Диана Хант
Крылатая парусами
Глава 5
Королевская Бухта, чуть меньше месяца назад
– Ну и запах, – поморщился бывший принц. – И отец хотел, чтобы я это на трон возле себя посадил.
Киаран промолчала. Тут вообще-то и до неё не розами пахло.
С интересом и брезгливостью её разглядывая, король приблизился.
Важный, оплывший, с гладким двойным подбородком и печатью всех возможных пороков на лице.
Протянул руку к щеке и Киаран отпрянула. Ещё подивилась, откуда силы взялись, ведь только что буквально еле-еле понимала, где она и кто. А ещё подумалось – хорошо бы всё же сдохнуть. Вот прямо сейчас. Не дать ему до себя дотронуться.
И тут же внутри как пружина разжалась. Во всех местах сразу заболело. Словно сигнал: только попробуй сдохнуть, только попробуй! Пока за отца, братьев и герцогство не отомстишь и не думай даже!
Даже сама поморщилась. Так некстати провидение вмешалось.
А потом поняла: никакое это не провидение было. Просто его величество щёку трогать передумали, за разбитую губу взялся, вниз потянул. Вот боль во всём теле и откликнулась.
Что-что, а своё дело палачи знали. Чем-то таким раны посыпали, что те не затягивались, и это ещё б полбеды. Но стоило в одном месте заболеть, как сразу во всех местах откликалось.
– Молчишь? – прошипел его величество, склоняясь к самому её лицу. – Не сквернословишь больше? Ядом не плюёшься?
Ну, если вам так невмоготу, то это мы запросто.
И плюнула (жаль, не доплюнула), и пару словечек крепких хрипло прибавила. И только потом, когда король заругался и принялся звать кого-то в бранных выражениях, в темноту провалилась, и так в этой тьме славно оказалось, что решила уж было, что всё. Умерла.
***
Пробуждение было внезапным и удивительным.
В том смысле, что удивило очень, одним лишь своим наличием.
А когда рывком села и огляделась, оказалось и вовсе каким-то нелепым. Начиная с кровати, или даже правильнее сказать, с ложа, на котором лежала, с балдахином и занавесками, сквозь которые остальные покои проглядывались, заканчивая тем, что на теле ни одного синяка или пореза не оказалось.
Сообразив, что не только отметок о «посещении» пыточной нет, но и вообще ничего нет в контексте одежды, быстро в покрывало замоталась. Тонкое, алое, собственно, как и всё здесь.
Комната, которую получше разглядела, отдёрнув занавеску, была шестиугольная, как ячейка в сотах и пустая, а ещё вся в алых тонах. На стенах оттенок чуть бледнее, спинка ложа и деревянные колонны, на которых балдахин держится, красного дерева, занавески алые, чуть не огнём кусаются.
Собственно, это ложе, на котором в себя пришла – и вся мебель.
Не до конца веря в то, что это всё не сон, Киаран, морща лоб, огляделась.
Подушки с кистями, валики, пуфики – ну просто тьфу. Пошло и помпезно.
Но когда и, главное, как, сырое и затхлое подземелье с дыбой и прочими пыточными нюансами в эдакий будуар превратилось?
В высокое продолговатое окно, больше на щель похожее, видно было небо и косяк диких гусей.
Шелестя покрывалом, Киаран подбежала к окну и выругалась сквозь зубы. Решётка на нём оказалась крепкая, чугунная, внизу какой-то внутренний двор. Судя по белым колоннам беседок и белым же скульптурам, она всё ещё во дворце. А если судить по расстоянию до земли – в высокой башне.
Стало быть, с нижнего этажа на самый верхний переехала. Эко она быстро… Сама не заметила, как.
Заметалась в поисках более подходящего облачения. В сундуке у стены нашлись какие-то тряпки… только… Только вот это самое покрывало и то больше прикрывало, так что перевязала потуже узел над грудью и стала думать, пытаться хоть что-то вспомнить, как она здесь оказалась и почему кожа вдруг снова чистая и гладкая, как у младенца. Ни даже следа от плети или калёного железа…
В голову пытались лезть картинки-воспоминания о кольях, табличках с надписями… но эти мысли Киаран решительно отогнала. Это всё потом. Сейчас главное понять, что вообще происходит?!
