Даха Тараторина
Волчья тропа
Глава 1
О чём это я?
– Да ну что ж с тобой делать будешь, тварь ты хвостатая?!!
Вышеупомянутая хвостатая тварь, особо не смущаясь моими воплями, не тратя времени на обход неприятеля, пробежала прямиком по босой ступне и юркнула в одну из бесчисленных щелей в полу. Пущенная вслед неугомонному зверю тарелка разлетелась вдребезги, но негодующий писк возвестил, что негостеприимность он порицает. Мышиная война завершилась с потерями, но всё-таки в мою пользу. Сомнительное утешение, когда недруг размером с твой кулак.
Вот не люблю я этих вредителей. С малых лет, еще когда и не понимала, что появление умильных зверьков чревато голодом целой деревни, будь она победнее нашей. Позволить себе, подобрав юбку, юркнуть на печку и оттуда громогласно рыдать, как делала сестра Любава? Ну нет. Веселее устроить охоту, засаду и организовать настоящее противостояние. Беззащитную девицу я, как ни старалась, воспитать в себе не смогла. Родичи, быстро смекнув, что я, как мальчишка, не страдаю ни трусостью ни брезгливостью, с радостью поручали мне спасение Любы от вредителей с хвостами, лапками, усиками, а бывало и просто наглыми нетрезвыми рожами, слишком рьяно жаждущих внимания деревенской красавицы. Вот и расти тут в холе и неге. Впрочем, с семьёй мне повезло. Быть своим парнем в компании мальчишек мне нравилось, а мать и сестра, взявшие на себя все женские обязанности, позволяли младшенькой дурёхе с утра до ночи бегать с друзьями по лесам; вовремя смекнули: в доме от меня больше убытков, чем помощи. Возможно, именно из-за этого попустительства я до сих пор не могу без ругани и ошпаренных пальцев затеять кашу.
Я осмотрела поле боя. Удивительно, как много неудобств может доставить один среднеупитанный мыш. Справедливости ради надо сказать, что осколки посуды и перевёрнутая мебель были всё-таки моей виной. Но вот мешок с мукой я точно не прогрызала. Будь это моих зубов дело, оно бы уж худо-бедно отпечаталось в памяти. Злополучный мешок я сдуру решила переволочь на другое место. Результатом тяжкого труда стала живописная белая загогулина с явными чёрными вкраплениями на полу. Стол, на который я налетела, ошеломлённая подлой диверсией, распластался на полу, лишённый четвёртой ножки. А поскольку там ещё и посуда стояла, пол усеялся равномерным слоем глиняных черепков. Раздирать бы когтями доски до тех пор, пока мелкая дрянь добровольно не сдастся в плен! Ей хорошо: спряталась в норку и – "ничего не знаю, живу в норке, посудой не пользуюсь". Никакой уборки. А мне так же можно?
После непродолжительной (благодарных зрителей не обнаружилось) истерики я взялась за создание подобия уютного семейного гнёздышка: расшвыряла черепки по углам и станцевала с метлой нечто, напоминающее обрядовый танец урожая. Большего, увы, врождённая лень не позволила.
А стол пускай муж чинит. На то он и муж. Может, на меня чудище какое напало, и я, вся такая напуганная и обессилевшая, даже поднять эту махину не могу. Я картинно рухнула на первое подвернувшееся седалищу возвышение.
Вот …!
Седалище предпочло примоститься аккурат на мешок с мукой.
Я оглядела изрядно побелевшую комнатку и махнула на уборку рукой. Какая уборка, когда меня муж любит?! А для семейного счастья чистота в доме вовсе даже и не главное. Главное… ну, муж заботливый. Жена сытая. И кот. С котом, положим, не сложилось – муж не выдержал сию метящую территорию животину. Зато с заботливым повезло. Да и не у каждой бабы муженёк – …
ШКРУП-ШКРУП…
Помстилось?
ШКРУП-ШКРУП… – настойчиво повторил дверной косяк.
Я ломанулась открывать.
В дом ввалился здоровенный волк. Зверь прижал уши. Где-то внутри широкой груди и пушистой – рука увязнет! – шкуры зародилось, но пока не раздавалось вслух недовольное урчание. Волк не слизывал алеющие подтёки на морде, и кровь вязкими длинными каплями стекала на пол. Я дёрнулась – волк предупреждающе рыкнул. Я медленно потянула руку к мохнатому боку: проверить, от чьей крови слиплась тёмными сосульками шерсть на боку животного – своя? чужая? Волк щёлкнул зубами в пяди от дрожащих пальцев и совершенно спокойным человеческим голосом проговорил:
– Не тронь, ещё запачкаешься. Принеси воду. И собирай вещи – он нас снова нашёл, – после чего с чувством выполненного долга закатил глаза и рухнул на пол.
