Дарья Юрьевна Малюкова
Как мы стали детективами после того как я умер
Почему он должен проходить через это? Почему вообще это происходит?
– Ясно, – ответил бармен и поднялся на ноги. – Отдыхайте, пока есть возможность. Ханако сможет прийти в бар?
– Да.
– Хорошо, тогда я пойду клиенты ждут.
Мужчина вышел из коморки, и они остались одни. Микото взлетел вверх, облетел девушку и потоком ветра коснулся её уха.
– Щекотно! – вскрикнула девушка.
Легкий и беззаботный смех разлился по всей комнате. Мягкий и задорный, как и его обладатель.
«Настоящая» смотря на новую знакомую, подумал Анкэль.
Не то, что он живущий в кошмаре, из которого нет выхода.
– Это хороший знак если ты понравилась Микото, значит мы найдём общий язык. Но давай поговорим о том зачем мы сюда пришли.
И Мегуми рассказала все, что знала о плане Ханако. О девушке духе, которую пошел искать призрак и о помощи с океана. Анкэль молчал, обдумывая полученную информацию.
Девушка смотрела на его лицо, такое молодое и худое из-за недоедания и постоянной нервной обстановки. Ещё ребенок. Как и она сама. Как и они все.
– Что ты хочешь? – он серьезно посмотрел на девушку.
– Что ты имеешь ввиду? – она недоуменно посмотрела на мальчика.
– В целом, что ты хочешь?
– Свободы, как и вы.
Бармен разрешил им остаться переночевать. Анкэль лег спать поближе к камину, накрывшись своей накидкой. Девушка умилялась и одновременно поражалась мальчику. Стойкость и сила духа сочеталась с детской непосредственностью и любознательностью.
Жизнь с каждым делает странные вещи.
Девушка уместилась рядом с новым приятелем, накрывшись своим плащом. Языки пламени танцевали, только по одной известной им мелодии. Мегуми зевнула и поплотнее укуталась в плащ. Рядом послышался шорох, мальчик подтянул к себе ноги, сильнее сжав ткань накидки и кажется перестал дрожать. Наверное, снится кошмар. Неудивительно учитывая, что жизнь наяву состоит из кошмара.
Бедный мальчик.
Пока теплый закатный вечер не сменился прохладной ночью и нужно было приступать к выполнению важных дел. Девушка потянулась, ветерок вылетел из копны её волос.
– Нужно будить Анкэля, – произносит Микото зависнув напротив лица девушки.
Девушка потянулась и едва тронула плечо друга, тот тут же подскочил и огляделся вокруг.
Её сердце болезненно кольнуло, бедный мальчик.
– Вокруг все нормально. Нам пора, – спокойно произнесла подруга.
– Хорошо.
Они должны добиться свободы. Чтобы не было больше морозных ветров, ограничивающих жизнь простых людей. Так правильно. Все жители этого города должны встретить долгожданную свободу. Вернутся к Обону и встретить долгожданный покой.
Руки мелко задрожали. Из легких резко выбило весь воздух. Ярко алые брызги крови, будто распустившиеся бутоны на ткани и чей-то крик.
Нет!
Только не сейчас!
Она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Это один из её кошмаров. От постоянного общения с пустотой и не такое будешь видеть во снах и реальности.
– Все нормально? – обеспокоенно спросил Анкэль.
И почему мальчик спрашивает, как она себя чувствует?
«Я за неё переживаю?» подумал бард.
– Да все в порядке.
Эта ночь выдалась особенно тяжелой. Они почти несколько часов были на ногах, не останавливаясь нигде. Анкэль не спрашивал о Ханако, прекрасно понимая, что тот делает все возможное и людей очень трудно уговаривать.
И только с приходом лучей солнца, осветивших город, они вернулись в таверну.
– Все в порядке?
Мегуми кивнула бармену, подхватила друга за руку и потащила в сторону погреба где хранится алкоголь.
– У вас есть несколько часов, – крикнул им вдогонку хозяин заведения.
– Хорошо!
Она уложила уставшего друга на бочки, который тут же засопел. Девушка легла рядом, и сама тут же отключилась, стоило обнять своеобразную подушку – плащ.