Ответ не заставил себя ждать.
Вошёл уверенной походкой, в напудренном добела парике, белом, расшитым золотом камзоле. Одутловатое, ничем не примечательное лицо, гладкий двойной подбородок, глазки маленькие и злые, нос тонкий, длинный, с горбинкой.
Взгляд, которым король Дино Первый окинул Киаран, был липким, тревожным. И от всей его медвежьей фигуры тревогой веяло.
Сразу в приторно-алом будуаре пыточной запахло.
Смутные, призрачные воспоминания в голове завозились.
Как её с дыбы снимают, несут куда-то… Ничего не видно, но дышать как будто нечем, очень уж горячо и пара много. Всё тело жжёт, нестерпимо жжёт, а её поливают между тем чем-то густым и горячим, и цветочные запахи ноздри щекочут. Из-за этих цветов, она, кажется, и решила тогда, что сон, больно уж после запахов пыточной оно странным казалось. Ещё подумала, бредит.
Но сейчас, как вспомнила, в голове всё окончательно сложилось.
Ни тени сомнения не осталось, почему его величество в живых её оставил.
– Побрезговал, значит, на дыбе, – нехорошо ухмыльнулась Киаран и встала, широко расставив ноги, чтобы бить, так уж наверняка. Зря его величество с ней наедине остался. Хоть тело и ватное, слабое, ну да много ли этому увальню надо… С ней теперь всё понятно – живой ей отсюда не выйти… Ну, как живой. Живой она себя с королевского тракта не ощущала. В полной мере. Но прежде, чем окончательно уйти, она за отца и братьев, особенно за меньших, Дино Вулго зубами глотку перегрызёт…
– А ты глупее, чем кажешься, – пожевав губами, сказал Дино и щёлкнул пальцами.
В тот же момент алые занавески, что на стенах, вверх вздёрнулись, а Киаран оказалась под прицелом пяти лучников.
– Слишком в себе уверена, всегда была такой. Недооценила меня, гордячка. Ни тогда, когда я по-хорошему руку и трон тебе предлагал, ни сейчас. Ты думала, мы прибыли к тебе в гости вина попить да служанок облапить? А между тем среди моих людей такие были, кто в охранные чары твоего замка кое-что от себя прибавили. Немного совсем, вы и не заметили. А нам хватило. Чтобы порталы прямо в замок провести. И взять тебя, тварь, тёпленькой. И живой, – при этом король плотоядно усмехнулся.
Пока он говорил, Киаран прикидывала в уме, что, если всё же прыгнет… И сама себе ответила: без шансов, совсем. Даже не долетит до врага. Но вслух, конечно, другое сказала.
– А ещё я быстрее, чем кажусь. Приближаться не боитесь, ваше величество?
У Дино глаза кровью налились, забегали. Стало быть, попала в цель. Боится к ней подходить.
– Если тебе так не терпится умереть…
– А я итак уже мертва, – говоря это, Киаран страшно оскалилась. – Чего мне терять?
Дино губами пожевал, словно соображал, о чём это она.
– А, ты думаешь, что твоей голове тоже на столбе место?
– А разве нет?
Король важно пожал плечами.
– А зачем? Чем ты мне опасна? Дочь изменника, который в измене своей сознался. За то и получил справедливое возмездие: казнь для него и всего его семени.
Киаран сделала было шаг, осторожный, но в тот же миг перед носом вжикнуло, даже пощекотало пером и Киаран отпрянула. Оглянулась – стрела рядом с другим лучником в стенку впилась, а он ничего, даже не шелохнулся.
– Ну так это я – его семя и его наследница. Меня надо было убивать, меня! Причём здесь… – и осеклась, голос сорвался.
– Отец твой умом был слаб, – поморщился Дино. – И тебя воспитал с придурью. Слишком много ты о себе возомнила. Сама же – как есть девка, грелка для постели.
– Для этой? – Киаран головой в сторону ложа под балдахином махнула. – Так пойдём. Разве не для этого я здесь?
