Николай Черкашин
Унесенные бездной. Гибель «Курска».
Глава седьмая
СЕКРЕТНЫЙ ПОХОД «КУРСКА»
– А дальний поход у них был в прошлом (1999-м. – Н.Ч.) году – это шедевр! – восклицает бывший заместитель командира АПЛ «Псков» капитан 1-го ранга Виктор Суродин. Он знал Лячина ещё с того времени, когда их подводные лодки «Курск» и «Псков» строились в Северодвинске. – Они дошли незамеченными до Средиземного моря – по Баренцеву, потом по Северному, через Фареро-Исландский рубеж с его суперчувствительными гидроакустическими станциями SOSUS, дальше в Атлантику и в Гибралтар. Их засекли уже на пути домой. Российская лодка, тем паче такого класса, в этот район не заходила давно. Когда выяснилось такое, по тревоге поднялся весь 6-й флот США. На контроперацию «противник» потратил десятки миллионов долларов, но «Курск» выполнил ВСЕ (!) боевые задачи и вернулся домой…
Да, поход «Курска» в Средиземное море в 1999 году вызвал глухое раздражение Пентагона. Это был поход особого рода. Помимо демонстрации флага в тех водах, куда Россию традиционно и старательно не допускали все последние двести лет, он давал понять, что Российский флот скорее жив, чем мертв, несмотря на почти десятилетнее систематическое его умерщвление.
«Курск» прошел той самой «тропой Холодной войны, какой почти сорок лет ходили советские подводные лодки – от берегов Кольского полуострова через Норвежское море и далее между Британией и Исландией в Центральную Атлантику со скрытным проходом сквозь гибралтарскую щель в Великое Море Заката, как называли древние лазурный простор меж трех континентов – Европы, Азии и Африки.
Разумеется, это был акт большой политики, поскольку Америка с Англией вели активную воздушную войну против Сербии (не забудем, что в Первую мировую войну Россию заставили вступить именно под флагом защиты сербских братьев от австро-германской экспансии).
Россия, как обессиленная затравленная медведица, смогла лишь оскалить свои ядерные клыки. Клыками были ракеты «Курска», доставленные Лячиным и его экипажем в зону международного конфликта.
Каких-нибудь десять лет назад такие походы – с Севера в Средиземное море через противолодочные рубежи, развернутые НАТО на пути к Гибралтару, – были обыденном делом. Теперь же это стало предприятием особого риска и особой чести. И то, что «Курск» совершил такой поход, или, как говорят военные моряки, боевую службу, говорит и о высокой технической готовности корабля, и о морской выучке экипажа. И то и другое в условиях пристеночного существования флота – весьма и весьма непросто, архисложно, как говаривал один из вождей государства. Вот почему за некогда ординарный поход в «Средиземку» командир «Курска» был представлен к Золотой Звезде Героя России и получил её – увы, посмертно.
«После «автономки» меня принял для доклада Владимир Путин, – рассказывал потом Геннадий Лячин корреспонденту «Курской правды». – Владимир Владимирович внимательно выслушал короткий доклад о походе, задал несколько вопросов и высказал удовлетворение миссией экипажа атомного подводного крейсера «Курск» в Атлантике и Средиземноморье. Высокая оценка дана также главкомом ВМФ и Министерством обороны России.
Главный же вывод был таким: Россия не утратила возможности в целях собственной безопасности и своих национальных интересов обеспечивать свое активное военное присутствие во всех точках Мирового океана и по-прежнему её атомный подводный флот является надежным ракетно-ядерным щитом нашей великой морской державы».
