа Гитлера – 22 июня 1941 года.
Чтобы успокоить нервы накануне вторжения, около 17 часов 21 июня Гитлер вызвал своего водителя и приказал отвезти его в Потсдам[11]. Через несколько минут «Мерседес-Бенц» фюрера проскользнул мимо двух черных статуй, изображавших обнаженные фигуры и охранявших парадный двор у входа в рейхс-канцелярию, и растворился в потоке автомобилей. Если не брать в расчет несколько развороченных улиц – последствия налетов Королевских ВВС Великобритании, – Берлин пережил первые двадцать два месяца войны практически невредимым. Большинство построек остались нетронутыми, в магазинах продавались деликатесы из Франции, Норвегии и других частей новой империи рейха. Теплым летним вечером тротуары и уличные кафе были заполнены ветеранами 24–25 лет от роду, и каждый был рад поведать хорошенькой молодой официантке о своих приключениях в Польше и Франции. Некоторые берлинцы находили неприятными и смущающими расклеенные на улицах плакаты: явно оскорбительные и нарисованные кое-как, они изображали уродливого карикатурного еврея с крючковатым носом или едва одетую молодую женщину, рекламировавшую солнцезащитные очки. Но десятилетие процветания, две победоносных войны и возвращение немецких провинций из-под владычества Франции[12] практически стерли воспоминания о двух миллионах немецких солдат, погибших в Первую мировую, и сделали среднего немца более терпимым к эксцентричным выходкам фюрера.
Когда «Мерседес» подъезжал к Потсдаму, Гитлер приказал водителю развернуться и ехать обратно. Завтра он осуществит план[13], который готовил на протяжении года и вынашивал десятилетиями. Три миллиона человек и четыре тысячи танков переправятся в оккупированную Россией[14] Польшу под прикрытием тысячи истребителей и бомбардировщиков[15]. «Мы заселим русскую пустыню! – поклялся Гитлер перед своими генералами несколькими днями ранее. – Мы сделаем Европой эту азиатскую степь… По этому поводу, господа, не может быть никаких сожалений. Перед этими людьми [русскими] у нас нет никаких обязательств… Мы научим их нашим дорожным знакам, чтобы они не бегали через дорогу, больше им знать не нужно. Для них слово «свобода» [будет] означать право мыться по праздникам… Наш долг – германизировать эту страну. Местное население [будет] приравнено к индейцам. Здесь я буду действовать хладнокровно… Мы поможем им с помощью террора».
По возвращении в рейхсканцелярию Гитлер несколько часов занимался бумажной работой, а затем приступил к делу, которое стало ритуалом, предшествовавшим битве: он выбирал музыкальное произведение, под которое будет объявлена война. Посоветовавшись со своим личным архитектором Альбертом Шпеером, он остановился на «Прелюдах» Ференца Листа[16]. Мрачная мелодия выражала торжественность момента, и произведение было знакомо тысячам немецких меломанов. Во вступлении к «Прелюдам» также кое-что говорилось о приключении, навстречу которому вот-вот отправится Германия: «Жизнь наша не есть ли ряд прелюдий к неведомому гимну, первую торжественную ноту которого возьмет… смерть?»
Рано утром 22 июня 1941 года Илью Збарского[17] разбудил телефонный звонок. Звонивший, сотрудник Музея Ленина, от волнения забыл поздороваться; он просто сказал: «Немецкие войска атакуют; сотни советских самолетов уничтожены на земле». Збарский не особо удивился. В течение последних нескольких месяцев ходили слухи о немецком вторжении, но он считал, что зависимость Германии от российского сырья делает войну маловероятной. Збарский включил московскую радиостанцию, ожидая услышать патриотическую музыку и репортажи о немецком пролетариате, поднимающемся на поддержку своих русских братьев, как это было в одном из самых популярных советских фильмов 1938 года «Если завтра война». Но там шла обычная скучная передача для тех, кто проснулся ранним воскресным утром, в которой обсуждали производство стали в СССР. Накануне вечером Альфред Лисков, немецкий перебежчик и убежденный коммунист, перешел советскую границу, чтобы предупредить о неизбежности нападения. На допросе он сказал, что немецкие тяжелые орудия уже на месте, а танки и пехотные части направляются на исходные позиции. Несколькими часами позже Вильгельм Корпик, еще один немецкий коммунист, также перешел границу и рассказал ту же историю. Однако Кремль рассматривал маневры немцев не как военные действия, а как провокацию, направленную на то, чтобы заставить Москву пойти на определенные уступки. После допросов Лискова и Корпика казнили[18].
