Николай Черкашин
Унесенные бездной. Гибель «Курска».
Глава десятая
ВЕРСИЯ № 14
Довольно убедительную картину гибели «Курска» нарисовал испытатель подводных лодок капитан 1-го ранга-инженер запаса Михаил Николаевич Волженский. Именно он в свое время испытывал и «Курск» перед сдачей атомарины флоту. Сегодня он работает научным сотрудником в академическом институте машиноведения. Собрав всю доступную по «Курску» информацию, он обработал её на компьютере. И вот что получилось.
«…12 августа 2000 года подводная лодка «Курск» в завершение учений должна была стрелять практической торпедой по главной цели отряда боевых кораблей – крейсеру «Петр Великий». Отряд находился на удалении около 30 миль (55 километров).
Капитан 1-го ранга Лячин подвсплыл на перископную глубину, чтобы донести о готовности к выполнению торпедной атаки. Кроме перископа и антенны, были подняты выдвижные устройства для проведения радиотехнической разведки отряда «противника». Следившая за «Курском» иностранная подводная лодка из-за резкого изменения глубины русского подводного крейсера потеряла гидроакустический контакт с целью и тоже всплыла в приповерхностный слой. Лячин, прослушивая кормовой сектор, начал циркуляцию вправо или влево. Уклоняясь от поворота «Курска», иностранная атомарина неуклонно сближалась с ним, пока её кормовой стабилизатор не задел носовую оконечность русской подводной лодки. Стальное крыло вспороло легкий корпус (наружную обшивку) «Курска», смяло боковой торпедный аппарат с дежурной ракетоторпедой К-84, деформировало её. При ударе произошло срабатывание стартового и маршрутного ракетного двигателя. Форс порохового пламени ударил через поврежденную заднюю крышку торпедного аппарата в отсек. Произошел быстрый разогрев головной части ближайшей стеллажной торпеды, и через 120 секунд она рванула, вызвав детонацию всех остальных боевых торпед, коих немного немало по штату восемнадцать штук. Так что вовсе не обязательно главный взрыв должен был произойти от удара о грунт. Возможно, «Курску» удалось за эти две минуты даже всплыть. Но потушить пожар в носовом отсеке уже не могла никакая сила. Даже если бы его стали затапливать, на это тоже ушло бы время, счет которому шел на секунды. После чудовищного взрыва стеллажного боезапаса русская подлодка рухнула на грунт. При ударе сдвинулись с фундаментов турбины, реакторы и прочие массивные механизмы, лопнули паропроводы, вспыхнуло электрооборудование, находившееся под напряжением (роторы турбогенераторов какое-то время вращались по инерции). Гибель экипажа была столь стремительной, что никто даже не успел выпустить спасательный буй.
А что же иностранная подлодка? Она, несомненно, тоже получила сильные повреждения, причем не обязательно в носовой части. Если её кормовой стабилизатор проехался по «Курску», то основные неисправности надо искать именно в корме. При таком соударе могли быть погнуты лопасти гребного винта, чем и объясним столь малый ход – в 5 узлов, – которым «Мемфис» добирался до норвежского Бергена. Могли быть проблемы с дейдвудными сальниками, и, чтобы заделать течь, иностранной подлодке пришлось застопорить турбины и лечь на грунт неподалеку от «Курска». Именно удары аварийной партии, подбивавшей дейдвуды, и могли быть приняты акустиками «Петра Великого» за призывы о помощи с «Курска». Они же записали и звукоподводные сигналы «SOS» на чужой частоте.
13 августа в район инцидента прилетели вне всякого графика два противолодочных самолета «Орион». Зачем? Чтобы прикрыть переход поврежденного «Мемфиса» в ближайший норвежский порт? Пара российских противолодочных самолетов Ил-38, совершив облет района катастрофы, засекла с помощью радиогидроакустических буев отходившую на запад атомную подводную лодку с нетипично малой скоростью в 5 узлов. При повторном вылете подводная цель была надежно прикрыта радиоэлектронными помехами».