Глава восьмая Из оправданий на Страшном суде президент Я – президент, и ничто человеческое мне не чуждо. А шапка Мономаха и в самом деле – тяжела. Я устал, как трансформатор, на который подали слишком высокое напряжение. Я взял небольшой тайм-аут и позволил себе передышку в Сочи. Когда мне доложили о неполадках с атомной подводной лодкой на Севере, я, конечно же, сразу вспомнил о Чернобыле. Не дай нам бог подобной катастрофы! Но меня уверили, что Чернобыля не будет, что реакторы заглушены. Сразу отлегло от сердца… Да, только потом я спросил о людях… Но ведь никто не произнес слова «катастрофа». Если на корабле – «неполадки», то это технические проблемы. Конечно, и при «неполадках» возможны жертвы. Но мы живем в огромной и обветшавшей стране, каждый день мне докладывают о пожарах, авариях, чрезвычайных происшествиях. К этим скорбным сводкам невольно привыкаешь. Но этот доклад царапнул душу – я только что был на Северном флоте, я выходил в море на атомной подводной лодке и даже рискнул погрузиться на ней. Я сделал это вовсе не из любопытства, хотя, как сыну моряка-подводника, мне было интересно узнать, что ощущал отец, уходя под воду. Я видел, с какой надеждой смотрели на меня моряки; побывать на корабле, сказать воодушевляющие слова и уйти – этого было мало. Они чего только не наслушались за последние десять лет. Нужен был поступок, хоть небольшое, но действие – выйти с ними в море. Меня отговаривали советники и охрана, нельзя рисковать первым лицом государства, ведь любой выход в море, тем более на подводной лодке, – это риск. О, как я сейчас понимаю, сколь правы они были! Но я настоял на своем. Мы вышли и погрузились.
Никто из моих предшественников на высшем посту государства никогда этого не делал. Я обязан был это сделать, ибо вселить веру в этих людей, убедить их в необходимости служения России можно было только таким образом. Они поверили в меня, а я в них… И вдруг как гром среди ясного неба – «Курск»!
Как и все мы, я не хотел верить в самое худшее. Тем более что первые доклады внушали некоторый оптимизм. Теперь мне пеняют, что я должен был немедленно прервать отдых и лететь к месту происшествия. Повторюсь, Россия огромная страна, каждый день в ней происходят какие-то бедствия. Не президентское это дело – срываться с места по каждому, пусть и очень трагичному, случаю и лететь – сегодня на Крайний Север, завтра на юг, послезавтра на Дальний Восток… Для этого есть МЧС и специалисты. Но кто мог подумать, что эта трагедия растянется на томительные недели?! Что она заставит вздрогнуть весь мир?
Я и сейчас убежден, что мне не надо было лететь в Видяево в самые первые дни беды. Там шла напряженнейшая работа специалистов, и мое появление несомненно осложнило бы её, отвлекло от спасательных работ командующего флотом. Другое дело, немедленное возвращение в Москву… Оно вряд ли реально способствовало бы успеху. Это был скорее ритуальный акт, чем деловой шаг. Он уберег бы меня от нападок моих противников. Но я промедлил, ожидая в Сочи хоть каких-нибудь обнадеживающих новостей. Когда я понял, что их не будет, я велел готовить самолет к полету в Москву…
Нечаянное послесловие:
«Капитан 3-го ранга Андрей Милютин (командир дивизиона живучести на «Курске». – Н.Ч.) в свою последнюю весну стоял перед выбором: продлить контракт или распрощаться с флотом, – сообщает питерский собкор «Трибуны» Ирина Кедрова. – Ведь офицерского жалованья еле-еле хватает, чтобы прокормить маленькую дочку. Но когда выбрали нового президента, решил остаться, и не он один. Моряки возлагают на Путина большие надежды, ждут от него «царского благословения». «У государства две руки – флот и армия». За свой выбор Андрей и его друзья заплатили жизнью. За ложь, оскорбившую их гибель, тоже придется платить».
КОМАНДУЮЩИЙ ФЛОТОМ
Знал бы кто, в каком состоянии я принял флот. Но я его принял, потому что надеялся и надеюсь привести его в должный вид.
Я знаю, что такое быть оплаканным своими родителями…
Если бы только удалось осушить шахту аварийного люка! Наши спасатели несомненно бы вошли в отсек и, была бы там хоть одна живая душа, вывели бы её к солнцу.
