Николай Черкашин
Унесенные бездной. Гибель «Курска».
Мы прошлись с Ивановым от центрального отсека до кормового. В основном меня интересовал реакторный – там готовили «слоеный пирог» из твердеющей смеси битума и других защитных долговечных материалов. И я, и Иванов знали, что подводную лодку готовят к захоронению, но об этом, не сговариваясь, молчали.
Поразило идеальное содержание отсеков. Чистота там царила такая, что за поручни можно было держаться в белых перчатках. И это – при сокращенном в три раза экипаже. С какой же любовью содержал корабль его последний командир и старожил Иванов!..
Распрощавшись с Мормулем, я отправился в Питер искать теперь уже почти легендарного Иванова.
Последний командир К-27 капитан 1-го ранга в отставке Алексей Анатольевич Иванов живет на Васильевском острове; еду к нему на улицу Кораблестроителей. Встретил меня высокий, сухощавый, очень спокойный и очень грустный человек. Расспрашиваю Алексея Анатольевича, что и как было дальше.
– Стали мы готовить К-27 к её последнему погружению. Сняли турбины, ещё кое-какие агрегаты… Восстановили плавучесть, навели в отсеках такую чистоту, какая и на боевых кораблях не снилась. Все-таки в последний путь голубушку провожали…
– Почему её решили затопить? Ведь столько старых атомарин в отстое ныне…
– Дело было не в возрасте. Дело в том, что после аварии, после мощного перегрева, расплавленный уран вместе с металлом-теплоносителем вымыло в первый контур. При скоплении в системе урана более килограмма могла возникнуть критическая масса со всеми вытекающими из неё в виде цепной реакции последствиями…
– А с реакторами как поступили? Почему их не вырезали?
– Активные зоны в них были новые, невыработанные… И не поддавались выгрузке. Поэтому весь первый контур залили фурфуролом, он кристаллизируется и становится как гранит. Весь реакторный отсек залили битумом. Подгоняли на причал асфальтовозы и через съемный лист в отсек… Говорили, что на сто лет такой защиты хватит.
– Ну вот уже 18 лет прошло, а что будет через оставшиеся 82 года?
– Поднимать её, конечно, надо. Вот на «Курске» новые судоподъемные технологии освоят, и хорошо бы К-27 заняться. Она лежит на недопустимо малой глубине. Все в Арктике почище будет.
– Почему же её затопили всего на 33 метрах?
– Точку затопления определяли в Москве. Со мной, сами понимаете, не советовались.
В сентябре 1982 года лодку отбуксировали в Карское море. Недалеко от северо-восточного берега Новой Земли было намечено место её затопления. Открыли кингстоны, заполнили главную осушительную магистраль. Я поднялся на мостик, снял флаг и положил его за пазуху. Сходил с корабля последним. Вся моя жизнь практически была отдана этой подводной лодке… С буксира торопили криками и жестами, я прыгнул в шлюпку. Стальное тело лодки, каждый сантиметр которого был мне знаком, спокойно колыхалось совсем рядом. Я поцеловал корабельный металл и, не выдержав, заплакал…
Но субмарина не спешила тонуть: она все больше заваливалась на нос и, наконец, застыла с задранным хвостовым оперением. Было ясно, что её нос уперся в грунт: длина лодки составляла всего 109 метров, а топили её, вопреки рекомендациям МАГАТЭ, на глубине 33 метров. Оставить К-27 в таком положении, конечно, было невозможно. Буксир-спасатель «наехал» на хвост, пробив балластные цистерны, и вскоре вода сомкнулась над ней. Это произошло в точке с координатами 72°31 северной широты и 55°30 восточной долготы.
– А как вы себя сегодня чувствуете?
– По врачам не хожу. Курить бросил… Правда, головные боли дают знать, кровь иногда беспричинно из носа идет. Зуб только один остался… А в остальном – держусь.
– А дозу большую схватили?
– Кто же её знает? Нам не объявляли… Думаю, не меньше 400 рентген.
Алексей Анатольевич, слава богу, держится ещё молодцом, чего не скажешь о его сослуживцах, нахватавшихся «бэров». Как и большинство бывших подводников, ударился он в огородничество – огурчики, капуста, все свое, с дачного участочка на Карельском перешейке.
