Джек Гельб
Сброд
Черный Пес начал замечать, что свет не возникает сам по себе из ниоткуда, а имеет вполне различимые волны, если присмотреться. Шли они из окна, четко над его окном. Черный Пес стремительно помчался вон из палаты, бегом к лестнице, на второй этаж. Сияние окружало все вокруг, куда ни посмотри, да даже сквозь веки сочился всепроникающий свет, звонкий и ясный. Давно утерянное и забытое сокровище, неведомое и бесконечно родное. Волшебная жемчужина, затерянная под неподъемной толщей воды средь заросшего мертвого рифа.
На втором этаже стоял странный запах, созвучный с тем, чем веял свет от вишен, свет от кожи. Пес отворил дверь без звука, почему-то четко уверенный, что его ждут.
На кровати сидела девушка с крупными веснушками и длинными тонкими волосами. Мягкие мелкие волны окутывали сутулую куколку, одетую в длинное льняное платье. Босая, она сидела, поджав ноги под себя. Длинные худые ступни с розовыми от холода пальцами лежали чуть заходя друг на друга. Правая рука покоилась в повязке, крепко прижатая к груди. Подняв лицо, она уставилась глазами благородной русской гончей. Большие, выразительные медовые глаза без ресниц рассказывали намного больше, чем Пес осмелился бы спросить. Во взгляде читался немой упрек за медлительность.
– Зачем ты тут, если сама можешь исцелять? – спросил Черный Пес, кивнув на повязку.
Девушка кивнула на стол, стоявший у окна. На нем стоял серебряный круглый поднос и лежала пара маленьких кислых яблок. Свежие плоды в начале весны немало подивили Пса, но отчего-то он чуял, что настало время молча внимать. На плечи опустились легкие руки, усаживая за стол.
Пес обернулся через плечо, но никого не увидал. Точно из-под земли выросла палата с расписными стенами. Арки сомкнулись над головой. Духота мешалась с воздухом, напоенным пресладким медом, гарью и воском. Обернувшись обратно, Пес оказался на роскошном пиру. Длинная рыбина растянулась на медном блюде. Ароматный сок стекал под виноградные листья. В мисках блестели орехи в меду, румяные пироги пыхали жаром печи.
За столом сидели здоровяки, одетые в глухие черные рясы с холщовыми мешками на головах. Толстые пальцы, замызганные копотью, крепко держали длиннющие ложки или колья. Деревянный стук смешался с мычанием, звоном задетой посуды, пыхтением. Еда шмякалась на каменный пол, и ее размазывали здоровенные ноги, пока безликие верзилы толкались за право урвать кусок, который не смогут проглотить. Нанизанные куски мяса не достигали рта – слишком длинное древко. Здоровяки закипали гневом, алчно распихивали локтями сотрапезников и вновь пытались насытиться кушаньями, да все по-скоморошьи. Пес смотрел, завороженный. Взгляда не отвести. Вдруг к самому лицу поднесся острый кол, чуть не выколов глаз. То длинноволосая девушка, протягивающая с угла стола жареный кусок щуки.
Не успел Пес опомниться, как снова оказались в палате. Тяжелое дыхание било в грудь невпопад. На губах еще горела пряная духота мрачной палаты. Медовые глаза без ресниц неподвижно и выжидающе глядели на него.
– Себя не накормишь… – произнес Черный Пес, потирая глаза. – Только других.
Девушка широко улыбнулась, тонкие губы открыли ряд крупных зубов, немного выдающихся вперед.
– Как тебя зовут? – спросил Пес, вставая на ноги.
– Елена, по батюшке Игоревна, – ответил молодой, но отчего-то хрипловатый голосок.
Пес кивнул. Сложив руки, он расхаживал по маленькой комнате. Вдруг остановился, бросил короткий взгляд на Лену. Она по-прежнему сидела на кровати, поджав ноги. Приблизившись, Пес положил руку на колено, отвел в сторону, чтобы открыть больную руку. Девушка позволила снять повязку и принялась разминаться. Несколько раз сжав кулак, Лена отпускала, и пальцы плавали в воздухе, гладя что-то нежное и невесомое. Выше локтя виднелся странный край. Кожа сходилась очень похожими лоскутами, но все-таки, если приглядеться так же внимательно, как всматривался Черный Пес, можно приметить, что рука девичья на пару тонов светлее остального тела. Лена поднимала и опускала локоть, потирала плечо. Пес сжал в руке повязку и продолжил ходить от стены к стене.
