Чайна Мьевиль
Рельсы
Для Индиго
Часть I
Большой южный кротурод
Talpa ferox rex
Из архивов Филантропического Общества Стреггейских Кротобоев
Пролог
Перед нами история окровавленного мальчика.
Вот он, стоит, качаясь, точно молодое деревце на ветру. Он весь, весь покрыт чем-то красным. Ах, если бы то была краска! Вокруг его ступней натекло по красной луже; неизвестно, какого цвета была его одежда раньше: сейчас ее покрывает быстросохнущая алая корка; волосы тоже все в запекшейся крови и торчат.
Выделяются лишь глаза. Белки горят на багровом лице, как две лампочки. Страстный взор устремлен в никуда.
Однако все не так ужасно, как кажется. Мальчик не одинок; со всех сторон его окружают такие же красные, мокрые насквозь люди. и все весело поют.
Мальчик растерян. Ничего не решилось. Хотя он ждал. Надеялся, что этот миг принесет ему ясность. Однако в голове у него по-прежнему пустота, точнее, всякая всячина.
Но мы оказались здесь слишком рано. Конечно, начать можно с любого места: в этом заключена красота пути, в этом его суть. Однако от выбора исходной точки зависят дальнейшие повороты, а предстоящее нам ответвление не самое лучшее. Итак, возвращаемся: машина, полный назад. Назад туда, где мальчик еще не был окровавлен; там мы сделаем небольшую паузу и снова двинемся вперед, туда, где он стоит сейчас, среди крови, песен, хаоса, с большим знаком вопроса в голове.
Глава 1
Остров мяса!
Нет. Еще назад.
Огромный труп, застилающий горизонт?
Еще дальше.
Вот. Мы отмотали несколько недель, туда, где было холоднее. Дни проходили в бесплодных скитаниях по горным ущельям, в синей тени нависших ледяных утесов, откуда они лишь недавно выбрались под серое, как кремень, небо. Мальчик, тогда еще не окровавленный, наблюдал за пингвинами. Его взгляд перебегал с одного каменистого островка на другой; скалы щетинились птицами, которые, оправляя свои маслянистые перья, стояли, сбившись в кучу для безопасности и тепла. Он наблюдал их уже не один час. Когда у него над головой вдруг ожил громкоговоритель, мальчик вздрогнул. Это была тревога, та самая, которой ждал он, ждали все на «Мидасе». Сначала раздался громкий треск. Потом из него вынырнул голос:
– Вон он!
И тут же началась суета. Швабры были брошены, гаечные ключи отложены, недописанные письма и недорезанные деревянные фигурки рассованы по карманам, невзирая на невысохшие чернила и стружку. Скорее к окнам, к перилам! Все высунулись навстречу хлещущему в лицо ледяному ветру.
Взгляды всей команды были устремлены мимо больших клыков сланца – туда, откуда дул ветер. Головы качались в такт движению «Мидаса». Птицы с надеждой кружили над ним, но никто им ничего не бросал.
Впереди, там, где старые рельсы как будто сливались воедино, бурлила почва. Толкались камни. Что-то рвалось наружу из-под земли. Из глубин несся приглушенный вой.
Среди непривычного пейзажа с торчащими повсюду обломками античного пластика внезапно вырос конус черной земли. Первыми из него появились когти. Они принадлежали огромному черному зверю.
Он сам взмыл над своей норой, выбросив вверх облако почвы, словно дым из кратера. Настоящий монстр. Воспарив, он заревел. Целое невероятное мгновение он висел в воздухе. Словно изучал приближающийся поезд. Хвастал своими размерами. Наконец он рухнул, пробил поверхность земли и снова ушел на глубину.
Кротурод прорвался.
Из всех зевак на «Мидасе» самым усердным был Шэм. Шэмус Йес ап Суурап. Крупный коренастый молодой человек. Крепко сбитый, не всегда неуклюжий, с коротко стриженными – от греха подальше – темно-русыми волосами. Вот он, высунулся из кабины, крепко держится за края иллюминатора и, забыв про пингвинов, тянет вперед шею с усердием изголодавшегося подсолнуха, поворачивающего свою золотую голову за солнцем. Крот впереди них мчится на небольшой глубине, около ярда. Шэм смотрит, как вспучивается тундра, и его сердце стучит часто, как колеса поезда.
