Дикий Носок
Амброзия
«Во, во,» – неожиданно поддакнула привлеченная необычностью происходящего пенсионерка. В одной руке недавно воскресшая Алевтина Ивановна держала розовый трехколесный велосипед, а другой сжимала ладошку четырехлетней внучки Виктории. – «Он вообще на работе не показывается, ирод. И не достучишься в кабинет.»
Привлеченная назревающим скандалом, вокруг начала собираться публика. Григорий Федорович неожиданно будто очнулся. Что он тут делает? Зачем вообще пришел? Кто все эти люди? И на каком, спрашивается, основании? Собираясь задать все эти животрепещущие вопросы, он встрепенулся, расправил плечи и только набрал воздуха в легкие, как на плечи ему легли две тяжелые руки. Главный инженер немедленно стушевался и завял, как непроданный вовремя тюльпан. Про дюжих ребят то он совсем позабыл. Поэтому в свое оправдание только и смог проблеять: «Мусор вывозим тоже не мы. Это централизованно делается. Специальной организацией. А у них бензина нет, как и везде.»
«Вы на других не сваливайте, товарищ главный инженер,» – под одобрительный гул толпы парировал Петр Альбертович. – «Где дворники?»
«Так не вышли. Болеют, вроде.»
«Что, все разом?»
Григорий Федорович пожал плечами.
«Так если Вы не в состоянии организовать работу, то делайте ее сами. Да, да, товарищ Осьмушкин. Уборка мусора – дело несложное. Вот и ребята подтвердят. Правда же?» – обратился полковник к сгрудившимся футболистам в потных футболках. – «Школьники регулярно убирают территорию вокруг школы. Чем Вы хуже, товарищ Осьмушкин? Так что давайте, приступайте.»
И замолчал, выжидательно глядя на жертву. А до Григория никак не доходило, чего же от него хотят. Неужели?
«Что? Мусор что-ли собирать?» – недоверчиво спросил он, глупо озираясь вокруг. Толпа вокруг одобрительно загудела.
«Конечно,» – подтвердил Петр Альбертович. – «Приступайте, товарищ Осьмушкин.»
Григорий Федорович неловко сделал два шага вперед, у подножия трибуны подобрал смятую коробочку от сока и заозирался вокруг в поисках урны. На помощь ему пришел Петр Альбертович, протянув вынутый из кармана аккуратно сложенный, большой черный пакет для мусора: «Смелее, товарищ Осьмушкин. Смелее.»
«Товарищи, давайте подключимся и поможем Григорию Федоровичу. Один, как известно, в поле не воин,» – обратился он к собравшимся. И вроде говорил негромко, да и полномочиями не обладал, но толпа замерла. – «Ксения снабдит всех прочными пакетами для мусора. Активнее, товарищи. Активнее. Дело то общественное. И Вы, ребятки подключайтесь,» – поманил он футболистов.
Призыв полковника возымел на собравшихся неожиданное действие. Вместо того, чтобы сделать вид, будто их это не касается и шустро разбежаться по своим делам молодые мамочки с колясками, обремененные внуками бабушки и безалаберные школьники споро разобрали объемные пакеты у девушки и разбрелись вокруг школы.
Алевтина Ивановна, донельзя удивленная сама собой, оставила розовый велосипед на дорожке и начала шарить в кустах у окружающего школьный стадион забора, выуживая оттуда то фантик, то обертку от мороженого, то смятую пивную банку. Внучку Викторию она по-прежнему держала за руку. Как-то мгновенно позабылись и стали неважны планы пожарить картошку с луком на ужин и довязать розовые носочки для внучки, начатые еще до мнимой кончины на прошлой неделе. И так завязла она в этой работе, так увлеклась, что оторваться не могла до самой темноты, когда уж не только мусора, но и кустов видно не стало. Аккуратно завязанные тесемками мешки общим числом двенадцать альтруисты составили на ближайшей мусорной площадке. И выслушав в темноте уже напутственно-благодарственную речь своего предводителя (Алевтина Ивановна могла бы поклясться, что глаза у него при этом горели желтым, ровно у кота, а может это был отблеск от света загоревшихся вдруг фонарей) разошлись по домам с чувством глубокого удовлетворения.
***
В полиции Василий провел без малого сутки. Шутка ли, обвинение в убийстве жены. В таких случаях муж, как водится, первый подозреваемый. А если он еще и тело нашел, то совсем пиши пропало.