Дино рассмеялся. А глаза серьёзные оставались и злые.
– Нет, Кира, – сказал он. – Думаешь, я настолько глуп? Сама со мной ляжешь. Послушной будешь. Ласковой. И свидетели нам ни к чему. Слово дай, что всё сделаешь, что прикажу.
– А если нет? На нижний этаж?
Король не сразу понял, о каком она нижнем этаже. Прав был Геор, ума новый король был недалёкого. А когда дошло, наконец, рукой махнул.
– А зачем? Признание получено, Бэхингем принадлежит короне. Отныне ты – так, нищая девка, годишься только на одно. Тебя заклеймят, как гулящую и отправят на рудники. Будешь искупать преступление своего отца в колониях.
Киаран пожала плечами, покачала головой.
– Не советую отпускать меня, Дино. Один раз я одолела тебя на турнире, так вот знай. Вся Таллия у моих ног будет. Как ты тогда. И последнее, что увидишь в жизни, будет лезвие моего меча.
Дино рванулся было к ней, и у Киаран всё внутри затрепетало от радости. Сейчас! Сейчас она раздавит это паскудное насекомое, и сама, наконец, отмучается! Конечно, её за короля на лохмотья порвут… Но она уже была в пыточной. Не так там и страшно. И ничто не может длиться вечно.
Король замер на полпути.
Побагровел, задохнулся от гнева.
Только одно слово и выдохнул:
– Сука, – а потом заорал не своим голосом: – Сюда!!!
– Знакомые лица, – осклабилась Киаран, когда оба палача вошли. Высокий и худой, как все люди, а коротышка задом пятился, тянул вслед за собой что-то тяжёлое и грохочущее.
Когда развернулся, это оказалось жаровней. А гремели на чугунной скобе какие-то клещи.
– Давно не виделись… – прошептала побледневшая Киаран.
Длинный поморщился, а толстяк со звериной рожей осклабился, даже подмигнул. Правда, перехватив взгляд его величества тут же сделался серьёзен.
– На кровать её, – приказал его величество.
И тут Киаран уже не до лучников, в грудь ей целившихся, стало. Билась, как в последний раз. Собственно, по её мнению, так оно и было. Всё норовила к монарху подобраться – оттеснили. Лучники побросали свои орудия, впятером на неё пошли. Если палачей считать, то всемером.
Будь она не так измождена пытками… выстояла бы куда дольше.
А так спустя каких-то пару минут скрутили, хоть и сопротивлялась, как пантера. Думала, Дино при всех… насильничать станет.
Он не спеша подошёл. Осмотрел мерзко. Покрывало-то сразу слетело, как руками-ногами махать начала, по всей заморской науке… Жаль только, без толку. А когда блудливыми пальцами по груди прошёлся, сдавил, ущипнул до боли, поняла: никакая она не мёртвая. Наоборот, ещё живее стала! Живее всех живых! И то, что Дино ей уготовил, это самое худшее, вообще, из всего! Мало было всего её лишить, так ведь эта мразь и честь отобрать вздумал.
Что такое лишение чести после того, что на королевском тракте было?
Пшик один.
Что такое насилие после пыточного подземелья?
Смех.
Но вот как это, оказаться в непосредственной близости от чудовища, самого злейшего, самого ненавистного врага… Воплощения зла, ненависти, боли…
Никогда ещё Киаран так страшно не кричала, даже под пытками. Ревела раненым зверем, выла, орала, будучи привязанной за руки и ноги дрыгалась и дугой выгибалась так, что даже ложе красного морёного дуба ходуном ходило.
Дино, тот сразу отпрянул, глазами бешено завращал, губами зашлёпал. Заругался на чём свет стоит.
Остальные плевать на плечи стали, суеверно лба касаться.
В перерыве между криками, когда дыхание переводила, Киаран отчётливо слышала суеверный шёпот.
– Бесноватая…
– То демон в неё вселился! Он как корчит-то!
– Ваше величество, вы бы не рисковали… А ну как оно и на вас перекинется?!
– Храмовников, храмовников сюда!