***
Без предупреждения его ноги хрустят по упавшей ветке, щелчок эхом отдается в тишине, и внезапно дерево оживает. Светлячки по всему стволу загораются, уносясь по спирали в вечер. Воробьи и вороны, сидящие на верхних ветвях, каркают все одновременно, мелодичная какофония разносится в небе, слишком много голосов, чтобы сосчитать, больше, чем должно быть в состоянии вместить одно дерево.
Белка выглядывает из дыры в стволе, глаза горят умом и предупреждением – совы наблюдают за ней с кроны дерева, проницательные глаза следят за каждым его шагом. Он почти не думает о них, не удостаивая их даже нетерпеливым взглядом. Его глаза предназначены только для бабочек. Когда он смотрит на них, не моргая, даже не дыша, он обнаруживает, что чувствует что-то незнакомое, плотно свернувшееся в животе.
Он как ни странно полон надежд.
Напряженная, удушающая эмоция неожиданно поднимается в нем, и это все, что он может сделать, чтобы сдержать ее, не броситься на дерево и не схватить бабочек. Для чего, он не знает. Надежда – ну, это было то, чего у него никогда не было много. Никогда не было того, что он хотел бы иметь, честно говоря. Он всегда хотел обойтись своими собственными заслугами.
И куда ушла Амэ?
То, что, по мнению Ханако он не может иметь – это то, что могла бы даровать только удача и успех. В конце концов, он никогда не надеялся, что когда-нибудь сможет жить свободно от своих проблем, потому что знал, что в конце концов не разберется с этим. И он сделал это. Ну, он этого не сделал – она сделала, открыв ему глаза и показав ему, что, может быть, только может быть, он мог бы жить с этим, а не против этого.
Он тоже никогда не надеялся найти свою любовь. Ну, честно говоря, он никогда так много не думал о любви, никогда, но ему все равно это удавалось.
Он познакомился с Мегуми.
А потом он также умудрился ее потерять. Нет, нет, это неправильно.
Он не потерял любовь – он никогда не мог потерять ее.
Он умер из-за пьяного отца.
И это еще одна ситуация, с которой он никогда не надеялся столкнуться.
Почему он чувствует, какое-то странное ощущение, когда он смотрит на множество, бесконечное множество бабочек, душащих молодое дерево? В частности, почему он чувствует надежду, когда смотрит на единственную бабочку среди тысяч?
Ее крылья изысканного малинового и алого цвета, медленно раскрывающиеся и закрывающиеся, когда она пробуждается от глубокого сна – одного взгляда на бабочку достаточно, чтобы вдохнуть жизнь в это новое ощущение, и он задается вопросом, что это значит.
Он думает, что может знать – и эта мысль пугает его. Потому что, ну, он знает, что надеется на то, чего у него не может быть. Эта бабочка, она должна представлять одну из таких вещей. Что-то, чего он хочет, и что-то, с чем он не может справиться сам. Что-то, что могло дать ему только мир – и что-то, что он мог отнять так же быстро.
Он думает, что может знать, что это такое, что означает эта бабочка, и эта мысль пугает его больше, чем что-либо другое. Выводя его из задумчивости, колония бабочек взмахивает крыльями, и в тишине Амэ-фури-кодзо раздается оглушительный мягкий хлопок. В совершенной симфонии все они поднимаются с ветвей дерева и по спирали вокруг него поднимаются в теплые золотые небеса.
Все цвета, какие только можно вообразить, а некоторые и нет, присутствуют в этом рое, ослепительная радуга цветов, чувств, эмоций – жизней.
Бабочка может означать много смыслов. Для многих бабочка олицетворяет жизнь и смерть, совершенную гармонию между ними. Метаморфоза, определившая бабочку, была синонимом смерти – личинка олицетворяла человеческое существование, а бабочка – свободный дух.
Инь и янь, жизнь и смерть, земля и небо.
Точно так же, как обычно, многие назвали бы это символом радостного существования, изящной и элегантной жизни. Жизнь бабочки была жизнью, прожитой свободно, парящей вместе с грацией ветра и абсолютно ничем, что могло бы ее удержать.
