Дарья Гущина
Продавец снов
– Призрачную? – ехидно переспросил первый. – Ну-ну! Да все знают, как она у тебя принимает! Пришла сюда похмелиться, вот белочку и словила!
Третий ничего не говорил, только ржал тихо на белочек да призраков. Я вышла на улицу. А вот и люди. И я их помню. В соседнем подъезде жили на одном пролете, приятели – не разлей вода.
– Мать не трогай, урод! Она правду сказала, что видела!
– Ну да, ну да!
Третий опять заржал. Три пьяные тени вышли из-за угла и прошли мимо меня, не замечая.
– Эй, парни! – окликнула я, увязавшись следом, и ухватила крайнего за рукав.
Тот заорал благим матом, подпрыгнул, уронив полупустую бутылку. И с воплем «оно меня схватило, схватило!..» как драпанет. Двое оставшихся переглянулись и дико заржали на всю улицу.
– Ребят… – я снова потянула за рукав кожанки второго.
Он дико вытаращился на меня, икнул и молча драпанул следом за первым. Оставшийся смельчак, который и советовал не ссать, остановился, огляделся и вызывающе рявкнул:
– Слышь, ты, удод, ты чё тут прикалываешься? Ща найду – морду разукрашу, понял?!
Кожаная куртка, джинсы с цепочкой на бедре, серьга в ухе, короткий «ёжик», пиво в дрожащей руке. Вид – крутой, но как только я подошла вплотную и тихо спросила: «Парень, ты меня видишь?», он тоже уронил бутылку и попятился.
– Кто здесь? – пробормотал, добавив мата для храбрости.
– Не видишь, да? – я вздохнула и разожгла в ладонях искры. – А так?
Парень стартанул не хуже Усэйна Болта, и его визгливое «хана тебе, поня-а-ал?! Урою-у-у!..» загуляло по подворотне. Я обхватила плечи дрожащими руками. Да, вот и люди… От подъезда донесся короткий смешок, и я обернулась. Вот и… привидения.
Егор вышел на крыльцо в том же «домашнем» виде и улыбался:
– Юсь, чего это тебя на мелочь и быдло потянуло? Ностальгия по ночи с пивом и гитарой во дворе? Так давай устроим. Пива, правда, нет, и уже не купишь, но инструмент…
– Не надо, – отозвалась я тихо, решаясь на еще одну проверку… боем. Только свои комплексы подальше засунуть, выдохнуть и… – Егор, а можно я тебя… обниму?
– Могла бы и не спрашивать, – он раскрыл объятья, – соседи же ж. Друзья старые. Тоскливо одной?
– Очень, – кивнула и на ватных ногах пошла обниматься.
А ощущения – те же… да не те. Я не помню его… мужчиной. Парнем помню, который после армии уезжал покорять столицу нашей славной родины, а вот мужчиной… Ведь за шесть лет многое меняется – и тело, и запах. И я обнимала его, вспоминая ощущения, которые… совсем ему не подходили. И опять не было ни тепла, ни запаха. И – слезы на глаза…
– Юсь? – сосед обеспокоенно отстранился. Женских слез он не выносил и сразу начинал нервничать. – Ты…
– Нет, ты, – я снова обхватила его плечи. – Чувствуешь что-нибудь?
– А что должен?
– Запах. Чем от меня пахнет? И я босиком стою – разве не холодная?
– К чему эти вопросы? – Егор напрягся и попытался вывернуться, но я вцепилась в него мертвой хваткой:
– Отвечай!
Он послушно втянул носом воздух. Раз. Второй. Третий.
– Ничем, – заметил раздраженно. – Юсь, какого черта!..
– Но ведь человек не может ничем не пахнуть, так? – я отпустила его и отступила. – Пока он… жив. Так? – посмотрела на него с отчаянием, тихо повторив: – Ведь так?
Егор не ответил. Глянул на меня искоса и сел на лавку. Оперся локтями о колени, переплел пальцы в замок, уткнулся в него носом. Засопел, глядя перед собой. Я тихо стояла напротив, затаив дыхание, и ждала. Ответа, объяснения… любой реакции. Любой. И вроде легче стало – уже не одна, но… Что же с ним случилось – и что со мной случилось?..
– Знаешь, Юсь, – тихо заговорил сосед, – последние две недели… очень странные. Я вроде в отпуске… но почему-то дома, хотя обычно всегда уезжал – или в горы, или на Байкал. Не могу отсюда уйти. Странно, да? И здесь, в этой гнили… крыша едет. Постоянно кажется, что всё… не так, и не хватает… чего-то.
– Жизни?