Киаран, как расслышала, о чём толкуют и вовсе завыла, закорчилась. Пусть уж прирежут, да только чтобы больше мразь эта её не касалась. Одно страшно было – силы иссякнут, и что тогда? Потому билась на ложе так, словно каждую лишнюю секунду отвоёвывала.
Она не заметила, как Дино, сплюнув, подал приказ палачам.
Тем хоть и боязно было подступиться к бесноватой герцогине, а всё же пришлось.
Один в плечо впился костлявыми пальцами намертво, второй, пошерудив какой-то железкой в жаровне, с рыком к плечу раскалённое докрасна железо приложил. Запахло палёным мясом и теперь кричалось уже от боли.
Прежде, чем покинуть «красную комнату», Дино низко над её лицом склонился и прошептал:
– Значит, король для тебя недостаточно хорош, бесноватую изображать вздумала, дрянь?! Ну так гнить тебе заживо, на рудниках! Знаешь, сколько там желающих найдётся на твоё крылышко? Сотни! И все с чахоткой и сифилисом!
И в дверях ещё раз обернулся.
– Думаешь, тайна для меня, что на смерть нарываешься? Да только хуже смерти тебе – жить и знать, что если бы не твоя спесь, живы были бы – и отец и братья. Живи, сука и знай, что своими руками двадцать осемь душ загубила.
***
Вскоре за ней пришли.
Под прицелами стрел развязывали, опасались, что демон, что в опальную герцогиню вселился, вернётся.
Только он и не думал возвращаться после того, как его величество ушли.
Более того, голос тоже пропал.
На вопросы, тычки и издевательства Киаран только сипела. Точнее, шипела, злобно, как кошка. А скорее, как чёрная пума.
Дерюгой, которую на пол бросили, не побрезговала. Облачилась в некое подобие мешка, верёвкой подпоясалась.
Когда руку в дыру сбоку, что вместо рукава просовывала, скрежетнула зубами от боли. Свежее клеймо горело и кровоточило. А ещё светилось, знать магическим железом прижгли. Такое не выведешь, не закрасишь, одеждой не спрячешь: будет светиться, хоть чугунком плечо прикрой.
Чтобы все знали: перед ними преступница. Воровка или проститутка. Совершившая что-то тяжкое. Только за душегубство магическим железом жгут.
Не протестовала, когда кандалы на руках и ногах защёлкнули и в шею по винтовой лестнице погнали.
Страшно было очень, что Дино передумает.
А вот каторги ничуть не страшилась.
…Босую, полуголую, в кандалах наследную герцогиню Бэхингем прогнали по главной улице, ведущей в порт.
Толпа, что стражники теснили к домам по краям дороги, бесновалась, как давеча сама Киаран. Сыпала камнями и проклятиями.
Несколько раз она падала. Тогда оскорбляли больше, били, но несильно. Чтобы нести или волоком тащить не пришлось.
Когда до порта добрались, стало получше. Хоть следом от натёртых кандалами да сбитых ног кровавые следы тянулись, а всё же смешалась с толпой каторжников, дикого вида, грязных, нечёсаных, в струпьях и язвах, и внимание «провожающих» рассредоточилось.
С каторжниками и погрузили на корабль, которому надлежало везти Киаран Бэхингем, наследную герцогиню и дочь изменника, на рудники.
Присказка от Кильки
Добавлена единственно потому, что Киаран о том времени сперва мало что помнила и мало что могла рассказать, а потом сразу недосуг стало…
Глава 6
Талавийское море, меньше месяца назад или что-то вроде того (когда под ногами палуба, а каждый день похож на предыдущий, как капли воды, отсчёт времени совсем другой)
По лазурным водам Талавийского моря неспешно шла трёхмачтовая каракка. Обходила одинокие скалистые островки и шхеры, умело лавировала в бурю и непогоду, чуть не плашмя ложась на высоких, с пенными макушками, волнах. Но ничего, выруливала, и в скорости до определённого момента не теряла.
До того, как встречный ветер подул…
Секрет везения небольшого парусного судна был в управлении, а именно в том, что команд на борту было две.
Одна, как у всех людей, на палубе. Стало быть, на борту.
