Чайна Мьевиль
Рельсы

Глава 13

В один дождливый день команда увидела поезда на фоне затянутого мелкой моросью горизонта. Два, три, шесть, они были разбросаны среди отдельно торчащих скал, островков и каких-то холмиков всего в несколько ярдов в поперечнике, иногда с кривыми деревцами наверху, иногда усеянных птичьими гнездами. Еще они увидели в небе белые строчки паровозного пара. Надо всем этим возвышался потухший вулкан, его плоская вершина и изрытые каньонами склоны, на которых расположился такой же пересеченный город-порт Боллон.

Западная часть острова, обращенная к Камбеллии, была в основном пуста, на ней рядами стояли телескопы. Восточную занимали внушающие некоторое опасение бетонно-деревянные джунгли самого Боллона. Казалось, что город отвернулся от края света, не желая даже видеть его. Дома и складские помещения сбегали вниз, к гавани, где встречались с железом, камнем и деревом путей, по которым кое-как ползли паровозы и дизельные локомотивы. Шэм различал старые замки, где, как уверяли члены команды, заседали гильдии шпионов и других бедокуров, обмениваясь слухами и сплетнями.

– За несколько медяков здесь можно приобрести сомнительную помощь какого-нибудь пропойцы. – Это сказал Фремло.

– За пригоршню долларов, – возразил, не моргнув глазом, другой, чья информация в прошлом не раз оказывалась верной. – Больше того, здесь человек вступает в царство соблазнительных секретов.

– Но просто так доступа к ним не получишь. Их продают распространители слухов. – Разумеется, за качество информации никакой ответственности они не несут. Хотя и говорят обычно покупателям, что на их месте больше доверяли бы той истории, а не этой, так как у нее выше ценник. Да, вот еще что: тому, кто покупает одну историю, вторую отдают даром, но уж это наверняка будут бредни какого-нибудь завравшегося фантазера.

На «Мидасе» подняли флаги, оповещающие всех интересующихся о том, кто они и откуда, а также специальный символ – скрещенные кости с красным восклицательным знаком, – сообщение о том, что на борту раненый.

– Тихий ход. – Голос капитана Напхи в интеркоме звучал даже строже обычного. «Сердится, наверное, что пришлось оторваться от своей философии», – подумал Шэм. «Мидас» огибал скалы у входа в бухту, на них громко спорили дорожные чайки.

Веерные пути гавани занимали многочисленные составы в окружении тележек, на которые с поездов сгружали товары, чтобы отвезти их на берег; с каждого борта на них внимательно смотрели чужие моряки. Один паровоз со здоровой трубой выпустил при их приближении облако сажи, как будто фыркнул презрительно. «Мидас», переползая с пути на путь, продвигался вглубь гавани. Вот он подошел к еще одному составу так близко, что фигуры на их локомотивах сблизились, точно собираясь поцеловаться – близорукие возлюбленные. Это был такой же дизельный кротобой, как «Мидас». В гавани в основном были кротобои.

Но были и другие поезда. Для чего они, Шэм понятия не имел. Они были короче охотников и казались какими-то кургузыми. Рабочие на них смазывали оборудование, которому он и названия не находил. Однако он был уверен, что это не сальважиры. На одном дизеле странной конструкции двое людей энергично крутили заводную ручку какого-то механизма: длинный, на коротких выступах ножек, он походил на гусеницу; механизм постреливал, из него торчала длинная спиральная труба; соединенный с ней человек в шлеме со стеклянным забралом и в коричневом костюме, полностью покрывающем тело, задумчиво выполнял физические упражнения.

– А это еще что? – вслух спросил Шэм. Люди у рукоятки были краснокожими, их лица скрывали напичканные электроникой и обвешанные всякой хренотенью пучеглазые очочки Камми Хамми, этого таинственного народа множества островов, управляемого, как считалось, военными вождями.

– Вон то? – Шэм продолжал говорить сам с собой, но Йехат Борр, на одних руках карабкавшийся по ближайшей веревочной лестнице, услышал. Он замер, повернулся головой вниз и, все так же на руках стремительно сбежав к Шэму, завис вверх ногами лицом к лицу с ним.

– Это, – сказал Борр, – исследователи.