Но чутьем подводника, интуицией, всем своим корабельным опытом я знал, точнее, догадывался – в живых на третьи, а может, уже и на вторые сутки после такого взрыва никого не было. Но я не имел права руководствоваться этим чутьем. Я положил себе: пока не будут вскрыты люки выходной шахты, не сметь думать и говорить, что живых на «Курске» нет.
Нечаянное послесловие:
«Ну нельзя в самом деле допустить, чтобы наши атомные крейсера и впредь спасали норвежцы, голы за «Спартак» забивали бразильцы, а Кремль ремонтировали албанцы – на том основании, что у них это лучше получается! – восклицает мой коллега Владимир Мамонтов из «Комсомолки». – А в это время наши глубоководные водолазы по контракту чинят арабские нефтяные платформы, хорошие футболисты забивают голы за «Рому», а гениальные программисты штурмуют офис Билла Гейтса… Дело не в том, что у нашей страны нет гаечного ключа, которым можно открыть люк. Дело в том, что у нас нет страны. Одна закончилась, а другая ещё не построена. И её надо строить, несмотря ни на какие испытания, а вернее, как раз смотря, вникая, учась извлекать уроки».
ОТЕЦ ПОДВОДНИКА
Я сам служил на лодках. Мне повезло – я остался жив. Но я бы, не задумываясь, подарил все свое везение сыну. Я бы немедленно поменялся с ним судьбой, если такое было возможным. Я сказал бы Богу: «Дай мне сейчас оказаться там вместо моего сына. Отпусти его. Спаси и сохрани ценой моей жизни». Но я израсходовал весь свой запас счастливых случайностей, да так, что и сыну не осталось.
Мне плевать, что вы городите в свое оправдание. Мой сын погиб не на войне – в полигоне. И вы не смогли его спасти. Я не хуже вас знаю, в каком состоянии теперь флот. Но почему же вы, занимая высокие должности, никак не спасали его? Почему дали довести морскую силу России до такого состояния?
Вы убили моего сына. Вы убили меня. Не только моя жизнь, но и жизнь всего нашего рода оборвана ныне, потеряла всяческий смысл. Не дай вам Бог доживать свой век так, как теперь доживать придется мне…
Нечаянное послесловие:
«Лица поражали. Лицо адмирала Вячеслава Попова. Лицо вице-адмирала Михаила Моцака. Суровые мужики, сами прошедшие через ад подводной службы, – пишет Ольга Кучкина. – Когда они появились на телеэкране (им разрешили появиться!), многое стало понятно поверх псевдокомментариев Дыгало: эти делали и сделали все, что смогли. Почему не смогли?!»
Обращение к президенту РФ В.В. Путину родителей погибших на АПРК «Курск» подводников
Мы, бывшие офицеры-подводники, обращаемся к Вам с просьбой допустить нас к информации, связанной с расследованием обстоятельств гибели АПРК «Курск» и его экипажа.
Сведения, которые мы получаем от официальных лиц в течение всего времени, противоречивы, не основаны на фактах, зачастую указывают на некомпетентность. Они больше похожи на заклинания, внушения и домыслы.
В этих условиях мы не уверены, что когда-нибудь узнаем правду о гибели своих сыновей. Если Вы искренне заинтересованы в беспристрастном и результативном расследовании, просим Вас удовлетворить нашу просьбу и включить нас в состав Правительственной комиссии с правом доступа ко всей информации.
Капитан 1-го ранга запаса Р.Д. Колесников Капитан 1-го ранга запаса В.В. Щавинский Капитан 3-го ранга запаса В.А. Митяев 05.12.2000
Ответа они не получили…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
КАК СПАСАЛИ…
Глава первая
СКОЛЬКО ОНИ ПРОДЕРЖАЛИСЬ?