Нет, это не первый большой крот, которого он видел. В Стреггейской бухте постоянно резвились целые стаи лаборов, как их называли местные жители, – крупных, с собаку, кротов. Земля в гавани между рельсами и шпалами была изрыта их норами. Еще он встречал детенышей других, более крупных животных: охотники привозили их на остров в канун Дня Каменноликих и пускали в огромные емкости с землей, где те копошились, большие, жалкие и неуклюжие: крошки бутылкоголовые кротуроды и новорожденные кроты-пантеры, совсем юные дегтелапые кроты. Но огромных, по настоящему огромных кротуродов, самых крупных живых тварей на Земле, Шэму ап Суурапу доводилось видеть лишь на картинках в период обучения охоте.
Тогда ему приходилось заучивать наизусть, как стихи, целые списки других названий уродов: подкопщики, тальпа, мульдиварпы, просто кроты. Видел он размытые флатографии и гравюры с изображениями крупнейших представителей этого вида. Обычно рядом с гигантским звездоносым хищником, чья туша напоминала поросшую лесом гору, рисовали человека, одними палочками, просто чтобы был понятен масштаб. А на одной, особенно захватанной картинке, которая, к тому же, складывалась гармошкой, подчеркивая гигантский размер подземного левиафана, человек был нарисован так, что рук и ног разобрать было нельзя. Большой южный кротурод, Talpa ferox rex. Именно он бороздил сейчас землю перед ними. Шэма охватила дрожь.
Земля и рельсы на ней были серыми, как небо. У горизонта из-под земли выскочил нос величиной больше Шэма. Земляной кратер вырос рядом с чем-то вроде мертвого дерева; приглядевшись, Шэм понял, что это кусок металла: покореженный, покрытый лохмотьями ржавчины обломок прошлого торчал из почвы, как нога мертвого бога-жука. Даже здесь, в холодных пустошах, был утиль.
Команда «Мидаса» облепила служебный вагон, люди стояли на сцепках и свешивались с обзорных платформ, над головой Шэма нетерпеливо плясали чьи-то ноги.
– Да, да, да, капитан… – блеял по громкой связи голос Сандера Набби, впередсмотрящего. Наверное, услышав вопрос капитана по уоки-токи, Набби забыл переключиться на закрытую связь. Его ответ с густым акцентом острова Питтман и клацаньем зубов слышал весь поезд.
– Здоровенный кабан, капитан. Тонны мяса, жира, меха. Только поглядите, как он чешет…
Пути сделали поворот, «Мидас» накренился, порыв ветра скормил Шэму здоровую порцию дизельного выхлопа. Он смачно сплюнул на насыпь.
– А? Э-э… нет, капитан, он черный, – сказал Набби, отвечая на какой-то неслышимый вопрос. – Конечно. Густого черного цвета, как все нормальные кротуроды.
Пауза. Все в поезде как будто смутились. и снова:
– Точно. – Затем раздался новый голос. Это включилась капитан Абаката Напхи.
– Внимание. Кротурод. Вы его видели. Кондукторы, переводники – по местам. Гарпунисты – готовьсь. Тележки к спуску. Скорость увеличить.
«Мидас» стал набирать ход. Шэм стал слушать через ноги, как его учили. и решил, что произошел сдвиг от шраш-ша-а к драгндрагун. Он учился запоминать названия колесных ритмов.
– Как идет лечение?
Шэм обернулся. С порога кабины на него смотрел доктор Лиш Фремло. Худой, стареющий, энергичный, корявый, как выветренная скала, доктор смотрел на Шэма из-под копны волос цвета вороненой стали. «Да помогут мне Каменноликие, – подумал Шэм, – и давно ты, интересно, тут стоишь?» Фремло поглядел на кучу тряпичных и деревянных внутренностей, вытащенных из брюшной полости манекена: Шэм уже давно должен был снабдить их ярлыками и сложить по порядку обратно, но они все еще устилали пол кабины.
– Я занимаюсь, доктор… – промямлил Шэм. – Просто тут… я немного… – и он стал засовывать куски в модель.