– Не болит? – спросил он.
Лена помотала головой.
– Тебе тут не место, – сказал Пес. – Ты должна уйти.
Лена не шелохнулась, как об стенку горох. Федор понял, что без толку, и сам направился к выходу.
– Хочешь со мной? – спросила Лена.
– Я не могу, – ответил Черный Пес, обернувшись через плечо.
За окном снова поднялось чудесное сияние цветущей вишни. Свет бил в затылок Лены, напаивал тонкие волосы горящим проклятым золотом.
* * *
Дорога давно не внушала доверия ни Псу, ни, что намного важнее, его лошади. Солнце скоро начнет садиться, кругом дремучий лес. Копыта мешали грязный снег, прошлогоднюю гниль листвы, веток и коры. Доверие Пса своей проводнице меркло, как гас дневной свет. И все же они забрели так далеко, где уже выгоднее дойти до конца, даже если не веришь, что что-то будет.
Мрак не дал вовремя заметить, как деревья поредели. Впереди красовалась вырубленная опушка, на которой грозно чернел частокол. Колья росли грязными зубами из мягких десен талого снега. Ворота силуэтом походили на широкоплечего гнома. Хмурый и коренастый, упрямец стоял затворенный. Вороны клевали его плоскую шляпу из бревна. Лена сунула в рот два пальца и свистнула. Гном поворчал, скрипя тяжелыми коваными петлями, и все же отворился.
Они оказались во дворе. Лошадь медленно брела мимо домиков, сараев, каменного колодца, амбара. На крыльце избы сидел кабан по-щенячьи и таращился на пришельцев. Трубы дышали сизыми струйками. Лошадь продолжала идти к дубу, который был сердцем всего за частоколом. Его по-зимнему сонное величие простиралось к гаснущему небу могучими ветвями. Черный Пес остановил лошадь и запрокинул голову. На самых верхних ветвях чернели огромные плоды. Мрак до последнего был готов увиливать, прятаться на грани лжи и правды, но не называть ничего своими именами. Только от природы острый взор даже по меркам тварей дал понять, что за ноша раскинулась на ветвях. То, что чернело там, высоко над землей, когда-то носило людские имена. Пес невольно потер шею и опустил взгляд.
– Приехали, – ее не окликали Лена, спрыгнув с лошади.
Черный Пес заметил местных. Они подтянулись бесшумно, обступили прибывших. Румянец бойко разыгрался на их лицах. Что бросилось в глаза: четыре, нет, пять, даже семь! – дальше вглядываться бессмысленно, пусть будет семь – пустых рукавов бесполезно болтались. Сразу же ожил в памяти Ленин шов на руке. Два полутона с деликатной и нерезкой границей, которую все же углядел чуткий глаз. Странное чувство покоробило. Что-то екает при виде увечий на уровне звериного разума. Пес спешился, обхватил левой рукой правую.
– Пойдем, – сказала Лена, отдавая поводья однорукому парнишке в тулупе нараспашку.
– Куда? – спросил Черный Пес.
– Он так прекрасен в цвету! – пробормотала она, оборачиваясь на дуб.
Ничего не понимая и со шкодливой внутренней улыбкой отмечая, что понимать ничего и не надо, Пес позволял себя уводить еще дальше.
Солнце село. За частоколом угукал лес филинами. Ночной зверь тихо крался, изредка обламывая под лапой ветви. Звезды робели, затаили дыхание вместе с Леной. И когда все замерло, когда весь мир померк, из недр стал подниматься легкий и благодатный дух. Ясный мягкий поток света поднимался по корням. Ветви опустились под тяжестью наливных плодов, напоминающих яблоки. Только Пес протянул руку, как Лена предупредила желание.
– Вкусишь, так заплатишь, – произнесла она.
– Сколько? – сипло прошептал Пес, сжимая кулак, едва не коснулся плода.
Лена протянула руку.
– Спроси у Калача, – ответила она.
