Джеймс Клавелл
Гайдзин
Когда крики одобрения утихли, сэр Уильям с видом судьи, выносящего приговор, произнес:
– Итак, произойдет следующее. Во-первых, никакого нападения сегодня ночью не будет, и…
Крики: «Подавайте в отставку, мы и без вас обойдемся, клянусь Богом, давай, ребята, покажем этим ублюдкам… Мы не можем, без поддержки войск нам…»
– Успокойтесь и слушайте, клянусь Богом! – прокричал сэр Уильям. – Если у кого-то мозги съехали набекрень настолько, что он отправится сегодня ночью в Ходогайю, ему придется отвечать не только перед японским, но и перед нашим законом. Я запрещаю это! Завтра я официально потребую – потребую! – от бакуфу и от сёгуна принести официальные извинения, принести немедленно, передать нам обоих убийц для суда и повешения и столь же незамедлительно выплатить денежное возмещение в размере ста тысяч фунтов стерлингов, а иначе пусть пеняют на себя.
Некоторые поддержали его, большинство – нет, собрание закончилось, и народ ринулся к стойке бара, многие уже были готовы взорваться, по мере того как споры становились все более пьяными и горячими. Макфей и Дмитрий протолкались на свежий воздух.
– Господи, как здесь хорошо! – Макфей сдвинул шляпу на затылок и промокнул лоб платком.
– Можно вас на два слова, мистер Макфей?
Джейми обернулся и увидел Грейфорта:
– Разумеется.
– Наедине, если вам угодно.
Эти два человека крайне редко говорили друг с другом о делах.
– Каковы последние новости о молодом Струане?
– Когда я видел его час назад, выглядел он неважно.
– Он умрет?
– Нет. Доктор заверил меня в этом. – Холодная улыбка.
– Откуда, черт побери, они могут знать наперед? Но если бы он умер, это могло бы стать концом Благородного Дома.
– Ничто и никогда не в состоянии разрушить Благородный Дом. Дирк Струан позаботился на этот счет.
– Не будьте так уверены. Дирк уже больше двадцати лет как мертв, его сын Кулум вот-вот последует за ним, и если Малкольм не выживет, кто тогда станет во главе компании? Не его же младший брат, которому всего десять лет. – В глазах его появился странный блеск. – Может, Старику Броку и семьдесят три, но ни ума, ни хватки он пока не растерял.
– Однако мы по-прежнему Благородный Дом, а Кулум по-прежнему тайпан, – добавил Макфей, не отказав себе в удовольствии загнать Грейфорту колючку под кожу. – А Старик Брок по-прежнему не стюард жокей-клуба в Счастливой Долине и никогда им не будет.
– Это скоро придет, Джейми, это и все остальное. Кулуму Струану уже недолго осталось контролировать выборы стюардов в жокей-клубе, а если его сын и наследник тоже сыграет в ящик, что ж, посчитай нас и наших друзей, и ты увидишь, что мы без труда соберем необходимое количество голосов.
– Этого не будет.
Выражение лица Грейфорта стало жестким.
– Может статься, Старик Брок вскоре почтит нас здесь своим присутствием вместе с сэром Морганом.
– Морган в Гонконге? – Макфей постарался не выдать того, как ошеломила его эта новость.
Сэр Морган Брок был старшим сыном Старика Брока и с большим успехом руководил конторой компании в Лондоне. Насколько Джейми знал, раньше Морган никогда не бывал в Азии. Если Морган вот так вдруг появился в Гонконге… какие новые козни затевает эта парочка на сей раз, спрашивал он себя в тревоге. Морган специализировался на торгово-банковских операциях и искусно протянул щупальца Броков в Европу, Россию и Северную Америку, постоянно беспокоя клиентов компании Струана и ставя препоны на торговых путях Благородного Дома. С тех пор как в прошлом году началась Гражданская война в Америке, Макфей, вместе с другими директорами компании, стал получать тревожные донесения о неудачах в реализации обширных американских планов Благородного Дома, как на Севере, так и на Юге, планов, в которые Кулум Струан вложил огромные суммы.