Они прожили жизнь без сожалений, беззаботную до крайности. Ей очень нравилась такая интерпретация, но, в общем, он не был ею. Бабочки образуют узор, такой сложный и запутанный, когда они пробуждаются, порхая с дерева во всех направлениях. Каждая бабочка служит определенной цели в целом, создавая замысловатые линии и соединяя жизни, калейдоскоп невообразимой сложности.
Невероятная цветовая гамма, удивительный узор – величие природы очевидно. Алая бабочка вырывается на свободу, ярко выделяясь на фоне остальных своих собратьев, когда она отрывается от узора, от своего общества, и он обнаруживает, что совсем не удивлен. Ни капельки. Однако чувство в его животе действительно бурлит и кипит немного быстрее.
Это становится все сильнее, и он не может игнорировать очень реальную возможность, он не может игнорировать свою надежду, намного дольше. Он прочерчивает резкую дугу в воздухе по направлению к нему, размытое красно-черное пятно. Он размышляет про себя, внимательно следя за этим. У бабочки есть еще много значений. Слишком много, чтобы сосчитать, честно говоря. Сотни историй и легенд окружали это, казалось бы, обычное существо, но все же… у него был свой собственный предпочтительный смысл.
Бессмертная любовь.
Он никогда бы не признался в этом вслух, но он был среди тех, кто видел в бабочке символ любви. О любви, связи между двумя душами, которая могла бы превзойти жизни, мир, империи, столетия – даже смерть. Он медленно поднимает руку перед собой, его мозолистая ладонь обращена вверх, и сглатывает, грубый звук эхом отдается в тишине. Его сердце стучит в ушах, дыхание поверхностное и учащенное, но рука перед ним твердая и спокойная.
Алая бабочка приземляется прямо в центр его ладони, внезапное, мягкое и едва заметное давление на кожу, и у него перехватывает дыхание. Так близко он может разглядеть узоры на крыльях, знакомые малиновые и алые цветы, украшающие их, расплывчатые и размытые. Она перемещается на его руке, крылья трепещут медленно и мягко, почти успокаивающе.
Он закрывает глаза и впервые в жизни решает надеяться. Некоторые говорят, что остров Амэ-фури-кодзо такой же живой, как духи, которых она ведет, и она знает всех, кто входит, даже лучше, чем они сами. Люди так, так сложны – но у нее есть миллионы лет опыта.
Она будет направлять их всех.
Странно, но многих удивляет, когда они узнают, что она не ограничивает свои обязанности только мертвыми. Она ведет мертвых – почему бы ей не вести и живых тоже? В конце концов, смерть – это жизнь, две половинки одного целого. Не может быть смерти, если нет жизни, а жизнь без смерти по-настоящему нельзя назвать жизнью.
Инь и янь.
И то, и другое должно сосуществовать.
Какое она имеет право удерживать этих двоих, так похожих на нее и на жизнь, двух несчастных влюбленных, которых слишком рано разлучили друг с другом?
Она нарушает правила смерти для них не больше, чем для любого духа, все еще блуждающего по миру, не больше, чем для себя.
И он правда благодарен ей, судьбе, миру и всему остальному, что, хотя бы это желание сбылось. И он может быть рядом с Мегуми не смотря на смерть.
Игнорируя страх в животе, бесконечные двойные ямы предчувствия и предвкушения, он крепко зажмуривает глаза. Со стиснутыми зубами и сердцем, сильно бьющимся в такт крыльям бабочек, он надеется, и он надеется, и он надеется.
Жизнь никогда не была к нему добра.
Была бы смерть?
Когда он, наконец, снова открывает глаза, он с удивлением обнаруживает тонкую руку в своей. Прохладный металл ее многочисленных колец вдавливается в его ладонь, но они не идут ни в какое сравнение с нервирующим холодом ее кожи. Однако он не отстраняется, он почти не реагирует. Облегчение не позволяет ему сделать ничего другого, кроме как тихо, удовлетворенно вздохнуть – и почти сразу же он замирает, вместо этого его наполняет страх.