Нет, тело он нашел далеко не сразу. Когда явился позавчера домой темно уже было. Он позвал жену, та не откликнулся. И облегченно вздохнувший Василий, надеясь, что благоверная умотала на дачу, пошел к себе спать. Витающий по квартире запашок его не насторожил. Небось, Люська в воспитательных целях не стала выносить мусорное ведро, ему оставила, а то и завоняло. Лето ж – все тухнет.
Что стухла сама Люся, он понял только утром. Сначала увидел заржавевшие потеки крови в ванной комнате, потом услыхал гудение роя зеленых мух в комнате супружницы, а уж потом заглянул к ней сам. Лучше б не заглядывал. Чувствовал Василий, что этого зрелища ему не вытравить из памяти даже четвертью самогона.
Люся, сложившись пополам так, как люди вовсе не складываются, притулилась на кровати, покрытая заскорузлой коркой крови и суетливо копошащимися мухами. Белое с синеватым отливом ее лицо укоризненно смотрело на Васю тусклыми глазами снулой рыбины. Язык вывалился из раскрытого рта. Нарядное покрывало на кровати, впитавшее в себя большую часть крови, покорежилось и застыло ломкими волнами.
Склонностью к обморокам Василий никогда не отличался. Но, пожалуй, впервые в жизни ему стало дурно так, что он привалился к дверному косяку, а потом и сел прямо на пол в коридоре. Даже дверь не притворил. О том, чтобы подойти к жене и речи быть не могло. Василия отчего то обуял ужас. На четвереньках добравшись до входной двери (ноги не держали совсем), он вывалился на лестничную площадку и, не озаботившись закрыть входную дверь, пополз вниз.
До полиции бедолага добрался часа через полтора. Пешком. А почти через сутки. Довольно оперативно по нынешним временам. А все благодаря свидетельствам бармена и прочих работников ночного клуба. Вышел и растерялся. О том, чтобы пойти домой и речи быть не могло. Куда же податься? Правильно, к друзьям. Там и стресс снять можно. Надо заметить, что обычная его, повседневная дурашливость еще не вернулась к Василию. Сейчас он чувствовал себя фигурой трагической, сравнимой по масштабу с Гамлетом, не меньше.
Солнце на улице сияло также ослепительно, как и горящие почему-то средь бела дня фонари. Птицы оглушительно щебетали, точно буйнопомешанные. Троллейбусы радостно подскакивали на дорожных ухабах. Жизнь налаживалась. Василий отправился к Конопатому.
Но стоило лишь ему позвонить в дверь, как последняя тут же распахнулась, словно его только здесь и ждали.
«Ага! Вот он, голубчик! Попался. На ловца и зверь бежит,» – обрадованно заверещала Алевтина Ивановна и, цапнув Ваську за рубашку, втащила в прихожую. Внутри было тесно. Стандартная прихожая типовой «хрущевки» не рассчитана на одновременное нахождение там Севы, его переполненной злобой тещи, ничего не понимающего Василия, двух мордоворотов в костюмах и детского трехколесного розового велосипеда. Совсем уж не поместившаяся Севина супруга с ребенком на руках тревожно выглядывала с кухни: «Мам, что ты удумала? Что еще за общественный суд? Позориться только, да людей смешить!»
«Молчи, ничего ты не понимаешь,» – отмахнулась теща. – «Этих субчиков там так пропесочат, как ни один партком не смог бы. Еще спасибо потом скажешь.»
«Забирайте их. Обоих,» – скомандовала Алевтина Ивановна парням в костюмах.
***
За прошедшие сутки судилище приобрело размах. Выбранное место оказалось как нельзя более кстати. В ожидании представления (и как только люди умудряются обо всем узнавать так быстро?) народ толпился кучками по периметру стадиона. В центре на футбольном поле снова гоняли мяч мальчишки.
Ударная группа в составе Санька и Ванька отконвоировала подопечных к трибуне, от которой только что отошел потный, раскрасневшийся дядечка, гневно громыхающий связкой ключей, и подобно сфинксам застыла на шаг позади. Алевтина Ивановна, точно гордая хозяйка породистых псов, пристроилась рядом. Толпа притихла, втянула носом аромат нового скандала и подалась поближе. Василий огляделся. Выражение лиц в толпе было самым разнообразным: от скорбных, будто похоронных ликов, до ехидного злорадства. Главный инженер Осьмушкин тоже был здесь. Взгляд его скользил вокруг обвиняемых, словно одинокая маслина по пустой тарелке, никак не желающая попадать на вилку. Он бы многое мог порассказать, да скоро сами все узнают.