– Если Старик Брок и его сын осчастливят нас своим приездом, можете не сомневаться, что мы почтем за честь накормить их ужином.
Грейфорт хохотнул, но как-то невесело:
– Не думаю, что у них будет время. Разве что они захотят проверить ваши книги, когда мы вас проглотим.
– Это у вас никогда не получится. Если я услышу что-нибудь о восстании японцев, я дам вам знать. Пожалуйста, поступите таким же образом. А теперь – спокойной ночи. – С подчеркнутой вежливостью Макфей приподнял шляпу и зашагал прочь.
Грейфорт рассмеялся про себя. Он был в восторге: семена как будто легли в благодарную почву. Старик будет счастлив собрать урожай, подумал он, выдрав побеги с корнем.
Доктор Бебкотт устало двигался по полутемному коридору миссии в Канагаве. В руке он держал масляный фонарь; поверх его шерстяной пижамы был наброшен ночной халат. Где-то внизу часы пробили два раза. Он рассеянно опустил руку в карман и сверился со своими часами-луковицей, зевнул, потом постучал в дверь.
– Мисс Анжелика?
Через мгновение ее сонный голос спросил:
– Да?
– Вы просили сказать вам, когда мистер Струан проснется.
– А, благодарю вас. – Прошло еще несколько секунд, потом он услышал звук отодвигаемого засова, и Анжелика вышла к нему. Волосы немного в беспорядке, еще не окончательно проснувшаяся, в плотном халате, надетом на ночную рубашку. – Как он?
– Его подташнивает, и он как в дурмане, – ответил Бебкотт, провожая ее назад по коридору и вниз, в операционную, где находились палаты для больных. – Температура и пульс у него подскочили немного, но иного, разумеется, трудно было ожидать. Я дал ему наркотик, чтобы унять боль, но он крепкий молодой человек, и все должно быть в порядке.
Когда она побывала у Малкольма в первый раз, мертвенная бледность его черт поразила ее, а стоявшее кругом зловоние вызвало непреодолимое отвращение. Ей никогда раньше не доводилось бывать в больнице, или операционной комнате, или в настоящей больничной палате. Помимо чтения статей в парижских газетах и журналах о смерти, болезнях, о волнах чумы и других смертельных заболеваний – кори, оспы, тифа, холеры, пневмонии, менингита, коклюша, скарлатины и прочих, – которые время от времени прокатывались по Парижу, Лиону, другим городам, большим и малым, она не сталкивалась с болезнью лицом к лицу. Здоровье у нее всегда было отменное; ее дядя, тетя и брат были в равной степени благословенны.
Дрожа всем телом, она коснулась рукой его лба, убрав с лица намокшие от пота волосы, но, не в силах вынести тяжелый смрад, окружавший его кровать, тут же отпрянула и торопливо вышла.
В соседней комнате спокойно спал Тайрер. К ее громадному облегчению, здесь не пахло. Она подумала, каким приятным было во сне его лицо, тогда как лицо Малкольма выражало муку.
– Филип спас мне жизнь, доктор, – сказала она. – После мистера… мистера Кентербери я была… мне… я… меня парализовало, а Филип, он встал со своей лошадью на пути убийцы и дал мне время спастись. Я была… я не могу описать, как ужасно…
– Как выглядел тот человек? Вы могли бы узнать его?
– Не знаю, это был просто туземец, кажется, совсем молодой, но я, право, не знаю, определить их возраст так трудно, а он был… был первым, которого я увидела так близко. Он был одет в кимоно, за поясом торчал короткий меч, а длинный, весь в крови и снова поднятый, чтобы… – Ее глаза наполнились слезами.
Бебкотт успокоил ее, проводил в отведенную ей комнату, дал чаю с каплей лауданума и пообещал разбудить сразу же, как только Струан проснется.