Амэ никогда просто так не показывает подобное. Что она хочет сказать?
Перед ним же стоит призрак его подруги? Но девушка жива и сейчас находится на острове, тогда почему он видит её?
Медленно его взгляд поднимается вверх по темному вздымающемуся рукаву, по малиновому воротнику и бледной шее, мимо до боли знакомой улыбки. С непрестанно бьющимся сердцем в горле он встречается с ней взглядом.
Их сияющие алые цвета, затененные ее вездесущей шляпой, каким-то образом все еще сверкают тем же решительным огнем, который занимал его сны и кошмары.
Но почему он видит её в другой одежде? Он же помнит, что она была одета в белую школьную рубашку, черные штаны и кроссовки. И плащ, который он дал, чтобы девушка смогла укрываться от холодного ветра острова Камикакуси.
Но то, что он видит сейчас кардинально отличается. Мегуми колец даже не носит!
– Это заняло у тебя достаточно времени, – говорит она через короткое мгновение, ее ухмылка очевидна в ее голосе, и он быстро забывает, как дышать.
Он лихорадочно оглядывает ее с ног до головы, с ошеломленным недоверием и полным замешательством.
Это должно быть невозможно.
– Я иллюзия, того, что могло бы быть если ты не пришел и спас меня.
Так почему же тогда ее рука в его руке? Это должно быть невозможно, но, когда он смотрит на нее, дышит, все, что он мог бы сказать по этому поводу, любые вопросы, которые он мог бы задать о том, почему она все еще здесь, что она делает на этой уединенной поляне, все они умирают. Его замешательство и вопросы исчезают, и все, что он может делать, это молча смотреть, широко раскрыв глаза, как блюдца.
Она выглядит так же.
Почти.
Она нечеткая, по краям, как будто она пересекает грань между «здесь» и «там».
Ее длинные волосы цвета корицы, которые он заплетал и играл с ними больше раз, чем мог сосчитать, неземное развеваются позади нее, развеваясь на несуществующем ветру. Цвета ее глаз, волос, губ, кожи приглушенные и тусклые, в ложной имитации жизни. Ее рука может быть в его руке, но он едва чувствует ее давление. Такое ощущение, что он пытается схватить ветер или воду, как будто пытается поймать пламя в своей ладони.
Если он будет стараться слишком сильно, он знает, что обожжется. Он знает ее так же хорошо, как знает луну или звезды. Смерть не лжет – он знает, что перед ним стоит Мегуми. Это не иллюзия, не трюк, и он уже с трудом может связно мыслить. На ней та же форма, в которой она умерла, замечает он, и у него перехватывает дыхание.
Четкие серебряные линии украшают черную ткань, блаженно чистую, но он все еще не может оторвать глаз. Там нет ни одного из темных пятен, которых он ожидает, ни зияющих ран, ни суставов, вывернутых неестественным образом – она выглядит такой, такой живой. Ее грудь поднимается и опускается с каждым вдохом, ее пальцы нетерпеливо сжимаются в его, и на прекрасное мгновение он может поверить, что она есть, он может поверить, что та ночь была всего лишь ужасным сном.
Радость, которая наполняет его на эту короткую секунду… неописуема. Когда чистое счастье и облегчение сменяют все горе, страх и боль, которые он сдерживал, когда все это растворяется в ничто, кажется, что солнце наконец-то пробивается сквозь грозовые тучи. То, что он чувствует, никогда, никогда не может быть измерено количественно.
Он делает глубокий, глубокий вдох, задыхаясь и отплевываясь, встревоженный и вне себя от радости. И понимает, что он не чувствует знакомого запаха сливы, который всегда сопровождал ее, что все, что он может чувствовать от нее, – это холод ее кожи, а не ее пальцы на своих, что если он достаточно сконцентрируется, он сможет видеть ее насквозь, что если он не сосредоточится на ней, то он снова сможет увидеть эти ужасные, жуткие травмы.
И он напоминает себе, закаляя свое сердце и подавляя едкую желчь, которая угрожает подняться, что она не жива. Какова бы ни была причина этой встречи, зачем бы она здесь ни была, что бы он ни делал, он не может изменить этот факт. Она наклоняет голову, ухмылка постепенно сползает с ее лица.