«Так, ну и кто же тут у нас?» – поднялся им навстречу подтянутый, не старый еще мужик. Овчарка у его ног приветливо вильнула хвостом и тоже сделала шаг вперед. – «Алевтина Ивановна, будьте добры.»
Теща набрала воздуха в легкие и тоном ярмарочного зазывалы решительно начала: «Зять мой – Анопкин Всеволод Семенович, не важно какого года рождения. Алкаш и тунеядец …
«Мама,» – гневно перебила ее дочь.
«А ты не встревай,» – отрубила Алевтина Ивановна. – «Так, о чем это я. Да. Алкаш и тунеядец. У него двое детей на шее, семья, а он …» И красноречиво взмахнула руками. «И это все вот этот – Васька-злодей. Сманивает его, как телка на веревочке, соблазняет. Ни достатка в семье, ни денег, ни уюта. Кабы не дача, так уже с голоду бы померли.»
Не ожидавший такого перевода стрелок Васька изумился. Сева же поглубже втянул голову в плечи.
«А работает товарищ кем?»
«Слесарем в ЖЭУ.»
«Исключительно нужная профессия!» – удовлетворенно воскликнул полковник. –«Как же так, товарищ Анопкин? Рабочий человек. Трудящийся. И вдруг тунеядец?»
Петр Альбертович заложил руки за спину и принялся расхаживать вокруг обвиняемых, точно дедушка Ленин в кино. Пес, сидя на месте, провожал хозяина глазами. С Севой происходило что-то странное. Все его конопушки разом поблекли и потерялись на запылавшем лице. Краснота залила шею, зажгла мясистые уши и двинулась куда-то в район макушки. Нежданное чувство вины перед женой, семьей и текущими смесителями затопило его с головы до ног. Изнемогая от собственной прошлой неправильности, Сева проблеял по-детски: «Я больше не буду.»«Что? Не слышу. Громче!»
«Я больше не буду,» – повторил друг к величайшему Васькиному изумлению. Ему же все происходящее напоминало цирк. Трибуна, зрители и клоуны наличествовали.
«Замечательно!» – воскликнул судья. – «Товарищи, гражданин Анопкин больше не будет.»
Толпа благожелательно загудела.
«Что не будете, гражданин Анопкин?» – продолжал допытываться Громов.
«Пить и тунеядничать,» – почти прошептал Всеволод.
«Отлично, товарищ Анопкин. Вливайтесь в трудовой коллектив. Заявки на вызов слесаря сегодня были? Товарищ Осьмушкин, Вы в курсе?»
Григорий Федорович, коротко переговорив по телефону с диспетчером, двинулся в центр. В руках у него была бумажка с адресом.
«Улица Пасечника, д. 17, кв. 39,» – громко зачитал Петр Альбертович и вручил бумажку Севе. – «Отправляйтесь на вызов, товарищ слесарь. Григорий Федорович составит вам компанию.»
И добавил уже в спину удаляющимся: «Инструменты взять не забудьте.»
Василий остался один на один с праведником. Тот не торопился. Заложив руки за спину, он кружил вокруг клиента голодной пираньей, решая, с какого бока вкуснее. Что-то Петра Альбертовича смущало. То ли нагловатый взгляд клиента, то ли демонстративно засунутые в карманы руки, то ли непринужденность позы. Но не в правилах полковника было отступать. За утро через его руки прошли:
– пятнадцатилетний гнусавый обдолбыш с наполовину бритой головой, приведенный матерью и бабкой. Он кривлялся и дергался под звучащую в наушниках музыку словно кукла, у которой руки и ноги крепятся на шарнирах. Серьга в одном ухе блестела, точно хорошо начищенная пуговица. Коротковатые, по моде, джинсы оголяли тощие цыплячьи щиколотки. Смотреть на него без отвращения было невозможно. А ушел человек человеком: чисто умытый, хмурый, серьезный. Серьгу вынули, отвороты штанов распустили;
– демонстративно дымящая ему в лицо сигареткой девица, с которой мать не могла найти никакого сладу. На уме у восемнадцатилетней особы были только наряды, гулянки, да новые гаджеты. Мать уже расплачивалась по двум взятым транжирой за полгода после совершеннолетия кредитам. Будущая мать и жена, по мнению Петра Альбертовича, должна была выглядеть совсем не так. И он потратил более получаса стыдя и по-отечески журя девицу. Та ушла в слезах;
– владелец громоздкого навороченного внедорожника упорно, изо дня в день, паркующий свое транспортное средство на газоне у подъезда. Стая активисток притащила упирающегося мужика силком, отчаявшись решить дело своими силами. Непрерывно бухтевший поначалу «некуда больше ставить» автовладелец вскоре сдался, сник и торжественно пообещал больше машину на газоне не оставлять.
