Даниил Корнаков
Нисхождение
Крепко держа, я силой усадил её на пол возле кроватки Роди и прижал к себе. Она не переставала бить меня и кричать, зовя на помощь. Кажется, уже весь дом знал о нашей очередной перебранке и, как и прежде, не обращал внимания.
– Прости меня, – сдавленно произнёс я и, прижав её к себе ещё крепче, уткнулся в худенькую шею.
Её запах, родной сладковатый запах сирени, так сильно и отчётливо коснулся меня, что я, в конце концов, не выдержал и заплакал.
– Прости меня, Лерочка, – я почти задыхался от истерики. – Прости меня, пожалуйста, прости, прости, прости…
Её удары смягчились, а затем и вовсе прекратились. Она пыталась оттеснить меня от себя, но я боялся, что если допущу это, то больше никогда не смогу прикоснуться к ней.
– Ну, хватит, – дрожащим голосом сказала она. – Ну, перестань, Артём. Ну…
Я почувствовал, как холодные слёзы упали мне на руки. Она обняла меня в ответ, так же крепко, как и я.
– Прости меня, прости, прости… – повторял я, как помешанный.
– Хорошо, солнышко, хорошо, и ты меня прости. Господи, и ты меня прости! Я была не права, так не права…
Долго ещё мы сидели на полу, крепко стискивая друг друга в объятиях. Сидели, кажется, до тех пор, пока не проснулся Родя, прося покушать. Уже тогда я узнал, что Лера вызвала врача, который диагностировал лёгкий вывих плеча у Роди, но на всякий случай порекомендовал пройти МРТ. Мы так и сделали в этот же день, записавшись в одну из платных поликлиник. Последующая томография подтвердила диагноз врача, всё обошлось, ничего серьёзного.
Какое-то время над нашей семьёй по-прежнему висела туча раздора. Лера хоть и приняла мои извинения, но общалась со мной с неохотой. То же самое можно было сказать и про Родю, который старательно избегал меня, пари любой возможности прячась за спиной матери. Но прошло несколько недель, и всё постепенно не только вернулось на круги своя, а даже стало улучшаться.
В день, когда я пришёл домой после той злополучной ночи, Лера тоже искренне извинялась передо мной. И позже, когда мы с ней снова решились поговорить об этом, она сказала, что действительно была не права, всё время удерживая Родю дома.
– Я действительно помешалась на нём, – сказала она тогда, лёжа со мной в постели. – Всё думала, что уберегу его, моего единственного сына, от всех опасностей только в четырёх стенах. Но… – Она повернулась ко мне. – Извини, что мне приходится снова вспоминать об этом, но когда ты сделал ему больно, я поняла, что нет смысла прятать его в квартире. Уж лучше он узнает, что такое боль, на детской площадке среди других ребятишек, чем от родного отца.
Именно в тот день я начал осознавать, что моя Лера, та самая мечтательная девочка с гитарой в руках, хоть и частично, но возвращается. И я был несказанно рад, когда она вдруг вспомнила про тот самый сертификат, что я пытался подарить ей ещё год тому назад. Каким же приятным удивлением для меня стало, что она действительно решилась записать несколько песен.
Всё шло как нельзя прекрасно, за исключением, конечно, накрывшего мир коронавируса, изрядно потрепавшего всем нервы. Нашу семью эта жуткая зараза, к счастью, обошла стороной. Прошлое постепенно отступало, а с ним и те неприятные воспоминания с невыносимой болью. Я знал, что мои поступки, будь то лёгкий вывих руки родному сыну или измена моей любимой Лере, останутся со мной до самой смерти, но теперь я хотя бы чувствовал вину менее отчётливо, чем раньше.
Но судьба решила распорядиться иначе. Порой она, словно карающее божество, хочет тебе припомнить все твои ужасные грехи. И хочешь или нет, но будешь расплачиваться по полной.