Рассеянно он думает, что, вероятно, в какой-то момент ему следует заговорить.
Ее ноги трогают траву, на которой она стоит, не больше, чем слабый ветерок, безучастно отмечает он. Тиски вокруг его сердца только сжимаются. Ее голос тоже не такой, каким он его помнит – он более воздушный, тихий, низкий, ужасно скрипящий в воздухе, совсем не похожий на высокие и хитрые тона, которые он помнит. Он быстро моргает, его разум лихорадочно работает.
Облегченный вздох вырывается, когда ее окровавленный вид рассеивается. Его глаза блуждают по ее лицу, и он замечает меланхолию в ее радужках и раскаяние в ее улыбке, выражение на ее лице незнакомое – выражение глубокого сожаления.
Их руки, все еще переплетенные, опустились до талии, и, несмотря на то, какой призрачной она кажется, несмотря на то, как мало он ее чувствует, он знает, что она все еще чувствует, как он вздрагивает. Судорожно сглотнув, он быстро придает своему лицу выражение естественной пассивности.
– Я, – он делает глубокий, тихий вдох, чтобы успокоиться, прежде чем продолжить. – Ты всегда хотела жить жизнью, свободной от сожалений.
Простое, фактическое утверждение – это немногим больше, чем вопрос, его голос тих, когда меркнет солнечный свет. Она тихо и невесело смеется, отпуская его руку. И тут же он обнаруживает, что скучает по неестественному холоду, по едва заметному давлению на ладонь. Его пальцы незаметно подергиваются, когда она делает шаг назад, ее движения грациозны и плавны, какими она никогда не была в жизни, каждый шаг неестественно совершенен.
– Да, ну, мир не всегда дает нам то, что мы хотим.
– Я понимаю.
Его тон ровный и твердый, в нем нет ни тени неуверенности и страха, которые он сейчас испытывает.
Он знал, что сделает все, что в его силах, а затем и немного больше, чтобы справиться с этим. Неважно, что это было. Хотя, опять же, большинство духов точно не остаются рядом со входом в загробный мир – они странствуют, оставаясь рядом с родственниками и близкими.
Но это иллюзия, разве нет?
Он действительно пытается обдумать, что ее сдерживает. Насколько ему известно, она сделала все, что когда-либо хотела, она жила полной жизнью. Он знает – ну, все знают – Мегуми никогда не могла пожалеть о смерти, независимо от того, по какой причине она умерла, как она умерла, почему, когда или кто. И в любом случае, то, как она умерла – иллюзия, придуманная Амэ.
Он знает ее слишком хорошо, чтобы думать о чем-то другом, как бы ему ни была ненавистна эта мысль. Она действительно была слишком хороша для него. Она проводит рукой по лицу, раздраженно вздыхая.
– Ты иногда действительно глупый. Самолеты, вот что должно помочь острову пробить барьер Инари.
Она не совсем закрывает его лицо, но, тем не менее, он весело улыбается и тянется к ее руке.
– Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Почему девочка сама не сказал мне о самолетах? – его улыбка дрогнула и исчезла, когда его пальцы прошли сквозь ее пальцы, как будто они были всего лишь туманом, и его рука сжалась в крепкий кулак.
Она фыркает.
– Потому что она всего лишь наблюдает, – развернувшись, она взволнованно отходит все дальше, становясь все более размытой в сгущающейся темноте, и он вздрагивает. – А решения должны принимать люди.
Он моргает, задумчиво наклоняя голову. На этот раз он принимает другой ход мыслей и спрашивает: что, если бы она умерла той ночью вместо него?
О чем бы он пожалел, окажись на ее месте? Он много думал об этом – о том, как выглядел бы мир, если бы это произошло.
Во все темные ночи, проведенные в одиночестве, после всего светлого утра, которые ему пришлось пережить без нее. Но, несмотря на все размышления, которые он вкладывал в различные исходы той ночи, он никогда не вкладывал так много в то, о чем бы он сожалел. Что именно удержало бы его от смерти, если бы не отец, который столкнул его.