Пес кивнул, не поняв ни слова. Взгляд по-прежнему был прикован к насыщенным плодам, созревшим в ночи, напитанным хрустальным светом. Очнуться ото сна он смог лишь в трапезной. В центре стояла печь, устланная коврами. Длинный стол, убранный холщовой скатертью, вместил бы всю деревню, но деревянные скамейки пустовали. Перед глазами плыли пятна. Впервые след оставался не от яркого режущего света. Пес мечтал постичь природу этого чудесного сияния. Резкий лязг заставил обернуться. Лена пыталась сдвинуть заслонку печи. Черный Пес пришел ей на помощь, да рванул так сильно, что рухнул на пол. То ли от того, что заслонка слишком быстро поддалась, то ли от черного от сажи деда, глядевшего на него из печи.
– Калач, вылезай! – просила Лена.
Из печи высунулись грязные руки. Скрюченные пальцы-крючки впились в побелку, оставляя заметный след. Сквозь ворчание и пыхтение показалась косматая бородатая голова. Взгляд безумный, как у бешеного зверя. Выволочив свое тело, дед рухнул рядом с Псом и поднял облако пепла. Пес закрыл глаза и отполз в сторону. Калач зевнул, разевая рот с редкими желтыми зубами. Нижний клык выделялся средь прочих, точно с умыслом заточенный.
– Чего ради будила, дура? – буркнул старик, садясь на пол и облокотившись спиной о печь.
– Добрый человек прибыл не откуда-то, а из самой Москвы, – доложила Лена, помогая деду стряхивать пепел с дырявой плешивой овчинной дубленки.
– Неужто стоит еще, проклятая? – ворчливо бросил Калач.
– Куда ж ей деться! – криво улыбнулся Черный Пес.
– Как это куда? – спросил дед. – Поди, будто город сжить со свету – какая морока! Уж не тебе ли, душегуб, об том сказывать! Была б на то воля, то оно и сделается!
– Видать, нету такой воли, – пожав плечами, сказала Лена.
Не боясь запачкать платье, она села на колени рядом с Калачом.
– Добрый человек хочет испробовать яблок наших, – произнесла Лена.
Тут-то дед залыбился.
– А цену-то добрый человек выведал? – спросил Калач, прищурившись.
– Так вот с тем пришли – чтобы выведать, – ответила Лена.
Калач харнул на пол.
– Он, поди, мальчонка умный да приметил, какие изувеченные добряки вас встречать вышли. А ну-ка, добрый человек, скажи-ка: сам-то смекнешь? – спросил Калач.
Черный Пес нахмурился, глазами забегал. Положил руку на плечо.
– Смышленый, – довольно кивнул Калач, поднимаясь в полный рост. – Ну что ж, Леночка, готовь все! А ты, голубчик, знай: нынче последний шанс удрать. Поди, вон он, частокол: дашь деру – никто собак не спустит, не будет погони никакой.
* * *
В ту ночь Пес остался в деревне Калача. Вдоль столов стояли безликие из сна с холщовыми мешками на голове. Как это часто бывает, сцена из кошмара, воплощенная наяву, не такая уж и внушающая. Если во сне все на застолье казались прямо-таки богатырских размеров, то нынче Пес глядел на деревенщин, которые выглядят с этими мешками не как палачи, а скорее, как приговоренные. Во главе стола сидел Калач, то ли дремал, то ли вот-вот задремлет. За его левым плечом стояла Лена.
Ночь была холодна. Пес это ощутил, когда снял рубаху. Двое рыжих парнишек лет пятнадцати вязали тугие узлы на каждой руке Пса.
– Добро, – сказал один из рыжих, второй кивнул.
Пес глубоко вздохнул, собираясь с духом. Рыжие парни передали по концу веревки по правую и по левую сторону стола. Пути назад не будет. Черный Пес запрыгнул на стол, закрыл глаза. Как будто на веках были высечены узоры потока света, который струился и пел о неземном покое. В нем и была благодать, за которой Пес гонялся столько веков.
– Добро, – кивнул Черный Пес, падая на колени.
Безликие осатанели вмиг. Костлявые, розовые от холода пальцы впились в веревку и рванули в две стороны. Глазки Калача вспыхнули адскими угольками. Выглядывая из-под кустистых бровей, они живо и пылко метались вместе с тем, как Черного Пса метало из стороны в сторону.
Вдруг воедино слился вопль ужаса, боли и неистового восторга. Правая сторона радостно стягивала друг с друга мешки. Глаза, мокрые от слез радости, блестели в скудном свете масляного фонаря, который висел на входе в трапезную. Деревенские целовались друг с другом, пели, прыгали и смеялись, поднося оторванную руку Калачу.