Страшное совпадение…
О том, что «Курск» будет затоплен в рамках специальных учений, Агентство военных новостей сообщило ровно за три месяца до катастрофы – 11 мая 2000 года:
«…В июле – августе на Северном флоте пройдет учение аварийно-поисковых сил флота по оказанию помощи «затонувшей» атомной подводной лодке. План учений уже подготовлен и утвержден в Управлении поисковых и спасательных работ ВМФ… В соответствии со сценарием учения, атомная подводная лодка в результате «аварии» должна лечь на грунт, а спасательное судно «Михаил Рудницкий» обеспечит выход на поверхность «пострадавшего экипажа». Подъем людей с глубины свыше ста метров будет произведен с помощью специального спасательного «колокола».
Увы, «Михаилу Рудницкому» и в самом деле пришлось выходить на помощь «Курску», но уже по другому сценарию, который написала Смерть.
Вот самый острый и больной для всех вопрос – как спасали? По мнению людей, не представляющих себе, что такое море, глубина и подводные работы, – спасали из рук вон плохо. Можно понять родственников погибших – им все казалось слишком медленным, порой преступно медлительным и даже нарочно затянутым, чтобы «погубить последних свидетелей». Наверное, и я бы так же считал, если бы не знал, если бы сам не принимал когда-то участие в морских спасательных работах… Но я-то видел, с каким бесстрашием, с каким рвением уходят в глубины, в затопленные корабли наши водолазы-смертолазы…
В отличие от всех прочих подводно-спасательных операций (на «Адмирале Нахимове», на С-178, на К-429), работы на «Курске» во многом носили ритуальный характер. Ибо кто-кто, а профессиональные подводники, поседевшие в своих «прочных корпусах», истершие зубы на лодочных сухарях, знали, чуяли, понимали, что после такого взрыва спасать в отсеках некого. Тут же оговорюсь: знать это на все сто процентов – никто не знал, но интуиция и опыт подсказывали – шансов продержаться в таких условиях, в каких оказались люди на «Курске», ничтожно мало. Адмирал Попов считает, что уцелевшие подводники продержались не дольше 13 августа.
Все эти сообщения вроде итар-тассовских: «Медики и специалисты-подводники выражают надежду на то, что запасов кислорода на подлодке «Курск» хватит до 20 августа и к моменту подхода иностранной помощи члены экипажа ещё смогут передвигаться и будут в состоянии самостоятельно выбраться из лодки» – не более чем самоутешение, самообман. И все подсчеты запасов кислорода, которые и в самом деле внушали оптимизм, справедливы были только для подводной лодки, которая легла на грунт без таких повреждений и пожаров, какие были на «Курске». Но кто мог представить себе, что творилось в кормовых отсеках атомарины? Насколько задымлены они были неизбежными при таком взрыве электрозамыканиями, насколько подтоплены были через разорванные магистрали, загазованы парами масла, выхлестнувшего из поврежденной системы гидравлики, и прочими техническими жидкостями? Так что норма «кубометр воздуха на человека в час» была совершенно неприменима в расчете ресурсов жизни уцелевших подводников. «Кубатуры» в корме огромной атомарины хватало на долго. Но в этом абстрактном «кубометре» кислород был уже частично выжжен вспышками замыканий и пожаров, выдышан десятками ртов, жадно хватающих в тяжелой работе воздух. (Перетаскивать раненых из отсека в отсек для контуженых людей – тяжелая работа.) Да и объем отсеков был уже намного ниже расчетного, поскольку вода постоянно прибывала, сжимая загаженный всевозможными примесями воздух до степени, когда все токсины в нем становятся ядовитей и ядовитей. Правда, в отсеках были и «кислородные консервы» – жестянки с регенерационными пластинами, которые выделяют кислород сами по себе. Но при низких температурах их активность резко снижается. Да и срок действия их невелик.
Капитан 1-го ранга М. Тужиков:
«Вода пошла в девятый отсек. Заодно она выдавила в него весь оставшийся воздух из остальных отсеков. Когда давление в отсеке и давление воды сравнялось – 10 атмосфер, вода остановилась. Образовался воздушный пузырь, в котором моряки ещё некоторое время держались.
