Даниил Александрович Маринов
Конюхиада
Однако в отдельности демон помрёт.
У нас же есть армия, стены приличны.
Мы сильной рукою захватим преграду,
Да сталью сожмём на доспешном оскал,
И взмолимся Господу, вставши за правду, –
Потрясши мечом, восклицает Антал.
Монах усадился на крайность скамьи,
Рукою провёл по застойным сединам,
Надежды в него заходить не могли:
Уж младость покинула мусколов силы.
– Однако, мой друг, он явился сквозь крепость –
Пришедший в моём же обличии бес.
В тебе говорит безрассудная смелость,
Она в нашем деле утратит свой вес.
– Утратит монашая роба весомость, –
Прифыркнул, в броню заховавшись, Антал,
– Коль ты бы узнал, что железная совесть
Сразила того лиходея запал.
– Похвально, что копья умело кололи,
Однако не видел я труп во дворце,
Да кровь не видна мне с моей колокольни,
Выходит, что сталь не поможет в конце.
Антал закипал под бронёю своей,
Но гнев его что-то сейчас умалило,
Тут будто проникшая в разум метель,
Расставила мысли, забыла порывы:
– Допустим ты прав, тут мне ясен посыл,
Но что предложить, кроме копий Ливенцы?
Во время ответа монах рассудил,
Что нужно доспешному выправить сердце:
– Его не сразить языком иль рукою,
Мне виделся воин – храбрее всех вас,
Хоть младость его погубила в итоге:
Не нужно растрачивать армий запас.
Общаться с доспешным – пустые дела,
Ты сам во броне, как без слуха, Антал.
И мало, что Сфэг не услышит слова,
Так в душу его демонёнок попал.
Руками он держит злонравную лютню,
Руками и ходит, и прыгает он.
Пусть мелок на вид, да звучащие губы:
Кого захотят завербуют в загон.
– Шута линчевать предлагаешь сначала?
Спокойно в себе вопрошает Мстислав.
– Нет смысла милорд, Сфэг и сам осознает,
Ужасны итоги кровавых расправ.
Без этого он устоит не сражённый,
Сильно́ в нём желанье к убийству других.
Уж много склонилось ладоням тяжёлым:
Твои ж ливенцовцы пойдут после них.
Нам надо ударить его через запах,
Чтоб образ знакомый его остудил:
Он вспомнит течение суток отрадных,
Забыв голоса демонических рыл.
Мы выставим несколько лучших доярок,
Сберём из окрестных лугов всю траву,
Лошадок поставим, коровок десяток.
Наполним пространство эфиром ему.
Другие же чувства оглохли совсем,
И кожа, и слух, и глаза в чёрной пасти.
Чрез нюх мы очистим главу, а затем,
Добьём искушающий след бесовластья.
VIII
Утро дождём разливает бульвары,
Я средь кустов, под дворцом задремав,
Слушал всю ночь разговоры и драмы:
Споры чинов государственных глав.
Поздно глаза продираю от ветра,
Явно замёрзли кости в ночи,
Кто-то подкрался ко мне незаметно –
Палкой по рёбрам меня проучил.
Шляпа под небом нависла пред мною,
Вижу монашье лицо близ себя:
– Доброе утро, господнее горе,
Что же лежишь средь рабочего дня?
Нынче послушники учат законы.
Ты же валяешься в мокрой траве,
Кроме того, возле окон дворцовых,
Где разговор по уму не тебе.
Может, ты дерзость в душе затаивши,
Бросился в дьявольски сонмы людей?
Стать колдуном захотел, сверхвершитель?
Выгонит церковь такого взашей! –
– Прощенья даруй, воспитатель души,
Не мыслил дурного совсем ничего.
Хотелось узнать, что вы к нам привезли,
Из дальних краёв государства сего.
– Так знай, удалец, любопытство – погибель,
Таких я встречал, уж поверь мне, не раз.
И все покидают родную обитель,
Быстрей чем объявит родитель наказ.
Живыми домой возвратитесь всегда,
А мёртвых не спустят из магм огнеполых.
Тоскуете в диких, опасных краях.
И быстро влюбляетесь в мирные долы.
– Возьмите слугою послушным к себе.
– Нужды у монахов в таких никакой.
– Возьмите учиться при вашем уме.
– При нём не научишься, мой дорогой.
– Возьмите хоть другом, хоть псом подколодным,
Нет мочи овёс ливенцовский жевать,
Здесь всё в забытье величайшего рода –
Словами чиновников сбитая стать.
Они обливают Ливенцу обманом,
Речми облекая злословный приказ,
И все засыпают с невиданным храпом,
И дальше живут без умов, напоказ.
– Ну что же, юнец, помогу я стремленью.
Но только свяжу указаньем тебя:
Записывай всё, подвергая сомненьям,
Что встретишь в пути к заповедным краям.
Начни же сейчас, с описанья беседы,
Что слушал ты к вечеру прошлого дня,
Не бойся, тебя я не сдам градоведам,
Теперь под защитой моею всегда.
IX
Сгущалися сумерки средь черных башен,
В скрытных плащах, говоря на стене,
Стояли фигуры, взирая на пашни –
Секущие раны по рыхлой земле:
– И кто же духовен в сей ревностный час?
Неужто рождаться всем нужно попами?
Чтоб к Богу принесть свой душевный запас,
И нужно ли честь отдавать при уставе
Божественной мудрости?
Коль библии все исчитать не рождён ты,