Лена стащила со стола все остальное, что осталось от Черного Пса.
– Добро, добро, – бормотала она, стянув с плеч платок и заматывая рваную рану.
* * *
Вышло солнце. Середина марта, земля была достаточно мягкая для посадки саженцев. Пес сидел на крыльце, глядя, как местные разравнивают землю под его рукой. Лена была рядом с ножом в одной руке и яблоком в другом.
– Нам досталась правая. Хороший знак, – сказала она и протянула отрезанную дольку.
Но Черный Пес не стал брать, а перевел взгляд на дуб. В свете дня он яснее показывал свою фактуру, чуждую деревьям. Поверх коры надулись жилы, по которым взойдет свет в свое время.
– Это рука Калача? – спросил Пес.
– Нет, – ответила Лена. – Когда он был еще мальчишкой, дуб уже стоял.
Пес глубоко вздохнул, съел кусок яблока. В то утро он еще верил, что рука отрастет так же, как затягивались любые раны твари. Мякоть растворилась во рту, язык обожгло кислой ноткой. Все тело содрогнулось, пробитое волной доныне неведанной силы. Челюсть едва поддавалась, она размякала, как хлеб в молоке. Тело медленно сползало на ступени. Как будто приближалось дикое стадо, тысячи копыт поднимали удушливую горячую пыль. Сначала казалось, они пронесутся где-то совсем рядом, Пес слышал барабанящие удары внутри тела. Бежала кровь, бойко отбивая пульс. Выдохшееся кислое вино, которое плескалось по старому, зеленому от времени медному кувшину, вдруг вновь наполнилось былым.
– Ты можешь здесь оставаться сколько пожелаешь, – говорила Лена. – Один раз уже заплатил, стало быть, Частокол принял тебя. Здесь твоя земля – напитанная кровью, она будет плодоносить. Земля накормит, когда силы начнут покидать. Жертву ты уже принес, так оставайся, дождись, как взойдут плоды, и вкушай сколько угодно.
Годы скитаний, бегства и борьбы могли закончиться здесь, за Частоколом. Медленно зрели пряные плоды, наливаясь нектаром неги и забвения. Сердце наполнилось жизнью, нет, памятью о той жизни, которую Черный Пес потерял.
* * *
Ночью Пес вышел из дому. Прислушался к спящему лесу – тот храпел скрипучими соснами, угукал, изредка вскрикивал ночными птицами. Вокруг Частокола свернулся туман, длинный серый хорек уткнулся холодным носом в пушистый хвост. Сопит, да влажное дыхание оседает кругом.
Черный Пес пробрался в сарай. Глаза твари быстро обыскали полки, кривоногие столы и горбатый хлам, сваленный в кучу. Сигнальная шашка. Пес схватил ее, зажал в кулак, выскользнул на улицу.
Лес проснулся. По крайней мере, не слышно ни храпа. Ни одна лапа не наступала на сучок, никто не убегал, никто не гнался. Лес застыл. Они с Черным Псом так и стояли в ночи, прислушиваясь друг к другу.
То ли небо и впрямь начало светлеть, то ли лишь показалось – разбираться некогда. Рассудком овладел резкий порыв: бежать отсюда прочь, перебить пряность здешних яблок, вырваться из-за Частокола, оставив часть себя. Пусть плоть останется, пусть гниет, цветет, плевать.
Ворота наглухо заперты. Да Пес и не ожидал, что те распахнутся. Он вцепился рукой прямо в бревна. Силы поднялись из пугающей глубины. Их вырвало сердце, охваченное болью и страхом неволи, плена и забвения. Что-то в груди чувствовало: еще один глоток пряного тумана в Частоколе – и можно не проснуться. А небо и впрямь светлело. Разодрав пальцы в кровь, едва не вспоров себя о зубья Частокола, Пес рухнул в мягкую землю, оказавшись по другую сторону.
Головокружение не давало совладать с телом. Марионетка, у которой перепутали все нитки. Темнота в глазах прошла, и он, неуклюжий и шатающийся, побрел прочь, не глядя. Бесцельно и упрямо, куда угодно, подальше от Частокола.