Версия Волженского, отличаясь в деталях, но не в сути от версии Алексина, может быть объединена с последней в весьма целостную и непротиворечивую картину события.
«Столкновение подводных лодок – это не столкновение двух автомобилей, остающихся в изуродованном виде на месте, – весьма справедливо утверждает Алексин. – Оба подводных объекта, один – массой почти 24 тысячи тонн – «Курск», другой – 6900 тонн (АПЛ типа «Лос-Анджелес») или 4500 тонн – «Сплендид», продолжают двигаться с прежней скоростью (в данном случае относительная скорость встречного движения 5, 5 метра в секунду), разрушая и разрывая все на своем пути, в том числе и свои корпуса. И поскольку АПЛ ВМС США и Великобритании по технологической традиции строятся однокорпусными с толщиной корпуса 35—45 мм, а наши – двухкорпусными, где толщина наружного легкого корпуса всего 5 мм, то при прочих равных условиях большие повреждения получают именно наши лодки. Уже через секунду после первого соприкосновения торпедного аппарата правого борта с (торпедой. – Н.Ч.) УСЭТ-80 был смят на половину своей длинны. Это вызвало детонацию и взрыв боеголовки торпеды, где основная энергия пошла по пути наименьшего сопротивления – в сторону задней крышки торпедного аппарата, которая взрывом была вырвана и через дыру более полуметра в диаметра в отсек хлынул поток воды, заполняя его и вызвав короткие замыкания электрических цепей».
Вот и версия столкновения пополнилась ещё одним фактом. Как сообщили хорошо осведомленные источники, во втором отсеке затонувшей атомарины найдена задняя крышка торпедного аппарата, выбитая при взрыве торпеды с такой силой, что она приварилась к прочной межотсечной переборке. При «нештатной ситуации» в трубе торпедного аппарата в первую очередь должна была бы вылететь передняя крышка. Но она, по всей вероятности, была прижата навалом другого «подводного объекта», так что «выстрел», точнее, выброс взорвавшейся торпеды произошел внутрь отсека.
Можно спорить о типе поврежденной торпеды, о том, носом или кормовым стабилизатором иностранной субмарины был задет «Курск», но общий ход катастрофы предстает весьма реалистично.
Еще одно мнение весьма сведущего подводника, бывшего флагманского специалиста по живучести – капитана 1-го ранга Михаила Тужикова:
«Как могла уцелеть чужая подлодка, отправив на дно «Курск» водоизмещением в 24 тысячи тонн? На мой взгляд, помогли два обстоятельства. Во-первых, балластные цистерны у «чужой» были полностью заполнены и, следовательно, она находилась в более устойчивом положении, чем «Курск». Наверняка и она порвала себе носовые цистерны. Но у неё они все равно были заполнены водой, так как чужая и не собиралась всплывать. В результате удара у неё мог быть затоплен и первый отсек, вполне допускаю. Но в нормально устойчивом положении под водой подлодка сохраняет живучесть и при одном затопленном отсеке.
Во-вторых, чужая лодка шла выше «Курска». И ударила его, скорее всего, днищем, то есть килевой коробкой. Это наименее уязвимая часть подлодки, куда для остойчивости кладут чугунные балластные болванки ещё при постройке. Конечно, и «иностранке» мало не показалось после удара. Возможно, и там сработала аварийная защита реактора. Но лодка не ударилась о грунт, «оклемалась» и смогла покинуть район катастрофы. Даже на дизелях на время, пока наши искали «Курск», 4-узловым ходом можно было уйти на 250 километров».
Характерно, что многие американцы, не склонные доверять официальным сообщениям Пентагона, развернули свой собственный поиск атомарины-убийцы. В Интернете были созданы свои независимые комиссии по расследованию обстоятельств гибели «Курска». На сороковой день после трагедии русского флота в редакцию «Российской газеты» пришел факс из США: «Ищите лодку с характерными повреждениями в базе британских ВМС Рингс-Пойнт, расположенной в Шотландии. В её гавань, окруженную скалами, возможен срытый заход субмарин в подводном положении…»
Последняя информация из более надежных источников: после трехнедельного ремонта «Мемфис» вышел из Фаслейна на родину. Однако конгрессмены США подняли скандал, требуя от Пентагона доказательств неучастия американских подводных лодок в трагедии русского подводного крейсера «Курск». «Мемфис» был развернут с полпути и возвращен в один портов Англии… Там конгрессмены до него не доберутся?