Не так уж много, как это ни удивительно он достиг всех своих целей.
– Не надо, – тихо бормочет она, стоя в нескольких дюймах от него. Кончики ее пальцев касаются его щеки, ощущение лишь немного менее реальное, чем ветер. – Честно говоря, это не твоя вина, что со мной произошло. Я всего лишь иллюзия мира где ты остался жив, а я нет. Просто иллюзия.
На самом деле это не так. Он подавляет обвинение, аргумент, зная, что это не то, для чего их сюда привели.
– Как этого не могло быть? – медленно спрашивает он, делая глубокие, едва уловимые вдохи.
Он все еще отворачивает от нее лицо, не в силах смотреть ей в ее слишком живые глаза, в ее дышащую фигуру. Она мягко улыбается ему безрадостной улыбкой, покрытой кровью.
– Жить без сожалений трудно. Умереть без каких-либо сожалений? Ещё труднее. Особенно когда ты кого-то любишь, – говорит она, формулируя это как шутку, хотя это самое далекое от истины.
Чего еще он мог от нее ожидать?
– Конечно, я сожалею, что оставила тебя. Это не значит, что это твоя вина. Клянусь в этом никто не виноват – если бы мне когда-нибудь пришлось выбирать между тем, как я хотела жить, и любовью к тебе, надеюсь, ты знаешь, что бы я выбрала. Я иллюзия, которую призвала Амэ, чтобы ты понял.
Он знает. Он делает это, потому что каждый раз знает, что бы он выбрал.
– Я понял тебя. Да, будем использовать самолеты, – наконец выдыхает он, позволив моменту затянуться слишком надолго, воздух сгущается от напряжения. Слова ощущаются как пепел на его языке, как последнее прощание. – Я недостаточно много говорил Мегуми о себе.
Она улыбается, и когда он оборачивается, он рад видеть, что теперь она стала ярче и счастливее. Наклонившись, она целует его прежде, чем он успевает отреагировать или произнести еще хоть слово.
– Обязательно, – говорит она, отстраняясь.
Тоскливо смеется девушка, а глаза блестят от непролитых слез.
Ну что ж, это жизнь, а это смерть. Сейчас он едва может видеть ее, звезды начинают пробиваться сквозь ночное небо. Солнце наконец-то взошло над их воссоединением, и он думает, что знает, что ему нужно делать. Он делает глубокий вдох, прежде чем продолжить, глядя на нее сверху вниз с ледяным огнем в глазах.
– Я не могу позволить тебе остаться здесь.
Она забавно приподнимает острую бровь, но ее глаза все еще блестят под ней.
– Обо мне можешь не переживать. Я сделала все, что хотела, – она дразнит, наполовину смеясь, когда осторожно вытирает слезу.
Призрак растворяется, будто туман и Ханако кажется, что её даже не было тут. Чья-то маленькая рука касается его плеча и парень оборачивается, смотря на хранительницу дождя.
– Пойдем Бакэ и призраки ждут нас.
– Хорошо, – пробормотал призрак.
***
Следующей ночью они вместе вновь разносили послания всем повстанцев, бегая по всему городу почти до рассвета и опять не останавливаясь нигде надолго. Все были готовы к бою, но надо было ещё подождать.
Мегуми знала, пока нет Ханако никаких действий нельзя начинать.
Когда луна уже исчезла с темного небосвода и невозможно было передвигаться по городу незаметно. Анкэль предложил прогуляться до маленького лесочка, находящегося около пещеры где они несколько раз ночевали.
Срочных дел в ближайшие три часа не было можно было отдохнуть и немного поспать.
– Серьёзно? Я не замечала этот лес! – недоуменно воскликнула девушка.
– Но мы же столько раз там ночевали! – ветерок облетел девушку и задумчиво наклонил маленькую голову, смотря на неё.
Бард резко остановился и вытянул левую руку, останавливая подругу и духа.
– Охрана? – тихо шепнула повелительница времени.
Мальчик сильнее натянул капюшон на голову и опустил голову вниз, смотря себе под ноги.