И ещё одна сверху, по-над парусами. Стало быть, над бортом.
Помимо опытной, бывалой команды с парусами управлялись про́клятые моряки.
То есть души несчастных моряков, по большей части из пиратов, которых угораздило угодить в руки к ушлым королевским Ловчим, а уж те, при помощи магии смерти и привязывали таких к кораблям. Приговаривая тем самым к мучительному, бесплотному существованию.
Проклятые старались, на совесть. За хорошую (и долгую, очень долгую службу… эх…) их, бывало, развоплощали, дарили покой. И то обстоятельство, что среди них на последней стоянке прибавилось ещё четверо, вселяло надежду. Стало быть, есть шанс, что если сильно постараться, кого-то отпустят… Вот и старались, каждый в силу своего опыта и умения.
С проклятыми моряками не всякая команда ходить бралась.
Таких чуть из-под контроля выпусти (а контроль этот, стало быть, в амулете-перстне, что капитан никогда не снимает), в щепки шхуну разнесут, со злобы-то.
Опять же, нет корабля – и нет привязки к какому-то определённому месту, а перстень на руке мертвеца мало помешает носиться по морям и бесчинствовать. Чтобы окончательно освободиться, носитель перстня с чёрным аквамарином отпустить должен. Сам, по своей воле.
Так что страшились «вторую команду» на борт брать. Или из принципов не брали.
Говорят, Бэхингемы из таких были, чистоплюйствовали. Но у этих (боцман рассказывал) что ни команда, то молодец к молодцу, тут даже королевским далеко. Правда, сразу тогда заозирался и голос понизил до шёпота. Мол, вслух о таком лучше не говорить, заклеймят, как изменника, и самого в трюме повезут. На рудники, значит…
Да и не только в бесплотных силуэтах дело, что меж парусов снуют.
Команда «Ядовитой медузы» своё дело знает, не без этого.
Дисциплина в море железная. Капитан с помощниками, ежели чего, шутить не станут. Настоящие звери, что обликом, что славой. А что грязь да вонь, особливо из трюма, так на то своя причина. Непростой груз везут на остров Берцовой Кости.
Когда-то этот остров Слоновой Костью именовался, ну да когда это было… Давно уж ничего живого там не осталось. Правда, остались рудники.
В их глубоких шахтах добывают лунную пыль, а если свезёт, то и кристаллы. Работа тяжёлая и опасная. При попадании внутрь вместе с дыханием пыль эта, за которую любой уважающий себя маг руку отгрызёт, всю внутреннюю разъедает. Сначала зубы обнакновенно шататься начинают и выпадать, после кости крошиться. Недолго на рудниках заживаются. Что рабы, что надсмотрщики.
Вот, новую порцию таких рабов-каторжников и везла на остров Берцовой Кости каракка под названием «Ядовитая медуза».
Изначально, неделю назад, каторжников было ровным счётом триста двадцать душ. Но мёрли, как мухи. Каждое утро чуть не десяток, а то и два на корм рыбам пускали.
Что мрут в духоте и сырости, так это дело обычное. Оно даже и ладно – морские боги любят человеческие жертвы, да только из-за сильного встречного ветра (будь оно неладно) пришлось сильно на северо-восток забрать, и путешествие, которое всего-то недели две и должно занять, грозило месяца на два растянуться…
А капитан (на паях с командой) на острове Берцовой Кости за каждую душу имеет, живьём, естественно. И хорошо, если хотя бы сотню довезти удастся при такой оказии…
Потому и решено было «оказывать посильную помощь» отрепью из трюма, хоть бы даже какими настойками-эликсирами, из самых простых. Хорошо ещё, на паёк им разоряться не приходилось. Давно уж на кораблях для такого дела заведены были кристаллы серой соли – оно и жажду утоляет, и питает. Ну, с большего.
А всё ж теперь Кильке, то бишь юнге, приходилось два раза на день в трюм спускаться с целой бадьёй едкой, щипучей мази, что корабельный лекарь наспех варил. Да с бутылью рома, в котором пыльца зубов хвосторога размешана, для живучести.
Всё же каторжников живьём довезти желательно.