«А Вы, товарищ, кто будете?» -наконец мирно поинтересовался он.
«А я Куприянов Василий Ефимович буду,» – задорно ответил собеседник. Хотя на языке у него вертелись куда более язвительные варианты ответа вроде «конь в пальто». «Злодей он, алкаш и трепло,» – авторитетно и емко охарактеризовала обвиняемого Алевтина Ивановна. – «Вечно от него одни неприятности. Это он Севку на пьянку подбивает, непутевый.»
«А трудитесь кем, позвольте узнать?» – продолжал задавать вопросы полковник.
«Да нашенский он, с рынка,» – откликнулась вдруг Антонина. Она прихромала сюда сегодня из чистого любопытства, прослышав про так называемый общественный суд, организованный соседом. – «Но работник он так себе, через пень-колоду. Подай, принеси, разгрузи.»
«Грузчик, т.е.,» – подытожил Громов. – «И это дело важное и нужное. А пьете Вы, гражданин, по идейным соображениям или от безделья?»
«Исключительно ради удовольствия и ухода в астрал,» – с серьезным видом заверил его Василий.
«От безделья, значит,» – резюмировал Петр Альбертович.
«Дело мы Вам найдем, конечно,» – продолжил он. – «Вот в ЖЭУ дворники на работу не вышли. Не желаете занять вакантную должность?»
«Не,» – хихикнул подсудимый. – «Я человек умственного труда. Ведь когда ящики с фруктами таскаешь соображать надо: чего, куда, кому. А дворы мести – это работа для дураков и таджиков.»
«Напрасно Вы так, товарищ Куприянов. У нас всякий труд в почете. И дворник может быть уважаемым человеком. Дворы мести – это куда лучше, чем ханку жрать, да лодырничать. Вот Вас, Василий Ефимович, люди уважают?»
Васька открыл было рот ответить что-то залихватское, бахвалистое, да так и остолбенел, запнувшись. Сбоку неожиданно раздался женский смех: «Ой, не смешите меня! Уважают? Ха-ха-ха!» – всплеснула руками Антонина. Другие бабы тут же дружно заулыбались и начали гоготать, сверкая коронками:
– «Да он в жизни гвоздя не вбил …»
– «Уж Люська с ним сколько лет маялась, сердешная …»
– «Прохиндей никчемный …»
– «Бездельник …»
– «Жену в могилу свел …»
Онемев от изумления, оглядывал Василий собравшихся женщин. И это они про него? Все? Единодушно? Да что же это они так, в самом деле? Он же не фашист какой, нормальный мужик. Чего они взъелись? Он же … А они … Эх! Мнение человека о себе редко совпадает с мнение окружающих. Мнящий себя рациональным и хозяйственным индивид прозывается соседями жмотом и сквалыгой, а душа компании – гулякой, бабником и пьяницей. Правда была неприглядна, как раздавленное сапогом собачье дерьмо. Ваське стало обидно. Так обидно, что глаза предательски заблестели. Отвернувшись от злых баб, он хмуро разглядывал свои кроссовки.
«Я Вам помогу,» – легла на плечо крепкая ладонь. Громов участливо заглянул в глаза и повторил. – «Я помогу Вам снова почувствовать себя уважаемым человеком. Слушайте меня, Василий Ефимович, и все будет хорошо.»
Подсудимый недоверчиво, но с надеждой взглянул на судью. Тот ободряюще улыбнулся.