Глава 5. Трагедия
Декабрь того года выдался на удивление тёплым. Снега выпало самую малость, солнце неустанно грело землю, а москвичи диву давались небывалой для такой поры погоде. Предновогодняя суматоха ещё не набрала обороты, лишь тихонечко зарождалась. В недрах офисов по-прежнему хоть и лениво, но кипела работа. Люди были в предвкушении скорых праздников и уже делились планами на долгие полторы недели выходных.
У нас на участке куда только кто не собирался. Григорий Александрович, наш майор, в очередной раз планировал выбраться на горнолыжный курорт в Гудаури, в Грузии. С его слов, туда он летал уже раз пять и готов был ещё и ещё, – так сильно нравилось ему скатываться на лыжах со склона высоченных гор Большого Кавказского хребта. Димка Прохоров, мой сослуживец, решил отпраздновать Новый год в Подмосковье: снять небольшую хижину с камином и, как он часто любил выражаться, «фулл-сервисом». Туда должны были приехать родня со стороны его жены и, конечно же, его родители и парочка друзей. Он позвал и нас с Лерой, но я был вынужден отказаться. Так уж сложилось, что у нас ещё с месяц назад были куплены билеты в Таиланд – путешествие, на которое мы копили целый год.
С нетерпением я ждал дату вылета – тридцатое декабря. Я так и видел, как садимся мы все втроём в самолёт, он взлетает, через четыре часа приземляется в аэропорту Паттайя… А там – замечательные пять дней, без надоевшей Москвы и противной слякоти под ногами. Да и за границей я никогда не бывал. Интересно же было посмотреть…
Лера успела составить целую развлекательную программу на время отдыха. Кажется, она загорелась этим путешествием не меньше меня. Моя Лерочка, любимая Лерочка, вновь ожила и постепенно оправлялась от поставленного ей диагноза, и это не могло не радовать.
Двадцать восьмого декабря, в первый же день моего едва начавшегося отпуска, мне поступил звонок из участка: попросили выйти на оплачиваемую смену. Отделение не справлялось из-за начавшегося этим утром митинга на Ленинградском вокзале, и срочно требовались лишние руки. Мне страшно не хотелось никуда идти, но делать было нечего. Служба как-никак.
В этот же день мы все должны были поехать сдавать ПЦР-тест, иначе в Таиланд дорога была закрыта.
– Там до четырёх работает поликлиника, где бесплатно можно сдать, – сказала Лера, смотря на экран ноутбука. – Успеешь?
– Зараза, – раздосадовано произнёс я. – Не, точно не успею. Там делов с этими бузотёрами до позднего вечера.
– Ну а если за сутки сдадим? Чего там, денёк всего, не убудет.
– Не вариант. Мне Димка рассказывал, что у него знакомый за сутки сдал ПЦР, а его прямо на стойке регистрации развернули, мол, за двое суток минимум.
– Эх, и что делать будем?
– Езжайте вы с Родей, сдавайте, бесплатно же, в конце концов. А я тогда где-нибудь рядом с работой его платно сдам, по электронке потом результаты пришлют. Платные-то обычно допоздна работают.
– Уверен?
– Ну а что делать-то? Я тогда машину тебе оставлю, чтоб с Родей тебе не таскаться, а сам на метро.
– Хорошо, – поблагодарила она меня и поцеловала в щёку.
Именно в этот день мне и поступил звонок от Игоря Павловича, сообщившего об ужасной аварии, в которую попала моя семья… Так произошло, что он стал прямым свидетелем случившегося и согласился рассказать, как всё произошло.