Небо упрямо отказывалось светлеть. Глубокая ночь густо обволокла все вокруг. Беспробудную густую тьму насилу и через боль в груди вдыхал Черный Пес, сидя под елью. Силы кончились, чтобы продолжить путь. Может, и не появятся. Дошло, как много осталось за Частоколом. Рука не вернется. Кости не будут срастаться, как прежде. Человеческая немощь вкупе с жаждой твари ужаснула. Боль сводила с ума. Находясь на грани помешательства, Пес вздрогнул. Усталость слепила глаза, или ночь и впрямь сгустилась пуще прежнего. Слух и чутье не могли подвести. Зубами Пес сорвал крышку с сигнальной шашки, чиркнул совсем рядом с лицом.
Вспышка озарила силуэт огромной косолапой зверюги. Глаза уставились не мигая. В той глубокой черноте сверкало отражение искр. Огонь злил зверя. Пес застыл на месте. Огонь вспыхнул ярче, озарив морду тощего медведя. Пес выставил руку вперед. Бежать – а сил хватит?
Огонь резал глаза, и все-таки Пес разглядел сквозь засвет кого-то безрассудно бесстрашного.
– Стой! – Хриплый крик, полный ужаса, вырвался из груди, причинив боль.
Пса будто ударили в грудь, и он переводил дыхание. А незнакомец, вместо того чтобы внять предупреждению, положил руку на холку медведя.
– Стой, не уходи! – вновь закричал Пес, отведя огонь прочь.
Несколько мгновений перед глазами плыли пятна от близости яркого пламени. За эти же мгновения и зверь, и тот, кто посмел ласкать дикого зверя, как домашнего кота, исчезли.
* * *
Хрясь – листок. Щелк – ручка.
Лена недоверчиво прищурилась, не скрывая разочарования и даже презрения к такому «гостеприимству». Кабинет, заставленный стальными стеллажами, на которых в ряд набились папки. Одни надписи заклеивались другими, бумажки налеплялись на скотч цвета разбавленного кофе-какао из ущербных столовок. Пахло скверно. Персонаж за столом с неживым сухим лицом прекрасно вписывался в это место. Лена покрутила ручку, провела пальчиком по буквам. Холодный серый взгляд не мигая ожидал составления заявления, чтобы принять его.
– И все-таки я настаиваю, Ярослав Михайлович, на личной встрече, – Лена отложила ручку.
– Сожалею, Кормилец никого не принимает. Напишите – я передам, – вновь раздался в этой бетонной коробке непоколебимый ответ.
– А если это новости про Черного Пса? – лукаво спросила Лена.
Что-то под желтой неживой кожей дрогнуло. Не мускул, не жилка. Что-то инородное рвалось наружу.
– Подождите здесь, – сказал Ярослав, поднялся с места, стремительно покинул кабинет.
Лена откинулась на спинку стула, закинула босые грязные ноги на стол, взяла листок и принялась отрывать кусочек за кусочком. Когда дверь вновь открылась, она радостно бросила самодельное конфетти.
* * *
– Так что, Пес сдох? – спросила Рада.
– Нет. Но теперь близок к этому как никогда.
– Как и все мы, – горько усмехнулась Рада.
– И все же кто-то ближе, – продолжил Ярослав. – Его дни сочтены. Плоть больше не борется за жизнь, как раньше. Он подбит и нажил себе врагов.
Рада медленно кивнула.
– Спасибо, Ярик, – ответила она, положив руку ему на плечо, но тот отстранился.
Не сильно удивившись, Рада хмыкнула в ответ, встала из-за стола и пошла к выходу.
– Может, просто убежишь со мной? – спросила она напоследок, взявшись за ручку двери.
– Издеваешься, да? – спросил Ярослав.
– Конечно, издеваюсь, – кивнула Рада и покинула его.
* * *
Не впервой Раде идти по следу раненого зверя. Тихие шаги ползли по чертовой норе на отшибе города. Дом, предназначенный под снос, но будто бы в последний момент пожалели даже сил пригонять технику, что-то делать. И впрямь хватало одного взгляда на эту рухлядь – и на ум само собой приходило: «Да само как-нибудь от времени и развалится, что напрягаться-то?»
На бледных губах Рады засияла улыбка. Черным призраком пронеслась сквозь натянутую леску, оставив ту без добычи. Донесся стук чего-то живого. Так звучит сердце, когда оружие последнего шанса не срабатывает. Из-за баррикады вышел Черный Пес. Сутулясь, он глядел исподлобья, сжимая в руке какой-то пульт, походивший, скорее, на скомканного паука, который запутался в собственной паутине и лапах. Два красных огонька-глазка попеременно мигали.