– О. – Фремло поморщился, увидев свежие порезы от перочинного ножа Шэма на коже манекена. – Что ты сотворил с ни в чем не повинной вещью, Шэм ап Суурап? Похоже, мне следует вмешаться. – Доктор погрозил ему пальцем. Но в его громком, звучном голосе совсем не было злобы. – Жизнь студиозуса – не тропа наслаждений, я знаю. Главное, научиться делать две вещи. Первая… – Фремло мягко повел рукой, – …всегда сохранять спокойствие. и вторая – всегда точно знать, что тебе сойдет с рук, а что нет. Это первый большой крот в нынешнем рейсе, а значит, в твоей жизни. Поэтому никто во всем поезде, включая меня, не даст сейчас обезьяньей гонады за твои занятия.
Сердце Шэма забилось сильнее.
– Иди, – сказал доктор. – Только не лезь на рожон.
От холода Шэм чуть не задохнулся. Почти все члены команды были в шубах. Даже Рай Шоссандер, чей рассеянный взгляд скользнул сейчас по Шэму, был одет в сносный кроличий тулупчик. Рай был младше Шэма, к тому же, как проводник, занимал в иерархии «Мидаса» более низкое положение, зато он уже бывал в рейсе, а это давало ему преимущество в глазах голоштанной меритократии поезда-кротобоя. Шэм в своей куртке из дешевого вомбата только поеживался.
Команда рассыпалась по дорожкам и палубам на крышах вагонов, люди вставали к лебедкам, точили гарпуны, смазывали маслом колеса палубных тележек. Над ними кувыркалась, как поплавок, корзина с Набби под дозорным шаром.
Бойза Го Мбенда, первый помощник, стоял на обзорной площадке последнего вагона. Он был тощ, смугл и нервно-энергичен, его рыжие волосы облепили голову на ветру. Он следил за продвижением поезда по картам и бормотал что-то женщине рядом. Капитану Напхи.
Напхи следила за кротуродом в огромный телескоп. Труба телескопа – массивного тяжелого инструмента, – была плотно прижата к ее глазу, хотя капитан держала его лишь одной могучей правой рукой. Невысокого роста, она невольно приковывала внимание. Сейчас она упиралась ногами в палубу так, словно готовилась к бою. Длинные седые волосы реяли за ней на ветру. Полы видавшей виды пятнистой шубы хлопали, но капитан стояла неколебимо. В композитной левой руке плясали отраженные огоньки. Ее металлические и костяные части подрагивали и пощелкивали.
«Мидас» грохотал по припорошенной снегом плоской равнине. Драгндрагун уже давно сменился иным ритмом. Так они неслись: мимо скал, провалов и небольших пропастей, мимо торчащего из земли таинственного утиля.
Шэма потряс свет. Он поднял голову и увидел над собой добрых две-три мили чистого воздуха, выше которых клубились обычные дурные облака, составлявшие верхнюю границу неба. Низкие колючие кусты, черные, как железо, и само железо, погребенное в земле с незапамятных времен и местами прорывающее земляной покров, проносились мимо. и во всю ширь долины, куда ни глянь, протянулись рельсы – бесчисленные, бесконечные.
Целое море рельсов.
Длинные прямые, крутые повороты; металлические отрезки на деревянных шпалах; они шли внахлест, закручивались в спирали, скрещивались; тут и там от основных линий вдруг отделялись параллельные, некоторое время они бежали рядом с породившими их главными, потом радостно встречались и сливались в объятиях. Где-то пути разделяли целые ярды нетронутой земли; в других местах, напротив, расстояние между ними было настолько мало, что Шэм вполне мог бы перескочить с одних рельсов на другие – если бы при одной мысли об этом его не обдавало ледяной волной страха. Там, где рельсы сплетались в сплошное полотно, пересекаясь под тысячью разных углов, можно было видеть все мыслимые и немыслимые стрелки; обычные, перекрестные, перекрестные двойные; пути сходились и расходились, образуя съезды, перекрестные и простые; между ними торчали флюгарки и крестовые переводы. А на подъездах к ним земля пестрела сигналами, переключателями, приемниками и наземными рамами.
Крот нырнул под более плотную почву или камень, на котором лежали пути, его след пропал, а позже появился снова между полосами металла, где крот вынырнул глотнуть воздуха. Он двигался, оставляя за собой прерывистую борозду.
Капитан взяла микрофон, сквозь треск послышались ее команды.
– Переводники, занять позиции. – Шэм сглотнул еще порцию выхлопа; на этот раз ему даже понравилось. Переводники свесились с дорожки, обегавшей передний локомотив, с платформ второго и четвертого вагонов, в руках у них были пульты дистанционного управления и крюки.