«И вот теперь он проснулся, – думала она, чувствуя, как ноги наливаются свинцом, к горлу подступает тошнота, голову начинает ломить и ее наполняют мерзкие картины. – Я жалею, что приехала; Анри Сератар советовал мне подождать до завтра, капитан Марлоу был против этой поездки, все были против, так почему же я так страстно умоляла адмирала отпустить меня? Не знаю. Ведь мы всего лишь добрые друзья, мы не любовники, и не помолвлены, и не…
Или я начинаю любить его? Или мною руководила одна только бравада, стремление сыграть роль до конца, потому что весь этот ужасный день так похож на мелодраму Дюма, и не было на самом деле ни кошмара на дороге, ни бурлящего Поселения, ни записки Малкольма, которую принесли на закате: „Пожалуйста, приезжайте и навестите меня сразу, как только сможете“, написанной доктором по его просьбе. И я была не настоящая, я просто актриса, играющая роль героини в какой-то пьесе…» Бебкотт остановился.
– Вот мы и пришли. Вы найдете его изрядно утомленным, мадемуазель. Я зайду на секунду, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, потом оставлю вас наедине на минуту или две. Он может впасть в забытье из-за наркотика, но вы не волнуйтесь. Если я вам понадоблюсь, я буду в операционной, это соседняя комната. Не переутомляйте его и не переутомляйтесь сами, и главное – ни о чем не тревожьтесь. Не забывайте, что вам сегодня тоже здорово досталось.
Она собралась с духом, изобразила на лице улыбку и вошла в комнату за ним следом.
– Хеллоу, Малкольм, мон шер.
– Хеллоу. – Струан был очень бледен, лицо его постарело, но взгляд очистился и просветлел.
Доктор с приятной улыбкой произнес несколько ничего не значащих фраз, прищурившись, внимательно посмотрел на него, быстро взял пульс, потрогал лоб, слегка кивнул в ответ каким-то своим мыслям, сказал, что состояние больного не внушает опасений, и вышел.
– Вы так прекрасны, – проговорил Струан, его обычно задорный голос звучал теперь чуть слышно. Он чувствовал себя странно: словно плыл куда-то и вместе с тем был накрепко прибит к кровати и влажному от пота соломенному матрацу.
Она подошла ближе. Тошнотворный запах никуда не исчез, как ни старалась она не замечать его.
– Как вы себя чувствуете? Мне так жаль, что вы ранены.
– Йосс, – ответил он, употребив китайское слово, которое означало неудачу, удачу и волю богов. – Вы так прекрасны.
– Ах, chéri, как бы я хотела, чтобы этого никогда не случилось, я так корю себя за то, что попросила вас об этой прогулке верхом. И зачем мне вообще захотелось увидеть эту Японию?
– Йосс. Сегодня… сегодня уже следующий день, не так ли?
– Да, нападение произошло вчера днем.
Ему казалось, что его мозг лишь с большим трудом способен переводить ее слова в понятную для него форму; столь же трудно было и ему самому составлять слова и произносить их. А ей приходилось все сильнее напрягать волю, чтобы остаться.
– Вчера? Будто целая жизнь прошла. Вы видели Филипа?
– Да, да, я была у него вчера вечером, но он спал. Я зайду к нему сразу, как выйду от вас, chéri. Вообще-то, мне уже пора, доктор сказал, чтобы я не утомляла вас.
– Нет, не уходите пока, пожалуйста. Послушайте, Анжелика, я не знаю, когда я… когда я буду готов к путешествию, поэтому… – Он почувствовал острую резь в животе, его глаза закрылись на мгновение, но боль отпустила его. Когда ее лицо снова возникло перед ним, он прочел на нем страх, но неправильно истолковал его. – Не волнуйтесь, Макфей позаботится, чтобы вас со… сопроводили назад в Гонконг в целости и сохранности, поэтому прошу вас, не волнуйтесь.
– Спасибо, Малкольм, да, я думаю, мне так и нужно сделать. Я отправлюсь туда завтра или через день. – Она увидела его мгновенное разочарование и торопливо добавила: – Разумеется, вы к этому времени будете чувствовать себя лучше, и мы сможем поехать вместе, ах да, Анри Сератар передает свои соболезнования…
Она в ужасе замолчала, увидев, как его лицо искривилось от приступа дикой боли. Он попытался согнуться пополам, но не смог, внутренности его сжались, стараясь изгнать из тела тошнотворный яд эфира, который словно напитал собой все поры, каждую клеточку мозга, но все усилия были напрасны: желудок и кишечник уже опустели от всего, что только могло там находиться, – каждый спазм отзывался невыносимой резью в швах, каждый новый приступ кашля надрывал их чуть больше, чем предыдущий, и только малое количество зловонной жидкости изошло из него после всех этих адских мук.