Мы сидели с ним в полупустом участке; все давно ушли в отпуск или, в преддверии праздника, сачковали прямо на рабочих местах, раскладывая пасьянс или торча в телефонах. И только мы с Игорем сидели в запертой комнате и курили сигарету за сигаретой. Он даже выпить мне предложил, но я отказался. Какая тут к чёрту выпивка…
– Супруга твоя, Артём, – мы уже договорились с ним перейти на «ты», – никаких правил не нарушала, ты, я думаю, и сам знаешь. А вот дурень этот малолетний… Эх. В общем, на мосту том строительные работы велись, меняли ограждения. На соседней улице митинги проходили, может, слышал про них. Вот и выбежал один из сопляков на проезжую часть – от омоновцев удирал. Нёсся как ошпаренный, метался среди грузовиков и тракторов и, видать, растерялся, да и выскочил на дорогу, а там жена твоя его в последний момент заметила, руль вывернула, и всё… в реку. Как назло, туда, где ограждение меняли. Я-то всё это видел – стоял на встречке, как раз по вызову на этот самый митинг…
Я молчал. Игорь тем временем продолжал пересказывать случившееся, а я невольно представлял себе в голове весь этот ужас.
Вот Лера резко выворачивает руль и на мгновение машина становится неконтролируемой. В эти секунды в салоне тихо, она настолько сосредоточена, что закричать просто не хватает сил.
Красны форд замер на считаные секунды и передней частью, сначала медленно, а затем резко, наклонилось вниз, сменяя безоблачное небо в лобовом стекле на заснеженный лёд. И только лишь когда Родя закричал: «Мама!», – она поняла, что сейчас произойдёт нечто ужасное.
Она потянулась к малышу, попыталась его отстегнуть, но, едва коснулась ремня, её дёрнуло вперёд, и она почувствовала, как машина летит вниз, прямо на ледяную корку Москвы-реки.
Родя не понимает, что происходит. Он напуган и тихонечко плачет, дёргая ручками из стороны в сторону.
Всё было так быстро, но в то же время так медленно.
Когда бампер Форда проломил лёд, обнажив непроглядную водяную тьму, Лера поняла – это конец. Но пусть хотя бы её сын спасётся! Материнский инстинкт вывел из состояния шока. Она попыталась вытащить Родю из автокресла, пока тот плакал, не переставая, но ремень заклинило, он никак не хотел отстёгиваться. Авто тем временем медленно шло ко дну. Лера дрожащими руками боролась с неподдающимся ремешком, попутно пытаясь успокоить плачущего малыша, шепча ему, что всё будет хорошо. В конце концов она психанула, как следует выругалась и, бросив напрасные попытки освободить сына из плена автокресла, взглядом начала искать свою сумочку. Её перепуганные глаза метались то к бардачку, то под ноги, то на заднее сиденье, но сумка как под землю провалилась.
– Ну, где ты, сука? Где ты?!
Она протиснулась между кресел к пассажирским местам, посмотрела вниз и наконец-то увидела сумку на коврике возле левой дверцы. Именно в этот миг все окна Форда заскрипели и покрылись трещинами, предупреждая, что времени осталось в обрез.
Лера, с трудом дотянувшись указательным и средним пальцами до ремешка сумки, сумела её подцепить и придвинуть к себе. Вернувшись на место, она, не раздумывая, принялась выбрасывать из неё всё: паспорт, косметичку, влажные салфетки, ключи…
– Всё хорошо, сыночка, всё хорошо…
– Ма-а-ма-а, – тянул малыш, широко раскрыв рот. – Мамочка-а-а…
Не выдержав давления, окна машины окончательно треснули, и в салон хлынул поток ледяной воды. Лишь на мгновение Лера отвлеклась от сумки, убедиться, не чудится ли ей всё, а потом продолжила упорно рыться в вещах. Но нужная вещь никак не желала попадаться ей в руки. Она взвизгнула, несколько раз ударив ладонью по приборной панели, но, дав себе долю секунду выдохнуть, продолжила поиски.
Вода уже касалась её коленей, подступая к бёдрам, животу, груди…
Наконец в ладони оказался заветный швейцарский нож, который она носила с собой в сумке, но, поскольку совершенно им не пользовалась, давно забыла, где именно тот лежал.
Половина салона меж тем уже была затоплена.
Она обернулась к Роде и обомлела. Из воды торчала лишь светленькая макушка мальчика; он барахтался и в панике дёргал руками из стороны в сторону. Лера поднырнула и увидела, как сын открыл рот и глотал воду. На кону была каждая секунда. Лера принялась разрезать ремень; делать это приходилось одновременно быстро и аккуратно, дабы не поранить мальчика. Кажется, прошла вечность, прежде чем ремень лопнул и дал ей высвободить сына из трижды проклятого автокресла.