– Пра-бор! – рявкнула капитан, не спуская с крота глаз, и по ее команде главный переводник нацелил свой пульт на приближающийся транспондер. Стрелка со щелчком сдвинулась; сигнал переменился. «Мидас» достиг пересечения путей и ушел на другую линию, ища путь обратно…
– Пра… ле… второй ле… – Покорный командам, «Мидас» зигзагом прострачивал пути, грохоча на стыках, переходя с одной линии необъятного рельсового моря на другую, двигаясь вглубь арктической пустыни, приближаясь к земляным завихрениям, оставленным гигантским кротом.
– Левый, – последовала команда, женщина-переводник послушно потянулась вперед. Но тут же Мбенда рявкнул:
– Отставить!
– Правый! – закричала капитан. Переводница снова взялась за крюк, но поздно; стрелка уже проносилась мимо – с радостью, как показалось Шэму, точно знала, какой сейчас начнется на поезде переполох, и заранее наслаждалась этим. Шэм не мог вздохнуть. Его онемевшие пальцы вцепились в поручень. «Мидас» под истерический вопль Мбенды уже грохотал к следующим стрелкам, которые отсылали его бог знает куда…
…но тут Заро Гунст, оседлав сцепку между пятым и шестым вагонами, протянул свой крюк и профессионально-небрежным, точно рассчитанным движением наподдал пролетающий мимо перевод.
От удара палка вырвалась из его руки, отлетела в сторону и загрохотала по пустым рельсам, но поздно: стрелка уже поменяла положение, и миг спустя передние колеса «Мидаса» мягко вошли в поворот. Поезд продолжал свой путь по избранному пути.
– Отличная работа, парень, – одобрила капитан. – А то не миновать бы нам смены колеи.
Шэм выдохнул. Когда у команды нет выбора, но есть несколько часов времени и специальное оборудование, состав можно подготовить к смене колеи. Но врезаться в нее вот так, на полном ходу? Для поезда и его команды это означало верную гибель.
– А этому, стало быть, палец в рот не клади, – продолжала капитан Напхи. – Вел нас на верную смерть. Соображает, старый крот.
Команда захлопала. Обычный ответ на обычную похвалу хитрой добыче.
и дальше в рельсоморье.
Кротурод замедлял ход. «Мидас» менял пути и закладывал петли, сбрасывал скорость, сохраняя расстояние между собой и хищником, занятым охотой на гигантских тундровых червей, которые чуяли преследователя. Не одни лишь люди могли по вибрации пола под ногами угадать приближение другого поезда. Иные животные чуяли колебания почвы за мили. Осторожно, стараясь не производить лишнего шума, с крыши состава лебедками спустили на пути самоходные тележки.
Их команды встали к своим маленьким бесшумным двигателям, тихо перевели стрелку. и тихо двинулись навстречу кроту.
– Вон он, уходит.
Шэм, вздрогнув, обернулся. Рядом с ним через перила самозабвенно свесился Хоб Вуринам, молодой поездной боцман. Заученным жестом записного удальца он поднял воротник своего потрепанного северного прикида, доставшегося ему не то из третьих, не то из четвертых рук.
– Старый бархатный джент их слышит.
Над землей вырос кротовый холм. Показались сначала усы, потом вся вытянутая черная голова. Она была огромной. Рыло ходило из стороны в сторону, брызгая слюной и пылью. Распахнулась пасть, полная зубов. Тальпа хорошо слышит, и двойной перевод рельсов ее озадачил. Животное зарычало, рассыпая пыль.
Вдруг рядом с ним упал снаряд, земля содрогнулась. Кирагабо Лак – землячка Шэма, тоже уроженка Стреггея, – выстрелила, но промахнулась.
Крот тут же показал хвост. Копал он быстро. Гарпунщик второй тележки Данжамин Бенайтли, серокожий желтоволосый гигант из лесов Гулфаласка, рявкнул что-то на своем тарабарском языке, его команда прибавила ходу и понеслась по следам крота в поднятой им пыли. Бенайтли нажал на спуск.
Ничего. Гарпунную пушку заело.
– Черт! – сказал Вуринам. и зашипел, как разочарованный болельщик на матче по пантболу. – Ушел!