В панике она метнулась к двери, чтобы бежать за доктором, и принялась лихорадочно шарить по ней, отыскивая ручку.
– Все в порядке, Анже… Анжелика, – произнес голос, который она едва узнала. – Останьтесь еще… на мгновение.
Он увидел ужас на ее лице и снова ошибся, приняв его за проявление тревоги, глубокого сострадания – и любви. Страх покинул его, и он обмяк на подушке, собираясь с силами.
– Моя дорогая, я так надеялся, так горячо надеялся… конечно же, вы знаете, что я полюбил вас с самого первого взгляда. – Боль унесла с собой его силу, но полная уверенность, что он прочел в ее глазах именно то, о чем молил Господа все это время, наполнила его душу великим покоем. – Кажется, я не могу сейчас нормально соображать, но я хотел… увидеть вас… сказать вам… Господи, Анжелика, пока я не увидел вас снова, я боялся этой операции, боялся снотворного, боялся умереть, уснуть и больше не проснуться, мне еще никогда не было так страшно, никогда.
– Мне тоже было бы страшно… о Малкольм, все это так ужасно. – Ее кожа сделалась липкой, голова болела еще больше, и она боялась, что ее вот-вот вырвет. – Доктор уверил меня и всех, что вы скоро поправитесь!
– Теперь, когда я знаю, что вы любите меня, это не имеет никакого значения. Если я умру, таков мой йосс, а в нашей семье мы знаем, что нам… что никто из нас не избежит своего йосса. Вы – моя счастливая звезда, венец моих желаний, я… понял это в самый первый миг. Мы поженимся… – Слова замерли у него на губах. В ушах зазвенело, глаза слегка затуманились, ресницы затрепетали – опиум начал действовать, и Струан заскользил вниз, в преисподнюю, где боль не то чтобы переставала существовать, но преображалась в невесомую безболезненность. – …Поженимся весной…
– Малкольм, послушайте, – быстро проговорила она, – вы не умрете, и я… alors[6], я должна быть с вами откровенна… – И тут слова хлынули из нее сплошным потоком: – Я пока не хочу выходить замуж, я не уверена, что люблю вас, просто не уверена, вы должны набраться терпения, и в любом случае, люблю я вас или нет, мне кажется, я никогда не смогу жить в этом ужасном месте или в Гонконге, если честно, я даже знаю, что не смогу, я не буду, это выше моих сил, я знаю, что умру здесь, сама мысль о том, чтобы жить в Азии, приводит меня в ужас, эта вонь, эти мерзкие люди. Я намерена вернуться в Париж при первой же возможности, там мой дом, и я никогда не вернусь сюда, никогда, никогда, никогда.
Но Малкольм не слышал ничего из того, что она говорила. Он витал в своих мечтах, не видя ее, и бормотал:
– …много сыновей, вы и я… так счастлив вашей любовью… молился… навсегда поселимся в Большом доме на Пике. Ваша любовь прогнала страх, страх смерти… я всю жизнь боялся смерти, она всегда так близко… близнецы, сестренка Мэри умерли такими маленькими, мой брат, отец на краю могилы… дедушка тоже умер жестокой смертью, но теперь… теперь… все по-другому… поженимся весной. Да?