Объем девятого отсека на «Курске» – 1070 кубических метров. Судя по тому, что люк аварийного выхода при вскрытии оказался затопленным, вода отсек заполнила процентов на 80, то есть осталось кубов двести, пусть даже триста. При нормальном давлении действует формула: один человек – один куб – один час жизни. При 10 атмосферах – времени для дыхания остается гораздо меньше. Если грубо, раз в десять. Потому что выдыхаемый углекислый газ тут же и вдыхаешь, причем под давлением, следовательно, кровь и легкие им перенасыщаешь в десять раз быстрее. По грубым прикидкам, один человек мог там продержаться часов тридцать, два – пятнадцать».
А подводников было, как мы теперь знаем, больше двадцати. Расчет нетрудно продолжить… Вот почему адмирал Попов, как и другие опытные подводники, на вопрос: «Сколько они могли там продержаться?» – твердо отвечает: «Не больше первых суток». Вспомним – иностранные спасатели пришли и смогли приступить к работам только не ранее двух суток. Да ещё сутки ушли на попытки открыть люк.
Так что наших спасателей совесть может не мучить – подводники погибли вовсе не потому, что запоздала их помощь.
Но тут же другой вопрос: а если бы сумели продержаться ещё двое-трое суток в несколько иных условиях, что же – получается, что спасти не смогли?
Конечно, морская медицина знает примеры поразительной живучести человеческого организма, но это лишь феномены.
Продержаться в таких условиях долго было нельзя. Это хорошо понимали прежде всего те, кто сам уже побывал в подобных переделках. Но понимать и догадываться – одно, а убедиться – другое. Убедиться, выжил ли кто, жива ли хоть одна душа, можно было лишь вскрыв – всухую, герметично – обе крышки аварийной шахты в девятом отсеке. Только тогда можно было говорить – шапки долой! Вот почему спасательные работы Северного флота носили ритуальный характер – вскрыть вход в девятый отсек, чтобы не было сомнений – живых не осталось.
Почему же сразу об этом не сказали всем?
А кто бы посмел такое заявить, когда ещё мог оставаться хоть один шанс из тысячи? Да разве поверило бы хоть одно родительское сердце такому преждевременному заявлению? Разве не посыпались бы обвинения в том, что флот досрочно прекратил спасательные работы, «не захотел никого спасать»? Ведь даже, когда был объявлен траур, родственники требовали отменить его и продолжить спасательные работы.
«Зачем ныряли на «Курск» спасатели, если с самого начало спасать было некого?» – вопрошает газета, а вместе с ней и миллионы читателей.
Попробуй бы они не понырять!.. Пресса, родственники, общественное мнение, в том числе и мировое, никогда бы не простили российскому флоту подобного бездействия. Потому и ныряли, что не нырять не могли. Да, знали, что живых уже нет. Но объявить об этом можно было только тогда, когда бы был вскрыт отсек-убежище, последний приют уцелевших на время.
Однако у газеты свое объяснение: «Наши подводники-спасатели обследовали корпус. Затем стали пытаться (как нам говорят) состыковаться с лодкой. И здесь начинается самое непонятное: можно попытаться сделать три, пять стыковок. На первых же убедиться: нормально сесть на комингс-площадку нельзя, она искорежена. Профессионалы-спасатели высокого класса сразу поняли это. Водолазов-глубоководников даже не вызывали: спасать некого. Но операция по нырянию к мертвой лодки упорно продолжается. Никто не вызывает иностранных водолазов, которые потом спокойно откроют люк, а бесполезные аппараты сутками бьются и бьются, как нам говорят, о стыковочную площадку. Зачем?!
И бились ли они о неё все это время?
В этом, мне кажется, и есть ключевой вопрос. Дай Бог нам ошибиться, но только одно объяснение может хоть как-то пролить свет на всю эту бурную деятельность: что, если глубоководники убирали с лодки (или из её окрестностей) нечто, что легко могли обнаружить прибывшие наконец иностранные специалисты, обследовавшие «Курск»? И что в корне перевернуло бы картину гибели атомохода?»