– Вдалеке, но пока не заметили.
Левушка сильнее натянула капюшон на голову и пошла следом за другом, сворачивая на другую улочку и петляя между домами. Но тут откуда не возьмись до них донёсся чей-то возглас.
– Вот они! – крикнул один из охранников, пробирающийся через толпу людей.
– Дьявол! – в один голос рявкнули друзья, тут же подрываясь с места.
Они петляли по улицам, стараясь запутывать следы и сбить след, но мужчины с оружиями вообще не отдалялись, а казалось только приближались с каждым шагом все ближе и ближе. Анкэль тихо выругался, оглядываясь назад. Мегуми заметила, как лихорадочно бегали его зрачки, а тени под глазами стали намного темнее.
Нужно было, что-то придумать. Срочно!
Ветерок заметил в глазах подруги, что она придумала какую-то блестящую идею. О, нет если план придумывает она, то жди ещё больших приключений.
Они были совсем близко. Ещё немного и в лучшем случае их встретят лязг наручников, и холод тюрьмы.
– Разделяемся. Ты прячешься. Я уведу их, – тяжело дыша говорила девушка в перерывах между словами, глотая воздух.
– Хорошо.
Что-то спрашивать не было времени, и бард послушно устремился вперед из последних сил, стараясь ускоряться. Кто-то из преследователей, что-то крикнул и метнул копьё им вслед, явно желая поймать хотя бы одного из нарушителей. Оружие царапнуло девушку по руке и из раны потекла кровь.
Она зажала рану одной рукой тут же ругая себя за неосторожность. Не хватало ей ещё украсить улицы города своей кровью! Кажется, его не видно! Это хорошо, значит он в безопасности.
– Давайте быстрее! Она ранена и скоро выдохнется!
Да я и сама знаю, что ранена!
Где-то справа показалась стена, огораживающая город и тут дух радостно заулыбалась. Это то, что она искала.
– Что ты хочешь сделать? – Микото резко появился рядом с подругой.
Повелительница времени, что-то тяжело просипела в ответ со хрипами вдыхая и выдыхая воздух, через горящие от долго бега легкие.
«Какая сильная» – подумал дух.
Раньше он видел радость, панику, сопереживание, а сейчас было, что-то совершенно иное. Упорство и вера, граничащие с самопожертвованием. Они очень похожи с Анкэлем.
(И мальчик будто ожил, после знакомства с ней)
В последний момент черноволосая подпрыгнула, вытянула здоровую руку, отскочив от стены и тут же её подхватил ветряной поток. Мегуми сгруппировалась насколько могла, приземляясь на верхушку дома и тут же вскочила на ноги продолжая бежать.
– Вправо. И через стену, – стараясь говорить между обжигающими глотку хрипами, произнесла девушка.
– Хорошо.
Повелительница времени скатилась вниз по крыше дома, подпрыгнула, что было сил и сразу была поймана ветряными потоками. Девушка упала на каменную стену и тотчас побежала дальне. Снизу ещё доносились крики стражников, но теперь они были далеко. Но проблема все ещё существовала.
Она должна скрыться.
Черноволосая замедлилась перед концом каменной стены и началом одной из крыш, присела и резко спрыгнула вниз, и была подхвачена ветряным потоком. Просидев под одним из деревьев двадцать-тридцать минут, когда охрана утихла и угрожающий грохот сапог перестал быть слышен, девушка спрыгнула и помчалась в сторону таверны.
Она влетела в двери таверны тяжело дыша, обращая внимание некоторых посетителей на себя (плащ закрывал её раненную руку). Перебираясь через весь зал, дух подлетела к барной стойке и тут же упала на стул, под суровый взгляд бармена.
– Ну?
Мегуми вытянула левую руку, вся ткань черной рубашки была залита алой кровью, которая уже начинала пачкать внутреннюю часть плаща.
– Понятно.
Сейчас идешь в погреб, там тебе помогут обработать рану. Девушка кивнула и быстро пробралась к двери и нырнула в помещение.
– Смотри! – ветерок облетел подругу и показал в сторону открытой маленькой двери из которой шел свет.