Его глаза открылись. На мгновение он отчетливо увидел ее, увидел ее вытянувшееся лицо, заломленные руки, отвращение, и ему захотелось кричать: «Ради бога, в чем дело, это всего лишь больничная палата, да, я знаю, что одеяло намокло от пота и под меня натекло немного мочи и испражнений, и все кругом смердит, но это потому, что меня ранили, черт побери, меня только ранили, и вот теперь я зашит и снова здоров, снова здоров, снова здоров…»
Но ни единого слова не слетело с его губ. Он увидел, как она сказала что-то, распахнула дверь и убежала, но это был всего лишь кошмар, и хорошие, добрые сны звали его за собой. Дверь закачалась на петлях, и звук, который она издавала, бесконечным эхо отзывался в его голове: «Снова здоров, снова здоров, снова здоров…»
Она прислонилась спиной к двери в сад, жадно глотая свежий ночной воздух, пытаясь вернуть себе самообладание. «Матерь Божья, укрепи меня, даруй покой этому человеку и позволь мне поскорее уехать из этого места».
Бебкотт приблизился к ней сзади.
– С ним все в порядке, не волнуйтесь. Вот, выпейте это, – произнес он сочувственно, протягивая ей опиат. – Это вас успокоит и поможет уснуть.
Она подчинилась. Вкус у жидкости не был ни противным, ни приятным.
– Он теперь мирно спит. Пойдемте. Вам тоже пора в постель. – Он помог ей подняться к себе. У двери в ее комнату он на секунду задержался. – Спите спокойно. Вы будете спать спокойно.
– Я боюсь за него. Очень боюсь.
– Не бойтесь. Утром ему будет уже лучше. Вот увидите.
– Благодарю вас, теперь со мной все хорошо. Он… мне кажется, Малкольм думает, что он умрет. Это возможно?
– Совершенно точно нет. Он молод и полон сил, и я уверен, скоро он будет здоровее прежнего. – Уже, наверное, в тысячный раз Бебкотт повторял эту затасканную фразу, скрывая правду: я не знаю, этого никто никогда не может сказать наперед, теперь он в руках Господа. – Спокойной ночи, и ни о чем не тревожьтесь.
– Благодарю вас.
Она закрыла дверь на задвижку, подошла к окну и распахнула тяжелые ставни. Усталость накатилась на нее вязкой волной. Ночной воздух был теплым и ласковым, луна взошла уже высоко. Анжелика разделась и, с трудом шевеля руками, вытерлась насухо. Ее ночная рубашка намокла от пота и прилипла к телу. Она с удовольствием бы переоделась, но не захватила с собой второй на смену. Внизу под окном раскинулся сад, большой и весь прочерченный тенями: деревья там и здесь, крошечный мостик над таким же игрушечным ручейком. Легкий бриз ласковой рукой пробегал по верхушкам деревьев. Множество теней, черных в ярком лунном свете.
Некоторые из них время от времени меняли место.
Глава 5
Оба юноши заметили ее сразу же, как только она появилась из двери в сад в сорока шагах от них. Место для засады было выбрано удачно, отсюда они могли обозревать весь сад, а также главные ворота, караульное помещение и двух часовых, за которыми вели наблюдение. Они сразу же отползли поглубже в листву, пораженные ее появлением и еще больше тем, что по ее щекам струились слезы.
– Что там случи… – начал было Сёрин и тут же умолк. Пеший патруль из сержанта и двух солдат, первый, который должен был попасться в их ловушку, появился из-за угла самого дальнего строения и направился в их сторону по тропинке, тянувшейся вдоль стены. Оба японца приготовились, потом замерли неподвижно; их черные, плотно облегающие тело одеяния, покрывавшие их целиком – была оставлена только прорезь для глаз, – делали их почти невидимыми.
Патруль прошел в двух шагах от них, и сиси могли бы легко и безопасно напасть на него из засады. Сёрин, как охотник, воин и предводитель в сражении, тогда как Ори скорее мыслитель и стратег, высказывался за то, чтобы напасть на первых же, кого увидят, но Ори решил, что они нападут лишь на патруль из одного или двух человек, если только не поднимется тревога и никто не помешает им проникнуть в оружейную комнату.
– Что бы мы ни делали на этот раз, мы должны действовать тихо, – говорил он перед вылазкой. – И осмотрительно.
– Почему?
– Это их миссия. По их обычаю это означает, что это их земля, их территория – она охраняется настоящими солдатами, поэтому мы вторгаемся в их владения. Если наш замысел удастся, мы напугаем их очень сильно. Если они поймают нас, значит мы опять потерпим поражение.