Мириады ледяных игл будто пронзили всё её тело. Она не помнила, как ей удалось вылезти из салона с малышом в руках, а уж тем более – как сумела проплыть пару метров, прежде чем её схватил Игорь и вытащил на берег.
– Не будь льда, спрыгнул бы вниз, глядишь, помог бы выбраться раньше, – с досадой произнёс он. – А так пришлось до конца моста бежать, затем вниз на набережную, потом по льду… А там уж… Сам понимаешь.
Игорь потушил бычок в пепельнице и сразу же выудил из пачки и прикурил новую сигарету.
– Захлебнулся парень. Я его пытался откачать, как нас учили, всё делал правильно, но там уже без толку было… – Он пытался сдерживать дрожь в руках, но не удавалось. – Я много, конечно, на дорогах повидал, но такое… Жену твою два мужика здоровенных еле оттащили от тела, вцепилась в него, как кошка, кричала, что не отдаст. Я уж потом, когда пытался поговорить с ней, узнал про тебя. У неё истерика, два слова связать не в состоянии – вот и попросил её мобильник, тебе позвонить. Вот так вот…
Сигарету он по итогу не докурил и затушил с натянутой ухмылкой, как следует раздавив.
– Вот, блядь, сложится же так, а? – продолжил он. – И всё в один день, как заговор какой. Ограждение меняют, и митинг этот, чтоб его… Верить после этого начинаешь во всякое нехорошее…
Я не знал, что ответить. В голове у меня словно плёнку заело, снова и снова воспроизводя случившееся. Игорь будто бы уловил это и не мешал мне, тихо сидя в сторонке и глядя в окно.
– А что с этим, который на дорогу выскочил? – наконец поинтересовался я.
Мой собеседник тяжело вздохнул.
– Смылся он. Из-за всей этой суматохи на него и внимания потом не обратили. Но ты не переживай, найдём, сам знаешь, как это у нас устроено: камеры проверим, свидетелей опросим… Найдётся гад.
– Спасибо тебе, – сказал я уже немного погодя, собираясь уходить. – За то, что пытался… – Я не смог договорить.
– Не надо. Не благодари. – Он положил мне руку на плечо. – Держитесь. Если будет нужна какая помощь – звони. Я тебе скину эсэмэску.
Как и любой другой человек на моём месте, я, разумеется, не верил, что Роди больше нет. Я был твёрдо убеждён, что это какая-то злая шутка, и отчётливо запомнил звонок от Игоря, сообщившего мне, тогда ещё кратко, о случившемся, и свою первую встречу с ним. Мне хотелось сломать ему челюсть. Наброситься, вцепиться в глотку и раз и навсегда дать ему понять, чтобы он не смел так шутить со мной. И лишь вечером того же дня, прибыв в морг, я убедился, что он не соврал. Под покрывалом, которое приподнял работник морга, я увидел своего сына. Не похожего на него ребёнка, не какого-нибудь клона, а своего сына. С родинкой на шее слева, родимым пятном возле локтя и бледным шрамом на среднем пальце правой руки: год назад он порезался, пытаясь помочь маме собрать осколки разбитого стакана.
Я молча проковылял к выходу на улицу, сел на ступени, несмотря на мороз, вытащил пачку сигарет из кармана, дрожащими руками выудил одну, но та упала в сугроб, так и не оказавшись у меня в зубах. Я тихо плакал и вспоминал Родю: его ребяческую улыбку, его звонкий голосок и первую попытку выговорить слово «компьютер»…
Лере, несмотря на незначительные ссадины и синяки, пришлось хуже. За её недолгое пребывание в больнице я не отходил от неё ни на шаг, с ужасом ожидая её пробуждения после очередного вколотого ей укола успокоительного, чувствуя себя при этом совсем как тогда, три года назад, когда должен был рассказать ей про операцию.