– Ну, конечно. – Слишком уж они отличались от кротобоев-дальнобойщиков, приползающих к суше только заправить свои поезда топливом да принять на борт что-нибудь, кроме кротовой солонины да червивых сухарей. Боллон был ближайшим к Камбеллии портом. Именно сюда стекались все храбрые пираты, пионеры и разбойники в поисках слухов и сплетен, неизменно окружающих таинственные континенты. Именно в Боллоне они разживались рассказами о жутких механических ангелах на краю мира, чудовищных кузенах хранителей и ремонтников путей. Легендами о том, как в один прекрасный день поезд, который пронесется мимо них, окажется за пределами времени и истории. В краю всех умерших или еще не родившихся денег. Среди исключительно богатых кладовых Рая.

Шэм принюхивался к ним то ли со сладострастием желания, то ли с каким-то иным, не поддающимся определению чувством. В вагонах поезда-исследователя наверняка есть и еда, и оружие, и другие припасы. Может быть, даже средства передвижения по суше, фонари, товары для обмена с дикими племенами. и даже высокогорное снаряжение для самых амбициозных, вроде той женщины, что, сняв сейчас шлем, показывает большой палец рабочим у рукоятки.

Апдайвер. Она едет в Камбеллию не просто так: она будет подниматься. Пересечет границу между мирами, забираясь все выше в горы, покуда хватит дыхательного кабеля, а команда поддержки внизу будет крутить и крутить ручку, поддерживая в ней жизнь, ну, или хотя бы дыхание до тех пор, пока ее не убьет если не дурной воздух, то какая-нибудь обитающая в нем тварь, призрак отравленного нагорья.

Глава 14

Кто-то из бюрократов сжалился. «Мидас» получил стоянку в доке и теперь, маневрируя, пробирался к своему месту рядом с конторой начальника порта. Попутно миновали военный поезд аж из Манихики: как многие малочисленные островные народы, боллонцы поручали защиту своих рубежей – а в случае надобности, и нападение на другие страны, – великой державе рельсоморья; разумеется, за деньги. Скучающие офицеры в серой форме расхаживали туда и сюда по верхним палубам своего состава, чистили оружие, провожали взглядами «Мидас».

Шэм сошел на берег одним из первых – вместе с доктором Фремло он должен был передать Ункуса Стоуна в руки местных костоправов. Он шагнул с трапа на твердую землю: булыжная мостовая не бултыхалась у него под ногами, недвижная, как скала. Всем известно, что после многих недель в рейсе первые шаги по суше даются с трудом: инертная почва подбрасывает человека не хуже, чем какой-нибудь трамплин. и это оказалось верным: первым делом Шэм упал. Его товарищи заржали. Он было скривился, потом передумал и тоже захохотал.

Местный экипаж повез Шэма, доктора, капитана и первого помощника – все четверо суетились вокруг бредившего Ункуса Стоуна – по узким улицам Боллона. Шэм держал раненого, доктор проверял повязки. Про себя он молился Великому Огму, толстому богу-распорядителю, одному из немногих, кого почитали во всем рельсоморье, независимо от особенностей местного пантеона. Боллонцы придерживались экуменических воззрений: храмы разрешалось открывать любым богам, были бы их верующие с деньгами. Однако Великому Огму они молились истово, с особым пылом, какого не наблюдалось нигде на других островах. Шэм понятия не имел, верит ли он сам во что-нибудь, и если да, то во что именно, но никогда не видел вреда в том, чтобы шепнуть пару словечек любому богу, чье имя подворачивалось на язык.

Когда они добрались до госпиталя, доктор остался там, ругаться с местными врачами о том, как лучше лечить больного. Вот почему на обратном пути к «Мидасу» капитан заговорила, наконец, с Шэмом.

– Каково твое профессиональное мнение, Суурап? – спросила она.

– Э-э-э… – Профессиональное мнение! Он мог бы профессионально объяснить ей, что лучше всего вырезать ножом на брюхе деревянного манекена, если надо убить скуку, но разве она об этом спрашивает? Он пожал плечами. – Доктор Фремло, кажется, не теряет надежды, мадам.

Она отвернулась.

Шэму предстояло вернуться в госпиталь на следующий день, за распоряжениями. Пока же он был свободен.

Теперь, когда Ункус Стоун был пристроен, у всех точно камень с плеч упал, тревога рассеялась. Команда, как ни бранила Боллон и его обитателей всю дорогу, теперь вдруг загорелась желанием обследовать город.