Они зашли в маленькую комнатку с одним письменным столом, который стоял напротив маленького стула и кровать на который лежал спящий бард. Он тут же подскочил с места, будто и не спал. Дремал? Мальчик подлетел к подруге и стиснул в своих объятиях, тихо ругаясь на неоправданный риск собой и о том, как переживал за неё.
– Можно было обойтись и без этого!
– А сам то, что обычно делаешь! – девушка укоризненно посмотрела на приятеля.
– Я поступаю, так потому что считаю это поможет избежать опасности, – открыв дверцу верхнего ящика стола, бросил Анкэль. В его руках появилась пачка бинтов и какая-то странная жидкость в бутылочке. – Поэтому я говорю, что ты поступила неправильно, решив самой решить проблему.
– Знаешь, как это звучит? – девушка села на кровать. – Намного лучше, когда я хожу по лезвию ножа нежели чем ты это делаешь!
Микото облетел друзей и сел на плечо друга. Юноша резким движением оторвал часть бинта, залив его содержимым бутылочки. Белая ткань приобрела серо-зеленый оттенок.
– Я просто не хочу, чтобы кто-то пострадал, – бард присел рядом с подругой.
– Я знаю, – дух приложила бинт к руке, который тут же начал пропитываться кровью. – Хорошо, что рана не серьезная.
Дух закружился вокруг них, обдумывая произошедшее. Она была, словно полыхающий огонь, сжигающий все препятствия на своем пути. Но ему казалось было, что-то ещё скрытое за этим ярким огнем. Может это выражалось в секундных потуханиях глаз, когда они расходились после очередной тяжелой ночи. Или может как она иногда тоскливо смотрела на мальчика, чего ветерок не мог понять.
Она слишком странная для обычного человека.
– И спасибо большое, – Мегуми улыбнулась, смотря на своих друзей.
– Такое чувство, будто план ты не продумывала, – ехидно бросил Анкэль.
– Полностью согласен, – в том же тоне ответил Микото.
– Ой, да ну вас! – девушка обиженно отвернулась и тихо пробормотала. – Извини я была не права. Ты делаешь все возможное для восстания.
«Даже готов пожертвовать собой ряди дела» – промелькнуло в мыслях Мегуми.
Бард взял здоровую руку подруги, а свою и едва сжал, при этом искренне улыбаясь.
– Все в порядке.
Девушка улыбнулась в ответ.
Ветерок завис напротив них, а в маленькую голову стали приходить странные мысли. Холодными ночами, когда они спали на улицах, порой можно было услышать невнятное бормотание от девушки.
Мне тяжело!
Её голос в такие минуты напоминал завывание холодного ветра зимой, без капли эмоций.
Зачем?!
Что ей снилось в такие минуты? И что за страшные кошмары заставляли сжиматься в клубок, будто маленький ребенок?
Помогите пожалуйста!
И почему он об этом вдруг подумал?
– С тобой все хорошо? – Мегуми накинула на себя плащ. – Ветерок?
«Начали собираться» – промелькнуло в мыслях духа.
А значит предстоит прогулка до назначенного места с пещерой и маленьким лесом.
– Я в порядке.
***
Микото застыл.
Как красиво.
Он так красиво играл и пел. Но в то же время ему казалось будто видел его впервые. То, как развивались его плащ и косы, то, как опасный блеск голубых глаз был виден даже после захода солнца, то, как он пел.
Рядом появились трое стражей. Стальная броня и длинные, сверкающие копья. Они подходили к поющему мальчику, а тот даже не удостоил их мимолётным взглядом, продолжая петь. А люди боялись ему помогать. Идти на трёх человек в латах было сумасшествием, это понимали все.
Но Анкэль улыбался.
И пел.
Внезапно один из стражей резко ударил два раза – и спустя миг смотрел, как два бездыханных тела лежат у его ног. Он снял шлем – Микото в удивлении узнал в нём того рыцаря, к которому они ходили в первую ночь. Мужчина поднял копьё высоко над головой – на несколько мгновений, а потом с силой опустил обратно на землю, ударив о твердь.