Когда она проснулась, то сразу заплакала. Я обнял её и принялся утешать, держа при этом так крепко, словно боялся, что конец этих объятий ознаменуется нашей разлукой.
Самым горьким было осознавать, чем по-настоящему является для Леры гибель её единственного сына. Единственного и последнего.
Леру выписали через пару дней. За всю дорогу она не проронила ни слова, дёргая левой ногой и грызя ногти.
Зайдя в квартиру, она, не снимая обуви, направилась в детскую, открыла дверь и застыла. В отличие от меня, в ней ещё теплилась призрачная надежда, что всё это есть не что иное, как затянувшийся ночной кошмар или чья-то злая шутка. Только вот, увы, это было не так.
Кроватка была застелена; мягкие игрушки, разбросанные по полу, теперь выглядели потерянными и ненужными. Лера медленно подошла к кровати, прижала к груди пушистого зайца, лежавшего рядом, и тихо заплакала.
– Лера.
– Уйди. – Она усиленно, даже одержимо, гладила зайца по ушам.
Я не стал сопротивляться, молча закрыл дверь и вышел в подъезд курить. Там, на лестничной площадке меня встретил сосед, который, откуда-то уже узнав про наше горе, выразил свои соболезнования.
И началось…
Кажется, за всю мою жизнь телефон не разрывался от звонков так часто, как за следующую неделю. Слова утешения от знакомых и друзей мне казались пустыми. Особенно тошно было вылавливать среди них намёки на то, что Лера молодая и обязательно родит ещё ребёнка. Если бы они только знали…
Каждое упоминание о сыне вонзалось в меня толстой, отравленной иглой. Эти дни были сущим кошмаром, и я знал, что всё это продлится ещё долгое время, прежде чем хоть немного уляжется. Если вообще уляжется.
Я старался держать себя в руках, в первую очередь ради Леры, которая сутками спала в соседней комнате. Сейчас она, как никто другой, нуждалась в любви и заботе.
Глава 6. Похороны
Родители Леры приехали через три дня после случившегося. На плече тёщи висела большая кожаная сумка; у тестя старенький потёртый чемодан в одной руке, а в другой – кучка полиэтиленовых пакетов с выцветшими рисунками и с чем-то увесистым внутри. Судя по их скарбу, к нам они прибыли надолго.
Лера их не встретила. Когда мы все втроём зашли в комнату, она сидела возле кроватки и тихо напевала себе под нос. Почему-то именно тогда я понял, что она ещё не скоро оправится. Да и можно ли вообще оправиться после подобного?
Потом я наблюдал, как Марья Павловна крепко прижимала к груди дочь. Борис Степанович же отрешённо стоял рядом и не мог найти себе места.
– Пойдем чайку, что ли, попьём, Тём, – подсказал мне тесть. – Пусть одни побудут.
Когда мы зашли на кухню, я услышал вибрацию телефона и подумал, что сейчас меня ждёт очередная порция соболезнований, выслушивать которые уже не было сил.
– Возьмёшь? – спросил Борис Степанович.
Я махнул рукой, мол, ну его к чёрту, и полез за коробкой с чаем. Вибрация прекратилась, но через несколько секунд началась заново.
– Да ёшкин кот… – выругался я и в итоге взял телефон в руки.
На дисплее я увидел неизвестный номер. «Плевать», – подумал я и принял вызов.
– Слушаю, – сказал я хмурым голосом и, дав сигнал тестю, что сейчас вернусь, вышел в коридор.
– Тёма? Это ты? – голос показался мне отдалённо знакомым.
– Кто это?
– Это папа, Тём.
Я едва сдержался, чтобы не бросить трубку и не послать его куда подальше.
– Чего тебе?
– Я знаю, что произошло. – Послышалось, как он шмыгнул носом. – С Родей… Я… Артём, почему ты не позвонил? Почему сразу не сказал мне?
– Как ты узнал?
– Это не важно, – ответил он мне. – Почему ты не позвонил?!