Люди разбились на группы согласно своим приоритетам. Яшкан и Линд потащились в какое-то неприятное заведение, где предавались скандальным и не вполне легальным развлечениям: впускали туда только по паролю, который, как они не уставали намекать, был им известен. Богобоязненные разошлись по церквам и храмам. Другие облизывались, предвкушая хорошую сухопутную еду. Иными овладела похоть.

Конечно, Шэма особенно интересовали последние. Он наблюдал за ними, когда они, хихикая, обмениваясь грубыми жестами, полупристойными шутками и сальными намеками, вполголоса обсуждали заведения, куда они намеревались отправиться. Да, он был заинтригован, но скромность пока еще побеждала в нем любопытство, и он, подумав, примкнул к компании Вуринама, Борра, Бенайтли, Кирагабо Лак и других веселых и крикливых членов команды, чьи намерения вполне прозрачно передавала громогласная интерпретация известной песни, которую рельсоходы поют, сходя на берег: «А мы идем напиться, напиться, напиться, до чертиков зеленых напиться (в ближний паб)».

Позже, однако, выяснилось, что песня вводила в заблуждение: они посетили не один паб, а много, кочуя из одного питейного заведения в другое, точно некое беспокойное племя, постепенно наливаясь спиртным и превращаясь из подвыпивших гуляк в мутноглазое, смердящее перегаром стадо с заплетающимися языками.

Первый паб назывался «Высокая Птица». То есть название было на боллонском, но вывеска изображала именно такое животное. Внутри было мрачно, темно, толкались, глазея друг на друга, приезжие и местные. Кирагабо поставила перед Шэмом крохотный стаканчик. Вкус его содержимого напоминал чернику, вывалянную в пыли.

– А что тогда взяла у тебя капитан? – спросила Кирагабо. – Когда покусали Стоуна?

– Кое-что из руин.

– О-о, да ты у нас блюдешь тайну. Что это было, Суурап-куурап?

– Да так, ничего особенного, – буркнул он и стал пить, а его товарищи принялись толкать его локтями и подшучивать над ним, требуя подробностей, так что большая часть пойла выплеснулась ему на одежду; потом Вуринам стал рассказывать жутко пошлый анекдот, и о Шэме все забыли. После этого они подались в «Ворчливую Молли», где было повеселее: яркие крашеные стены, блестящий джукбокс извергал синкопы джаззл-хауса, от которого Вуринам тут же заскакал, как обезьяна, и начал флиртовать со всем, что двигалось. Он громко кричал, сравнивая свою одежду с одеждой партнерши, такой хорошенькой молодой женщины, что Шэм краснел при одном взгляде на нее, хотя она его даже не замечала.

Зато, как понял Шэм, его заметил Бенайтли, и тут же начал над ним хохотать. Потом Вуринам вернулся за стол, и в горло Шэма потекло кое-что потемнее, погуще и послаще того, что они пили в предыдущем заведении. Он достал из-за пазухи Дэйби и пробовал угостить ее капелькой; товарищи завопили на него за то, что он принес с собой мышь, но скоро и думать позабыли о том, что поначалу их так возмутило.

– Это была… как ее там, – сказал Шэм. – Маленькая такая штучка для фотика. – Собутыльники не сразу поняли, что он отвечает на вопрос предыдущего паба.

– Память! – сказала Лак. Бенайтли поднял бровь и хотел спросить еще что-то, но его отвлек громила из местных с предложением помериться силами на руках. Сразу после этого они оказались на вершине скалы с видом на гавань, как-то одолев головоломную тропу к «Клокерелю», снобистскому заведению с вывеской в виде гибрида будильника и петуха. Его официанты попытались было не пустить их внутрь, но, поняв, что ни к чему хорошему это не приведет, решили дать им войти.

– Гляньте-ка! – взревел Шэм. – Этта ж поезд! – и верно, внизу, прямо под ними, был «Мидас». На нем горели опознавательные огни. Но тут оказалось, что пришла очередь Шэма ставить выпивку, о чем ему услужливо напомнили товарищи; также услужливо они взяли его кошелек, вытряхнули из него все деньги и купили на них несколько кувшинов Каменноликие знают какой дряни, и закуску – жаренного в перце пылевого краба и каких-то тварей вроде саранчи, на чьи многочленные усики и ножки Шэм взирал без особого энтузиазма, но которых, тем не менее, покорно жевал потом.