В Севастополе, в одном часовом поясе с границей, пары гуляли по широким бульварам. Шумные компании молодых моряков Черноморского флота толпились в кабаках и танцевальных залах. Вспыхивали драки, звучали патриотические песни, люди спорили, кто кого перепьет, парочки исчезали в переулках, чтобы заняться своими делами. Был обычный летний вечер, пока в темном небе не показалась стая самолетов. «Это наши?» – спросил кто-то. «Наверное, очередные учения», – предположил кто-то еще. Ответ стал очевиден, когда по улицам ударили из пулеметов. В Минске командующий Западным военным округом генерал Д. Г. Павлов смотрел спектакль «Свадьба в Малиновке»[19], одну из своих любимых пьес, когда начальник разведки полковник Блохин проскользнул в его ложу и доложил, что Германия стягивает силы к границе и есть сообщения о стрельбе. Как командующий Западным военным округом, Павлов отвечал за безопасность границы, а отношения с Германией уже были весьма натянутыми. Зачем немцам еще больше все усложнять? «Не может быть. Это просто слухи», – сказал он заместителю командующего И. В. Болдину и продолжил смотреть спектакль.
На следующее утро уличные репродукторы по всему рейху транслировали первые такты «Прелюдов», ознаменовавшие начало вторжения. Операция получила кодовое название «Барбаросса». «Отныне вы будете слышать о ней регулярно, – сказал Гитлер Шпееру. Затем он сделал прогноз: – Не пройдет и трех месяцев, как Россия потерпит такой крах, какого история еще не знала». Другой гость Гитлера, министр пропаганды Йозеф Геббельс, восхищался хладнокровием фюрера. По мере приближения решающего момента Гитлер «становился абсолютно бесстрашным». «Кажется, что он не знает усталости», – говорил Геббельс.
Трудно сказать, что думали немцы о войне в тот вечер, но если Берлин в какой-то мере отражал их настроения, то молодежь там делала то же, что и молодежь в Севастополе или Минске несколькими часами ранее: люди гуляли по сумеречным улицам, взявшись за руки. Повсюду в кафе и барах раздавались встревоженные голоса, обеспокоенные тем, что Германия оказалась втянутой в континентальную войну. Но, по общепринятому мнению, мощь новой Германии столь велика, что Сталин скорее отдаст Украину рейху, чем решится дать отпор.
Первый секретарь советского посольства в Берлине Валентин Бережков[20] пытался дозвониться до Иоахима фон Риббентропа, министра иностранных дел Германии. Несколько дней назад посольство получило копию нового справочника для немецкой армии. Бережков хотел узнать, почему в книге были фразы вроде «Сдавайтесь!», «Руки вверх!», «Вы коммунист?» и «Я буду стрелять». Бережков несколько раз звонил Риббентропу 21-го числа, чтобы договориться о встрече, но была суббота, и ему каждый раз говорили, что министра нет на рабочем месте. Технически это было правдой. Риббентроп провел день, готовясь к объявлению войны. Человек, который представил документ Советскому Союзу, – посол Германии Фридрих-Вернер граф фон дер Шуленбург – провел большую часть дня, сжигая секретные документы. Примерно в 19:00 его вызвал в Кремль Вячеслав Михайлович Молотов, министр иностранных дел СССР. Шестидесятипятилетний Шуленбург был не тем, кем казался. Выходец из старой имперской немецкой аристократии, он ненавидел этих выскочек-подстрекателей, птицеводов и продавцов шампанского, которым был вынужден служить[21]. В начале июня, рискуя собственной жизнью, он сказал своему российскому коллеге[22], что нападение со стороны Германии неминуемо. Когда тот проигнорировал предупреждение, Шуленбург решил[23], что глупо рисковать собственной безопасностью из-за таких недоверчивых и неблагодарных людей. «Когда? – спросил Молотов. – Почему Германия недовольна союзом с СССР?» Во время беседы во второй половине дня 21-го Шуленбург сказал, что у него нет информации на этот счет.