Приличная женщина завизжала бы. Приличная женщина упала бы в обморок. Приличная женщина хоть метнулась бы за водой. Приличная женщина не вышла бы замуж за оборотня.
Я приличной женщиной не была.
Да, не у каждой бабы муженёк – волк.
Глава 2
Кажется, это случилось лет семь назад
Мне тогда было не больше тринадцати зим. И мы – я, стриженая, похожая на мальчишку, и двое мальчишек по рождению – очень любили яблоки. Точнее, даже не сами яблоки, а возможность хорошенько обтрясти сад соседки Глаши. Тётки, надо сказать, вредной и сварливой. Яблок тех испокон веку у неё было пруд пруди. А к саду и на сажень никого не подпускала. Жалко, что ли? А жадность наказуема. Посему она – жадность то бишь, а не мы – виновата в том, что урожая с деревьев соседка уже седьмое лето как собрать не могла. Стоит, правда, упомянуть, что добрая половина нашего улова ежегодно оказывалась в ближайшей сточной канаве. Ну не есть же было эту гадость?! Ох уж этот вкус победы с ядрёным кислющим послевкусием!
Солнце палило так нещадно, что даже самые ярые огородники предпочитали с осоловелыми лицами коротать полдень в тени, а ещё лучше в избе, потягивая ароматный, с весны поставленный квасок. Воздух одурело пах сухой травой и редкие мошки, казалось, увязали в нём, как в сладком киселе. Я выглянула в окно. Насколько хватало глаз, не было видно ни одного деревенского. Мальчишки либо не сумели вырваться из-под строгого родительского надзора, либо уже затаились где-нибудь у воды, планируя каверзы. Без меня. И это срочно необходимо исправить. Кособокие, как деловые старушки, домики то жались друг к другу, будто собираясь обсудить последние сплетни, то, напротив, стояли демонстративно поодаль, дескать, не дело слушать кудахчущих сплетниц. Но нависающие низко над землёю крыши, словно навострённые ушки, выдавали любопытство. В их тени деловито окапывались куры: распушали перья, прикрывали сонные глаза и наслаждались редкой в эту пору прохладой, идущей из вырытых крепкими лапами ямок. Хохлаток никто не гонял. Не потому, что грядки ответственных хозяек были окружены неприступным забором. Как раз наоборот: заборы почти везде были старыми, трухлявыми, в большинстве виднелось две-три дырки выкорчеванных неугомонными детьми досок. Не с одних огородов питались жители Выселок. Не жалко, если и склюют чего глупые птицы. Доски служили нам мечами. Иногда лошадьми. А когда доходило до серьёзной драки, и дубинами. Забор с такими прорехами с лёгкостью преодолевали не только куры, а иногда и козы. Но слабые, почти прозрачные ещё пару месяцев назад ростки уже окончательно окрепли и обещали сытую осень, так что раскопать густо разукрашенные зелёным грядки ушлому зверью не так-то просто. Да и не до того: очень уж жарко. Тут бы воды напиться, а лучше искупнуться, намочить пыльные перья или перепачканную шерсть.
Мама лениво перетирала собранную чуть не до рассвета малину. Очень она любила улучить краткий миг свежего воздуха ранним утром, когда кожей чувствуешь – день будет жарким, что не продохнуть. Но пока дышать легко. Даже немного холодно, хоть накидывай на плечи платок, что через час-другой1 станет ненужной обузой. Вот и сегодня, проснувшись вместе с солнцем, мама успела добежать до знакомой полянки. Мало кто ходил к этому малиннику: его лучше всякого лешего охранял ров в две сажени, густо ощетинившийся крапивными зарослями. Для нас с мальчишками было забавой на спор кидаться в колючие кусты, но кожа потом чесалась нещадно, из-за чего подобное развлечение случалось нечасто. Маму, в отличие от её подружек, крапива не страшила. Опытная женщина брала с собой толстые рукавицы и аккуратно, заботливо, стараясь не сломать лишнюю веточку, пробиралась к заветному малиннику. За заботу лес щедро одаривал её неизменно полным лукошком, и сестра – большая сластёна – с писком бросалась добытчице на шею, получая в откуп целую горсть. Настасья Гавриловна утёрла лоб, зорко следя, чтобы не задеть путающуюся в волосах пчелу (почти как Люба на малину прилетела!).