– Я знаю, кто ты. – Рада плавно подняла руку.
– О нет, – сплюнул Черный Пес. – Будь так – сюда бы не сунулась, тварь.
– И еще я знаю, что ты ранен, – прошипела гремучая змея.
– Подлая сука, – хрипло хмыкнул Пес, выставляя детонатор меж ними.
– Не представляешь насколько! – положа руку на сердце, ответила Рада. – Мне нужен Частокол. Где он?
Вытянутая рука Пса невольно дрогнула, брови хмуро сошлись.
– На кой черт?
– Надо.
– Не надо, – твердо отбросил Пес. – Не думаю, что там помогут.
– Ну, свое ты уже надумал. – Рада кивнула на культю. – А за себя и свою семью я буду решать сама. Где Частокол?
Пес медленно опустил пульт, но не разжимал кулака.
– Допустим, скажу. – Он подозрительно прищурился.
Из черноты глаз Рады вырвались хищные искорки, ноздри затрепетали.
– Откуда мне знать, что ты не убьешь меня? – спросил Черный Пес.
Хищная тень сложила руки на груди, коснулась пальцем подбородка.
– Может, потому что я – Рада Черных? – прошипела она. – И больше всего на свете я желаю, чтобы ты – да хоть любая тварь – убил Кормильца, старого черта. Я больше твоего молюсь о том, чтобы ублюдок был тебе по зубам.
* * *
Хоть все и живы остались, да что-то не то на душе. Пустота. Очертания напоминали собой что-то до боли знакомое, и вот уже слова вот-вот из уст-то и сорвутся – и тут же исчезнут, как дыхание зимней стужи. Загорится на заре, воспарит и растает, не оставив ничего на память. Может, инеем осядет аль узором морозным.
До зимы еще далеко, а пар уж валит от мокрого носа лошади. Да и сам Федор дохнул на руки, растер. Стоял да смотрел, как любимицу его, Данку вороную, уводят конюшие. Да вдруг лошадь мордой повела, а с нею и холопы обернулись да пали ниц тотчас же.
– Отрадно ль с ним вновь повидаться? – грянул голос.
Федор отдал поклон, не поднимая взгляда.
– Милостью да множеством щедрот твоих, добрый государь! – пламенно молвил он, принимая руку и целуя царский перстень.
Не успел Басманов взгляду поднять, как лошадь заржала, взбрыкнулась пререзво, чуть не пришибла несчастного холопа, что на полу лежал. Бросился Федор, схватил за уздцы да гладил по морде лошадь. Свистнул Басманов да грозно глянул – холопы и разбежались, жуки.
– Как бишь потолковали-то с разлуки многолетней? – раздался вновь голос государя.
Обернулся Федор, одной рукой придерживая Данку, а у самого из горла ни слова не идет. Царь же мрачной тенью стоял на пороге конюшни, держась рукой за посох. Поверх черного одеяния единственный проблеск – крест золотой да перстни. Впрочем, монашеское облачение бог весть на какой день скитаний. Изношенный край в пыли да грязи. Прочий люд и впрямь мог принять, тем паче издалека, за странника, бессребреника, отшельника. Сутулый воронишка с мостовой. Да и сам же Федор обознался впервой. С того дня все пропахло гарью и трупным смрадом. Смрад был на руках Басманова, был на верной его Данке, был в волосах. Снилось Федору, что разломи его кости – и оттуда повалит чертов запах.
– Если бы не добрая воля твоя, светлый государь… – поклонился Федор да умолк.
Царь цокнул да мотнул головою.
– Неужто столь разительно переменился Игорь?.. – протянул государь.
– …что и не узнать, – тихо да горько добавил Басманов.
Вздохнул государь да сочувствующе кивнул.
– Я тебя миловал, а не Черных, – произнес царь.
– Он заслужит твою милость! – горячо вспыхнул Федор.
– Милость невозможно заслужить, – светло улыбнулся царь.
Сим же вечером при дворе гуляли пир. Ждали князя Черных, опальника прощенного.
– Вчера изгнанник, нынче – гость почетный!
– Вон оно как любо-то с Басмановым щенком дружбу водить!
Федор был особенно весел и пил не в меру.