– Как ты вообще попал на кротобоя? – с беззлобным любопытством спрашивал Вуринам. Другие подтянулись поближе, интересуясь ответом. – Что, папка с мамкой велели? – У пьяного Шэма язык уже еле ворочался во рту, так что он сам толком не понял, что ответил.

– Мня, мня, мамка, мня, мня, папка? – передразнил его Вуринам. – Спасибо, что просветил.

– Это не я, – объяснял Шэм, – это все кузены. Нет у меня… – Последние слова вдруг показались ему чрезмерно жалобными, так что он поспешно прикрыл рот и «мамки с папкой» сказал шепотом, чтобы не портить вечер.

Но никто его уже не слушал. Коллеги по «Мидасу» громко ржали над тем, как его изображал Вуринам. А тот треснул его кулаком в плечо – из дружеских чувств, разумеется, – и сказал:

– Ты парень что надо, Суурап, только расслабься чуток, – на что Шэм мысленно возразил: «В каком это смысле?», но его вопрос остался без ответа, поскольку разговор перешел на другое.

Шэм поймал взгляд Бенайтли. Гигант молчал, но симпатия, написанная на его физиономии, говорила яснее всяких слов. Шэм сделал еще глоток.

Что было потом? Еще одно место под названием «Древний Сыр», и еще одно, «Формидабль», и еще «Драп и Доктор» или «Дрянь и Дракон», или что-то вроде. Когда именно мужчины и женщины с «Мидаса» вступили в разговор с выпивохами с других поездов, Шэм не помнил, хотя сам принял в нем живое участие.

– Чего мужики вытаращились? – спросил он женщину с татуированной шеей и косой, уложенной кольцами, как канат. Она взглянула на него поверх стакана. – Откуда ты быть, пожалуйста?

– Боллонские мужчины любят, чтобы женщины сидели дома, – сказала она на рельсокреольском, лингва франка всех, кто трудится в рельсоморье. Однако ее акцента Шэм не распознал. – Такие, как я, им не по вкусу. Из Коулд Бейсин я. – Коулд Бейсин! Даль-то какая, еще восточнее, чем Стреггей! – Приехала покупать слухи. и продавать тоже.

– Я слышал про рынки слухов. Где они?

– Слухи о том, где находятся рынки слухов, покупают у слухоброкеров на улицах, если, конечно, повезет и тебя не обманут.

– Что, платить деньги за слухи о слухах?

– А как иначе?

– А то тебе не дадут делать то, зачем ты сюда приехала? – спросил Шэм.

Она покачала головой.

– Не такие они тут глупые, чтобы диктовать приезжим, что им делать да как. Я уже занималась апдайвингом на восточном нагорье. – и она завела соблазнительный разговор о Совмерике, мифическом токсиконтиненте в верхнем небе. – Так что это была за руина?

– О! – Шэм уже забыл, о чем он ей рассказывал. Кажется, врал что-то про эту, как ее там? и он сдал назад, точно поезд на прямом участке, к началу истории про катастрофу. Он болтал, а она поглаживала его мышь. Потом был еще один паб, где женщина была по-прежнему рядом, а потом – упс! – Шэм вдруг оказался на улице, где блевал в глубокую канаву рядом с пабом. «Еще кусочек Стреггея остался позади, – думал он при этом. – Здравствуй, Боллон!» Что ж, больше войдет шнапса – так, кажется, они его тут называют?

и он снова болтал про катастрофу, про то, как шарил за окошком в земле, про жуткое нападение крыс.

– Поэтому мы здесь. Одному из наших чуть ногу не отгрызли. – «Поглядите на меня, – думал он при этом. – Я рассказчик». Ураган лиц вертелся вокруг него, вдруг они встали, расступились, и он увидел Вуринама, танцующего с Кирагабо в каком-то новом месте, но кто-то налил ему еще выпить, и кто-то спросил:

– Так что ты нашел там, в руинах? – на что Шэм ответил:

– А-а-а-а, – и постучал себя пальцем по носу, в смысле, не ваше это дело, секрет, и все тут. Это и был секрет. Ведь он сам толком не знал, что нашел тогда в руинах, потому и воздерживался говорить об этом. Хейхо, пей до дна! Тут же он оказался на улице, под звездами, где пристраивал свою голову на чем-то плоском. «Вовсе они не плохие, – подумал он. – Нормальные люди, боллонцы», – подумал он опять. Дали ему, на чем поспать.

Глава 15

Это оказался камень, вот что. Камень, а не подушка.