До позднего вечера измученные родители волокли к полковнику юных игроманов, жены жаловались на распускающих руки мужей, свекрови – на языкастых снох. Последним жалобам, к слову, Петр Альбертович не сильно доверял. Свекровь и сноха, ровно как зять и теща – кошка с собакой. Всегда так было, есть и будет. Люди нигде больше не находили помощи и поддержки, оставаясь один на один со своими проблемами, потому и шли к полковнику, как к истине в последней инстанции. Здесь их не просто выслушивали, но, что совершенно удивительно, реально помогали. Петр Альбертович и сам толком не понимал каким образом его жгучее желание навести порядок во всем материализовалось и воплощалось в жизнь. Но результаты он видел своими глазами: развязные юнцы становились серьезными юношами, распущенные девицы – скромницами, домашние тираны – ласковыми урчащими котами, игроманы бросали ноутбуки и ехали на дачи окучивать картошку.
Наконец то в мире все становилось на свои места. Порядок торжествовал.
***
Девица выглядела так, как нынче выглядит большинство девушек. Была похожа на проститутку. Голые ноги с ярко-красными ногтями, вызывающе облегающая, явно маловатая, по мнению полковника, футболка, капризно надутые губы. Она непонимающе смотрела на Петра Альбертовича, сидя на диване. На столике рядом лежала огромная пачка чипсов. Похоже, Анастасия вполне успешно заедала стресс.
«Так Вы из полиции что-ли?»
Вопрос этот она задавала уже в третий раз, и Громов склонен был думать, что пострадавшая все же слишком сильно ударилась головой. Настя никак не могла уразуметь, какое до нее дело этому дядьке. Ванек и Санек уже разобрались с обидчиком. Она и впустила Петра Альбертовича только потому, что он пришел с ребятами.
О похищении девушки Громов узнал от Василия, из первых рук, так сказать. Собственно, девушка мало что могла добавить к его рассказу. Но встретиться с ней счел необходимым. Полковник был сосредоточен, когда покидал квартиру Анастасии. Он разрабатывал план.
Кавказцы совершенно распоясались. Ведут себя в России как дома. Похищают женщин средь бела дня прямо на улице. Этому необходимо положить конец. Нет, шовинистом Петр Альбертович себя не считал. При условии, что кавказцы знают свое место. Если живут по своим диким законам у себя в горах. Нельзя позволить этим дикарям носиться по улицам мирного цивилизованного города и творить безобразия.
Операция была разработана по всем правилам ведения боевых действий в городских условиях. Нехорошую квартиру, в которой обосновались трое, а днем толклись все шесть или восемь человек, обложили с раннего утра. Громова это не удивляло. Инородцы в чужом городе всегда предпочитают держаться вместе. Часто они и вовсе все друг другу приходятся родственниками, пусть и седьмая вода на киселе. Квартира была, разумеется, съемной.
Квартира этажом выше, любезно предоставленная хозяевами, служила штаб-квартирой. Оттуда прекрасно было слышно, что происходит внизу. Особенно из ванной комнаты.
Личная жизнь квартиросъемщиков вообще не тайна для любознательных соседей. Они всегда знают, когда Вы приходите домой с работы (прогромыхал лифт, звякнули ключи, хлопнула входная дверь). Через несколько минут забухтел, вываливая новости, телевизор. Потом загудели трубы и полилась вода в душе. Соседи знают о Вас все: в котором часу звонит Ваш будильник утром, какую песню напеваете в душе, что готовите на ужин, какими словами матюкаетесь в сердцах. Так и Петр Альбертович внимательно прислушивался к происходящему в квартире внизу. Дома были все трое. По оперативной информации, собранной Ксенией Шиловской, главным в этой компании был некий Рустам Мухаммадович Рамазанов, 55 лет от роду, занимающийся мелкооптовой и розничной торговлей овощами и фруктами и имеющий полтора десятка торговых точек по всему городу. Присутствовал также его племянник Сурен – оболтус лет двадцати, виновник всего произошедшего и человек-гора Ахмад, выполняющий обычно функции повара.
Ксения Шиловская полковнику определенно нравилась. Она оказалась толковой, быстро соображала и имела хорошо подвешенный язык. За последние дни девушка совершенно преобразилась. Деловитая, собранная и спокойная, она ничем не напоминала пронырливую, словно угорь, журналистку.
