Даниил Александрович Маринов
Конюхиада
А кто бы знал, что глубина сознанья,
Рисующая мир глазам и чувствам,
Что создает блаженства и страданья,
Создаст от жизни пепельные гурты.
И эти гурты, опоясав волю,
Измазав сажей высоту красот,
Нам издают преград ряды на поле,
На поле легких и воздушных нот.
Одним из тысячи в летящей быстроте,
Сменяющей десятки поколений,
Родился злой пример в божественной игре,
Чтобы поддерживать баланс материй.
Доспехами облатанный сиял.
И в черных рукавах ранений:
Истлел безликим образом запал.
В глухие гущи полевых растений.
Об этих гущах, и примере этом,
Пойдёт в дальнейших строках разговор.
Вчитайся, средь убогого сюжета,
Возможно, приласкает что-то взор.
I
Начать пристойно с громкой единицы,
Хотя и скучен как казалось персонаж:
Родился в нем цветок певучей птицы,
Но всё испортил гадкий эпатаж.
В его руках стреляют пальцы в нити,
Что издают протяжно-гулкий стон.
И он, лишь словоблудством на граните
Искусства и наук, построил песен звон.
В десницах лютня, задан слог в речах,
Он перебранный и лукавый слог.
Его одежды – желтый цвет в очах!
А волосы – огнем горящий стог!
Ухмылка осеняет лик причуды,
Теперь он шут – дорога в пустоту.
Он в голове рождает песен груды.
И груды эти отдает пруду.
А этот пруд – умы живых людей
Они всё это слышат и скрипят,
Не оценив задумок и затей.
Но шут всё дальше – юмор в полымя.
– Слетай колпак! Пляшите ноги разом!
Сыграй рука бесовскую гурьбу!
Танцуйте люди, да помрите сразу!
Все отдохнем на дьявольском пиру! –
С таким распевом пляска на рассвете,
Будила быстро, спящих в деревнях.
И польку буйну, словно дикий ветер,
Танцуют жертвы, позабыв себя.
И много было громких заявлений,
И много устрашающих угроз,
Но песнодел плевал в людски затеи,
И продолжал свой шутовской разнос.
Рифмует он обычность предложений
И каждое воспето им под ритм.
Послушав это – ожидай мигрени,
Вот истый демон слуховых перин!
Однако можно умалить безумье,
Для этого не надо долгих слов.
Вы назовите имя без изюмен.
И чёрт замолкнет немостью волов.
Но в этом вся загвоздка и зарыта —
Названье скрыто шторами времен.
Скажу вам тайны сущность по секрету,
Зовут несчастье Вакхаларион.
За неимением моей подсказки,
Придумал королек другой подход:
"Раз руки у шута с игрой в завязке —
Отправим шею на ужасный эшафот".
И получилось так: в порыве песнопенья,
Глухой палач застиг шута в миру,
И взмахом топорова оперенья,
Окончил музыкальную игру.
Но наш бесенок был не прост уменьем:
Он обогнул летящую беду.
Изящным и проворным уклоненьем,
Певец избегнул скору смерть свою.
Не унывал топор от неудачи,
Ударам следует разящий древопас,
Пришел второй замах в бедро стремящий,
И гибкий стан певца уже не спас.
Открылись внутренние вещи свету,
И кровь поцеловала землю в миг,
На части две распалось красной лентой
Тело, а губы исказил гремячий крик.
Но быстро боль и ужас уметнулись
С лица трагичного, вернулась смеха пьянь.
И на руки вставая между улиц,
Шут побежал пугать собой мирян.
Уж не разбудит нынче на рассвете,
Не пляшут ноги с головой в разлад.
И только сказки в стихотворье эти,
О глупостях заброшенных твердят.
II
О первом вы услышали, теперь
Пройдемте дальше, чтец немногогласный,
Я покажу вам повести своей
Основу демонических соблазнов.
Его участник, что есть главное лицо,
Огромнее в физических началах.
Жестокое и злое полотно,
Его деяний в жизненных анналах.
Он беспристрастный клин, одернутый в доспехи.
В руке его кровава булава,
Навершие из лиц, их выраженья – вехи.
Их выраженья основные завсегда:
Там вы найдете радость и печаль,
В металле отражённый ликом страх,
Злость, интерес и омерзенье невзначай,
Запрятались в железе, на устах.
Ковалось смертоносное оружье,
Из сотен человеческих смертей.
В аду ловились алчущие души
Для убиения живых людей.
Чело блистало шлемом из металла,
И шелом в форме двух рогов сиял,
И очи призакрыты тканью алой,
Чтобы не видеть смерти карнавал.
Но то, что было до кровавой песни:
Даёт определение всему.
Вернёмся на десяток лет и взвесим,
Поступков человечьих кутерьму.
Его прозвал я рыцарем Невзгоды.
На деле, был он конюхом простым,
Именовался Сфэгом. От погоды –
Враз, как-то заурядностью простыл.
Ему не мнили судьбоносного решенья,
Не ожидали подвигов и славы.
Он сам смирился без пренебреженья
Судьбе. И снял с себя мечтательные лавры.
Но резко так, обыкновенной ночью,
В простецкой жизни конного слуги,
Явился демон и веселья строчку
Засунул в быт всемирности игры.
Внезапно подскочил с кровати конюх,
Его лицо сияло красками войны.
