Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2
Антонов, понимая справедливость этого требования, согласился с ним, и несмотря на протесты и десятника-приказчика, и самого Бородина, это требование поддержал, уточнив, что расходы по перегораживанию территории склада, как и переноску материалов, трест возьмёт на себя. Борис же согласился на то, чтобы в случае, если материалы треста и материалы Бородина (одинаковой стоимости и количества) окажутся на чужих участках, обменять их без переноски.
Так в дальнейшем и поступили. На приведение содержимого склада в относительный порядок потребовалось три дня, но зато потом территория его была чётко разграничена, и в каждой половине находился лес того, кому он принадлежал.
Забежав немного вперёд, надо сказать, что на части Бородина количество леса всё время уменьшалось, так как проводить прежним хищническим способом заготовку его он не мог, завод его часто простаивал, и поступления на склад были очень ограничены.
Склад со всех четырёх сторон ограничивался высоким деревянным забором. На стороне, обращенной к бухте, имелись большие ворота, около которых стоял небольшой деревянный домик, выходивший своим фасадом в сторону бухты и железнодорожных путей, а большей своей частью находившийся на территории склада. В этом доме было 4 комнаты, узкий тёмный коридорчик, маленькая кухонька и довольно просторные сени. Там имелось электрическое освещение и тёплая уборная. Воду приходилось носить из водопроводной колонки, находившейся от склада на расстоянии 50–60 шагов. Отопление в доме было печное.
Самая лучшая комната, выходившая большим венецианским окном на улицу, и другим – поменьше на двор, занимавшая целый угол дома, служила кабинетом хозяину склада. Вторая проходная комната, единственное окно которой выходило к бухте, была предоставлена в распоряжение Дальгосрыбтреста, там и стоял стол, за которым работал Алёшкин. Рядом находилась маленькая (6 квадратных метров) комната без окон, в ней раньше иногда ночевал десятник Бородина. Остальную часть дома, обращённую окнами на склад, занимала канцелярия склада, коридор и кухня.
В канцелярии стояли пять или шесть письменных столов. Когда Антонов и Алёшкин явились на склад, столы пустовали, занят был лишь один, за которым сидел старичок с длинной седой бородой, что-то энергично считавший на старых счётах. Этот старичок и представлял всю некогда большую канцелярию конторы Бородина, он вёл бухгалтерские книги, производил расчёты с грузчиками, он же и продавал лес. Сам Бородин находился почти постоянно в разъездах по области, организуя в допустимых пределах заготовку леса и заключая договоры на его продажу. Между прочим, одним из основных покупателей его досок была Владивостокская контора Дальлеса.
Старичок этот оказался очень приветливым и словоохотливым человеком. Он охотно рассказал всё, что ему было известно о фирме Бородина, сообщил, что он трудился в конторе с конца прошлого века, когда делом заправлял ещё отец теперешнего хозяина, что здесь ранее служило до десятка человек, что он тогда был главным бухгалтером и вот теперь остался её единственным служащим. Честно рассказал Алексей Васильевич Соболев, так звали этого старичка, и о том, что дела фирмы идут под гору и что он боится на старости лет остаться без работы и, следовательно, без куска хлеба. Антонов его утешил, сказав, что сейчас, когда во Владивостоке появляется так много новых учреждений, человека с его опытом на работу возьмут всегда.
После окончания формальностей с приёмкой склада и получения Борисом спецодежды – отличного полушубка, валенок, шапки и рукавиц, перед ним встал новый, очень важный, с его точки зрения, вопрос о жилье.
До сих пор, по протекции Анны Николаевны, у которой оказались знакомые в городском отделе народного образования, Борис жил в общежитии для приезжавших в командировки учителей. Но это общежитие его никак не устраивало теперь, когда он уже окончательно и, как он полагал, прочно устроился на работу.
Увидев, как толково Борис берётся за дело, и доложив об этом начальству, Антонов потом в разговоре упомянул, что Черняховский остался очень доволен действиями этого мальчишки, как он продолжал называть Бориса. Теперь Алёшкин уже серьёзно задумался над тем, как ему перевезти в город Катю.
О том, чтобы поселиться в общежитии учителей, нечего было и думать: его и самого-то уже несколько раз спрашивала заведующая общежитием, когда он от них переедет, там жили обычно 2–3 дня, а Борис находился уже более недели. Значит, нужно было искать квартиру. Во Владивостоке уже и в то время с жильём было непросто: нового строительства жилья почти не велось, а в связи с открытием новых учреждений в город понаехало очень много людей и из области, и из края, и даже из центра страны.
Свою обеспокоенность он как-то при случае в первые же дни высказал Алексею Васильевичу, с которым, несмотря на значительную разницу в возрасте, как-то очень быстро сошёлся. Тот дал ему множество самых полезных советов в деле хранения, приёмки и отпуска леса и, между прочим, сразу же свёл его с необходимыми старшинами китайских артелей грузчиков, которых очень скоро потребовалось много.