Из своей засады они смотрели в спину удаляющемуся патрулю, отмечая, как тихо и осторожно двигались эти люди. Ори встревоженно прошептал:
– Мы никогда не видели таких раньше: эти солдаты очень хорошо обучены и дисциплинированны. В большом сражении нам придется трудно против них и их ружей.
– Мы всегда будем побеждать, – возразил Сёрин. – Тем или другим способом, но мы скоро раздобудем ружья, да и в любом случае бусидо и наше мужество сметут их, как ураган. Мы легко справимся с ними. – Он был очень уверен в себе. – Нам следовало уничтожить этот патруль и захватить ружья.
– Если бы не наша одежда, они бы нас заметили. – Его взгляд вернулся к девушке.
– Мы легко могли бы убить всех троих. Легко. Потом захватили бы их карабины и снова перебрались бы через стену.
– Эти люди очень хорошие воины, Сёрин, они не похожи на тупоголовых торговцев. – Ори следил, чтобы его голос не выдавал его опасений, не желая обижать друга или задевать его чувствительную гордость. Он нуждался в качествах Сёрина не меньше, чем тот нуждался в его собственных, – он не забыл, что на Токайдо Сёрин спас его от пули, которая неминуемо убила бы его. – Времени у нас много. До рассвета еще по меньшей мере две свечи. – Две свечи составляли примерно четыре часа. Он показал рукой на дверь. – Да и в любом случае она подняла бы тревогу.
Сёрин со свистом втянул в себя воздух, проклиная свою опрометчивость.
– И-и-и-и, глупый! Я глупый. Ты прав, снова прав. Прошу простить.
Теперь Ори обратил на нее все свое внимание. «Что же такое есть в этой женщине, что она так тревожит меня и так завораживает», – спрашивал он себя.
Тут они заметили, что рядом с ней появился настоящий великан. Судя по той информации, которую они получили в гостинице, это и был тот знаменитый английский врач, который чудесным образом исцелял любого, кто просил его о помощи, будь то японец или его соотечественник. Ори многое бы дал, чтобы понять, что огромный англичанин говорил девушке. Она вытерла слезы, покорно выпила то, что он ей подал, потом он проводил ее назад в дом, закрыв и заперев за собой дверь.
– Поразительно… этот великан и эта женщина, – пробормотал Ори.
Сёрин искоса взглянул на него, уловив в голосе друга нотки, которые еще больше насторожили его. Он все еще злился на себя за то, что забыл о девушке, когда патруль оказался рядом. Он мог видеть только глаза Ори, и они ничего ему не сказали.
– Давай подберемся к оружейной, – нетерпеливо прошептал он, – или нападем на следующий патруль, Ори.
– Жди! – Очень осторожно, избегая резких движений, которые могли бы быть замечены, Ори поднес к лицу руку в черной перчатке – больше для того, чтобы успокоить боль, нежели отереть пот. – Кацумата учил нас терпению, Хирага сегодня вечером дал нам тот же совет.
Вечером, достигнув наконец гостиницы Полуночных Цветов, они, к своей радости, обнаружили, что Хирага, их друг и глава всех сиси княжества Тёсю, вызывавший всеобщее и огромное восхищение, тоже остановился там. Новость о нападении на Токайдо уже дошла до него.
– Момент для нападения был выбран как нельзя более удачно, хотя вы и не могли знать об этом, – с теплотой сказал им Хирага. Это был красивый мужчина двадцати двух лет, высокого для японца роста. – Оно станет тем прутом, который воткнется в осиное гнездо Иокогамы. Теперь гайдзины как рассерженные шершни, они обязательно выступят против бакуфу, которые не будут, не могут сделать ничего, что успокоило бы их. Если бы только гайдзины нанесли ответный удар по Эдо! Если бы они сделали так и разрушили город, это послужило бы нам сигналом к тому, чтобы захватить Дворцовые Врата! Едва лишь император будет свободен, все даймё восстанут против сёгуната и уничтожат его и всех Торанага. Сонно-дзёи!