Если бы американские коллеги Иванова, инженеры-механики с таких же «термоядерных исполинов», увидели его дом (по средним питерским меркам вполне нормальное жилище), они бы решили, что это многоэтажный барак для военнопленных, взятых после исхода Холодной войны. Панельные стены, сработанные грубо, зримо, неряшливо если не рабами Рима, то уж наверняка военными строителями со всей пролетарской ненавистью к тем, кто будет жить в этих многоэтажных «хоромах». Как и повсюду у нас, стены лифта исписаны матом и хитом – названиями поп-групп, именами поп-звезд и прочих «поп…». Исполосованные бритвой объявления на стенах… Всюду следы вандализма, бунтующей злобы. Это тоже радиация, не менее зловредная для души, чем жесткие «гаммы» уранового излучения для тела. Среда нашей жизни отравлена точно так же, как воды Северного Ледовитого океана.
С чего мы начнем свое великое очищение? С подъема «Курска»? С подъема К-27? С подъема затопленных ядерных реакторов ледокола «Ленин»?
Глава восьмая
НЕПРОЧНЫЙ КОРПУС…
В сентябре из поселка Видяево разъехались последние родственники погибших подводников. Я возвращался на автобусе, который был подарен курянами экипажу атомного крейсера «Курск». Теперь крейсера нет, а автобус остался. Такие дела… В салоне беседовали военные психологи, врачи-психиатры из Военно-медицинской академии. Они покидали поселок последними из всех, кто прибыл сюда по зову беды. Кстати, вместе с ними работала и дочь министра МЧС Шойгу. Я разговорился с полковником-медиком – доктором наук, питерским психиатром Владиславом Шамреем.
– История отечественной психиатрии не знает ещё столь массированного воздействия средств информации на и без того травмированную психику людей, потерявших своих близких. Некоторые из них были в пограничном состоянии между жизнью и смертью. Многие родственники уже пережили прощание со своими близкими в Видяеве, выдержат ли их нервы ещё одни похороны?
В дни, когда водолазы прорезали в корпусе «Курска» отверстия для того, чтобы извлекать из отсеков тела погибших подводников, молвил свое возмущенное слово один из самых опытных российских судоподъемщиков контр-адмирал-инженер в отставке Юрий Сенатский (на его счету подъем с глубины 200 метров затонувшей подлодки С-80):
«Если бы мне предложили сделать все, чтобы исключить возможность подъема «Курска», я бы поступил так, как сейчас поступает ЦКБ «Рубин» с благословения вице-премьера Клебанова, – заявил Юрий Константинович в «Аргументах и фактах». – А поскольку и академика Спасского, и вице-премьера Клебанова заподозрить в неразумности или злом умысле трудно, то остается думать, что они вполне осознанно и довольно грубо прячут концы в воду…
Мой без малого 40-летний опыт спасательных и судоподъемных работ позволяет делать подобные утверждения… Первостепенной заботой спасателей и судоподъемщиков должно быть сохранение, а может быть, и восстановление утраченной герметичности. В этом свете решение по прорезанию больших отверстий – окон в легком и прочном корпусах – выглядит убийственным.
Во имя чего идет эта лихорадочная бестолковая спешка? То, что сейчас делается, приведет к ещё большим страданиям родственников погибших подводников, а сам «Курск» сохранит тайну своей гибели и останется на дне Баренцева моря».
Того же мнения придерживается и заведующий научно-исследовательской лабораторией повышения эксплуатационных качеств судов и подводных объектов Санкт-Петербургского государственного морского технического университета Владимир Тарадонов. Он говорит о том, что прорезать «окна» в прочном корпусе «Курска» нецелесообразно, так как это резко затруднит подъем субмарины. Ослабленный корпус может переломиться при подъеме, да и невозможно станет нагнетать воздух в отсеки с ненарушенной герметичностью, которые могут с успехом сыграть роль «внутренних понтонов» и значительно облегчить подъем гигантской субмарины.
Оба специалиста, безусловно, правы: огромный подводный крейсер с брешами в прочном корпусе не поднять. Я не думаю, что их будут прорезать для того, чтобы академик Спасский смог «спрятать концы в воду». В подобной ситуации «Рубину» просто нечего прятать, ибо он меньше всего виноват в гибели «Курска». Другое дело – надо ли вообще поднимать атомный ракетоносец?
Если мы хотим поднять «Курск» для того, чтобы оздоровить радиационно-экологическую обстановку в Баренцевом море, то – и тут абсолютно прав контр-адмирал Мормуль – надо сначала поднять те ядерные реакторы, что были затоплены в наших арктических морях в годы советского экологического беспредела.