Несколькими этажами выше народный комиссар обороны СССР маршал С. К. Тимошенко и маршал Георгий Жуков[24] встречались со Сталиным. В другой стране Тимошенко считался бы неплохим командиром без особых заслуг; но в СССР, где за последние несколько лет значительная часть командного состава оказалась за решеткой, даже посредственный военный мог быстро подняться по карьерной лестнице, если выглядел благонадежным. Жуков – помоложе[25], посмелее и более одаренный[26] в военном отношении – был одной из восходящих звезд Красной армии. Сталин, который выглядел «явно обеспокоенным», хотел обсудить с ними, как реагировать на немецкие провокации. Он был склонен пока не поддаваться на них и наблюдать за развитием событий. Тимошенко и Жуков были не согласны и призывали Сталина повысить уровень готовности. Они все еще спорили, когда в кабинет вошли члены Политбюро. Когда все расселись, Сталин оглядел комнату и снова спросил: «Что будем делать?» Никто не ответил. Наконец Тимошенко сказал: «Все войска вдоль границ должны быть приведены в полную боевую готовность». Жуков заявил, что этого недостаточно и нужно привести в состояние повышенной боевой готовности всю армию. «Слишком провокационно, – ответил Сталин. – Возможно, мы еще сможем решить проблему мирным путем».
Но было уже слишком поздно. Время перевалило за полночь, и немецкие спецподразделения, некоторые в русском обмундировании, проникали на советскую территорию, взрывали линии электропередачи и оставляли противника без связи. Формирования особого назначения «Бранденбург-800», элитное подразделение немецкого спецназа, прибыли на место почти сутки назад. В ночь на 21-е они незаметно пересекли границу СССР, спрятавшись под грудами гравия в железнодорожных вагонах. Когда той ночью экспресс Берлин – Москва успешно пересек территорию оккупированной немцами Польши, немецкое командование возликовало. Красная армия все еще пребывала в замешательстве. Тимошенко снял трубку и стал звонить своим командирам. Каждому он задавал один и тот же вопрос: «Что у вас происходит?»
Было уже около часа ночи. «Свадьба в Малиновке» закончилась два часа назад, и генерал Павлов в своем штабе изучал карту обстановки, пытаясь не обращать внимания на грохот проезжавших за окном мотоциклов. Пока что сообщений о крупномасштабных действиях немцев не поступало, но Павлов сомневался, что в случае нападения он сможет сдержать противника. Его войска проводили учения и были рассредоточены на местности, а горючего и боеприпасов не хватало. «Постаратесь поменьше волноваться», – сказал ему Тимошенко.
Через час Тимошенко снова позвонил. На этот раз он говорил с заместителем Павлова генералом Иваном Болдиным.
– Прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам, – сказал он.
Болдин был шокирован: «Наши войска вынуждены отступать… гибнут люди!».
– Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров, – сказал Тимошенко и повесил трубку.
О мыслях Сталина в ночь на 21-е красноречиво говорит Директива № 1 – документ, который он утвердил перед отъездом на свою подмосковную дачу[27]. В Директиве говорилось, что «в течение 22–23.6.41 возможно внезапное нападение немцев», и перечислялось, что можно и чего нельзя предпринимать в ответ. Войскам было приказано скрытно занять огневые позиции у границ, а также рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию и тщательно ее замаскировать. Запрещался обстрел немецких войск до того, как они вступят на советскую территорию. Предупреждающий тон приказа говорил о страхе[28], охватившем многих высокопоставленных советских должностных лиц в ту ночь: будет ли простой народ сражаться за режим, который принес ему столько горя и страданий? Генерал-полковник Николай Воронов, начальник Главного управления ПВО, вздохнул с большим облегчением, узнав, что «советские войска пытались давать отпор – не везде, но во многих местах, так что можно было не беспокоиться по поводу массовой капитуляции».