Но не зря громила Бенайтли учился в родных лесах метать копье, вися на лиане, словно обезьяна. Он доказал соплеменникам, что стал взрослым, загарпунив и притащив в лагерь мерката в пятьдесят футов длиной, да так сноровисто и быстро, что никто глазом моргнуть не успел. и теперь великан Бенайтли выхватил из пушки гарпун. От его тяжести мышцы у него под кожей стали квадратными, как кирпичи, но он держал орудие у себя над головой все время, пока его тележка приближалась к землеройному гиганту. Подавшись назад, он ждал, а потом метнул гарпун прямо в крота.
Кротурод дал задний ход, кротурод взревел. Древко копья затрепыхалось. Веревка гарпуна стремительно разматывалась, пока животное билось на земле, окрашивая ее своей кровью. Рельсы прогнулись, тележка помчалась вперед, увлекаемая взбесившимся животным. Раз – команда прицепила земляной якорь к концу троса и бросила его за борт.
Тем временем их нагнала вторая тележка, и Кирагабо уже не промахнулась. Новые якоря впились в край ямы, наполненной ревом и ярящейся землей. «Мидас» дернулся и стал подходить ближе.
Гарпуны с веревками не давали кроту уйти на глубину. Его круп возвышался над поверхностью. Над ним кружили птицы-падальщики. Самые наглые пикировали вниз и клевали крота, тот яростно дергал хвостом-огузком.
Но вот в грязной лагуне каменистой степной долины, перекрещенной лентами бесконечных путей, все стихло. Крот вздрогнул в последний раз и замер. и когда прожорливые чайки рельсоморья снова спустились на мохнатый холм его тела, он их не отверг.
Весь мир смолк. Словно переводил дыхание. Наступали сумерки. Команда кротобоя «Мидас» точила ножи. Верующие истово возносили благодарность Каменноликим, Мэри Энн, или Дерущимся Богам, или Ящерице, или Великому Огму – кто в кого верил. Вольнодумцы трепетали по-своему.
Большой южный кротурод был мертв.
Глава 2
Остров мяса! Труп, застилающий горизонт.
Кротовозы опутали громадную тушу веревками, и поездные лебедки потянули тонны мяса и ценного меха по земле, на которую не ступала нога человека. Птицы-падальщики, наконец, улетели, в небе их сменили черные арктические мыши. В убывающем дневном свете мертвый крот предпринял еще одно, посмертное, путешествие к разделочному вагону. и никакие иллюстрации, никакие флатографии; ни даже три-диз, картины, соляные или жидкокристаллические изображения, найденные в утиле; ни уж тем более умопомрачительно-скучные воспоминания кротобоев, которые Шэму доводилось слышать великое множество раз, не могли подготовить его к той на редкость вонючей работе, которая началась потом.
Крота вскрыли и выпотрошили. Его кишки и другие внутренности заняли целую открытую платформу. Глядя на них, Шэм часто задышал. В груди у него стало холодно. Как будто он молился.
Члены команды рубили, вскрывали, ошкуривали, пилили. Они покрякивали и помогали себе песнями. «Что нам делать с пьяным тормозным?», пели они, и «Жизнь на колесах». Сандер Набби руководил их хором сверху при помощи своего видоскопа. Шэм не мог отвести глаз от этой картины.
– Что, нечем заняться? – Это был Вуринам, оторвавшийся от обдирки; в руке у него был окровавленный фленшерный нож. – Нюни распускаешь?
– Нет, – сказал Шэм. Вуринам с голым торсом стоял в тесном кольце горячего воздуха – разделка шла при горящих кострах – буквально в дюймах от границы стужи, которая могла его убить. Его улыбка отдавала безумием. Шэм даже поверил, что их и вправду разделяли всего несколько лет.
Никто не нуждался в первой помощи, но Шэм знал, что в такую ночь, как эта, доктор Фремло не станет возражать против его присутствия на разделке. Взгляд Вуринама бегал туда-сюда, ища вдохновения; и, наконец, нашел.
– Эгей! – крикнул он всем, кто продолжал возиться с хлюпающей грудой мяса, еще недавно бывшей кротом. – Пить кто-нибудь хочет? – Ответом ему был дружный усталый хор. Он склонил голову и со значением поглядел на Шэма. – Ну, ты слышал?