Шэм выяснял это постепенно. Очень постепенно.

Сначала он ощутил, как его царапает что-то маленькое и острое. Героически Шэм выбрался из липких глубин сна к поверхности сознания, не спеша собрался с силами, наконец, поднес к лицу руку и пальцами раскрыл себе один глаз.

Готово. Так, похоже, он спал на улице, прямо во дворе какого-то паба, наверное, последнего в их одиссее. Поскуливая от беспощадного утреннего света, он проморгался и разглядел кое-кого из своих товарищей, – те вповалку храпели в амбаре, под полными презрения взглядами коз. Летучая мышь Дэйби лизала ему лицо. Слизывала крошки, налипшие возле рта. «Когда это я что-то ел?» – задумался Шэм Не вспомнил. Рывком поднялся, но тут же застонал и снова осел на землю, схватившись за голову, а та вертелась, точно карусель на полном ходу.

О, Каменноликие, сжальтесь, как же пить хочется. А это что за здоровая мерзкая лужа рядом с ним, неужели его блевотина? Может, его, а может, еще чья, кто ж ее разберет. Он поднял руку к глазам и поглядел на солнце сквозь пальцы. Верхнее небо было сегодня сравнительно чистое – так, самая малость ядовитой пыли клубилась в вышине, маскируя жутких небесных летунов, которых сегодня тоже было всего ничего; впечатление было такое, будто его взгляд уходит прямо в космос. Солнце сердито смотрело на него с небес, точно учитель на проштрафившегося ученика. «Ой, да ну тебя», – подумал Шэм, встал и заковылял в гавань.

Мимо домов-террас, где жильцы поливали цветы на окнах и готовили завтрак, или, скорее, обед, а может, еще что; короче, что бы то ни было, но пахло оно восхитительно, запахов вкуснее Шэм в жизни не нюхивал. Мимо собак и кошек Боллона, – жизнерадостных непуганых животных, которые смело шли по своим делам без хозяев, с симпатией поглядывая на Шэма. Мимо массивных прямоугольников церквей, где пели гимны божественных распрей. Вниз, к гавани, откуда поверх крыш домов и бакалейных лавок, поверх статуи местного сардонического бога уже неслись к нему звуки и запахи дороги и лязг колес.

А он оказался совсем небольшой, этот Боллон, всего одна центральная улица. Шэм поднял глаза вверх, на телескопы и разные сенсорные устройства, которыми ощетинились крыши, – все они были развернуты к Камбеллии. Все же это было совсем новое для него, невиданное прежде место. и, в принципе, это его волновало. «Это начинает раздражать», – думал он всегда, когда не мог понять, что чувствует.

Он повстречал товарищей по «Мидасу»: Эбба Шэппи помахала ему из кафе, где она сидела за чашкой цикорного кофе; Теодозо выглядел хуже, чем Шэм чувствовал себя в тот момент, и Шэма не заметил; Драмин, серый кок, нюхал какие-то местные травки; он Шэма видел, но поздороваться не пожелал.

При мысли о завтраке Шэм чуть не заплакал. Купил у разносчика пересоленный пирожок и сел с ним на ступеньки водокачки, чтобы, съев его, тут же запить водой с привкусом металла. Крошками поделился с Дэйби.

Голова у него болела, вообще все болело, к тому же он был уверен, – да нет, просто знал наверняка, – что от него воняет. Но тот, кто угощал вчера приятелей на его деньги, позаботился положить сдачу ему в кошелек. Он выспался, хотя и в пыли. Прохожие либо не обращали на него внимания, либо ухмылялись, но не глядели так зло, как солнце. А до возвращения на поезд у него оставалось еще часа два-три. Так что, может, похмелье все же удастся пережить. Правда, особой уверенности в этом у него не было, и под ложечкой знакомо посасывало, как всегда при недовольстве собой, но в остальном Шэм чувствовал себя не так чтобы уж совсем-совсем паршиво.

Глава 16

На краю рельсового моря, в углу гавани, стояла едальня «Текникаль» – комбинация столовой, пункта обмена сплетнями и информацией (за ее многочисленными столами шептались о чем-то своем капитаны кротобоев и исследовательских поездов), а также места оказания услуг технического характера. Шэм остановился. В тени, под навесом, он увидел капитана Напхи, она беседовала с хозяином.