– Опять пакостить соседке побежала? – мама одёрнула меня у самого выхода.
– Я ненадолго! На вот столечко, – я показала расстояние с булавочную головку между пальцами. – До саженки и обратно!
– Иди уж, – женщина махнула рукой, посверкивая хитрющими глазами, – мне хоть яблочко принесите. Я кислые люблю!
– Принесём! – крикнула я в закрывающуюся дверь, запоздало сообразив, что случайно выдала и себя и друзей. Но, кажется, сегодня родительница добрая. Для виду, конечно, за волосы потреплет. Если попадусь. А нет, так и слова не скажет.
Сварливую Глашу мало кто любил. А уж как возьмётся огород по весне удобрять, так вообще хоть плачь: глаза щиплет так, будто она оприходовала каждую грядку лично. Гостей Глаша не любила. Порог её избы переступали редко, да и то разве по делу. И тётка, вроде, была не против такого положения. По крайней мере, всячески поддерживала дурную славу, будто специально отваживала от себя людей. Пройтись вдоль соседских огородов, показушно охая и рассказывая (по большому секрету!) каждому встречному последние сплетни (как правило, больше интригующие, чем правдивые), считала своим долгом. Много синяков было поставлено под чужими глазами благодаря нелюдимой Глаше, много грядок мстительно потоптано в отместку за навет, что их владелец подворовывает чужую редьку, порой друг с другом по седмице не здоровались старые друзья, поверив в чужие россказни. Глаша, между тем, с чувством выполненного долга наблюдала за разгорающимися скандалами, не забывая исправно подливать масла в огонь. А бабка Бояна, чью славу главной сплетницы Глаша не так давно отвоевала, завидовала. Так что искренне соболезновать вредной тётке мало кто станет.
По дороге схватив пару слив, уж очень нагло заявляющих о своей спелости крепкими бочками с сизым налётом, я перепрыгнула спящее отцовское тело и припустила к калитке. Родитель только досадливо дёрнул ногой. Заявив, что в такую жару только сено сушить, он дремал у крыльца, прикрыв свои глаза платком, а для отвода маминых вяло придерживая точило и косу. Такой отдых был ему по нраву. Прибежит обиженная жена попенять, мол, на мне всё хозяйство держится, а ты спишь, а он что? А он при деле. Так, отдых глазам на часть2 дал – от яркого солнца слезятся.
Люба, знамо дело, варила очередное зелье, призванное подчеркнуть её красоту. Пока, правда, успешнее получалось прятать. Однако природная красота упорно пробивалась и через яркие платки, и через намазанные жуткими составами на основе недозрелой свёклы щёки, и через чернёные брови. Судя по открытым настежь окнам, в этот раз ей, то бишь красоте, предстояло преодолевать чутную даже привычному деревенскому носу вонь. Люба как раз услышала, что в городе барышни мажутся какой-то сладкой водой, поэтому вторую неделю настаивала землянику на пивных дрожжах. Мама требовала прекратить опыты, но папа ходил подозрительно довольный и предлагал старшей дочке всё новые варианты рецепта.
Словом, дома мне делать было нечего: припашут либо работать, либо отдыхать. Другое дело друзья. В полупустой по духоте деревне мы чувствовали себя не то защитниками павшего города, не то мародёрами. Ошалевшая от жары и безделия ребятня – ватага, способная запугать старушек похлеще орды налётчиков. От нас шарахались собаки, заслышав победное улюлюканье, прятались предусмотрительные птицы, когда мы шли в наступление.
Воздух мало не жёг лёгкие и я уже потихоньку жалела, что не осталась у прохладного печного бока перебирать малину. Ну или хотя бы не догадалась взять с собой флягу с водой. Дорога криво ложилась между домами, босые ступни увязали в лёгкой пыли, как в пуховой перине, а из-под пяток клубились маленькие тучки, ещё долго после меня не желавшие успокаиваться и превращаться в земную твердь. Я завернула за околицу, не желая делать крюк, побежала прямо через луг и тоскливо заойкала, напарываясь на стерню: сено успели собрать в стоги, но свежая трава не выросла, продолжая укоризненно колоть пятки острыми носиками.