Официальный представитель Пентагона Крэг Куигли спустя шесть дней после катастрофы заявил, что нет никаких свидетельств того, что какая-либо из американских субмарин могла быть вовлечена в инцидент с «Курском». При этом он произнес классическую фразу: «Мы не обсуждаем операции наших субмарин».
Как бы там ни было, но однажды обсуждать если не операции, то отдельные маневры субмарин придется. Вот и печальный случай с японским траулером говорит о том, что назрело законодательное решение проблем безопасности подводного плавания в открытых водах. Необходим международный кодекс, подобный уже существующему международному своду правил по предупреждению столкновений надводных кораблей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
БОЛЬ… БОЛЬ… БОЛЬ…
Глава первая
МИТИНА ЛЮБОВЬ
Femme de marin – femme de chargin.
В свои 26 лет капитан-лейтенант Дмитрий Колесников решил для себя раз и навсегда: жениться не буду. Ни на ком и никогда. Насмотрелся на семейные разлады своих друзей и понял, что хорошее дело браком не назовут. От непрошеных советчиков отделывался чеховской фразой: «В квартире порядочного человека, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего: ни кастрюль, ни тряпок, ни женщин». Квартиры, правда, у него не было, зато был корабль, да ещё какой! Новейший атомный подводный крейсер, ракетная гроза авианосцев. Ход этому подводному гиганту давали две турбины, каждая по 50 тысяч лошадиных сил. И весь этот турбинный ураган направлял, сдерживал или доводил до полной машинной ярости он – командир турбинной группы Дмитрий Колесников, по старому чину – инженер-капитан-лейтенант. Это было наследное, можно сказать, семейное дело, доставшееся ему от отца – офицера-подводника и тоже турбиниста. Да и младший брат Александр «турбинил» на соседней однотипной атомарине.
Что бы там ни говорили, но в наши дни, когда большая часть флота влачит жалкое пристеночное существование, служить на плавающем боевом корабле – это заветное моряцкое счастье. И если раньше нужна была «волосатая рука», чтобы подыскать теплое местечко на берегу, то теперь все переменилось – нужна была солидная протекция, чтобы попасть на плавающий корабль. И хотя никакого блата у 26-летнего офицера не было, тем не менее служил он на одном из лучших кораблей российского флота – «Курске». Порукой были его знания, его характер да доброе имя отца, которого хорошо помнили на Северном флоте как классного специалиста.
Разумеется, Колесников-младший не собирался провести жизнь в седьмом отсеке. Он уже сдал зачеты на самостоятельное управление дивизионом движения, а там маячила и новая ступень – командирство над всей атомной машинерией подводного крейсера. Все это плохо вязалось с береговой семейной жизнью, и Дмитрий с упорством, достойным лучшего применения, пояснял всем, кто брался сватать «старого холостяка», что корабельные офицеры раньше 33 лет никогда не женились, что его невеста ещё не родилась, что, как писал Иван Бунин, «женщина очень похожа на человека, и живет она рядом с нами», что жениться надо за три дня до смерти – вот так наживешься…
Но мама думала иначе. Ей с Романом Дмитриевичем, конечно же, хотелось внуков, и поскорее. Поздние дети, как известно, ранние сироты. Ирина Иннокентьевна всерьез озаботилась личной жизнью старшего сына, тем более что и младший – Саша – во всем следовал брату, не дай бог и он объявит себя вечным холостяком.