Глава вторая
«ОТКРЫВ ЛЮК, МЫ БЫ ИХ ПРОСТО УТОПИЛИ…»
Почему автор версии решил, что «только одно объяснение может хоть как-то пролить свет на всю эту бурную деятельность» – именно его объяснение? Тут могут быть десятки толкований. Рассмотрим ещё одно, на мой взгляд, более здравое и логичное. Но сначала об этом «нечто, что легко могли обнаружить иностранные специалисты». Ну не торчало там из пробоины в борту «Курска» оперение «ракетоторпеды, прилетевшей с «Петра Великого», являя собой ту картину, которую никак не должны были увидеть иностранные специалисты. Сверхмощным взрывом, грянувшим в носовом отсеке, разметало по окрестностям все части ракеты (если она была), а также осколки и собственных ракетоторпед, множество ещё всякого разного рваного металла, деталей лодочных механизмов, и лежат они в этих окрестностях вовсе не как на солнечной лесной полянке, а погруженные во мрак глубины, и увидеть их даже с водолазными фонарями совсем не легко.
К тому же никакой водолаз не определит ни на глубине, ни на поверхности, что за кусок железа попался ему в руки – осколок ли это ракеты с «Петра Великого» или это осколок ракетоторпеды с «Курска», кусок ли это «обшивки протаранившего российского надводного корабля» или обломок легкого корпуса подводной лодки. Такие вещи на глазок не определяются. Это устанавливают либо специалисты-ракетчики, либо ученые-металловеды после лабораторных исследований. Да и поднять какой-либо предмет с лодки ли, с грунта, незаметно «сунуть себе в карман», чтобы потом предъявить его независимой комиссии, журналистам, публике или иностранным спецслужбам, водолаз не может. После подъема на поверхность он сразу же поступает в барокамеру, при этом гидрокомбинезон его остается в руках других специалистов. Это как на фабриках, где печатают деньги, – полная смена одежды – так что никто ничего с собой за пазухой не унесет.
Поэтому «коварное флотское начальство, пытавшееся замести следы убийства «Курска» собственным кораблем», могло не опасаться разоблачительных находок «на палубе лодки или из её окрестностей». Да и никто из водолазов-глубоководников просто физически не мог блуждать там, где ему заблагорассудится, – ни «по окрестностям лодки», ни по её палубе, поскольку опускают их на глубину в специальных клетях-беседках и каждый шаг контролируется и направляется сверху.
Если бы адмиралы-виновники так опасались присутствия иностранных водолазов на «Курске», они могли поступить много проще и безопаснее, чем поступили на самом деле: достаточно было бы в первые дни открыть верхний аварийный люк, поступившись последним – одним из тысячи – шансом, что под люками шлюзовой шахты может чудом уцелеть хоть одна живая душа, а потом объявить, что спасать некого и все иностранные спасатели могут возвращаться по домам. И не надо было бы суетиться – прибирать морское дно от тех обломков, что «в корне перевернуло бы картину гибели атомохода». Открыть люк они могли и без помощи норвежцев – самым примитивным, можно сказать варварским, путем: подорвали бы его динамитной шашкой или подцепили бы тросом да и дернули любым кораблем. Норвежцы, например, сделали это с помощью гидравлического робота. Но весь смысл открытия люка состоял в том, чтобы открыть его в герметичных условиях, дабы не затопить десятый отсек сразу – при вскрытии шлюзовой шахты. Отрабатывался именно этот последний – ритуальный – шанс. И отрабатывался для того, чтобы и адмирал Попов, и любой матрос-спасатель могли с чистой совестью сказать – мы сделали все, что можно было сделать. Потому и бились сутками о стыковочную площадку наши «бестеры», рискуя жизнями своих пилотов.
