Даниил Александрович Маринов
Конюхиада
Рождённый мечом охранять и щитом,
Без разума сухости, разве прощённым
Не можешь ты стать без церковничьих догм?
Пускай убиваю людей неугодных,
Но в чистом уме, добродетель храня,
В миру сей порок признаю всенародно,
И души убитых храню у себя.
– Не веруй, что церковь помыслья венец,
Однако храмовник не этим полезен.
Хорошим советом святеет отец,
И слово его превосходит поэзий.
Не надобно нам отклоняться от дум:
Меня беспокоит его предложенье.
И всё-таки верю я в крепости круг,
Мне запаходельство – сулит пораженье.
Шаги приближаются, скрипы доспехов,
Проплыло изрытое оспой лицо,
Пустые глазницы – худые прорехи,
Среди говорящих охранник прошёл.
– Быть может, мой лорд, спрячем войско поближе?
Оно подстрахует Ливенцы людей,
Да ваше величество будет не ниже,
Коль станет убийства свершать лиходей.
– Пред сте́нами их схоронить невозможно,
Средь пашен нам воев не спрятать никак,
Лишь в землю их срыть, но того не дай боже.
– Внизу тот охранник поплёлся в кабак.
– Так бочки, милорд, нам же бочки возможно,
Расчистить от мёда и сладостных вин?!
Десяток воителей спрятать несложно,
Естественно копий железных лишим.
***
В зловонной таверне пивные приливы,
Из бочек носились в стеклянные души.
И трезву главу добрым элем поили:
И семьи, и грады, и личности руша.
Среди оголтелых и пьяных метаний,
Вдоль пыльных, заплеванных, старых столов,
Прошёл человек в боевых одеяньях –
Лихой завсегдатай трактирных пиров.
Провалы в глазницах всё ищут кого-то,
Шныряют средь слабых, прокуренных толп.
И в самом углу, скрытый праздным пороком,
Возлёживал шут, не имеющий стоп.
Узнала бесовская воля про планы,
Дворца Ливенцовского тайный собор.
Смекалкою чёрной подумывать стала,
Каким же ей образом сеять раздор.
X
Лёгкостным войлоком небо покрыто,
Светлые птицы вкушают весну.
Дождь, породив зеркала земляные,
Весело выдал себя за росу.
Крепость из камня средь травных бульваров,
Стяжки дорог зашивают наряд:
Долго не ведали войн, да пожаров.
Искры лишь в душах людей возгорят.
Тихо в дали Ливенцовской стенали,
Отзвуки дольних и грозных шагов.
Трепетом скрытым полнились крестьяне,
Даже солдаты пугались шумов.
Древа качались, да во́ды шальные
Волны сбивали в своих берегах.
Даже вершины церквей золотые
Набожно дрогнули, ведая страх.
Первым явился буран среброкудрый,
Резво сдувая с деревьев листву:
Вмиг испарилось весеннее утро –
Звуки стальные прислали беду.
После, огонь, растопляя сугробы,
Травы, луга́ и людей обжигал.
Пламенный бич прокатился суровый,
Люд ливенцовский сгорал наповал.
Смерть сотворяла стихия хмельная.
Смелый наместник, спасавший народ,
Воев своих защищать направляя,
С запахом двинулся в страшный поход.
Только огонь, хоть немного остывши,
Холодом странным закутанный стал.
Двадцать две бочки, да бабы лихие,
Сзади наместника шли по пятам.
В ёмкостях дышат эфиры из влажных,
Свежеискошенных утренних трав.
Масло, сыры и земля чёрных пашен
В коих воителей спрятал Мстислав.
Выйдя за врат Ливенцовских защиту,
Робко ступая по дымной тропе,
Тянет Мстислав пышногрудую свиту,
Встав возле древа вещает толпе:
***
– Друзья, вы подданы рассвету!
В минуты страшных, чёрных дней,
Вы смело движете Планету!
Умом сердец и душ огней!
Пусть смерть и ужас непривычны,
Пускай мороз нам жжёт чело,
Но мы сейчас неймём отличий!
Мы славной доброты зело!
Пред адским даймоном не дрогнем!
В умнейших думах честных лбов,
Коль нас сразит чужая воля,
Средь памяти народа стольно –
Мы будем жить средь всех веков!
***
О́гни лихие уж канули в лету,
Холодом чистым убиты в лугах.
Князь ливенцовский взобравшись на ветку,
Ловко исчез, ожидая врага.
Бабы стояли, что каменны стены,
Не внявшие смыслам эпической речи,
Чётко все чуяли сладость измены:
Душа всенародная сжала за плечи.
Кажется, мир пошатнулся в мгновенье,
Глас человечий раздался испугом.
Из-за холмов, разметая деревья,
Нёсся взрывным, громыхающим звуком.
Сотнями ссорились молнией тучи,
Грянули сзади громадной беды,
Смешивал пепел и грязь, адски-бьющий,
В землю ныряющий, Вождь всей воды.
"Бойся, Мстислав!", – восклицал Водоводец,
Чёрной брадою окутывал день:
"Движется к башням лихой смертотворец,
В сотнях миров распускается тень".
***
Кровью обласкана чёрна броня,
Стрелы, мечи и осколки в груди.
Дланью сжимается вновь булава.
Сфэг приближается без головы.
Ахнули бабы, бегут кто куда,
Выронил стольный правитель свой меч,
Быстрым замахом, сметая тела,
Людей разрывал обезглавленный смерч.
Правитель оставил спасительно древо,
Руки дрожащие тронули меч,