Они выпили за сонно-дзёи и за Кацумату, своего спасителя, который был наставником большинства из них и служил делу сонно-дзёи тайно и мудро. Ори шепотом рассказал Хираге об их плане украсть карабины.
– И-и-и-и, Ори, это хорошая мысль. И главное – осуществимая, – задумчиво произнес Хирага, – если вы проявите терпение и выберете подходящий момент. Такое оружие может быть очень полезно в некоторых операциях. Лично мне ружья внушают отвращение. Удавка, меч или нож мне больше по душе: они надежнее, тише и нагоняют куда больше страха, кто бы ни был жертвой – даймё или варвар. Я помогу. Я дам вам план миссии и одежду ниндзя.
Глаза Ори и Сёрина загорелись.
– Вы можете раздобыть ее для нас?
– Конечно.
Ниндзя были тайной сектой мастерски подготовленных наемных убийц, действовавших почти исключительно под покровом ночи; черные одеяния, в которых они появлялись, помогали поддерживать в народе легенду об их способности становиться невидимыми.
– Одно время мы собирались сжечь здание миссии. – Хирага рассмеялся и опорожнил еще одну бутылочку саке; подогретое вино делало его более разговорчивым, чем обычно. – Но потом решили, что будет полезнее просто держать ее под наблюдением. Часто я отправлялся туда, переодевшись садовником или ночью в одежде ниндзя, – удивительно, какие вещи можно там узнать, владея даже самым простым английским.
– И-и-и-и, Хирага-сан, мы и не знали, что вы говорите по-английски, – произнес Ори, пораженный этим открытием. – Где вы научились их языку?
– Где еще можно научиться качествам гайдзинов, как не у самих гайдзинов? Мой учитель был голландцем с Десимы. Он изучал языки и говорил на японском, голландском и английском. Мой дед послал прошение нашему даймё, полагая, что следует разрешить одному такому человеку прибыть в Симоносеки, за собственный счет, для преподавания голландского и английского в течение одного пробного года, потом, возможно, разрешить им торговать. Благодарю вас, – сказал Хирага Ори, который наполнил его чашечку. – Гайдзины так легковерны, но при этом так отвратительно любят деньги. Идет уже шестой год этого «эксперимента», а мы по-прежнему покупаем у них только то, что нам нужно, когда в состоянии заплатить их цену, – ружья, пушки, боеприпасы, картечь и некоторые книги.
– Как здоровье вашего почтенного деда?
– Он чувствует себя очень хорошо. Благодарю, что спросили. – Хирага поклонился в знак признательности.
Их ответный поклон был ниже.
«Какое счастье иметь такого деда, – подумал Ори, – такая защита и опора для всех поколений в семье – у нас все по-другому, нам каждодневно приходится бороться за выживание, мы постоянно голодаем, выбиваемся из сил, чтобы заплатить налоги. Что теперь подумают обо мне отец и дедушка: я – ронин, мое столь нужное семье содержание в один коку потеряно».
– Я почел бы за честь встретиться с ним, – сказал он. – Наш сёя не похож на него.
Вот уже много лет дед Хираги, зажиточный крестьянин из деревни неподалеку от Симоносеки и тайный сторонник сонно-дзёи, был сёей. Сёя, назначенный или потомственный староста одной или нескольких деревень, имел огромное влияние среди крестьян: он был облечен судебной властью и отвечал за исчисление и сбор налогов и в то же время являлся их единственным защитником от произвола того феодала, на чьей земле стояла их деревня или деревни.
Земля находилась в собственности у фермеров и некоторых из крестьян, которые обрабатывали ее, но по закону не могли с нее уйти. Самураям принадлежало все, что производилось в их ленном владении, а также исключительное право на ношение оружия, но вот землей по закону они владеть не могли. Таким образом, и те и другие зависели друг от друга, из века в век раскручивая бесконечную спираль подозрительности и недоверия: соотношение того, какая часть урожая должна была пойти в этом году на уплату налога, а какая – остаться, всегда являло собой невероятно тонкий компромисс.