Если мы хотим поднять «Курск» для того, чтобы понять, что его погубило, то и это не удастся, поскольку первого отсека, где могли бы сохраниться какие-либо следы первопричины взрыва, почти не существует. Аналог того, что произошло на «Курске», – подводная лодка Б-37: в 1962 году при стоянке в базе на ней рванули торпеды. И хотя подводная лодка была полностью предоставлена военным криминалистам, до сих пор нет однозначного мнения о первопричине взрыва, как нет безоговорочных выводов и по большинству подводных катастроф – будь это гибель американской атомарины «Скорпион» или печальной памяти «Комсомольца».
В подводных катастрофах нам становятся известны – в лучшем случае – лишь фатальные следствия роковых первопричин, но никак не сами первопричины.
Наконец, если мы хотим поднимать «Курск» для того, чтобы извлечь из отсеков тела погибших и предать их земле, то и это благое дело обречено на неудачу, поскольку останки далеко не всех подводников отыщутся да и предстанут в целостном виде. Взрыв был колоссальной мощи… А лучшей гробницы, чем та, в которой они сейчас находятся, у них на суше не будет.
Гибель «Курска» всколыхнула все российское общество. Медики спорят с атомщиками; атомщики и медики – с моряками; спасатели и инженеры-судоподъемщики – с теми, и с другими, и с третьими.
Вдруг выяснилось, что одно из самых современных спасательных судов «Анадырь», ходившее под военно-морским флагом России, продано в Турцию, где уникальное оснащение с успехом применяется в нефтяных работах на морском шельфе. «Анадырь» до недавнего времени входил в состав Тихоокеанского флота. «Сделку века» осуществили два тыловых адмирала, которыми весьма заинтересовалась военная прокуратура. Надолго ли хватит этого государственного интереса? Но отрадно и то, что вопиющее положение спасательных служб привлекло к себе внимание властных структур.
Как бы не решилась в спорах специалистов посмертная судьба «Курска», последнее слово остается за Баренцевым морем. А оно пока против подъема всеми своими штормами. Тем не менее, вопреки мнению специалистов и прогнозам синоптиков, Илья Клебанов заявляет, что работы будут начаты, несмотря на погодные условия в Баренцевом море. Такое впечатление, что никто не в силах остановить запущенную машину, несмотря на бессмысленность её трудоемкой работы. Такое впечатление, что все делается для того, чтобы умиротворить обличительную прессу, которая, конечно же, не упустит случая обвинить Путина в том, что он не держит слова. Обещал поднять – поднимай!
«Между тем, – сообщают хорошо осведомленные источники, – субмарину поднимут не всю: решено, что передние отсеки «Курска», разрушенные взрывом, в этом сентябре отрежут и оставят на дне. При этом непонятно, каким образом будет поставлена точка в расследовании причин трагедии: ведь именно исследование передних отсеков могло бы пролить свет на истинные причины аварии…» Ситуацию уточнили: останки носовых отсеков в силу их секретности будут поднимать только российские спасатели.
При самых удачных обстоятельствах из искореженного «Курска» извлекут лишь несколько тел.
Мертвые ни сраму, ни воли не имут, за них отвечают живые. Но имеем ли мы право разлучать тех, кого судьба соединила навечно?
Глава девятая
ШТОРМ В МОРЕ ЗЛОСЛОВИЯ
Информационное сообщение должно было быть таким: «Во время учений Северного флота, на которых негласно присутствовали и три подводные лодки блока НАТО, в носовом отсеке атомной подводной лодки «Курск» произошел взрыв большой мощности, не повредивший ядерные реакторы. Число жертв неизвестно. Подводная лодка лежит на глубине 108 метров там-то и там-то. Принимаются все меры, чтобы выяснить наличие оставшихся в живых подводников и спасти их. Причины взрыва устанавливаются. Поднять субмарину немедленно – невозможно. Но шансы на спасение живых – есть».
Эта горькая правда была известна командованию флота с первых же суток. Такой же она ушла и в высшие – околопрезидентские сферы. Но тут началось «подслащивание пилюли» для народа, как в старые советские времена… Никто из новых «сусловцев» не ожидал, что игра с постепенным дозированием «негативной информации» превратится в глобальное телевизионное шоу и растянется на несколько недель. Но так все и произошло.