– Глухой подслушивал,
Слепой подглядывал,
Безрукой чаши нес,
На стол раскладывал.
Безгласой звал к пиру,
Безногой хаживал.
Мне то воистину
Немой все сказывал!
Государь же пребывал во мраке, хоть и окруженный светом да песнями. Точно нелюдимый зверь, сидел в укрытии да скалился безумно, рыща черными глазами.
– Игорь Владимирович пожаловал! – заорал кто-то, да разом все и обернулись.
Князь явился, да не один. С уродцем. Федор с облегчением выдохнул. Чернота государевых очей возгорелась. Да начнется царский пир!
* * *
Мир не перестал существовать, он окружал ее, по-прежнему нес в себе и свет, и звуки, и вибрации, и волны, которые могут чуять лишь твари с пробудившейся жаждой. Аня не ослепла, не оглохла. Она могла внимать всему полнее прежнего, изнутри резались новые чувства, которым еще не даны названия. Мир, наглядный, как грязная монетка на ладони, не казался стоящим внимания. Чувства пылились, как расстроенные струны забытого клавесина. При касании издавали звук, шум, но не музыку.
– Надеюсь, твоя мама что-нибудь придумает, – раздался голос.
Аня застыла и прислушалась. Слишком знакомо. Весь мир звучал как будто из-под воды, и лишь голос казался настоящим.
– Пес тот еще упрямец, – произнес скрипач и сел рядом на землю.
Он наклонил голову чуть набок. Во взгляде таилось сомнение и лукавая надежда если не на ответ, то хотя бы на внимание. Аня кивнула, не понимая, с чем соглашается. Скрипач улыбнулся, черные глаза завороженно блестели. Он приоткрыл рот, но девушка его опередила.
– Почему ты меня спас? – спросила Аня.
Скрипач был сбит с толку, но не был расстроен по этому поводу. Его столкнули с дороги, по которой изначально-то брести неинтересно. Благодарная улыбка оживила тонкие бледные губы.
– Это не твоя Жатва, – ответил скрипач. – Ты оказалась там по ошибке.
– Как и ты? – прищурилась Аня.
Скрипач стиснул зубы, хмыкнул под нос и не отвел взгляда.
– Ты вмешался, – произнесла Аня.
– Однажды и ты сможешь.
– Почему ты так считаешь?
– Ты слышала мою скрипку, – просто ответил он и пожал плечами.
* * *
Вечерние сумерки застали Пса в селе близ моря. Плещется глина грязная по волнам, шепчется о чем-то с корягами с берега. Чайки подслушивают, всюду суются да подглядывают, рачков ищут, ненасытные. И все мало, все крыльями хлопают, кричат, клюют друг друга, да не с голода, а так, со скуки.
Брел Пес по дороге, брел, и глаза слипались сами собой. Затуманенный ум все никак не мог в толк взять, это ж что за неповоротень коряжился на дороге. И лишь как пригляделся – лодку-то и увидал. Хрипел-кряхтел старик, мучался с лодкой, а на плече еще и сумка со снастями. Пожалел Пес деда. Порешил: дело плевое и управится быстро – до склона дотащить, а там уж и море.
– Куда ж ты в такую темень собрался, отец? – спросил Черный Пес, подходя к старику.
Дед выпрямился, прогнулся да зажмурился – все дух переводит. А как глянул – так сразу насупился, пень.
– А ты чего ж это в ночи шляешься? – заподозрил дед.
– А с черту ночь настала, покуда я ночлега не нашел? – ответил Пес, взялся за нос лодки да и поволок – суденышко-то еще легче, чем казалось с виду.
Выволок к утесу, а дальше даже толкать – и того не нужно: сама скатилась. Ветер уж больно беспокойно завывал.
– Отец, совет дашь? – спросил Пес, отряхивая плащ.
– Отчего ж не дать-то? – Дед махнул, и принялись они на пару спускать лодку на воду. – Да токмо что толку-то? – спросил дед, садясь в лодку.
Пес стоял по колено в воде да смекнул: ни слова от старика не дождется. Подумал, глядел на деда: да разве тот совсем рехнулся – лезть на рожон? Притом не при оружии. Постоял Пес да залез в лодку, сел на весла.
– Начистоту: чего ищешь-то сам? – спросил дед.
– Чего только не искал, да все без толку, – вздохнул Пес. – Да вернее, и искать-то не надобно. Все имел, да все истратил.