Приглядываясь к дочерям друзей и коллег, она обратила внимание на молодую преподавательницу биологии в своей гимназии – Ольгу Борисовну. Миловидная, скромная и в то же время строгая, она умела держать в руках непростые старшие классы, более того – увлекать ребят своим предметом. Именно такой ей и хотелось видеть будущую невестку, и её не смущало, что Ольга уже побывала замужем. Вот ей-то она и стала рассказывать о своем сыне-моряке…
Ольга сразу поняла, к чему клонит Ирина Иннокентьевна. «Связать свою жизнь с офицером? Нет уж, увольте!» – решила она для себя. Студенток пединститута охотно приглашали на вечера в военно-морские училища. Еще тогда у неё составилось весьма определенное мнение о курсантах – и по интеллекту, и по воспитанию им было далеко до гардемарин Морского корпуса, чьи стены и классы они унаследовали. Разумеется, ничего этого она не высказала своей старшей коллеге, но никаких радужных надежд на предстоящее знакомство она не питала.
Дмитрий Колесников прибыл из Видяева домой – в отпуск – перед самым Новым годом. Год был непростой – двухтысячный, в гимназии его отмечали широко и с выдумкой. Затеяли карнавал. И как ни устал после нелегкой дороги капитан-лейтенант Колесников, все же, переодевшись в гражданский костюм, он пришел на новогодний бал с мамой.
Все эти преднамеренные знакомства молодых людей по инициативе родителей почти наверняка обречены на неуспех.
– Когда я впервые его увидела, – рассказывает Ольга, – я с трудом сдержала улыбку. Рослый рыжий парень, в слишком коротких для него брюках и явно выросший из куртки-пуховки, являл презабавное зрелище. Эдакая бесформенная медузка. Влюбиться в него с первого взгляда было совершенно невозможно. Да и со второго – тоже. К тому же он совершенно не умел ухаживать за женщинами. Взять за руку или хотя бы под руку, я не говорю о большем – обнять, поцеловать, – это было ему просто не дано. Когда мы шли рядом, он всегда соблюдал «пионерскую дистанцию». Короче, я даже решила, что у него вообще нет интереса к женщинам. Все нежные чувства приморожены Севером. Прямой, резкий, упрямый…
А тут ещё один случай, после которого я решила раз и навсегда – все, хватит с меня этого «романа»! Мы ехали в метро. Машинист резко затормозил, все полетели вперед, я тоже, и Митя поймал меня за воротник. Он был намного выше меня, и я оказалась в его руке как бы приподнятой за шиворот. И это на глазах у всех пассажиров. Зрелище, должно быть, было прекомичное. Я не смогла ему простить подобного унижения женского достоинства: схватить даму за шкирку, как котенка?! Добро бы за руку, за талию, за плечо… Пережить это было трудно…
По счастью, он уезжал с отцом в Пятигорск, и мы расстались, как мне показалось, без особых сожалений.
А дальше… Прошло какое-то время, и я почувствовала, что мне почему-то не хватает этого, может быть, и нелепого, но очень сильного, а главное – доброго парня, огромного ребенка. Видно, и я ему была небезразлична. Он не выдержал затянувшейся паузы в наших отношениях и позвонил… Потом ещё раз… Еще…
Когда он вернулся, наконец, в Питер, мы встретились как старые добрые друзья, истосковавшиеся друг по другу. Он честно признался, что побаивался меня, потому что видел во мне не столько женщину, сколько «училку». Этот отрицательный рефлекс у многих после школы остается на всю жизнь.
Митя встречал меня после уроков, внимательно всматривался в лицо и говорил:
– Сегодня ты типичная «училка»! Это надо срочно вытравить. Хочу видеть тебя женщиной…
И вел меня в кафе, покупал цветы, заказывал шампанское… У него был какой-то очень длинный отпуск. Мы встречались каждый вечер, бродили по старым питерским улочкам, набережным… Однажды мы гуляли по Черной Речке, там, где погиб на дуэли Пушкин. Место печальное и пустынное. И Митя вдруг набрался смелости и объяснился мне в любви, сделал предложение выйти за него замуж. Я согласилась.
– Поедем к моим и все им скажем! – радостно загорелся он.
– Нет, я не уверена, что они будут в восторге. Давай ты сначала их подготовишь, а потом уж встретимся все вместе.