То, что пытались если не замолчать, то смикшировать, получило всемирную огласку, как Чернобыль, как гибель «Комсомольца».
Теперь никто не верит никаким сообщениям клебановской комиссии, никаким авторитетам, никаким версиям. «Все все врут!» Этот информационный дефолт пострашнее финансового кризиса в 1998 году, ибо нашей жизнью правят не валютные потоки, а Слово, которое всегда было в начале всех начал.
Хотели обмануть начальство, а обманули народ.
Катастрофа «Курска» ещё раз показала, что ВМФ совершенно не готов к той информационной войне, в которую он уже давно втянут и которая ведется против «военно-морского монстра России» асами средств массовой информации, точнее сказать – средствами формирования общественного сознания. Проигрывать в этой войне так же опасно, как и в реальном сражении.
Уважаемые коллеги, собратья по журналистскому цеху, если б вы только знали, как нас не любят на флоте! Некоторых просто ненавидят. Причем не только адмиралы, а, что обиднее всего, корабельные офицеры, мичманы, матросы. Нелюбовь эта пошла с 1989 года, после гибели «Комсомольца». Потеря корабля, а тем более подводной лодки, воспринимается на флоте чрезвычайно остро и болезненно всеми – от главкома до матроса-свинаря на подсобном хозяйстве. И когда вокруг тел погибших подводников развернулась беспрецедентная вакханалия поспешных дилетантских обвинений, подтасовок, явной лжи, флот обиделся. Весь флот, а не только Главный штаб. Хорошо представляю себе, как и сейчас, едва пришли первые тревожные известия о «Курске», кто-то из московских адмиралов распорядился: «Этих м… – не пускать!» И флот с большой охотой стал исполнять это приказание. А кому понравится, когда на похороны близкого вам человека вдруг ввалится настырная крикливая бесцеремонная толпа да ещё начнет задавать вопросы: признавайтесь, а не вы ли ухайдакали покойничка?!
Приказ – журналистов не пускать – эмоционален и, как все эмоциональное, неразумен. Флот не прав. Ему никогда не удастся вычлениться, отгородиться от того общества, которое его породило и часть которого и составляет-то «личный состав ВМФ». За каждым журналистом, даже самым «длинноволосым и расхристанным, наглым и полузнающим» (именно такой образ нашего брата сложился у моряков), стоят тысячи читателей и миллионы телезрителей, которые жаждут информации о том, что резануло по сердцу всех. Флот обязан был, несмотря на все свои обиды, предоставить журналистам офицера, хорошего знающего морское дело и владеющего правильным русским языком, (а не чудовищным канцеляритом – «личный состав «Курска» пресек критическую границу своего существования»), который бы не дергался в предписанных ему рамках, а внятно объяснил что к чему, да ещё бы провел корреспондентов по отсекам ближайшей подводной лодки, пусть и не самой современной. Многие бы сменили тон своих выступлений. Увы, ничего этого не было сделано. Начальство объявило прессе бойкот и получило мощный удар «информационным бумерангом».
Одна из журналисток подслушала телефонный разговор замначальника пресс-службы Северного флота капитана 2-го ранга Игоря Бабенко со своим отцом. Тот высказал ему свое личное мнение, что в отсеках «Курска» вряд ли кто остался в живых. Фонограмма этого разговора была опубликована в газете чуть ли не как свидетельство «заговора адмиралов» – сами уже все знают, а нам гонят туфту. И никого не смутило, что журналистка вторглась в частную жизнь человека, который делился своими предположениями не как должностное лицо, а как сын, отвечавший на вопросы отца. Имел ли Бабенко на это право? Думаю, что да. Имела ли право журналистка подслушивать частный разговор, записывать его да ещё обнародовать? Насколько это совместимо с журналистской этикой да и с законом о праве на невмешательство в личную жизнь граждан? Предвижу её возмущение – а что же он, начальник пресс-службы, не говорил нам всей правды? А он и не обязан был говорить вам «всей правды», тем более что «вся правда» о том, есть ли жизнь в отсеках «Курска», не была известна никому.