От саженки шёл лёгкий душок, больше милый деревенскому сердцу, чем неприятный.
– Хей, пучеглазые! – я радостно скатилась по склону к самой воде, застав мальчишек врасплох.
– От такой же слышим! – обиделся Петька.
– Мы уж решили, ты струсила, – прищурился Гринька, – в прошлом-то году тёть Глаша мало не за руку тебя поймала.
– Ой-ой! Можно подумать, это она за мной гналась! Тебя ж, дурака, выручить старалась!
– И ничего и не старалась… Я, может, и сам бы утёк…
Надо сказать, мои мальчишки были хороши: Петька – высокий, статный красавец. Сестра не раз говорила, что через год-другой у него от девок отбою не будет – таких русоволосых широкоплечих богатырей ещё поискать надо. А что глуповат малость, так то в хозяйстве даже пользительно. Гринька же был приземист и крепок, но мне казался даже симпатичнее друга – ничуть не похожий на девчонку, в отличие от Петьки, он уже сейчас гордился парой волос, курчавящихся из подбородка, и напоминал бодучего бычка, из которого вскорости мог получиться как племенной бык – радость любой хозяйки, так и сытный ужин – тоже, в общем-то, неплохо. Но, как и всякий бодучий мальчишка, он не упускал возможности позадирать окружающих.
Петька по праву старшенства прекратил перебранку:
– Ша! Глаша на днях пса взяла. Я поглядел – злобный.
– Как хозяйка! – хихикнула я.
– Куда уж ему! – поддакнул Гринька.
– Злой ли нет, не так важно. Всё одно на цепи наверняка, – заключил Петька. – Но лай поднимет в любом случае.
Гринька заметно взгрустнул. Одно дело озорничать безнаказанно, совсем другое – рисковать получить реальных тумаков.
– Да вы чего? – я искренне недоумевала, чего это мальчишки поскучнели. Ну собака. Эка невидаль! Да у каждого во дворе кобель, а то и два бегают. Не бояться ж теперь из дому нос высунуть, – отломим ему краюху, погладим. Всё ж тварь живая.
– Живая – это да. А тварь – так вообще точно, – подтвердил Гринька. – Я мимо прошмыгнул, как мышка, он как зарычит!
– Так ты небось палкой в забор барабанил, вот он и дёрнулся! – рассмеялась я. – К ним же лаской надо!
– Лаской. Тьфу, девчонка, – Гринька подбоченился, стараясь выглядеть серьёзнее, явно копируя движения отца, сурового деревенского головы, провёл пока ещё хилой ладошкой сверху вниз по воздуху. – Палкой его и дёру. Забьётся в будку, даже не вякнет.
– Так, изуверы! Животину обижать не дам!
– Что, трусишь?
– Да за вас, оболтусов, волнуюсь. Ещё руку кому-нибудь оттяпает, воплей будет! С псиной я разберусь, чего уж там. Гринь, вытащишь кусок хлеба? Тебе до дома по дороге, – Гринька важно кивнул. – Кто там вообще? Сука? Кобель? Большой?
По растерянным лицам друзей я поняла, что, если страшного зверя они и видели, то очень издалека и лишь через плечо.
– Где сидит хотя бы? Будка есть у него? На цепи? – в ответ обиженное сопение. Я подозрительно прищурилась. – Вы хоть краем глаза пса этого видели?
– Слышал, – Петька угрюмо смотрел в сторону. Я вчера вечером ходил поглядеть, не обрубила ли Глаша нижние ветки у яблони. Не, только грозилась. Кто ж летом дерево калечить станет? Слышу: рычит. Да так утробно, зло… Ну я и… В общем, не стал вглядываться. Но видать здоров пёс, раз даже тявкать не бросился – кто помельче да послабее точно бы лаять стал.
– Эх вы, лазутчики3, – фыркнула я. – Пошли уж. Если просто мимо пройдём, ничего он нам не сделает. А повезёт, так и яблок перехватим.
Обычно мы втроём карабкались на тётьглашин сарай. Там надкусывали кислющие первые яблоки и закидывали огрызками кур.
Но в тот год нам не повезло. Сначала всё шло как по маслу. Никакого пса во дворе и в помине не оказалось ни когда мы бегом промчались мимо, ни когда чинно прогулялись, ни даже когда совсем уж внаглую перелезли через забор. Я скептически фыркнула и демонстративно вгрызлась в притащенный Гринькой пирог. Половинку всё-таки приберегла. На всякий случай.