Около трёх часов ночи немецкие пограничники пригласили советских на свою сторону границы. Когда те прибыли, их расстреляли. Через несколько минут залпы из семи тысяч артиллерийских орудий осветили ночное небо от горизонта до горизонта. И по всему фронту, растянувшемуся на тысячу километров, люди в касках, похожих на ведерки для угля, выходили из зарослей и траншей и под прикрытием танков маршировали на восток, навстречу восходящему солнцу. Молодые командиры стояли на башнях, словно хозяева вселенной. Когда танки генерала Ивана Федюнинского подошли к границе около четырех часов утра, в воздухе пахло кордитом[29]. Завязались отчаянные бои. «Даже жены [советских] пограничников были на линии огня», – вспоминал позже Федюнинский. Женщины носили воду и боеприпасы и ухаживали за ранеными; некоторые вели огонь по наступавшим немцам. Ряды пограничников быстро таяли. Дома и казармы горели. Немцы также несли тяжелые потери, но из зарослей и траншей быстро подходило подкрепление. «Что нам делать?» – радировал один советский отряд, попавший в окружение. Утром 22 июня единственный человек, который мог ответить на этот вопрос, спал на своей даче в Подмосковье.
– Кто говорит? – спросил дежурный на даче.
Жуков представился и попросил позвать к телефону товарища Сталина: «Срочно».
– Товарищ Сталин спит, – сказал дежурный.
– Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война, – приказал Жуков.
Через несколько минут в трубке послышался хриплый голос.
– Товарищ Сталин, немцы бомбят наши города! – сообщил Жуков. Ответа не было, только тяжелое дыхание. – Вы меня поняли? – спросил Жуков.
– Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву [личному помощнику Сталина], чтобы он вызвал всех членов Политбюро[30], – прозвучал ответ.
Около 4:30 утра, когда члены Политбюро собрались, Сталин сидел за столом и вертел в руках трубку. Последние несколько часов дела становились все хуже. Многие войсковые группировки, в которых еще вчера было по 10–15 тысяч[31] человек, теперь насчитывали лишь несколько сотен бойцов. В городах, подвергшихся сильным бомбардировкам, матери привязывали своим детям на шеи свидетельства о рождении и бумажки с адресами, чтобы их тела могли опознать в случае гибели. Советская пограничная авиация потеряла 1200 самолетов за двенадцать часов[32]. Командиры не могли связаться с подчиненными из-за перерезанных проводов. Кое-где в котел попадали целые дивизии и полки. Практически по всему фронту советские войска отступали, а Сталин все еще отказывался верить, что СССР подвергся нападению. У войны есть четкие критерии, сказал он Тимошенко и Жукову во время заседания Политбюро. Ей предшествуют переговоры и встречи министров иностранных дел, и она подразумевает официальное объявление о начале военных действий. Сложившаяся ситуация не отвечала ни одному из этих условий. «Гитлер просто не знает [о нападении]. Это работа немецких генералов», – так считал Сталин.
Граф Шуленбург, который прибыл в кабинет Молотова около шести часов утра 22-го числа, был вынужден открыть Сталину глаза на правду. Есть две версии этой встречи. По одной из них, рассказанной очевидцем, граф разразился «гневными слезами» и осудил Гитлера за вторжение, назвав произошедшее безумием. По второй версии, Молотов вышел из себя и обвинил Германию в «беспрецедентном вероломстве». Однако обе версии в итоге сходятся в одном: Шуленбург предъявил Молотову ноту об объявлении войны. И Сталин, вынужденный наконец признать очевидное, опустился в кресло и погрузился в тяжелые размышления.
Молодой советник Сталина Яков Чадаев[33] был поражен тем, насколько обезображенным в раннем утреннем свете выглядело изможденное лицо вождя.
Затем Сталин внезапно взял себя в руки: «Враг будет разбит по всем фронтам!»
– Нет! – сказал Тимошенко. – Враг будет уничтожен!
Сталин откинулся на спинку кресла. Воодушевление испарилось так же быстро, как и возникло. Сегодня советские люди ничего не услышат от своего вождя[34]. Несмотря на возражения коллег, Сталин решил, что о начавшейся войне народу объявит Молотов, а не он.
Воскресным утром улицы вокруг Кремля были заполнены людьми. Некоторые уже слышали о боях на границе, но большинство москвичей не знали о немецком вторжении до самого полудня, когда городская система громкоговорителей ожила и ровный бесстрастный голос объявил: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города […] Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством[35]».
Когда Молотов закончил говорить, толпа собралась у громкоговорителей и закричала. Но это были покорные крики, если они вообще могут быть такими: крики людей, состарившихся душой за годы войн и чисток, хладнокровно идущих в битву, чтобы убивать или быть убитыми.