– Поди, багрянец проклятый искал, чтобы воротить все назад? – прищурился дед.
Пес хмыкнул да заглядывает: далеко ль от берега отплыли. В голову так и идут мысли, что дед-то ни черта не так прост, каков с виду.
– Искал, – признался Пес.
И право, что уж юлить-то? Видать, старик и впрямь унюхал все, пущай уж начистоту и поговорим. Видать, дедку полюбилась открытость. Улыбнулся ртом пустым по-доброму да закивал.
– Ты ж и без моего знаешь, как управиться, – сказал дед.
Тут Черный Пес перестал грести. Неужто и все, что старик насоветует?
– Да ни черта не знаю! – воскликнул Пес. – Сколько раз уже все переворачивалось вверх дном!
– Вверх дном, говоришь? – спросил дед.
Не успел Черный Пес успел спохватиться, как старик вцепился в края лодки – да одним махом и перевернул ее с силою неведомой. Вода тут же сомкнулась над головой и потянула вниз. Выплыл Пес на поверхность, и тотчас же все обратилось не тем, что было.
Черный Пес сплевывал воду и не мог сделать ни глотка воздуха. Он в ужасе огляделся по сторонам. Лежал на пустыре: куда ни глянь, земля мертвая, прибитая. И Пес как на ладони – ни деревца, ни клочка травы, точно саранча пожрала. Ничего, кроме мертвецкого света, равно что от лампы. Глядит луна-поганка да посмеивается – слышал Пес лукавый перезвон в ушах. Пес ударил себя в живот, схватился за горло, пытался вдохнуть, но ничего не выходило. Охваченный ужасом, в зверском порыве разорвал рукой горло.
Рану тотчас обожгло. Пес держался за шею. Вскоре кровь и вовсе перестала идти. Помутненный от боли и ужасу взор прояснился. В бледном свете луны прямо под ноги черному Псу из шеи выпал камень-багрянец.
* * *
Настоящий двигатель издал бы меньше шума, нежели грохочущая о каждый камень тележка. Ритмично раздавались крякающие шлепки тяжелых клоунских ботинок, когда рулевой отталкивался. В самой тележке сидела Лена, свесив ноги наружу и болтая ими. То и дело вздымалось облачко бумажного конфетти. Клоун-водила в черно-белом гриме и дешевом комбинезоне не по размеру пытался хватать бумажки ртом. Пару раз даже удавалось! Он чуть не поперхнулся, но ничего страшного: клоунов тут хватает, одним больше, одним меньше – это ж цирк, в конце концов.
Так весело и задорно неслись ребята по коридору, пока не врезались в стену. Они оба упали на пол, оба залились смехом. Она – звонким переливом, переходящим во что-то надрывно-птичье, а он – беззвучным, скорее корчил рожи, дрыгался в припадке. Клоун подскочил на ноги, подал руку даме, та с удовольствием приняла помощь.
Они поднялись, отряхнулись, снова засмеялись. Лена взяла своего размалеванного принца под локоть, и они торжественно вошли на пир.
Покатый потолок зашивался заплатками невесть сколько раз, и каждый раз кривее и хуже предыдущего. Резкие электрические лампы свисали на жилах-проводах. Какие-то били мертвенно белым, какие-то дрожали, точно горячая свеча. Была голая лампа, льющая кругом и всюду насыщенный малиновый свет. В углу слабый рассеянный отблеск попал в стальные черные решетки. Тускло и уныло глядели сквозь прутья жирные крысеныши, изредка вздыхали с писком. Им часто перепадал со стола жирненький кусочек, а уж если добраться до погреба, так можно обожраться до отвала.
Стол растянулся как нелепый крокодил. По бокам текла кровь из перевернутых тарелок, плошек, мисок. Жрали из одноразовой посуды (она, ясное дело, постоянно мялась и трескалась). Все застолье напоминало длинное корыто, и боровы погрузили морды с головой.
Клоун провел Лену к самой пасти нелепого крокодила, где сидел Кормилец. Ленивое лицо с полузакрытыми глазами медленно следило за парочкой еще до того, как те переступили порог. Черная борода и усы, слипшиеся от крови, выглядели симметрично на несимметричном лице. Черный пиджак с красной подкладкой тоже был заляпан, равно как и желтый шейный платок.