Судя по движениям ее рук, она описывала ему что-то очень крупное. Потом она протянула ему листок, хозяин кивнул и тут же поместил его в информационное окно, рядом с другими такими же бумажками. Шэм прищурился и разобрал слова, написанные крупным шрифтом.

ИНФОРМАЦИЯ КАСАТЕЛЬНО.

ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ.

ФИЛОСОФИЯ.

Он хотел идти дальше. и уже собрался тихо прошмыгнуть мимо, боясь, как бы Напхи его не заметила и не отравила своей надменной меланхолией его утро. Не удалось. Она увидела его и жестом велела ему приблизиться. Надо ли говорить, что лицо Шэма осталось неподвижным, хотя сердце упало.

– и еще кое-что, – обратилась капитан к хозяину кафе. – Ординаторы у вас есть? – Она достала из кармана пригоршню листков. – Держи, это тебе, – сказала она Шэму, протягивая ему листки. БОЛЬШОЙ КРОТУРОД, – прочел Шэм на верхнем, беря их из рук капитана. НЕОБЫЧНОЙ ОКРАСКИ.

Она сжала свою искусственную руку, и в ней открылся небольшой лючок. Внутри лежала память для фотоаппарата. «Это же моя! – подумал Шэм, пока она извлекала ее наружу. – Право нашедшего!» Хозяин кафе уже кивком приглашал их внутрь.

– Идем. Я проверю это, – сказала капитан. – Потом скажу тебе, куда идти.

В боковой комнатке обнаружилась целая коллекция ординаторов: оборудование было, что называется, с бору по сосенке: спутанные трубки, кое-как присобаченные к экранам мувографов, черно-белые моргающие проекторы, буквенные клавиатуры; дизельный генератор, жужжа, поддерживал жизнь в этом машинном реликварии.

Шэму раз-другой доводилось иметь дело с ординаторами, но они не очень его интересовали. К тому же на Стреггее их вообще было немного, а те, что были, как он слышал, недотягивали до современных технических стандартов. Капитан отмела в сторону провода, опутавшие экран, точно сказочные заросли ежевики волшебный замок. Пока экран светлел, нагреваясь, она положила на стол левую руку и с пулеметным клик-клик-клик стала выдвигать из нее различные приспособления: какую-то машинку, увеличительное стекло, мини-телескоп и толстую иглу для штопки. Для нее это было, как для других барабанить по столу пальцами. Шэм молча стоял рядом и вежливо ждал, мысленно казня капитана самыми страшными казнями, какие есть на свете. Наконец она вставила пластиковый кусочек в щель ординатора.

«Мало того, что ты украла у меня мою находку, – думал Шэм. – Теперь ты меня еще и подразнить ею решила». В то же время он сомневался, что память, так долго лежавшая в сырой земле, где ее грызли животные, что-то сохранила. Да, может, там и не было ничего вовсе. Вдруг на него с экрана поглядел какой-то человек.

Крупный, бородатый, лет за сорок. Он смотрел прямо в объектив, слегка откинув голову, его руки тянулись к экрану, теряясь за его краем. Типичная поза человека, который снимает самого себя, держа камеру на отлете. Он не улыбался, этот мужчина, но в его лице чувствовалось веселье.

Память, конечно, пострадала от времени, изображение на экране выглядело каким-то пыльным. Позади фотографа стояла женщина. Она была не в фокусе, так что выражения ее лица было не разглядеть: сложив руки на груди, она могла взирать на фотографа терпеливо, снисходительно, даже с любовью.

«Значит, это вы – череп, – подумал Шэм. – Кто-то из вас тот череп, который я нашел». – и он едва заметно переступил с ноги на ногу.

Напхи нажала какую-то кнопку; возникло другое изображение. Двое детей. Не в поезде: позади них был город. Какая-то арка, странная, косая, словно наспех сложенная из белых блоков разных размеров. Девочка маленькая, мальчик еще меньше. Оба темно-серые, как все манихийцы. Улыбаются. Смотрят прямо на Шэма. Он нахмурился. Капитан глянула на него так, словно он что-то сказал.

Такой строгий мальчик! и такая задумчивая девочка! Ручки вытянуты по швам, волосики аккуратно причесаны… Тут картинка опять дернулась и изменилась. Ребятишек не стало, Шэм увидел комнату, заваленную разным хламом, потом, почти в ту же секунду, громадную гавань, подобной которой он не видел нигде и никогда, набитую поездами самых разных типов и предназначений. Он даже охнул, но и эта картинка исчезла, сменившись видом с верхней палубы поезда, на полном ходу несущегося по рельсоморью. и снова женщина, теперь перед приборной доской локомотива.

