Carinetta
Rhodophiala
Возвращение
– Эдгар?
– Граппа скончалась.
– Невозможно!
– Съела что-то. И на тот свет!
– Её отравили! Кто был в доме?!
Голос Маноду, поворачивавший из-за угла:
– Исключено, граф. Мы нашли её в вашей спальне, вещи всюду были растерзаны и расцарапаны. Она что-то искала, а потом перевернула ваш сундучок и кое-чего для себя нашла. Это самоубийство старой кошки.
– Она никогда, ни разу, будучи ещё котёнком, не шалила и не резвилась. Она всегда была холодна, кротка и верна. Моя неизменная супруга.
– Да, и месье Ревиаль покинул Лашвилль.
Родофиала окоченел. Уехал Домиан.
Вечером граф похоронил свою Граппу.
Торжество
Готье зазвонила своими острыми коготками в бокал. В зале воцарилась тишина. Все развернулись к искушённой даме.
– Я бы хотела выпить за неожиданных гениев, украсивших наш драгоценный Лашвилль! Более того, я намерена хвалить их скромность! Ах, если бы не доблестные хлопоты консьержки мадам Базен, Лашвилль, боюсь, мог бы не узнать, что в одной из его тесных каморок была посвящена самая настоящая поэма нашему святейшему графу Родофиале!
– Не посмеете… – продрожал голос Розали.
– Мадам Кавелье! – Графиня протянула ей конверт. – Будьте столь великодушны, прочтите нам!
– Не смей, старуха… – шептала Роз.
– В таком случае я сама осчастливлю наших господ сим шедевром! Я ценю вашу скромность, Кавелье! Вы только не попадайте со смеху, любезные мои, – у Кавелье, право, дар на комедии!
Вы окунали в краски пальцы и играли
На струнах рёбер моей обнажённой арфы —
Отец, и сын, и дух таящий дьявол,
Тузы припрятавший в плаще повеса.
Вы ловко вытащили между рёбер сердце
Избитыми о триплет, флеш и стрит перстами…
– Довольно! – прогремел бас Родофиалы.
Чёрные туфли резвыми ударами мечей рассекали тишину.
– А вы, графиня? Вы бы стали читать Гюго, если бы он не был всеми намертво и безвозвратно признан? Да если бы на обложке «Тирана Падуанского» пестрило моё паршивое имя, вы бы после первой же строчки бросили книгу в камин на съедение насмешкам! Слёзы вымоют ваш взгляд! Но вы-то плакать не умеете! Потому и видите вокруг себя одно лишь дерьмо, застарелое и годами застывшее дерьмо!
Граф подхватил дрожащую и плачущую Розали.
– Пойдём, мой зверь.
Тёмный дом Родофиалы
– Почему ты сбежала от мужа?
– Почему я удрала от моего возлюбленного – от двадцать первого века?
– Роз. – Граф отвернулся и уткнулся лбом в запястье, упавшее на полку камина.
– Заткнись, Крис! Ты, блистающий своим честным бесстыдством, как ты можешь так лицемерить? Посмотри на наш Лашвилль! Город сбежавших крыс! Посмотри на мои пальцы! Глянь на мои пальцы, Крис, в рубиновых перстнях! Разве это кисти аристократки?!
– У тебя красивейшие добрые руки.
– Сюда стекла обнищавшая знать в поисках своего прошлого, утёкшего сквозь тонкие пальцы! Правнуки перерезанных и ограбленных герцогов нынче без гроша в кармане – и до сих пор без идеи на выживание – бежали сюда корпеть за медяки. Добрая половина наших служанок – правнучки наших бывших хозяев, все наши торжественные торты испечены на поте и голубой крови! Взгляни на наших изысканных и искушённых господ, Крис! Это грубые, еле образованные плебеи, разжиревшие на чужом горе! Их жадность после завоевания банковских счетов осталась голодна – они изголодались по почестям! Их кровь не помнит сладости подчинения – она сыта лишь повиновением! Они все хотят иметь тонкие пальцы! И мстят за их отсутствие… Именно из толстой кожи рвутся вон в поганый Лашвилль. Это город отчаявшейся Кларк. Город ищущих красоты в помойной яме. Город трусов, не вынесших испытания времени… Город разочарованных! Их смешные имена! Сплошь редкие и вымершие животные и цветы! Мы их сначала убили, а теперь ограбили и на имя! Мы удрали в прошлое, как в утробу матери. Но до сих пор не вышли из пещер!
Граф покрылся росой пота.
– Наша мадам Готье. Вот уж кто ревностно бережёт свою кровь! Как же она презирает всех этих безродных свиней и терпит, еле терпит их за жирный кусок из их свиных карманов! Мне видится, она нарочно загнала их всех в стойло, чтобы однажды зарезать и отомстить!
Графа трясло.
– Я… Уже пять лет не высовывал нос за пределы Лашвилля. Все отлучаются – наладить дела, навестить внуков. Мой путь до пещеры был куплен мною. Я заказал строго оградить его девятнадцатым столетием…
Роз повернулась к графу.
– Мой лайнер в субботу. До Чикаго.
– Снова удираешь, дружочек!
– Чёрт, как же тошно бесконечно ненавидеть тебя, граф Родофиала! – Роз с яростью ринулась к выходу.
Граф оторвал лоб от камина.
– Я видел, как эти люди мокнут под дождём.
– Что?
– Я видел, как эти люди мокнут под дождём!
Они живут одни. Каждый вечер возвращаются в гробовой холод своих квартир. Воют и кричат в гробовой тишине!
Они умирают тихо в своих квартирах. Я видел этих алкоголиков среди прочих бродяг! Они никогда не сливаются со стаей бомжей! Они никогда не бывают одними из них. Их выдаёт взгляд, залитый такой густой тоской и страданием, что становится невыносимо смотреть им в глаза. Как бы они ни напивались в болотах своей боли, они не звереют. Не наглеют. Ни за что не теряют лица и своего страдания. Даже вусмерть пьяные, они по-прежнему скромно стесняются людей.
Я знал всего одного такого. Я помню, как он приехал в город. Как его прогнала сестра, и дверь захлопнулась. Просто стал прохожим свидетелем. И не смог забыть.