Я, самая мелкая и лёгкая, только успела залезть на яблоню и, как сговорились, скинуть пару плодов вниз, когда из смородины поднялась необъятная грозовая туча – тётя Глаша. Земля под её ногами сжималась от страха, ветер развевал юбку, как усы морских разбойников (видеть я их не видела, только слышала, как взрослые баяли. Но была уверена, что все разбойники обязательно усатые и непременно имеют суровый взгляд тёти Глаши). Смачный плевок в сторону капустных грядок убедил: погибель на подходе и все уши нам сейчас обдерёт. Тётка пока нас не заметила, но так грозно отрывала мешающим ей цветам головки, что я уже чувствовала: меня ждёт такая же участь.
Стоило Гриньке с Петькой завидеть опасность, мальчишек и след простыл. Размышлять о судьбах подлых предателей, тем паче орать им вслед я, конечно, не стала. Выбирая между совместным позором и героической смертью, я предпочла поглубже зарыться в листву, поджать ноги и зажмуриться от страха.
Уши горели, в ожидании цепких пальцев. Сначала тётьглашиных – больно, но справедливо, потом маминых – всерьёз и надолго. Причём мамины не за то, что пошла воровать яблоки, а за то, что опять доверилась хитрым мальчишкам, не сдала их (и не сдам!) соседке. Не стану ябедничать. Лучше потом сама их выдеру.
Попадалась я постоянно. При всей тяге к опасностям и разбойному образу жизни ловкостью я никогда не была чрезмерно оделена. Если при побеге из кладовой кто-то позорно растянулся на ровном месте, – это я. Если соседи видели спины ребят, пуляющих в воробьёв сухим горохом, – запомнили только мою. И, наконец, если кто-то и расплачивался оплеухами за наши невинные шалости, то я. Мальчишкам, знамо дело, было стыдно. Они приносили леденцы, когда я в очередной раз упрямо заявляла, что все кабачки перетаскала на крышу сарая в одиночку. Становились моими слугами на неделю, когда я расплачивалась за потоптанное поле (а где ещё было запускать змея?!). Стоически выдерживали мои оплеухи и ругань. И вообще всячески поддерживали. Но всё это было уже после проказ. А чтоб бросить меня в самый разгар, когда вот-вот поймают? Когда вопрос о том, кто получит по первое число, решается вот прямо сейчас?! Такой подлости я от друзей не ожидала. Нет, я бы, конечно, героически крикнула что-то вроде "оставьте меня на растерзание врагу! Бегите! Спасайте живых!". Но я бы это крикнула уже после того, как они попытались меня спасти. И это было бы моё решение. А они пустились наутёк даже не вспомнив, что обрекли меня на бесславный конец и, полагаю, недельное безвылазное пребывание дома.
Сколько я здесь сижу, боясь шелохнуться? Долю4? А может, час? Я открыла один глаз. Делать этого не хотелось, но кто-то упрямо тряс яблоню и, подпрыгивая, цеплял мою ногу. Я, грешным делом решила, что пришло время расплаты, но сообразила, что соседка вряд ли станет скакать под деревом с шипением: «Слезай скорее, дурак, а то все ноги повыдёргиваю!». А даже если и станет, звуков будет поболе и погромче. Повыдёргивать тёть Глаша, конечно, могла, но на угрозы не разменивалась бы.
Под деревом стоял долговязый мальчишка с серыми, как у взрослого, волосами. Он ещё раз подпрыгнул и почти схватил меня за ногу.
– Слезай! – сердито приказал он.
– Не слезу! – огрызнулась я и для пущей убедительности высунула язык. Главный аргумент в любом споре.
Я, конечно, вредничала, но на самом деле слезать не хотела по другой причине: обычно Петька и Гринька снимали меня с дерева вдвоём (а они были ребятами немелкими). Я попросту спрыгивала на головы откормленных собратьев. Не то чтобы я была такой тяжёлой… Но слезать со здоровенного дерева, имея в подстраховке единственного хилого пацана, который, того гляди, ещё и в сторону в самый неподходящий момент сиганёт (и я его не виню – сама бы так и сделала), было как-то… нет, не боязно… Хотя чего уж там?! Именно боязно!
– Прыгай давай! – не выдержал мальчишка, – Тётка сейчас вернётся!
