Даха Тараторина
Лихо
– Может и мил, но разве сердце не может ошибиться? А папоротников цвет ко мне точно суженого приведёт!
На том и порешили. Уговор был такой: дождаться, пока на праздник ворвутся парни. Оно, конечно, делать этого им не следовало, но из года в год Купальская ночь проходила одинаково, и все знали, что догонялок не миновать. И вот тогда-то, когда девки с писком кинутся врассыпную, Лада с Нелюбой тоже сбегут. Но не в березняк, где веселие скоро перетечёт в игры, а прямо в лес. В суете кто станет долгие косы считать? А стало быть, и дзядам не донесут. Трое старших дзядов, надо сказать, строги не были и молодёжи развлекаться не воспрещали. Однако и спуску не давали. По одиночке не велели ходить в чащу, от гаданий ничего хорошего не сулили, а деда, что слыл колдуном, о прошлом месяце при всех обдавали ключевой водой. Очистился чтобы, значит.
Поймай кто сестриц за их шалостью, выдрали бы так, что до зимы не забудешь! Ну так прежде надобно поймать…
Ну и пошло как заведено. Разорвал в клочья звонкую песнь молодецкий свист, ринулись из засады весёлые парни! Девки в крик, а сами хохочут! Заметались по поляне, задрали понёвы повыше, чтоб бегать сподручнее – только коленки мелькают! К деревне, однако ж, ни одна не рванула.
Нелюба с Ладой подхватили туесок, взялись за руки да тоже припустили. Попытался их было перехватить кузнецов сын, румяный дуралей, и Лада вроде даже удержала шаг, но девки согласно расцепили руки, пропуская парня между собой, обежали его с двух сторон – и поминай как звали!
Помаленьку звуки молодецкой радости стихли. Ещё разрезал вечерний воздух звонкий смех и иногда доносились шутливые мольбы о помощи, но всё тонуло в ночной черноте. На смену пришла иная песнь. Хрустели под лапоточками сухие ветки, стрекотали кузнечики, пробовала голос одинокая лягушка. Лада вздрагивала от таинственного скрипа деревьев и теснее жалась к сестре. Нелюба же только крепче стискивала туесок.
– Ох, сестрица, темень-то какая! Хоть глаз выколи!
И то! Чаща тебе не полянка с жарким костром. Нелюба посетовала:
– Надо было хоть светец какой взять…
Но назад не воротились. Как на зло, ещё и месяц, только что приглядывающий за ними, скрылся за тучей. Да за какой! Черным-черна, того и гляди придавит! Эдакие тучи просто так не прилетают. Уж не само ли Небо весточку передаёт?
– Зря ты со мной увязалась, – буркнула старшая.
– Ну а как иначе-то?! Я ведь припомнила, что бабка врала про папоротник! Ой, а не он ли?!
В зарослях и впрямь что-то мелькнуло. Не то светлячок, не то сам папоротников цвет. Лада, быстрая стрекоза, выпустила руку сестры и прямо в кусты! Нелюба едва успела закрыться от острых веток, а как отняла локоть от лица, так и обомлела.
Только что сестрица рядом стояла! На локоть едва отошла! Вот в эти самые заросли, ещё листья, ею задетые, дрожать должны!
Но тишина стояла мёртвая, а ветви не шелохнулись.
– Ладушка!
Нет ответа. У Нелюбы ажно дыхание перехватило!
– Ладушка, милая!
Заметалась по чаще, заголосила! Уже не глядела, что царапают острые сучки белы рученьки, что лапоточки промокли, что венок сбился, а рыжая коса, зацепившись за что-то, расплелась. Никого. Ни огоньков, ни сестры. Не иначе Нелюдье утащило младшенькую!
А туча клонилась всё ниже, вот-вот на макушки ёлок напорется! Воздух стал тяжёлым и влажным, во рту пересохло от крика. Хоть бы воды глоточек… И, точно боги сжалились, зазвенел чуть поодаль родник. Нелюба поспешила к нему – умыть зарёванное лицо, промочить горло, авось докричится. Склонилась над прозрачной водицей, набрала пригоршню… И там, на дне ручья, увидала цветок. Диковинный, колдовской – с иным не спутаешь. Подняла взгляд, сама себе не веря. Быть не может, чтобы папоротников цвет и впрямь ей явился! Это, верно, обманка! В отражении есть, а на бережку нету. А то и вовсе месяц причудливо отразился в воде.
Но прямо перед девицей распушил листья папоротник. Серебристые капли скатывались по прожилкам, падали наземь, колечки молодой поросли робко дрожали, а сам цветок словно бы тянулся к Нелюбе. Сорви, мол, только тебя и жду!
Был он алым, как кровь, маленьким, что бусина, а стебелёк длинный-длинный. Нелюба поклонилась папоротнику.
– Здрав будь, колдовской цвет! Не веселия ради я тебя искала, а по нужде. – Цветок качнулся из стороны в сторону, приветствуя девку. – Дозволь просить тебя.
Нелюба перешагнула ручей и опустилась на колени. Открыла туесок, рассыпала землянику по траве – точно кровью брызнуло. Сняла венок из полевых трав – символ девичьей непорочности – и положила рядом. Коса уже и без того расплелась…
Сердечко колотилось. Не забыть бы тайные слова! А слова сами на язык прыгнули:
– Где б ты ни был, добрый молодец, в каких бы далях не скрывался, в Свете аль Тени, на земле али на небе, отзовись! Посылаю тебе весточку с цветом алым, цветом колдовским. Заходи в гости блинцами полакомиться. Я тебе сапоги от пыли обмахну, пот вышитым платком утру, стану тебе суженой, назовусь женою. Слово моё крепко, Нелюдьем услышано.
Алая бусина скатилась в раскрытую ладонь. Горячая, как уголёк! Нелюба стиснула кулак, чтоб не выронить, а когда снова разжала пальцы, в руке ничего и не было. Испугалась вначале: выронила! Принялась искать… А потом смекнула, что не пропал цветок. Пятнышко на ладони так и осталось, словно родилась с ним девка. Глядь – а нету уже ни родника, ни папоротника. Один только дремучий непроходимый лес.
Усталая туча неловко повернулась, и ударила молния. Нелюба вскрикнула: на воде поклялась бы, что стоял посреди деревьев кто-то. На единое мгновение мелькнул в мертвенном грозовом свете, и пропал. И полил дождь.
– Нелюбушка! Милая! – Сестрица, насквозь промокшая, проломилась сквозь орешник. – Зову тебя, зову, а ты не откликаешься! Неужто зло пошутить решила?!