«Ну и что? – сказал Шэм. Вуринам ему нравился, даже очень, но что с того? – Я не утверждаю, что должность помощника поездного врача – это мечта всей моей жизни, – сказал он, – но таскать стаканы? У вас что, проводника нет? Нет, я ничего не хочу сказать плохого об этой профессии, но разве это мое дело разливать грог? Газливать рог? Газлирог?» – Все это Шэм высказал, но только про себя. Вслух же он сказал вот что:
– Да, сэр.
и с этого момента Шэм Йес ап Суурап окунулся в работу с головой. Именно тогда он и окровавился. Так внезапно началась самая долгая и самая тяжелая трудовая ночь в его жизни. Раз за разом он бегал из разделочного вагона в кладовую и обратно, через весь поезд. Приносил напитки, еду для подкрепления сил, бегал к доктору за бинтами и мазями, кровоостанавливающими и болеутоляющими средствами, которых требовали обожженные веревками и рассеченные ножами ладони разделочников.
Шэм обретал утешение в том, что все грубости и непристойности, которые выкрикивала в его адрес команда, дружно курочившая крота, все проклятия его лености, сыпавшиеся на его голову, произносились, по большей части, в шутливом тоне. Ему даже полегчало, когда он понял, что именно надлежит ему делать в эти часы, какова природа его труда.
Когда выдавались несколько свободных секунд кряду, он просто стоял на месте, пошатываясь от усталости. Режешь ты или нет, а в мясном вагоне крови не избежать. Так Шэм стал тем кровавым мальчиком, покачивающимся, как молодое деревцо, красным с головы до пят. Не знающим, к чему обратить свои мысли. Он ждал поимки крота с нетерпением, как и вся команда, и вот крот убит, а он по-прежнему не знает, что думать. Он потрясен, но все еще потерян.
Он не размышлял об охоте. и медицина, которую он должен был изучать, также не занимала его мыслей. Не пытался он заглянуть и за пределы ужасающего чуда великанских кротовьих костей. Все это просто составляло фон его нынешнего существования.
Шэм развел выпивку – «Воды! Воды больше! Не так много! Больше патоки! Не разлей!» – и сам сделал пару глотков. Тем, чьи руки были перепачканы кровью и слизью так, что не могли удержать стакан, он подносил выпивку прямо к губам. Проводник Шоссандер тоже разносил стаканы, но с достоинством; время от времени он взглядывал на Шэма и изредка кивал ему в знак солидарности, хотя и не без оттенка превосходства. Шэм разводил огонь, грел ножи, топил под котлами печи, покуда его товарищи снимали шкуру и мех, которые надлежало выскоблить и выдубить, отделяли полосы мяса для засолки и куски жира для растопки. Вселенная смердела кротом: его кровью, мочой, мускусом и дерьмом. При луне кровь казалась дегтем; огни паровоза возвращали ей исконный красный цвет. Красное, черное, красно-черное; и Шэм, словно превратившись в листок, несомый вдаль по рельсовому морю, вдруг увидел «Мидас» со стороны – узкая полоска костров и фонарей, погруженная в музыку труда и рабочих песен, таявших в бескрайних южных просторах льда и промороженных рельсов. и вся эта вселенная вращалась вокруг одного-единственного центра, которым являлась в данный момент кротовая голова. Точнее, ее ощеренная многозубая пасть в обрамлении черного меха, как будто даже в смерти гигантский хищник не перестал презирать тех, кто посмел его обездвижить, прервать его бег.
– Эй.
Доктор Фремло толкнул Шэма в бок, тот едва не упал. Он спал стоя и видел сон.
– Хорошо, доктор, – залопотал он. – Я сейчас… – и попытался сообразить, что именно он сейчас сделает.
– Иди, приляг, – сказал Фремло.
– Мне кажется, мистер Вуринам хочет…
– А где мистер Вуринам защищал свой медицинский диплом? Кто здесь врач? Кто твой начальник? Я врач, и я прописываю тебе сон. Принимать раз в сутки, по ночам. Начало приема – немедленно.
Шэм не стал спорить. Только сейчас он понял, чего он хочет по-настоящему – спать. Волоча ноги, он покинул жарко натопленный вагон, огромную клетку из ребер, которая раньше была кротом, и вышел в качающийся коридор. Побрел к себе. В свой тесный уголок. К полке, такой же, как у всех. Пробираясь через храпящих и пускающих газы людей, которые крепко спали, отстояв смену. Песни рубщиков, врывавшиеся в сон Шэма, стали его колыбельной.