И хоть осталось от прежней цифры осталось всего полтораста с хвостиком, Килька выползал обратно на палубу с опустевшим котелком и бутылью не ранее, как часа через четыре, сам наполовину полузадохшийся от смрада и духоты.
Вот и сегодня, только кончил палубы драить, а ничего не поделаешь, засветло нужно успеть «груз» обойти. Подстраховаться, значит, насчёт тёмного времени суток.
В целом, если б не грязь жуткая и вонь, работа непыльная.
Каторжники, не в пример команде, Кильку не шпыняли (попробуй кого пошпыняй в кандалах-колодках), не зубоскалили над хлипким сложением и хромотой, даже благодарили за усердие.
Пуще всего не любил Килька левый угол обходить. Несмотря на острый дефицит свободного в трюме места, с самого начала пути угол этот пустовал. Ну, как пустовал.
Там эта сидела. Баба бешеная.
Килька её про себя ведьмой звал. Как остальные, вслух, боялся. Страшная, как смертный грех. Посмотрит – так волосья шевелиться начинают, а живот сводит медвежьей болезнью.
К этой ежели ближе, чем на пару метров подступиться, цепью огреть может. По-крайней мере, замахивалась. Сильная. Чтобы дать руки-ноги свои под кандалами смазать – вовсе такого не случалось. И от целебного глотка рома отказывалась. Как Килька, да и каторжники, ни пытались вразумить полоумную, что ей это только на пользу, зубы скалила и шипела, как дикая кошка.
Ну, Килька раз предложил, два предложил, а там решил не соваться.
Если уж каторжники бешеной бабы опасались, считали за лучшее не связываться, то с него, с Кильки, какой спрос?
Слухи ходили, что это не то графиня опальная, не то виконтесса. Килька, конечно, не дурак, чтобы во всякие враки верить. Вот в то, что ближайший к ней каторжник и впрямь виконт – Килька охотно допускал. Благородного человека сразу видно: речь спокойная, обходительная, всегда поинтересуется, как у «господина Кильки» дела, за что и имел лишнюю порцию мази да рома. Никогда поблагодарить не забыл. Вот человек. Сам, опять же, ди Лшеаем представился, в первый день ещё.
То ли дело эта лахудра немытая. Которая только знает, что шипеть, да цепями махать. А страшнее всего в ней крыло было. Воронье.
Сквозь рубище просвечивало, магического происхождения.
Будь у неё лилия на плече, или, скажем, примула, Килька может поверил бы, что из благородных. А вот вороньим крылом только убийц клеймят, это он точно знал.
Как-то спросил, шёпотом, ещё у одного каторжника, тоже, судя по фамилии (ди Сервантес) физиономии лица и выговору «из бывших благородных», за что, мол, её, бешеную бабу то. Тот враз скумекал, о ком речь. Поманил его грязным пальцем без ногтя (стало быть, пытали, прежде чем на каторгу-то) и прошептал громко, так, чтобы все слышали:
– А она младенцев жрёт. Так что близко, господин Килька, подходить не советую.
И заржал, что тот конь. А с ним и другие заржали.
Килька на младенца, обиделся, конечно. Но бешеную бабу решил всё же подальше обходить.
До сегодняшнего дня.
Опытным глазом (юнга, шутка ли!) сразу определил, что «пассажирка» в горячке. По хриплому, рваному дыханию, подрагиванию рук и ног. И, конечно, жар от ней исходил, страшный. Прямо за версту ощущался, хоть сигнальную ракету поджигай. Один-другой глоток рома, пожалуй, и помог бы. Если до сих пор не околела – сильная. Даром что баба.
Килька и рискнул поближе сунуться. Волосья слипшиеся с лица отвёл, приготовился даже по щекам похлопать, разбудить. Или, если с открытым ртом, просто капнуть в него ромом и текать, конечно. Мало ли, про младенцев правда.
А только не спала она.
На него смотрела, не мигая.
Килька, как вкопанный застыл, затхлую вонь ртом хватает, а у самого чуть приступ медвежьей болезни не сделался. И как назло, слова про младенцев из головы не идут. Оно понятно, каторжник пошутил. А ну как нет?