Борис уже совершенно серьёзно полагал, что теперь его своенравная избранница от него не откажется. Да судя по её обещанию, ей теперь уже и предлогов не осталось для того, чтобы от него отвертеться. Кроме того, где-то в глубине души он был уверен в том, что ей и самой отказываться от него не захочется.
Значит, квартира ему была необходима, и притом в самый кратчайший срок. Он сказал об этом своему новому знакомому. Через два дня тот заявил, что жильё, хотя бы на первое время, для двоих (Борис ведь сообщил, предвосхищая события, что женат) у него на примете имеется и дал Борису адрес. В этот же вечер Борис отправился в указанное место.
Дом, в котором ему предстояло начать свою семейную жизнь, находился недалеко от Куперовской пади (так назывался тогда один из районов Владивостока, расположенный рядом со станцией Первая Речка), на склоне сопки, обращенном к кладбищу. Квартира состояла из четырёх комнат. Хозяйка с двумя дочерями, девушками 15 и 17 лет, занимала одну угловую комнату, две других небольших комнатки на противоположной стороне сдавала: одну – работнице с кондитерской фабрики Ткаченко (был такой фабрикант во Владивостоке, работавший даже в то время, о котором мы пишем; качество его товаров было превосходным и славилось на всё Приморье и, пожалуй, даже на весь Дальний Восток), другую занимал какой-то пожилой мужчина, служащий банка, а посередине, между всеми этими помещениями, пустовала большая проходная комната, очевидно, когда-то, в хорошие времена, служившая столовой. Вот её-то хозяйка и сдала Алёшкину.
Правда, она была не очень довольна тем, что её новый жилец женат, женщина больше желала бы иметь холостого постояльца, в надежде пристроить за него одну из дочек, как это стало впоследствии известно, но теперь, когда Борис сказал ей, что снимает комнату потому, что к нему вскоре должна приехать жена, хозяйка, хоть и поморщилась, но согласилась. Её материальное положение, как позднее узнал Борис, было вовсе не завидным, и единственным доходом являлась квартплата, которую она получала с постояльцев. Принадлежавший её отцу дом после смерти хозяина был поделён между нею и братом. Брат служил на железной дороге на станции Первая Речка, а она, потеряв мужа во время Германской войны, осталась с двумя детьми без всяких средств к существованию, так как никакой специальности не имела, а идти простой рабочей не могла по состоянию здоровья, как она говорила (но как утверждала её жиличка, работница, – от лени).
Так или иначе, Борис с этой хозяйкой о жилье договорился. Она определила весьма недорогую, с его точки зрения, плату – 12 рублей в месяц за койку в большой комнате и трёхразовое питание. С момента приезда жены сумма, естественно, удваивалась. В этой комнате для молодых супругов была поставлена полутораспальная кровать у одной из стен, рядом с ней комод, у самой кровати небольшая тумбочка. Вся эта обстановка отделялась от остальной части комнаты высокой и довольно длинной ширмой. Остальные жильцы в эту комнату не заходили, но сама хозяйка и её дочери ходили через неё беспрестанно: то на кухню, то на улицу. Однако легкомысленного Бориса это не смущало, он знал, что у него теперь есть свой угол – с едой, постелью и даже уборкой. «Значит, Катю привозить можно», – решил он.
После найма квартиры Борис сообщил Глебову, что для устройства семейных дел ему необходимо съездить в Шкотово, на это потребуется, по крайней мере, два дня. Он заявил, что на время отсутствия его заменит конторщик Бородина Соболев, с которым он уже договорился и в честности которого не сомневался. Глебов помог Борису получить согласие на эту поездку от Черняховского, и в этот же день Алёшкин был уже в Шкотове. А на следующее утро, едва дождавшись удобного часа, он зашёл к Пашкевичам. Там знали, что Борис уволен из райкома и уехал во Владивосток устраиваться на работу. Зайдя к ним, он застал семью в большом волнении и хлопотах.
Милочка, родив месяц тому назад сына, должна была уезжать в Хабаровск. Её муж Митя уехал сразу же, как только жену привезли из больницы, дольше оставаться в Шкотове из-за своих служебных дел он не мог. Отпускать дочь с ребёнком одну зимой в такой дальний, с точки зрения Акулины Григорьевны, путь она не решалась, и поэтому вынуждена была, оставив хозяйство на Наташу и младших дочерей, сопровождать старшую в Хабаровск. Надо помнить, что Акулине Григорьевне тогда было 60 лет, она была совсем неграмотной, дальше Владивостока за всю свою жизнь не бывала, и такая поездка, вообще-то отнимавшая немногим более суток, казалась ей невероятно далёким и трудным путешествием. Не представляла себе эта бедная женщина, что на старости лет ей придётся ещё очень много и очень часто путешествовать на расстояния гораздо более дальние.