Так и порешили. Он отправился домой на Богатырку, а я к себе. Жду звонка тревожно и мучительно. Наконец, телефон ожил, хватаю трубку. И не узнаю его голос – поникший, сдержанный:
– Давай приезжай, есть серьезный разговор…
– Может, не надо? И так все ясно…
– Приезжай!
Еду сама не своя… Звоню в дверь… И вдруг все семейство встречает меня с объятиями, с цветами. Роман Дмитриевич сказал в душевном порыве:
– Не было у нас дочки. Теперь будет!
…Мы встретились с Ольгой Колесниковой там, где она когда-то познакомилась с Митей, – в 70-й гимназии, что близ набережной реки Карповки. В кабинете биологии и начался наш непростой разговор. Ольге мучительно хотелось курить, но в школьных стенах это было невозможно, и мы перебрались в другое место, туда, где я остановился, – на борт ледокола «Красин», ставший плавающим музеем. Капитан его, Лев Бурак, предоставил нам кают-компанию и большую пепельницу.
– Сегодня ровно год как мы поженились… – сказала Ольга, резко встала и, пряча навернувшиеся слезы за густым сигаретным дымом, уткнулась лицом в иллюминатор. По Неве плыли последние льдины. Этот медленный и торжественный ход льда по реке успокаивал лучше любого лекарства…
…Свадьбу они сыграли 28 апреля 2000 года. Все было как у всех, и в то же время только как у них двоих, ибо не было в мире более сияющего жениха и более счастливой невесты, уверовавшей, что отныне в её жизни начинается новая – белая – полоса. Белая, как трен её свадебного платья.
Я утонул в тебе,
В твоих глазах и душе,
Как настоящий подводник –
Без пены И даже единого булька!
Отважный капитан Теперь твой вечный пленник,
Свободы не хочет…
– признавался Митя Ольге в стихах.
По питерской традиции ездили к Медному всаднику, потом в Ботанический сад, фотографировались среди цветущих орхидей…
Медовый месяц – он же и свадебное путешествие – провели в Бокситогорске, на даче у Ольгиной мамы, в саду, где росли яблони и вишни.
– Потом я приехала к Мите в Видяево, – вспоминает Ольга. – Выхожу в Мурманске из вагона, а никто не встречает. Что делать, куда ехать, кого спрашивать? Стою на перроне в полной растерянности. Даже начала сердиться. Вот так встреча! Обещал ведь приехать, что бы ни случилось… Хотела взять билет и уехать обратно, но тут вижу – бежит мой Митя с огромным букетом цветов. Из-за них и припоздал…
Приехали в Видяево. Один из друзей уступил ему на время свою однокомнатную квартирку. Стоим перед дверью, а Митя все не решается её открыть. В чем дело?
– Я боюсь, – говорит, – что ты упадешь в обморок. Там дырявый пол, драные обои, продавленный диванчик… Это же не Питер.
– Знаешь, я уже заранее люблю этот дырявый пол, и эти ободранные обои, и этот продавленный диванчик только потому, что это наши стены, что в них живешь ты…
И тогда он решительно распахнул дверь – входи!
Я вошла, и эти действительно жутковатые стены стали нашим первым домом…
Вскоре в нашу квартирку потянулись гости. Они приходили под самыми разными предлогами, и я поняла – весь гарнизон был заинтригован: что за птица покорила сердце «старого холостяка»? Было очень весело. Народ в поселке молодой, почти все ровесники…
У нас с ним не было ни одного несчастливого дня. Мы расстались на таком эмоциональном подъеме!.. Я не могу даже вспомнить ничего плохого. Его просто не было. У нас не было даже быта, который отодвигает любовь на второй план…
Мы жили душа в душу. Только однажды он на меня накричал – я доставала его одним и тем же вопросом: «Во сколько ты вернешься?»
– Да пойми ты, что у меня не работа, это – служба! Море на замок не закроешь.
И я, как многие морские жены, поняла, что у меня есть сильная соперница – подводная лодка. Она все время отнимала его у меня, порой даже посреди ночи. Митя очень любил её и часто повторял: «Пока я служу на «Курске», со мной ничего случиться не может. Это самый надежный корабль в мире».