Языка взяли в половине девятого утра. Приехавший помощник хозяина Руслан, не на шутку струхнувший при виде подхвативших его под мышки Санька и Ванька, оказался словоохотлив и любезно поведал о воспитательной беседе, произошедшей между дядей и племянником, после которой Сурен ходил, точно в воду опущенный. Он же мамой поклялся, что огнестрельного оружия в доме нет. После чего был привязан к стулу, чтобы под ногами не путался. Мобильный телефон у водителя изъяли. Автомобиль отогнали за угол, чтобы из квартиры не было видно.
С ночи замаскированный под куст Василий маялся с биноклем в руках, проклиная общественно уважение и выпитое накануне пиво. Покинуть наблюдательный пост было нельзя. Клиенты (кроме Ахмада) как раз вышли на балкон выкурить первую утреннюю сигаретку. В приоткрытое кухонное окно тянуло запахом жареного бекона и кофе, рокотал переливами футбольный канал. Потом начались звонки. Рустам Мухаммадович начал беспокоиться о неявившемся вовремя помощнике.
Брать инородцев решено было на выходе из квартиры или подъезда. Конечно, хорошо было бы, если бы они выходили по одному. Помощники из числа добровольцев уже зачистили территорию вокруг дома. Будь чужаки повнимательнее, они удивились бы отсутствию прохожих, мамочек с колясками и гомонящих детей. Двор как будто вымер.
Петр Альбертович не счел возможным привлекать к активным действиям гражданских лиц. Обходиться приходилось своими силами: ударной группой в составе Ванька и Санька, Василием и Амуром, конечно. Показательный общественный суд над инородцами мнился полковнику вершиной его карьеры судии. Надевший военную форму после долгого перерыва Громов чувствовал в себе такое поднятие духа, что кончик носа дрожал, как у пса, почуявшего кровь, а ноздри раздувались. Санек и Ванек, попавшие под его влияние три дня назад окончательно и бесповоротно, были идеальными солдатами. Василию он не доверял, за ним все же нужен был глаз да глаз.
Проблема была в вооружении. Оно было представлено сплошь подручными средствами: резиновой полицейской дубинкой, русским народным универсальным оружием – бейсбольной битой и парой наручников, обшитой пушистым розовым мехом. Последние полковника – человека консервативного, сильно смущали. От наручников явственно попахивало сексуальными извращениями, садомазохизмом и даже, упаси Господи, гомосексуализмом. Найдены они были здесь же, в квартире. И Петр Альбертович долго гадал, кому из ее хозяев: корпулентной, похожей на табурет и стриженной под мальчика хозяйке, ее прыщавому сыну – подростку или глухому 87-ми летнему отцу – ветерану труда принадлежит сей артефакт. Тем не менее, в дело они годились.
Самостийной военизированной группировке повезло и не повезло одновременно. Из нехорошей квартиры вышел только один человек, что было идеально с точки зрения разработанного плана. А вот то, что им являлся Ахмад, как оказалось, было плохо. Сопя, словно дикий носорог, Ахмад прикрыл дверь, повернулся в тесном коридорчике и уткнулся животом в бейсбольную биту.
«Хенде хох,» – неожиданно для себя скомандовал Санек. Ахмад иностранными языками не владел, но по внешнему виду и суровым взглядам ударной группы, а в особенности по гладким бокам хорошо отполированной биты, уловил враждебный настрой незнакомцев. Уловил, но ничуть не испугался. И даже не удивился. До него вообще все туго доходило. Чуток поразмышляв, он нахмурился и толкнул животом направленное в живот орудие, точно сумоист, выталкивающий с татами соперника. Несмотря на кажущуюся мягкость и можно даже сказать некоторую уютность, его необъятный живот обладал немалой убойной силой.
Санек, Ванек, а за ними и бита вылетели из тесного коридорчика на лестничную площадку. Ахмад двинулся следом, продолжая выпихивать незнакомцев на лестницу. И, без сомнения, преуспел бы, если бы Санек сообразил не атаковать человека-гору с наскока, а ударить битой по колену. Ахмад дрогнул, надломился в колене и, будто Колосс Родосский, стал падать. Учитывая объемы, падение продолжалось долго. Сначала амбал опустился на колени, скривился от боли, а потом завалился набок, погнув металлические перила лестницы, за которые пытался уцепиться.
Ударная группа растерялась. Ну и что с ним теперь делать? Катить вниз по ступенькам? А если и катить, то едва ли они сумеют сдвинуть его с места, даже вдвоем.