Прежде чем убедиться, что стыковочная комингс-площадка повреждена, на неё надо было опустить многотонный подводный аппарат. Посадить мини-субмарину на кольцо метрового диаметра так же сложно, как посадить вертолет на такой же пятачок высоко в горах. Тем не менее нашим акванавтам это удалось сделать, правда, не с первого и не с пятого раза. Три раза удалось состыковаться с горловиной спасательного шлюза. Три раза пытались откачать воду из шахты, прежде чем убедились в том, во что так не хотелось верить – вода не откачивается, шахта негерметична. Чудовищный взрыв повредил и её, где-то трещина, и сквозь неё приходится откачивать море. Определить место трещины из аппарата невозможно. И только окончательно убедившись, что войти в отсек, не затопив его, нельзя, и пригласили иностранцев: теперь делайте что хотите, вскрывайте как хотите – мертвым это уже все равно. Последний шанс был исчерпан с последней стыковкой «Бестера», когда стало предельно ясно – море из шахты не откачать.
Капитан 1-го ранга Михаил Тужиков: «…К деформированной комингс-площадке не пристыкуешься, хотя снаружи на борту лодки у каждого отсека есть выгородки ЭПРОН. Под крышкой – штуцеры, через которые в отсек можно подавать воздух, электроэнергию и даже горячий кофе. Спустить водолаза, присоединиться…
Впрочем, спасатели уже 14-го, в понедельник, знали – никого в живых нет. И тогда уже столкновение с чужой подводной лодкой стало одной из наиболее вероятных версий. Это значит, что наших моряков убили, пусть не умышленно, но убили. Вспомните слова Попова, командующего Северным флотом, ведь он не просто так сказал: «Я всю жизнь посвящу тому, чтобы взглянуть в глаза человеку, который все это устроил».
На вопрос, почему не воспользовались эпроновскими выгородками, не подсоединили к отсеку воздушные шланги, исчерпывающе ответил пилот «Приза», едва ли не самым первым обследовавший затонувший крейсер, капитан 3-го ранга Андрей Шолохов:
– Эпроновские выгородки – в них клапана для продувания балластных цистерн, штуцера подачи воздуха – были сорваны и валялись рядом с лодкой. Я думаю, они слетели при сильнейшей деформации корпуса после взрыва.
Официальные сообщения из района спасательных работ то и дело «опровергались» журналистами, недопущенными в этот район: «Нам все врут… Не было там никаких подводных течений! Об этом нам говорили и пилоты-акванавты, и сами норвежские глубоководники».
Течения, безусловно, были. Это открытое море, точнее, часть Северного Ледовитого океана. Два раза в сутки приливно-отливные течения весьма заметны над водой (у берега) и весьма ощутимы под водой. Просто первые спуски проводились экстренно – дорог был каждый час. Потом стали учитывать график приливов и отливов, поэтому водолазы смогли спокойно стоять на корпусе и пошли доклады, что «никаких течений» нет.
Читатели газет и телезрители были очень недовольны действиями наших спасателей. Даже некоторые специалисты считали, что попытки стыковок, большей частью неудачных, были сколь трагичны, столь и банальны: «Видимо, экипажи спасательных аппаратов давно не выходили в море, не тренировались. Нет нормальных батарей, на аппаратах – под видом экономии – старые стоят, и прочее. И того навыка, который был у старых членов экипажей – там работали мастера высочайшего класса, – попросту нет. Спасательная служба флота в очень плохом состоянии…»
Все это так. Но даже, несмотря на это, на старые батареи и потерю, быть может, былых навыков, пилоты «бестеров» и «призов» все же сделали то, что от них требовалось – состыковались с аварийно-спасательным люком атомарины. Они бы, безусловно, его открыли и спустились в отсек до прибытия норвежских водолазов, если бы шлюзовая камера этого люка не была затоплена…
Поверим рассказу одного из опытнейших подводных спасателей капитану 3-го ранга Андрею Шолохову. Его «Приз» опустился на «Курск» 17 августа.
– …При первом погружении мы работали чуть больше четырех часов. Восемь раз садились на комингс лодки и последний раз «сидели» на нем больше двадцати минут – четко на посадочной площадке.