Сёя и должен был сохранять это шаткое равновесие. К советам лучших из них, и в делах куда более серьезных, чем дела деревни, иногда прислушивался и их прямой господин, и тот, что стоял над ним, а порой и сам даймё. Дед Хираги и был одним из таких.
Несколько лет назад в знак благоволения со стороны даймё ему было позволено купить низший самурайский титул госи для себя и своих потомков – традиционный способ для всех владетельных князей, как правило, погрязших в долгах, получить дополнительный доход с достойных такой чести просителей. Даймё Тёсю не был исключением.
Хирага громко рассмеялся, вино ударило ему в голову.
– Меня выбрали, чтобы я ходил в школу этого голландца, и много раз я жалел об оказанной мне чести, потому что английский – очень трудный язык и звучит он омерзительно.
– А много вас ходило в эту школу? – спросил Ори.
В затуманенном саке сознании прозвучал сигнал опасности, и Хирага понял, что рассказывает гораздо больше, чем следовало бы знать его собеседникам. Сколько учеников Тёсю ходили в эту школу, было делом Тёсю и являлось тайной; хотя Сёрин и Ори ему нравились и он восхищался ими, они по-прежнему оставались сацума, чужаками, которые лишь иногда были союзниками, часто же врагами и всегда потенциальными противниками.
– Всего три человека, мы учили английский, – сказал он, понизив голос, словно делился с ними секретом, и сократив настоящее число в десять раз. Внутренне держась настороже, он добавил: – Послушайте, теперь, когда вы стали ронинами, как я и большинство моих товарищей, мы должны сплотиться теснее, делая наше общее дело. Я планирую кое-что через три дня, вы могли бы помочь нам.
– Благодарим вас, но сначала мы должны дождаться известий от Кацуматы.
– Разумеется, он ваш вождь и наставник в Сацуме. Но в то же время, Ори, – рассуждал Хирага, – не забывайте, что вы ронины и будете ронинами до тех пор, пока мы не победим, помните, что мы – острие копья сонно-дзёи, мы выполняем всю работу, Кацумата же ничем не рискует. Мы должны – должны! – забыть, что я тёсю, а вы оба сацума. Нам необходимо помогать друг другу. Ваш план продолжить сегодняшнее нападение на Токайдо и украсть ружья очень хорош. Если удастся, убейте одного или двух охранников внутри миссии, это почти наверняка выведет гайдзинов из себя! Если вы сумеете проделать это тихо и не оставите никаких следов – тем лучше. Годится все, лишь бы хорошенько раздразнить их.
Сведения, полученные от Хираги, позволили им без труда проникнуть в храм, пересчитать драгун и солдат и найти отличное место для засады. Потом неожиданно появилась девушка, следом за ней великан-доктор, потом они вернулись в дом, и с тех самых пор оба сиси не сводили одурманенного взгляда с двери, ведущей в сад.
– Ори, что мы будем делать теперь? – спросил Сёрин дрожащим от волнения голосом.
– Будем действовать по первоначальному плану.
Минуты проходили в тревожном ожидании. Когда отворились ставни во втором этаже и она появилась в окне, оба юноши поняли, что в их будущее прочно вошло нечто новое. Теперь она расчесывала волосы расческой с серебряной ручкой. Устало и равнодушно.
– В лунном свете она выглядит не так уродливо. Но посмотри на ее грудь, и-и-и-и, если упасть на такую, тебя тут же подбросит еще выше.
Ори не ответил, прикованный взглядом к образу в окне.
Вдруг на лице девушки отразилось замешательство, и она посмотрела вниз. Прямо на них. Хотя она никак не могла увидеть или услышать их, сердца у обоих гулко застучали в груди. Они ждали, затаив дыхание. Она опять устало зевнула. Еще несколько раз провела расческой по волосам, потом положила ее. Ори казалось, будто она так близко, что, стоит ему протянуть руку, он сможет коснуться ее. В свете лампы, стоявшей на столе позади нее, Ори видел кружевную вышивку на шелковой ночной рубашке, набухшие соски под тонкой тканью и ту отрешенность на лице, которую заметил еще вчера – неужели это было только вчера? – и которая остановила его руку, готовую отнять у нее жизнь.