– Тогда я буду зимовать здесь! –заявила я, покрепче обхватывая ствол.
– Значит, не слезешь? – на всякий случай уточнил сероволосый.
Я насколько могла сильно высунула язык, подтверждая его догадку.
Обычно в таких случаях говорят, что у мальчишки глаза нехорошо потемнели. Так вот, именно так они и сделали. А потом вдруг начали отливать золотом. Нехорошо и как-то, прямо, по-звериному. Он подпрыгнул так, как мог подпрыгнуть только очень тощий ловкий мальчишка, цепко ухватил меня за ступню и дёрнул. Я с визгом навернулась. Упала, конечно, прямо на него.
Было больно. Утешало, что ему, наверняка, тоже.
– Не слезешь, значит? – прохрипел он настолько ехидно, насколько это было возможно в его положении.
– Я и не слезал…аххх, синяк будет! Ты меня слез! – обиделась я.
Я попыталась встать или хотя бы отползти в сторону, но мальчишка, услышав что-то, снова дёрнул меня вниз, без всякого уважения ткнув носом в… Надеюсь, это всё-таки была земля, а не удобрение. Сам, наверное, из солидарности, зарылся в ту же кучу.
– Пошли. Тьфу, поползли. Только тихо, – велел он.
Я послушалась. Видимо, для разнообразия.
Мы доползли до зарослей крапивы у забора. Короткая перепалка – и я на личном опыте убедилась в её целебных свойствах.
После очередного самого-пресамого неприличного ругательства, которое я слышала от отца, товарищ по несчастью попросту заткнул мне рот. И очень вовремя: как раз возле того места, где мы залегли в оборону, обнаружилась толстая нога в драном чулке. Из дырки выглядывал уродливый грязный ноготь. Мне вдруг жутко захотелось сбегать до отхожей ямы. Я едва слышно ойкнула и попыталась зарыться в землю, как испуганный червяк. Интересно, червяки умеют пугаться? Если они встречались с тётей Глашей, то наверняка. Мальчишка слегка сместился, как мне показалось, чтобы в случае чего я могла беспрепятственно дать дёру.
Страшная нога в паре с второй, не менее страшной, сделали несколько кругов у яблони, откуда-то сверху покряхтели, выругались и удалились, периодически останавливаясь и, видимо, прислушиваясь. Скорее всего, потери были сочтены несущественными (а в сравнении с годами, когда мы обдирали яблоньку, аки липку, это действительно было так).
Я в ужасе следила за удаляющейся спиной и не сразу поняла, что задержала дыхание. Сведённый судорогой живот вернул в позорную реальность: справа сопел ехидный герой, которого ещё предстояло благодарить.
***
– А пищишь, как девчонка. – попытался оскорбить меня мой спаситель.
– Мне – можно, – с достоинством ответила я. – Я и есть девчонка.
Мы сидели на крыше сарая, болтали ногами и грызли яблоки. Не те, что с ребятами пытались стащить, а другие – большие и сладкие, хотя и жутко червивые. Невесть где в самом разгаре лета их добыл новый знакомый.
Собеседник сначала немного смутился, а потом как-то даже более уважительно начал поглядывать. Я торжественно вручила ему половинку пирога, которую берегла для таинственного пса тёти Глаши. Мальчишка оказался не из брезгливых и даже не стал интересоваться, как давно выпечка лежит в кармане и кем погрызена.
– А тебе сколько лет? – спросила я, метко подшибая огрызком жирную, похожую на свою хозяйку, курицу (ох и нарываюсь я сегодня на тумаки!).
– А я думал, при знакомстве сначала имя спрашивают. Или у вас в деревне не так?
– А вот и не так… – пропыхтела я, краснея.
– Эй, да не обижайся! – рассмеялся малец. – Зови меня Серый. У меня есть имя, но оно мне не нравится, так что лучше прозвище, ладно? – я кивнула. – И мне пятнадцать. – с гордостью добавил Серый.
Теперь была моя очередь ехидничать. На названный возраст Серый уж никак не тянул: тощий, долговязый, с лицом, скорее, невинного младенца, чем шаловливого отрока.
– Так уж и пятнадцать? – нараспев поинтересовалась я.
– Ну… почти, – мальчишка зарделся. Моя догадка подтвердилась.
– А-а-а, ну почти так почти. – протянула я.
– Ну, скоро исполнится, – совсем уже жалобно протянул мальчишка и тут же весело добавил – через два десятка месяцев! А тебя я знаю. Ты через два дома живёшь. Евфросинья, да?