Как это происходит? Зависаем и, со всей дури работая винтами, придавливаем аппарат к посадочной площадке.
…У нас есть устройство, захватывающее обух на крышке люка. Обух – обычный металлический выступ. Захватив его, мы стали подтягивать аппарат. Но так называемого присоса не произошло. И обух мы согнули, потом пришлось его переваривать.
Почему не произошло «присоса»? Либо негерметичность стального стакана, в котором находится люк, либо негерметичность присасываемой камеры.
Открывать входной люк при таких обстоятельствах было бессмысленно. Командир «Приза» поясняет это так:
– Наша задача – пристыковаться к комингс-площадке (и они её выполнили! – Н.Ч.). Дальнейшие действия за двумя подводниками (с однотипной «Курску» лодки. – Н.Ч.), которые должны были спуститься в камеру присоса и в стакане комингс-площадки открыть специальный клапан. Открыть и посмотреть: если давление начнет повышаться – значит, в лодке вода.
А поднимать люк было бессмысленно. Если бы в лодке были живые люди, они открыли бы люк сами и вышли на поверхность с индивидуальными спасательными аппаратами. Открыв люк, мы бы их просто утопили.
Заметим, 17 августа российские акванавты установили, что обеспечить герметичный стык между тубусом спасательного аппарата и стаканом аварийного люка – невозможно. Невозможно по причине того, что стакан «не держит вакуум» – где-то трещина, до которой не добраться. С этого момента отпала необходимость в иностранной помощи, поскольку и пилоты английской мини-субмарины столкнулись бы с той же самой безысходной проблемой – трещина, которая возникла при взрыве ли, при ударе о грунт – не давала возможности осушить переходную камеру. Все. Это был приговор тем, кто ещё мог жить в девятом. Специалистам это было ясно как дважды два. Но высокое начальство, но родственники погибших, но читающая и припавшая к телеэкранам публика не хотели верить в такой исход.
Отовсюду понеслись гневные крики: «Вы ничего не можете, у вас допотопная техника, вы растеряли все навыки! Надо было сразу просить иностранной помощи!»
И тем не менее 17 августа полуживая, полуразграбленная, кем только не клятая спасательная служба Российского военно-морского флота в виде обшарпанного и немолодого судна «Михаил Рудницкий» доказала, что она м о г л а без посторонней помощи извлечь подводников из кормового отсека! Восемь раз за одно погружение садился «Приз» на комингс-площадку! Это что – утраченные навыки? Этого мало для того, чтобы убедиться в невозможности присоса к комингс-площадке?
Представим на минуту: роковая трещина не повредила стакан аварийного люка – уже тогда, в то первое погружение «Приза» на его борт смогли бы перейти первые три подводника, если бы они были ещё живы, если бы их отсек был сухим и «держал» давление. Но не было ни того, ни другого, ни третьего…
Право открыть входной люк, когда уже не было никакой опасности затопить уцелевших, предоставили норвежским водолазам, они-то и снискали себе ореол настоящих «профи», истинных спасателей, которых позвали слишком поздно из-за «морских амбиций» и «преступной медлительности» негодяев адмиралов.
Одни комментаторы громко гневались и клеймили всех направо и налево, другие бесстрастно «информировали»: «Рудницкий» продолжает тщетные попытки закрепления спасательного снаряжения на корпусе подводной лодки… Спасатели применяют более совершенный аппарат «Бестер». Но он также оказывается неэффективным».
Да не «Бестер» оказывается неэффективным, а неэффективна шахта выходного люка с трещиной от взрыва. И вовсе не тщетными были попытки «Рудницкого» закрепить спасательное снаряжение, то бишь автономные аппараты, на корпусе лодки. Восемь раз только за одно погружение садился «Приз» Андрея Шолохова на комингс-площадку и закреплялся на ней. Смысл был не в «закреплении спасательного снаряжения», а в невозможности осушить доступ к лодочному люку. И нет в том никакой вины тех, кто это героически пытался осуществить.