Однажды он решил познакомить меня со своей «любовницей». Он привел на «Курск» меня вместе с женой капитан-лейтенанта Любушкина. Сергей тоже погиб… Вообще их было трое неразлучных друзей – Колесников, Аряпов и Любушкин. Митя давно дружил с Рашидом Аряповым, своим непосредственным командиром (командир дивизиона движения. – Н.Ч.). Так получилось, что мы даже поженились с Аряповыми в один и тот же день – не сговариваясь.
Я первый раз в жизни спустилась в подводный корабль. Могла ли подумать тогда, что спускаюсь в его будущую камеру смертников? Нас провели по всей лодке – от носового – торпедного – отсека до кормового. Конечно же, Митя показал и свой родной седьмой отсек, пульт управления турбинами. Я была настолько ошеломлена сложностью техники, её нагромождением, вообще всем увиденным, что только и смогла сказать:
– Теперь я буду любить тебя вдвое сильней…
И он поцеловал меня прямо там, у себя в отсеке.
Господи, сколько же мы ждали от этого загадочного 2000 года! И он начался для меня так счастливо и так жестоко…
Пришла весть, что умер мой папа. О том, что вскоре случится, я не ведала ни сном ни духом. Правда, Митя писал стихи. Последнее стихотворение оказалось очень печальным и весьма пророческим. Я не придала этим строчкам никакого мистического значения. Разве может на одного человека свалиться сразу столько потерь в один год?
Я не могу понять: за что на меня вот так вот обрушилось все сразу?..
Как-то в Питере мы заглянули с Митей в Свято-Владимирский собор, что на Петроградской стороне. Мы попросили священника благословить нас. А он отказался. Предложил сразу обвенчаться. Но у Мити кончался отпуск. Мы не успевали. Так и ушли без благословения… Я очень расстроилась. Митя меня утешал:
– А ты видела, какие у него руки?
– Какие?
– Да все в наколках… Разве можно благословение из таких рук получать?
Мы думали, что у нас много времени и мы ещё успеем обвенчаться…
Митя был верующим человеком, православным. Но всегда надеялся больше на себя, чем на Бога.
Почему-то в последний поход он не взял свой «смертный жетон» – опознавательный офицерский знак. Теперь его ношу я…
Ольга сняла цепочку с крестиком и овальной металлической пластинкой:
«Колесников Дмитрий Романович. Православный. ВС СССР»… Личный номер – У-865368, группа крови…
– В августе я гостила у мамы в Бокситогорске. Помогала ей собирать урожай. Мы хотели наготовить натуральный яблочный сок и все гадали, как послать ему банки с его любимым яблочным желе и соком.
Все свои дальние планы мы связывали именно с этим небольшим тихим городом – Бокситогорском, то есть решили перебраться туда сразу, как только Митя закончит свою военную службу, а служить он собирался до самой пенсии. Не было и речи, что он спишется на берег, уволится с флота и займется каким-нибудь более прибыльным делом. Но поскольку у нас не было с ним гарантированного жилья в Петербурге (моя однокомнатная квартирка подлежала размену с первым мужем), то наш выбор и пал на мамин дом. Благо и Питер со всеми своими театрами, галереями, музеями был не за горами.
Перед Митиным днем рождения я отправила в Видяево большую плюшевую куклу, которая была так похожа на Митю, и поздравительную телеграмму. Но через несколько дней телеграмму вернули обратно с пометкой: «Адресат не является за получением». Мне стало как-то не по себе. В душу закралась первая тревога. А потом как гром с ясного неба – сообщение в программе новостей…
Я немедленно собралась в Видяево. Там попала не просто в омут – в черный водоворот человеческого горя…
На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела её в иной масштаб – в вечность.
– Скажите, зачем мужчины идут в подводники? – тихо спросила меня Ольга. – Разве вы не знаете, что вы – смертники?
Я не смог ответить ей сразу на этот вопрос. Я и сейчас ещё не могу найти точные слова… Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец – командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на «Курске»:
– Вот представьте: ты проснулся, тебе отчего-то муторно, чего-то не хватает, а потом засыпаешь и понимаешь, что без этого не можешь жить. Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон.