Беда ещё и в том, что нашими и ненашими стараниями сформирован образ подводного флота России. Он определяется одним словом – «катастрофа». «Комсомолец», «Курск»… Неважно, что трагедии этих кораблей разнесены по времени на десять с лишним лет, неважно, что за эти погромные годы наши подводники уходили от своих причалов в глубины арктического океана, обошли его весь по периметру ледовой кромки, всплывали на Северном полюсе, запускали из-под воды спутники в космос… Об этом и многих других достижениях старательно умалчивали. Но уж когда пришла беда, сделали из неё всемирное телевизионное шоу. Разве что гибель принцессы Дианы собрала подобную зрительскую аудиторию. Им бы, ребятам с «Курска», при жизни хоть чуточку такого внимания…
Не думаю, что Пентагон бы в подобной ситуации позволил то, что позволено было российским телерепортерам, – вести прямой репортаж с места гибели атомохода. У адмиралов с берегов Потомака давно заготовлена для настырной прессы универсальная формула: «Мы никогда не комментируем действия своего подводного флота». «Никогда»! – понимаете, это наша традиция, и нет причин нарушать её в данном конкретном случае. Очень удобно – традиция! И никому в голову не приходит мысль возмущаться закрытостью военного ведомства США. Умалчивается даже о том, какие именно подводные лодки находились в российских полигонах в дни учений Северного флота. Верьте нам на слово: «Ни одно военное судно США не было вовлечено в происшествие с «Курском». И верьте нашим сонарам. Что расшифруем и что огласим (официально или неофициально в виде «утечки информации»), в том и будет разгадка гибели русского подводного крейсера. А для тех, кто засомневается – коронная фраза – «мы никогда не комментируем»…
А мы комментируем. Да так, что покойники в затопленных отсеках переворачиваются… Я не удивлюсь, если в следующий раз (не дай бог ничего подобного!), при иной экстремальной ситуации тот же начальник пресс-службы Северного флота заявит наседающим на него журналистам: «Господа, мы не комментируем действия своего флота! Отныне это наша новая традиция».
На международном конгрессе моряков-подводников я подошел к бывшему командиру американской подводной лодки «Халибат» капитану Муру. Эта субмарина тридцать два года назад была направлена на поиски бесследно сгинувшей в Тихом океане советской подлодки К-129. Об этом сообщалось в открытой печати. Мне нужно было кое-что уточнить, но Мур, сказал, что он не уполномочен давать каких-либо сведений о том походе. Прошлым летом я обратился к бывшему командующему подводными силами Израиля контр-адмиралу Микаэлу Кесари с просьбой поделиться своей личной версией гибели израильской подводной лодки «Дакар», останки которой были обнаружены спустя более тридцати лет в восточной части Средиземного моря.
– Я не имею права излагать никаких версий, – ответил израильский адмирал.
А мы трясем за грудки наших адмиралов, возмущаясь тем, что у них могут быть какие-то военные тайны от корреспондента газеты «Московская моська». И вот выводят старательно на чистую воду этих коварных и кровожадных флотоначальников: сенсация за сенсацией – вокруг затонувшего «Курска» шныряют водолазы спецназа, заметают следы, собирая осколки попавшей в подводный крейсер ракеты… Охотно допускаю мысль, что боевые пловцы ГРУ или иного ведомства уже обследовали носовую оконечность «Курска». Они просто обязаны были это сделать, чтобы выяснить размеры разрушения, чтобы найти возможные обломки легкого корпуса иностранной подводной лодки, наконец, попытаться изъять наисекретнейшие шифродокументы, если они сохранились после чудовищного взрыва, блоки секретной электронной аппаратуры, если от них хоть что-то осталось.
«Обломки попавшей в лодку ракеты» навсегда останутся не на морском дне, а на совести ретивых «разоблачителей».
Капитан 1-го ранга запаса Георгий Баутин позвонил из Ульяновска, где он живет, в редакцию:
– Мне непонятно, почему депутаты нашей Госдумы вроде Немцова, столь озабоченные судьбой «Курска», даже не пытаются сделать запрос в американское посольство о состоянии носовой части подводной лодки «Мемфис», на которое пало столь тяжкое подозрение? Это что – очень секретно? Требовать, чтобы британцы или норвежцы обследовали российский корабль из состава стратегических сил – в порядке вещей. Но где же ответный шаг? Где та открытость и то взаимное доверие, о которых прожужжали нам все уши господин Немцов с компанией? Может быть, ему – как-никак бывший физик – доверят посмотреть в щелочку в заборе, ограждающем военно-морскую базу, где стоит «Мемфис»?
Однако посмотреть на «Мемфис» доверили лишь одной норвежской журналистке, которая никаких царапин, вмятин и разрушений на нем не обнаружила.