В голосе его я услышал отчётливый упрёк, что меня слегка выбило из колеи.
– С чего это вдруг? – тут и я начал смело огрызаться. – Я перед тобой отчитываться не обязан, ясно? Тебе до меня никогда не было дела, а уж до Родиона и подавно.
– Это неправда.
– Не корчи из себя дурака. Единственный, кто тебе был дорог всё это время, – это ты сам и бутылка водки.
– Артём, давай не будем об этом. Хотя бы сейчас…
– Не указывай мне, понял? Я тебе уже не мальчишка.
– Пожалуйста, выслушай меня. Я тебя очень прошу.
– Не собираюсь я тебя слушать. И вообще, не звони мне больше никогда.
– Артём!
Я бросил трубку.
Он попытался ещё несколько раз дозвониться, но я сбрасывал вызов, а потом и вовсе добавил его номер в чёрный список.
Днём тёща стала настаивать на походе в церковь, чтобы поговорить с батюшкой. По её словам, он каким-то чудом должен был помочь Лере и мне. Я сразу же отказался. С Богом во всех его проявлениях я был не в ладах, сколько себя помню. Лера тоже стала артачиться, и тогда тёща плюнула и просто предложила дочери прогуляться по парку.
По итогу я и Борис Степанович остались в квартире одни. Едва Лера с тёщей вышли за порог, мы с ним открыли окно и закурили. Курить жуть как хотелось, а бегать постоянно в подъезд не было ни сил, ни желания.
Мы с ним сухо обсудили коронавирус, волна которого, казалось, спала этим летом, но на замену ей пришла вторая, ещё более опасная; поговорили о футболе, в целом о спорте, и лишь один раз он упомянул внука, заметив рисунок карандашом, закреплённый магнитом на холодильнике. На нём была изображена Лера: фигура у неё была в виде треугольника синего цвета (наверное, так он пытался изобразить её любимый свитер), руки-ниточки держали какую-то штуку, которую при близком рассмотрении можно было определить как микрофон. Вместо рта был чёрный кружочек, – так сын пытался показать, что мама поёт.
– Родя рисовал? – спросил тесть, указывая на холодильник.
Я молча кивнул.
На мгновение на лице старика появилась ухмылка – чудно́е изображение Леры и впрямь не могло не вызвать улыбки, – однако та вскоре растворилась, вновь сменившись тоской.
– Тяжело Лерку такой видеть, – начал тесть, затянувшись сигареткой, и, хмыкнув, добавил: – Помню, как мы по выходным к Машиной бабке в деревню ездили под Воронежем, ну там картошку копать, огурцы сажать – одним словом по хозяйству помогали. Бабка там была уже в возрасте, девятый десяток сменила, да и с головой у неё… был бардак. Лерку брали с собой.
– Бардак с головой? – уточнил я.
– Ну, вроде как. Деменцией это называют? Забывалась часто, глупости всякие говорила, ругалась… Но была совершенно безобидной.
Он подвинул к себе миску и стряхнул пепел, после чего продолжил:
– Вот Лера там по участку носилась, играла со всем, что под руку попадётся; рот постоянно красный от только что съеденной малины… В общем, шкодила по полной. Она даже сдружилась с местной пацанвой и подначивала их яблоки таскать для неё у соседей. Помню, как застали мальчишек за воровством, ругани было столько – всю деревню на уши подняли! Мальчишкам ремня всыпали, и никто из них не признался, что их Лерка надоумила яблоки-то тырить. Видно, стыдно им было сознаться, что девчонка ими помыкала. Мне это Лерка уже потом рассказала, когда постарше стала.
Я улыбнулся, представив себе эту картину, правда, тяжело верилось, что Лера могла подобное учудить.