«Вы чего? Вы кто?» – обиженно засопел носорог.
Между тем, грохот от его падения был такой, что не мог не привлечь внимания находившихся в квартире. Дверь открылась, из нее высунулось недоуменное лицо Сурена, и тут же захлопнулась. В квартире начался переполох, завершившийся через несколько минут зловещей тишиной.
Слоновья туша Ахмада лежала живым барьером между ударной группой и обитателями квартиры. Сложность была в том, что подойти к этой меже Санек и Ванек побаивались. Еще схватит за ногу, да шваркнет о стену. Ситуация зашла в тупик. Появившийся на верхней ступеньке полковник Громов спокойно скомандовал: «План Б». После чего остался на месте, а ударная группа унеслась наверх.
«Сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками по одному!» – громогласно прокричал Петр Альбертович. Обращаясь к закрытой двери. Ахмад тоже открыл было рот, чтобы прокричать: «Не слушайте его. Он тут один». Вместо этого промычал лишь невразумительное «м-м-м», закрыв лицо руками. Резиновая полицейская дубинка с размаху вошла в его рот, снося на своем пути крупные белые зубы и вминая в глотку язык. Кровь потекла между пальцев, осколки зубов впились в десны. Колосс плакал безудержно как ребенок, крупными слезами.
Полковник был хладнокровен. Он всего лишь делал то, что должен. Без лишней жестокости. Ничто не могло помешать ему. «Не усугубляйте свое положение. Выходите добровольно,» – командным голосом велел он двери. За дверью, металлической и неприступной с виду, царила абсолютная тишина. Рустам с пистолетом в руке (соврал «язык», будь он неладен) занял позицию в узком коридоре между прихожей и кухней. Сурен жался за его спиной у холодильника.
От звона стекла где-то в глубине квартиры вздрогнули оба. Рустам отважно ринулся на звук. Сурен дернулся было следом, да поостерегся, вернулся под защиту холодильника. Рустам успел вовремя. Два человека, спустившихся с верхнего этажа на веревках, уже выбили окна на застекленном балконе. Их тяжелые ботинки на толстых подошвах добивали торчащие по краям острые осколки стекла. Рустам выпалил не целясь. Поля пробила остававшееся еще целым стекло и улетела в небо. Прошив насквозь летящую ворону, она упокоилась на крыше соседнего дома.
Налетчики замерли. Звук выстрела внезапно отрезвил их. А может отсутствие патрона рядом сказалось. Военная операция, еще секунду назад казавшаяся архиважной, уподобилась школьной игре «Зарница» – путаной, бестолковой, никому не нужной. Ведь их могли убить. Вот прямо сейчас, этой пулей или следующей. В том, что следующая пуля последует, сомнений не было. Пули никогда не летают по одной – верная примета. Не сговариваясь, члены ударной группы оставили план Б нереализованным (Петр Альбертович лишь отвлекал внимание от их действий) и начали спускаться вниз. До земли оставалось три этажа.
Видя бегущего противника Рустам взревел от восторга и в азарте бросился на балкон. Хотя налетчики были всего то в двух шагах внизу, две выпущенные им пули улетели в ближайшие кусты. На истошные вопли куста он не обратил внимания, потому что четвертая пуля в этот момент, наконец, нашла свою жертву. Прошив насквозь плечо Санька, она выбила кучку гравия из асфальта и успокоилась. Санек же, выпустивший из рук веревку, грохнулся сверху. Ванек проводил его полными ужаса глазами. Напарник шмякнулся об асфальт с таким звуком, как падает сочащийся кровью бифштекс на сковороду, хрустнул, выгнулся и затих.
Наверху кровожадно взревел стрелок. Он палил почти не целясь, да этого и не требуется, если мишень висит в полутора метрах внизу. Приобретя два новых, совсем не физиологических отверстия в теле, Ванек рухнул вниз безжизненной тушей.
Глядя на поверженных врагов сверху Рустам начал остывать. «Надо бежать,» – сформировалась в голове отчетливая мысль. Пронесясь по квартире, будто торнадо, он покидал в сумку деньги и документы, сунул в карман ключи от машины, велел Сурену отправляться домой к родителям и бесстрашно открыл входную дверь. Старика на площадке, замахнувшегося на него дубинкой, просто оттолкнул, через Ахмада перелез и ринулся вниз по ступеням.