А ведьма ничего, шипеть не стала, а спросила хрипло:
– Чего тебе?
Голос у неё совсем молодой оказался, даже приятный, правда сиплый, как после болезни бывает, или, скажем, если сорвёшь его.
Килька и брякнул, не думая:
– Серую соль хотел вам выдать да глоток рома. Чтоб, значит, горячка сошла.
Баба головой помотала. И взгляд не бешеный вовсе, а усталый. Может, он и раньше таким был?
– Не стоит, – таким тоном сказала, будто они по меньшей мере на верхней палубе беседуют, или вовсе где на званом приёме. Что такое званый приём, Килька, конечно, не знал, но слышал, что такие бывают. – Иди.
И веки прикрыла, точно и не сомневалась, что он послушается. И вообще, она не каторжница какая-то заклеймённая, а самая что ни на есть госпожа, а Килька так, обслуга.
Ресницы у неё длиннющие, густые – заглядишься. Жалко только, что лицо такое грязное, что и не разберёшь, молодая она или старая. Килька давеча видел, как она прям зачерпывает пыль да сажу ладонью и по щекам размазывает. Подумал ещё, тронулась совсем, даже жалко её стало.
Но сейчас так говорила с ним (впервые за всё время), что и не скажешь, что тронулась.
А тут ещё каторжник удивил. Тот, что «обходительный», из бывших господ.
– Зря вы, леди (ишь ты, «леди»!), от рома отказываетесь. Вашу горячку, как рукой снимет. Это я вам точно говорю.
А она, не открывая глаз, отрезала:
– Мне от Дино ничего не надо.
Килька затылок почесал. Не понял, о каком Дино она толкует. Решил вразумить:
– То капитан прислал. Чтоб вы не мерли, значит. То есть, я хотел сказать, не болели.
Тут и другой каторжник вмешался (тот, что с младенцами пошутил), он от бешеной бабы по другую руку устроился, и, судя по тому, как вальяжно развалился, гремя цепями, ничуть её не боялся.
– Вы бы подумали, леди. Силы вам ой как понадобятся, – и шёпотом прибавил: – А ведь ослабеете, не отобьётесь… Послушайте, наконец, доброго совета.
Баба глаза открыла, мутные, больные и головой помотала:
– Ты не тогда раб, когда на тебя ошейник надели, а тогда, когда руку целуешь и благодаришь за то, что ошейник войлоком подбили, – и закашлялась надрывно.
Килька мало понял, что она сказала.
Голосом заслушался. Хоть и хриплый он у ней был, а всё же глубокий, мелодичный. Приглядевшись совсем уже без боязни, понял: никакая она не старая, только больная и исхудала, как скелет. Пожалуй, девчонка ещё совсем. Несильно самого Кильку старше.
И так жалко вдруг её стало, что сам от себя такой смелости не ожидал, выпалил, только голос для верности понизил:
– Сейчас на палубе пусто. Хотите, сопровожу вас, воздухом подышать, а? Хотите? Пока вахтенный не сменился. Сейчас-то братья-Коньки дежурят, они знай себе в карты играют на бочках-то. Мы тихонько, между вольером для скота и бортом пристроимся, они не заметят, а?
Баба, или, скорее, леди, на него глазища подняла и так ими сверкнула, что у Кильки отчего-то в груди забилось, затрепыхалось с бешеной скоростью.
– Воздухом? – переспросила, и на этот раз без высокомерия, а как будто с надеждой. – Воздухом можно…
Остальные, как увидели, что он её, за талию обнимая, к лестнице поволок, зашумели, зароптали, мол, нечестно это!
Но тут те каторжники, что из благородных вступились. Будет вам, говорят, господа, шуметь-то. Перед вами, как-никак леди в бедственном положении. Так неужто выдадите её проклятым мучителям? Неужто зависть да ревность в сердцах ваших так сильна, что совесть и честь до капли вытеснили?
Остальные враз замолчали. То ли никто их ещё господами не называл, то ли и в самом деле усовестились.
А когда на палубу поднялись, самое страшное и началось. И вообще с того самого момента события понеслись, что быстроходный парусник…