– Фроська, – поправила я. – А ты здесь вообще откуда? Я тебя раньше не видела, – и, подумав, не без гордости уточнила, – а я ведь здесь всех-всех знаю!
По-моему, Серый немного помрачнел. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. Помявшись, он всё-таки ответил:
– Из города. Родителям уехать пришлось, а меня отправили к этой, – он кивнул на тётьглашин дом.
– Так она тебе родня?! – удивилась я.
– Тётка. Двоюродная. По матери. Вот у неё и живу.
– Кошмар, – вздохнула я. – Ты её давно знаешь? Она людей не любит. Со свету тебя сживёт! Бьёт небось? – я, как могла, соболезнующее вздохнула.
– Пусть только попробует! – нахмурился мальчишка, – вот мамка воротится, она ей даст! Бьёт! Тоже мне, придумала! Да и тётка не такая уж плохая. Мама говорит, детей у неё своих нет, вот и обозлилась. Дескать, она в молодости очень уж гордой была – всё нос вверх тянула, ни с кем не зналась, не водилась. Папа сказывал, когда он за мамой начал бегать, Глашка совсем обозлилась на весь свет, чуть не из дома её выживала. Не выжила бы, конечно. Семья всё ж большая, дружная. Я, хоть деда почти не помню, но такой спуску не даст. У него всё чин-чином было. Строго, но справедливо.
– Тётя Глаша в деревню лет двадцать как приехала. А до того, выходит, с вами жила?
– Ну, меня тогда и на свете не было. Но семья вместе жила. Мама, как то время вспомнит, всегда улыбаться начинает…
– Так и что, уехала тётка-то?
– Уехала. Заявила, мол, у меня с вами ничего общего. Видеть не желаю. Но ты не подумай, она не плохая. Просто несчастная она. Мне вот её жалко. Правда, когда я к ней приехал, наперёд сказала, буду у неё хлев днями чистить, раз уж явился. Но это она так, рисовалась. На самом деле и кормит, и спать укладывает в тепле. А чего ещё надо? – Серый легко пихнул меня в плечо, как старого друга.
– А меня вот мамка колотит. То полотенцем по заду, то уши так оттянет, что подслушивать потом больно.
– И часто колотит? – усмехнулся Серый. С его точки зрения, колотили меня, не так, как я того заслуживаю. С моей, в общем-то, тоже.
– Как поймает после какой урезины, так и колотит. А тебе что, от родителей совсем-совсем не доставалось?
– Нет, ну, если как ты рассуждать, то, конечно, «избивали». На мечах драться учили. И из лука. Немного. Отец даже на охоту брал. Редко, правда. Он обычно ночью ходил. Вернётся, бывало под утро – уставший, грязный, но зато сытый.
Я своему счастью не сразу поверила. Научиться драться как настоящий ратник! Да это же мечта любой девчонки! Если она не ограничена раздумьями о новом сарафане и попытками найти мужа. То есть, получается, только моя мечта. Но дальше обычных драк с мальчишками дело у нас никогда не заходило. Никто в деревне не знал воинского ремесла – мирное время.
– Научишь? – я положила руку Серому на колено и изо всех сил захлопала ресницами, как старшая сестра учила (а я ещё думала, не пригодится!).
Серый немного ошалел от моего странного вида и уже собирался рассеянно кивнуть, но почему-то передумал. Глаза его опять подозрительно зазолотились.
– А можно я тебя поцелую? Тогда научу, – как-то слишком равнодушно глядя в сторону предложил он.
– Дурак, – сообщила ему я, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.
Сестрица, конечно, втихаря с ухажёрами целовалась. Но чтоб я?! Тьфу!
Мне бы убежать, обидеться… Но не хотелось.
Тринадцать зим минуло. Полжизни прожито. Эх, что там впереди?! Да и кто меня ещё на мечах драться научит? Вон он какой упрямый. От своего не отступится. Да и не такой уж противный, если по-честному.
Я поспешно прожевала яблоко, повернулась к Серому и покрепче зажмурилась, приготовившись к самому худшему.
– Очень надо! – нагло заявил мальчишка. И сразу же быстро-быстро лизнул меня прямо в лицо, оставив влажную полоску через обе щеки и нос. Я завизжала и бросилась утираться, скосила на Серого один глаз…
Серый сидел рядом и сосредоточенно краснел.