Он глянул внимательно. Присмотрелся, оценил серьезность и мрачно кивнул:
– Пожалуй. Да, жизни. Что с нами, Юсь?
– Нет нас, – я отвернулась. – И в мире живых нам места больше нет.
– Это дед сказал?
– Да, – я обняла руками плечи. Внутри разрасталось ощущение холода. – И, знаешь, я ведь тоже не могу отсюда уйти… далеко. А ведь я к маме приехала. Отсюда до нее – ночь в поезде. Да и в универ надо – шестой курс, защита магистерской, некогда гулять… А уйти не могу, вот уже пятый день. Только задумаюсь об отъезде – и сразу не то лень наваливается, не то усталость, и даже думать об уходе не хочется.
Егор не ответил, и я, помолчав, добавила:
– Парнишка сказал, что его мать месяц назад за вещами приходила – то есть дом уже давно необитаем. И совсем непригоден для жилья. Чего мы будто и не заметили.
…и зажмурилась, представляя свою квартирку – такой, какой она была при моем первом появлении. Пыль, грязь и полупустая банка «Сайры» на столе. Я ела да не съедала то, что давно пропало, но в упор этого не замечала… Отказывалась замечать очевидное. И как вообще здесь оказалась, помнила очень смутно. Вся дорога из краевой столицы – как в тумане. Или… в дыму. Ведь ночью общага… горела. Отмечали… заселение. А потом был полупустой вагон поезда… и сломанный диван со старым пледом.
И я всё поняла. Я здесь, потому что три года не видела маму – с тех пор, как она переехала к новому мужу. А я не хотела ни ехать в чужой дом, ни сидеть на шее. Летом жила то у одной подруги, то у другой – кочевала по местным одногруппницам, чтобы не наглеть. И работала. Но случилось то, что случилось, и я вернулась… попрощаться.
Тряхнув головой, я вдохнула-выдохнула, заставляя себя успокоиться, и решилась. Что бы там ни говорил Викешка… мне нужен продавец снов. И его рубиновое зелье. Присниться маме и попрощаться, если уж не могу уйти далеко. Что бы ни говорил, да. Иначе я не успокоюсь. И… не упокоюсь. А раз продавец сказал, что я смогу найти его, значит, смогу. Нужно просто пойти. И в душе появилась уверенность в правильности решения. Да, найду. Нужно только идти.
– Юсь, ты куда?
– Сегодня в парке я встретила странного мужика – продавца снов, – отозвалась я тихо. – Он мне нужен. Да и тебе… тоже. У него есть зелья волшебные… Уснешь и вспомнишь прошлое. Я свое… почти вспомнила, – и подняла взгляд на соседа. – А ты? Помнишь, что случилось? Почему ты здесь, что держит?..
Егор отрицательно качнул головой и скривился, как от зубной боли.
– Идем со мной. С продавцом договорюсь.
Он кивнул, отчего-то веря мне безоговорочно, и мы отправились в ночь – две неприкаянные души, застрявшие в таинственно шуршащей и сумасшедше рыжей осени. Мигали бледно-зеленые фонари, под босыми ногами стелился сухой колючий ковер. Редкие прохожие спешили домой и торопливо проходили мимо, обсуждая по телефону будущий ужин, оправдывая опоздание… не замечая нас. И, отвлекаясь от этого, я вкратце рассказала Егору о продавце. И о Викешке.
Мы вышли на проспект и миновали центральный парк, где давно свернулись ярмарочные палатки. И чем дальше уходили от дома, тем сильнее брала за душу тоска. Сначала тихо подвывая в дальнем уголке сознания, она с каждым шагом выползала наружу – острая, пронзительная, скручивающая судорогой всё мое существо. Требующая вернуться. Обратно. Домой. Забраться с ногами на старый диван, закутаться в изъеденный молью плед и скучать, скучать, скучать, вспоминая…
– Юсь, я больше не могу… – просипел Егор, вцепившись в мою руку. – Меня не пускает…
Я мельком глянула на соседа: он побелел, а взгляд стал диким.
– Терпи, ты же спортсмен. У тебя же силы воли должно быть в десять раз больше, чем у простых смертных.
– А почему, по-твоему, я ушел в науку? – он хмыкнул. – Кончилась и сила воли, и…
Сосед запнулся, рефлекторно вскинув руку, когда мимо нас с ревом пронеслась спортивная иномарка, исступленно слепя дальним светом. Егор вдруг встал столбом и резко обернулся. На иссиня-белом лице крупным восклицательным знаком застыло понимание. И я вдруг вспомнила, что о нем говорили друзья. Любил скорость, гонял порой, как одержимый…