Клик-клик, тарахтела капитан. Шэма сводила с ума эта ее манера сидеть абсолютно молча. А на экране сменяли друг друга картины островов и рельсоморья. Пути ветвились меж старыми деревьями, прошивали насквозь целые рощи. Прямо лес, иначе не скажешь. Причем не на горбу какого-нибудь островка, а прямо на море. Снимок был сделан, видимо, осенью, потому что на рельсах впереди локомотива лежала нетронутая сухая листва.

Пустыня, плоский песок, редкие линии рельсов. Скалы, как клыки под хмурым небом. Где, где, где были эти люди?

Игривые кроты в прыжке прямо перед носом локомотива преследуют червей длиной с человеческую ногу. Нора огромного бычьего барсука. Озерцо в оправе из рельсов. Ежиные следы у корней деревьев. и вдруг, на самом краю снимка, что-то огромное, непроницаемое несется по рельсам. Шэм затаил дыхание. Это был поезд, смутно знакомый, хотя Шэм никогда раньше не видел подобных.

Вдруг он понял, что именно напомнил ему этот силуэт. Фантастический образ ангела, чисто умозрительный, как все подобные образы, встреченный им, должно быть, в какой-то из книг религиозных наставлений. Священный механизм, колесящий по рельсам для их спасения.

Шэм разинул рот. Разве это не плохая примета – видеть ангела? Говорят, они поддерживают состояние путей в глубоком рельсоморье, и людям, если те не хотят попасть в беду, надлежит менять курс и уезжать подальше, случись им наткнуться на подобную картину. Может, и ему стоит отвести теперь взгляд? Хотя разве это мыслимо?

«Подождите, подождите!» – думал Шэм, но капитан неслась вперед. С экрана на него уже глядела новая картинка: вздыбленная громадная тальпа. Капитан на мгновение застыла. Однако мех крота был черен. и она стала листать дальше.

Куда же шел тот поезд?

Глядя на незнакомые ландшафты, Шэм морщил лоб, пытаясь угадать, где это. Странные, очень характерные очертания гор, похожих на оплывающие свечи. Каменные карнизы прямо над рельсами.

и вдруг. Рельсоморье. Нет, не оно.

Земля раскинулась широко, точно мертвое, размеченное колышками животное в классе разделочной анатомии. Плоская, пыльная, в крапинках коричневых камней и фрагментах материи, – наверное, утиля, видимо, негодного. Небо низкое, по нему сворой охотничьих псов несутся грозовые тучи. Над ними мертвенное свечение верхних небес. Нос поезда как толстый наконечник стрелы, летящей к странно близкому горизонту. Отрезок пути, по которому он мчится, неестественно прям, рельсы уходят туда, где земля и небо сливаются воедино. А по обе стороны…

…по обе стороны от путей, по которым шел поезд…

…не было ничего.

Не было других рельсов.

Голая земля.

Шэм подался вперед. Он весь дрожал. Краем глаза он заметил, как одновременно с ним подалась вперед капитан.

Пустая земля и всего одна прямая линия. «Одна линия в море рельсов». Немыслимо. «Из лабиринта рельсов нет и не может быть выхода». Один путь просто не может существовать. и все тут.

– Каменноликие, защитите нас от всяческого зла, – прошептал Шэм, стискивая в кулаке мышь и глядя на флатографию, пугавшую своей святотатственной пустотой, – ибо разве пространство между островами может быть чем-то иным, как не сплошным морем рельсов?

Пустота. Шэм дрожащими руками вынул свою маленькую камеру. Долго целился, не глядя в видоискатель, наконец, нажал затвор и сделал снимок этого удивительного снимка, самого поразительного из всего, что ему когда-либо доводилось видеть в жизни.

«Какое потрясающее ничто!» У него закружилась голова. Он пошатнулся и с грохотом рухнул на соседний ординатор. Когда капитан обернулась, он уже убрал свою камеру в карман. Она ткнула пальцем в клавиатуру, и флатография исчезла.

– Держи себя в руках, – сказала Напхи тихо. – Ну же, соберись немедленно.

Но невозможные одинокие рельсы в окружении столь же немыслимого безрельсового пространства так и стояли у него перед глазами.