Теперь он погрузился в этот «сладкий сон» навсегда… Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: «Наше дело – это не профессия и не служба. Это – религия».
Потом был страшный август и черная осень. И эта записка, которая пришла к ней с того света, точнее, из черного небытия. Она помнит в ней каждой слово, каждую запятую… «Оленька, я тебя люблю. Не переживай сильно». Он всегда писал ей записки, даже если расставаться приходилось на два часа. Листки с нежными словами Митя засовывал в рукава пальто, в любимую книгу, даже в сахарницу… Это последнее – прощальное – послание уцелело только потому, что и в смертную минуту он думал о ней, прижав руку к сердцу. Там, между сердцем и ладонью, и находился листок, вырванный из служебной записной книжки. Он потому и уцелел, что его прикрывала от огня правая рука капитан-лейтенанта.
– Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла на своем, и меня привели т у д а…
Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Голова обуглилась до самого черепа, из которого торчали зубы. Я бросилась к нему и стала целовать его в это страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: «Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!» Это для них он был разложившейся тканью. А для меня… Я просто встречала его из этого жуткого похода. Это было наше свидание. Последнее. Но самое долгожданное…
Записку ей так и не отдали. Правда, сняли ксерокопию и подарили. Пообещали вернуть подлинник, когда закончится следствие. Объяснили, что записка нужна потому, что на ней остались пятна масла и надо выяснить, какое именно это масло – турбинное, или из системы гидравлики, или тавот… Тип масла специалисты по экспресс-анализу выясняют за несколько часов. Да и что может дать следствию эта совершенно никчемная информация? При таком взрыве, при таком сотрясении корпуса масло могло пролиться из любой разорванной системы, и делать какие-либо выводы о надежности технических устройств при т а к о м внутреннем ударе неправомерно.
Просто эта записка едва ли не единственное документальное свидетельство катастрофы.
Следователь попросил у Ольги «образцы почерка» её мужа – прежние письма или записки. Она не ответила на официальный запрос.
– Пока мне не вернут мое письмо, ничего посылать им не буду, – решила она. Она хранит все, в чем остался хоть какой-нибудь Митин след: флотские тапочки, рубашки, бритву, зубную щетку, даже кусочек мыла, которым он мылся в последний раз… Все, как в грустной песне Новеллы Матвеевой о гвозде, на котором висел плащ исчезнувшего возлюбленного.
Она не верит, что он исчез. На девятый день после гибели Мити вдруг беспричинно – при полном безветрии – хлопнула форточка. Они с мамой насторожились – это Митя подает весть о себе.
– На старой квартире он снился мне постоянно – каждую ночь, – говорит Ольга. – Снился почти до физической осязаемости. А вот с переездом на площадь Мациевича – перестал. Наверное, его дух остался все-таки в старых стенах.
Однако прошло какое-то время, и он приснился ей и в новой квартире.
– Как будто мне сказали, что Митя жив. Что он все-таки спасся и теперь тайно живет в Видяеве, потому что стесняется, что так сильно обгорел…
Она ещё очень молода, хотя и считает, что все уже в её жизни было – и замужество, и счастливая любовь, и все это пронеслось столь стремительно, что иной бы хватило на долгую жизнь. Только в классе среди учеников она порой забывается и превращается на минуту в азартную задорную девчонку. Но я не могу представить, каково ей вечерами в большой и пустой квартире. Как вслушивается она в каждый шорох, в каждый звук – а вдруг это весть оттуда?!
– Я знаю, что меня очень ждут в том мире мои отец и Митя. Иногда хочется к ним побыстрее… Они охраняют меня в этой земной жизни. Ведь это очень сильные имена – Дмитрий, Борис… Борисом звали папу.
Да, сильные имена…
Ольга – тоже сильное имя.
Вот уже год носит Ольга Колесникова черные одежды…
– Мы никогда не называем жен погибших подводников вдовами, – говорит капитан 1-го ранга Игорь Курдин, бывший командир атомного подводного ракетоносца. – Для нас они всегда – жены.