– А потом в один день её как подменили, – лишившись прежнего задора в голосе, продолжил тесть. – Хмурой она стала, часто в комнате запиралась, почти не разговаривала, разве что сама с собой. Мы с матерью и поговорить с ней пытались, и узнать, в чём дело… Без толку. Она стала в позу и молчала, вообще нас бойкотировала и просила оставить одну, даже до ругани доходило. Мать она так и матом даже посылала…
Борис Степанович прервал на время рассказ и посмотрел в окно, будто вспоминая события тех дней.
– Забили мы с матерью тревогу, силой повели Лерку к врачу, и он посоветовал творчеством заниматься. Вот мы и отдали её на уроки гитары, у меня как раз после службы лежала, почти нетронутая. Это и впрямь помогло, она стала разговорчивее, всё нам песни выученные пела, играла… Но знаешь, всё равно она так этой «другой» и осталась. Как будто часть её, вот та самая – озорной, вечно улыбчивой девчонки, – навсегда затерялась. – Он потушил сигарету о миску. – Вот и сейчас гляжу я на неё, и она как будто вновь превратилась в ту неразговорчивую, не желающую ни с кем иметь дело маленькую девочку. Хотя, казалось бы, когда такое горе – вместе надобно держаться, особенно с родственниками. Мы же не чужие люди, в конце концов…
На этом Борис Степанович закончил.
Я подумал что-нибудь спросить приличия ради, да ничего не нашлось. Хотелось просто молчать. Так и просидели, пока Лера с матерью не воротились. Лера сразу же пошла в комнату, громко хлопнув дверью – как дала знать, чтобы её не трогали, – а Марья Павловна зашла к нам.
– Ну как оно? – спросил тесть.
На что тёща резко отмахнулась и подошла к окну, тихо заплакав.
День этот казался мне несоизмеримо долгим, и когда на часах уже было десять вечера, я даже был рад, что он наконец-то подходит к концу. Родителей мы расположили на надувном матрасе; его пришлось в срочном порядке покупать в близлежащем торговом центре.
Ночью заснуть не получалось. Пару раз я подходил к окну и всматривался в окутанную сумерками детскую площадку. Сам не знаю зачем. Потом возвращался в холодную кровать и вновь наблюдал, как Лера, тихо шмыгая, лежит ко мне спиной. Мне так хотелось обнять её, шепнуть приятное на ушко, но отчего-то страшно боялся, как она отреагирует. Мне она чудилась хрупкой фарфоровой статуэткой, от малейшего прикосновения к которой та раскрошится на мелкие кусочки.
На похоронах мне доводилось быть лишь однажды. Мой одноклассник, его звали Серёжей, упал с крыши тринадцатого этажа при неудачной попытке прыгнуть на соседний дом. В те времена мы, мальчишки, насмотревшись таких фильмов как «13 район» и «Ямакаси» грезили паркуром и пытались повторить трюки, которые выделывали главные герои. Помню, как он на моих глазах ухватился за карниз после прыжка, но вдруг соскользнул и полетел вниз. Всё произошло так быстро, что никто из нас даже ахнуть не успел. А крепче всего мне запомнилось, как Серёжа, падая, не издал ни единого звука, даже не крикнул. Будто он заранее был готов к этому.
Отчётливо помню, что я не проронил ни слезинки, когда тело опускали в могилу под истерики и рыдания его матери, бабушки и другой собравшейся родни. Мне было страшно неловко: как так, все плачут, а я нет, и даже нарочно не могу.
Вот и сейчас – но теперь на похоронах собственного сына – я не чувствовал совершенно ничего, кроме пустоты где-то в глубине души. Не хотелось ни плакать, ни видеть пришедших родных и знакомых. Я желал только одного – пускай всё это как можно быстрее закончится, и я начну жить заново.
Мне просто скорее хотелось перевернуть эту страницу.
Обитый атласом гроб с Родей и его любимым плюшевым зайцем внутри стоял в центре траурного зала. Рядом выстроилась небольшая цепочка из чуть больше чем дюжины человек, в основном моих коллег. Почти все подходили либо ко мне, либо к Лере, утешительно хлопали по плечу и приносили очередную порцию соболезнований, которые уже стояли мне поперёк горла.