С «Курском» флот потерпел не одну, а сразу две катастрофы; вторую – информационную. Как флот не был готов к спасательным работам, так же военное ведомство в ещё меньшей мере было готово к информационной обороне, политике, тактике – все едино. А ведь уже был печальный опыт «информационной Цусимы» с «Комсомольцем»!..
Понятно стремление властей «не пугать народ» в первых сообщениях, смягчить их как только можно, заменив слово «катастрофа» на «неполадки» или вместо «упал на грунт» сказав «лег на дно». Но как можно было лепить в официальных заявлениях о том, что с экипажем установлена двусторонняя связь, что на затонувшую подлодку «подается кислород и топливо»?! Какое топливо может подаваться на атомоход? Ядерное? По шлангам? Или, может быть, соляр подавали для успешного всплытия? С этой идиотской лжи началось привычное недоверие народа к «сводкам Информбюро».
Но и это можно было бы пережить. Дальше донельзя обидный – непростительный! – скандал со списком членов экипажа «Курска». Он должен был появиться прежде всего на страницах правительственной «Российской газеты» и главного военного издания – «Красной звезды», но никак, да ещё с такой скандальной подачей – «мы купили его у одного из офицеров флота!», в иных таблоидах.
Потом специалисты информационной службы военного ведомства оправдывались: мы не хотели публиковать список моряков «Курска» до окончательного выяснения их судьбы; если бы мы дали его до завершения спасательных работ, все бы решили, что это – посмертный список и никаких надежд нет.
Жалкий лепет. Имена членов экипажа «Курска» должны были быть обнародованы сразу же, как только прозвучало название аварийного корабля. Никто бы не воспринял его как преждевременный мартиролог, если бы он был предварен хотя бы такой фразой: «Эти люди сейчас борются за живучесть своего корабля, и мы делаем все, чтобы помочь им». По крайней мере матери, чьи сыновья служат на других кораблях, не стали бы хвататься за сердце при словах «авария на подводной лодке».
Думаю, что на самом деле было так: никому из клерков не захотелось лезть к раздраженному начальству с советами «давайте, мол, опубликуем список членов экипажа». Кому хочется нарываться на окрики вроде «не лезьте не в свое дело!». А само начальство, погруженное в транс, сделать этого не догадалось. Пока «ушлые журналисты», как всегда, не нанесли опережающий удар. Только тогда в «Российскую газету» пришли официальные списки подводников со всеми их данными и даже адресами семей. А раньше – до скандала с покупкой «засекреченной информации» – сделать этого было нельзя?
И так во всем, что касалось официальных сообщений, – горькая правда мешалась со сладкой ложью, отчего тошнило всех: и тех, кто сообщал, и тех, кто слушал.
Никогда не забуду пресс-конференцию вице-президента Ильи Клебанова в Белом доме. Она была посвящена проблеме подъема «Курска». Собрались около полусотни журналистов и телерепортеров едва ли не всех аккредитованных в столице информационных агентств. А информации-то из уст председателя правительственной комиссии прозвучало 0, 0001 бита. В моем блокноте осталась единственная запись: из 500 предложенных проектов комиссия остановилась только на одном. Каком именно – секрет. Тогда зачем собирали столь представительную аудиторию? Отрывали стольких людей от более насущных дел? Стало в очередной раз обидно за себя и своих коллег.
Нет, вопросы сыпались градом, но ответы были либо совсем не на тему (попробуй переспроси потом высокого гостя), либо по-горбачевски изворотливые – «процесс пошел, но его надо углубить, держа руку на пульсе и под контролем». Клебанов разительно походил на наглого школьника, который пришел в класс, не выучив урока, зная, что ему за это ничего не будет.
Хотел бы я знать, была ли у этого чиновника возможность отказаться от назначения на пост председателя Комиссии по расследованию обстоятельств гибели «Курска»? Или он ничтоже сумняшеся взялся за совершенно неведомое ему дело только потому, что печальный выбор пал на него?
И последнее. В «Морской газете» очень точная реплика известного подводника контр-адмирала Валентина Козлова:
«Кому-то очень нужен был информационный бум тех августовских дней. И не только ради особых сенсаций. Видна здесь политическая подоплека, попытка приструнить новую власть, наступившую на хвост тем, кто фактически владеет средствами информации в стране. А заодно и побольнее задеть ВМФ с его надеждами на возрождение морской мощи и океанской стратегии».