После прощания гроб взяли четверо моих сослуживцев и понесли к могиле. Только этим утром, изъявив желание тащить гроб вместе со всеми, я узнал, что по традиции кровные родственники этого делать не могут. Что ж, раз так, то пускай.
Дорога до могилы была недолгой. Не прошло и десяти минут, как гроб уже стоял возле заранее выкопанной ямы. Там я последний раз посмотрел на светлые волосы Роди и на его маленькую родинку на шее, которую почти заслонил собой ворот рубашки.
На гроб положили крышку, забили гвоздями, обмотали верёвками и медленно стали опускать в могилу, молча, без панихиды. Лера с матерью громко плакали, вытирая лица платком. Как только гроб был опущен, все собравшиеся, включая меня, бросили по горсти земли в могилу, и его принялись закапывать. По-прежнему я молча наблюдал, как хоронят моего сына, не проронив при этом ни слезинки.
Странно, но меня посетило чувство облегчения. Закапывали не просто моего сына, но и причину всего того, из-за чего моя жизнь покатилась в тартарары. Бесплодие Леры, её гиперопека, измена. Возможно, не появись Родя на свет, ничего этого не произошло бы.
От подобной мысли меня передёрнуло, захотелось ударить себя как можно больнее по лицу, чтобы выбить дурь из головы. И всё же… Всё же, это была правда.
После того как могила была закопана и над ней возложили венки, люди медленно принялись удаляться в местный ресторан на поминки.
– Без креста, – услышал я тихий шёпот тёщи, прошедшей мимо. – Без креста захоронили, господи помилуй, без креста.
Лера за всё время так и не сдвинулась с места, опустив пустой взгляд на рыхлую землю. Мне пришлось подойти к ней и чуть ли не силой увести к остальным. Её рука была ледяной.
В убогом ресторанчике – таковым это заведение можно было назвать с большой натяжкой – все ели практически молча, лишь изредка перешёптываясь про Родю: каким хорошим и милым он был мальчиком и как рано забрал его к себе Господь. Сидевшая рядом тёща, выпивая уже больше положенных пятидесяти грамм, вытирала платком редкие слёзы и всё упрекала нас, что внука надо было обязательно крестить. Я едва не сорвался, чтобы закрыть ей рот, но сдержался. Омрачать и без того ужасный день точно было бы лишним.
У Леры, сидящей рядом, зазвонил телефон. Сперва она не услышала его, уставившись в одну, видимую лишь ей, точку на стене, и мне пришлось коснуться её плеча, чтобы сказать о звонке. Она взяла трубку, вышла из ресторана. Через окно я наблюдал, как она с кем-то разговаривала. Видимо, очередные соболезнования…
– Артём, покушай картошку. – Борис Степанович вилкой указал на мою тарелку. Его пышные усы уже были перепачканы то ли майонезом, то ли сметаной. – Вкусная.
Я молча кивнул и снова посмотрел на Леру, по-прежнему ведущую диалог по телефону. Я хотел было пойти к ней, но ко мне подошёл майор, пришедший одним из последних на похороны.
– Артём. – Он положил руку на моё плечо. – Идти мне нужно.
Я сразу догадался, что пойдёт он домой, чтобы выспаться, поскольку завтра у него самолёт в Гудаури – полетит кататься на лыжах. Да уж, такому плотному графику только позавидовать: после похорон быстренько на курорт.
Мы же про Таиланд и не вспоминали. Деньги с возвращённых билетов пошли на похороны.
– Да, товарищ майор, – тоскливо ответил я.
– Отдыхай сколько сочтёшь нужным, на службу не спеши. Договорились?
Я кивнул, он снова хлопнул меня по плечу и вышел из ресторана. Через окно я заметил, как он задержался возле Леры, приобнял её и пошёл к своему внедорожнику. А затем я обратил внимание на лицо Леры, выражающее, как мне показалось, гнев.
– Кто звонил? – спросил я, когда она вернулась.
В ответ она махнула рукой и, взявшись за рюмку водки, осушила залпом.