Но сейчас все были поглощены сборами. Поздоровавшись с Борисом и вкратце узнав от него о том, что он уже работает, на него перестали обращать внимание, но он всё-таки не ушёл. Улучив минутку, вызвал в кухню, где как раз никого не было, свою Катеринку, расцеловал её и сообщил, что у него есть хорошая работа и квартира во Владивостоке, следовательно, все препятствия к их браку устранены, и что он сейчас об этом скажет её маме. Катя, может быть, внутренне и обрадовалась, но сразу же заявила, что сейчас этого делать просто нельзя, это может очень расстроить маму, и так находившуюся в сильном волнении в связи с предстоящей дорогой.
Тогда Борис решил посоветоваться с Милочкой, для которой их отношения уже не были тайной. Но та, услышав его заявление, сразу же сообразила, что как только мать узнает о предполагаемом замужестве Кати, хотя возражать, наверно, и не будет (Борис в доме уже считался её женихом, хотя вслух об этом никто не говорил), но она откажется от поездки в Хабаровск, и тогда Миле придётся задержаться в Шкотове ещё на неопределённое время. Это её не устраивало, и она сказала робевшему парню:
– Вот что, Борис, я думаю, что мама согласится на твоё предложение, если, конечно, Катя согласна, но может пока повременить с ответом, ожидая согласия Андрея, ведь всё-таки он считается главой семьи. Поэтому я тебе советую так: мы с мамой будем проезжать через Владивосток послезавтра, приходи на вокзал к хабаровскому поезду, поможешь нам погрузиться в вагон, и я тогда предоставлю тебе возможность поговорить с мамой о твоих намерениях. А за эти дни я её ещё и сама немного подготовлю.
Борис согласился. Он был так счастлив, что любимая дала согласие стать его женой, что о согласии кого-либо другого и не задумывался. А Катя ещё до его разговора с Милочкой уверяла, что не позднее чем через неделю она приедет к нему, и записала адрес его квартиры. Борис, конечно, пообещал её встретить.
Больше того, Катя взяла у него на дорогу деньги, а он знал, что она, такая щепетильная в денежных вопросах (даже билеты в кино не всегда позволяла покупать для неё), уж если сделала это, то, значит, приняла твёрдое и окончательное решение стать его женой. Он уехал в город со спокойной душой и ликующим сердцем. У себя дома о предполагаемой женитьбе он пока не сказал ничего.
Через день, зайдя в зал ожидания вокзала, он застал на одной из скамеек в куче всевозможных узлов и свёртков свою будущую тёщу и Милочку, о чём-то оживлённо беседующих. Он подошёл к ним, поздоровался и спросил, скоро ли будет поезд. Милочка ответила, что посадка должна начаться через полчаса, билеты она уже закомпостировала. Затем она вдруг встала и заявила, что ей нужно пойти справиться, через какие двери будет посадка, и, передав Руслана (так назвали они с Митей своего первенца) матери и подмигнув Борису, вышла из зала. Мать с внуком на руках осталась с глазу на глаз с Борисом. Последний смущённо потоптался на месте несколько минут, затем, собравшись с духом, вдруг решительно выпалил:
– Акулина Григорьевна, а мы с Катей решили пожениться!
– Как?!! – ахнула та, широко открыв глаза и чуть не выронив лежавшего у неё на руках ребёнка. – Когда? На что вы жить-то будете? Где будете жить?
Но Борис уже овладел собой и довольно связно рассказал о размерах своего жалования – 82 рубля, о том, что квартиру в городе он уже имеет, о том, что с Катей они уже обо всём договорились, и что она к нему на следующей неделе приедет.
Бедная старушка еле сумела сохранить сознание:
– Да как же это так, разве так можно? Ведь её собрать нужно, какую-никакую свадьбу сделать надо, ведь это невесть что! Что люди-то о нас скажут? Одна выскочила как-то без нас, и вторая так же!
– А ничего не скажут, а если кто и будет чего болтать, так пускай, коли им больше делать нечего! – вмешалась в разговор Милочка, незаметно подошедшая и слышавшая последние фразы матери. – Ведь они давно женихаются. Борис – парень неплохой, за эти годы ты и сама его узнала, да и Андрей его хвалил. Я знаю, что и Катя его любит, чего же им ещё ждать?
– Ну хорошо, тогда я с тобой не поеду, вернусь в Шкотово Катьку собирать!
– Да нет, мама, нельзя! Билеты уже взяты, а они немаленьких денег стоят, да вон и поезд подают. Борис, забери-ка эти узлы, помоги нам погрузиться.
Взяв из рук матери Руслана, Милочка направилась к выходу. За ней шагал нагруженный узлами Борис, а за ними, понуро опустив голову, поплелась и Акулина Григорьевна, украдкой смахивая со щёк непроизвольно катившиеся слёзы.
Усадив своих новых родственников в вагон и дождавшись отхода поезда, Борис радостно зашагал к трамваю, вскочил в него и поехал домой. Теперь у него был свой дом, до него на трамвае от вокзала можно было доехать за полчаса.
Следует немного остановиться на том, как происходило вселение Бориса в эту квартиру. Он, конечно, и не подозревал, что хозяйка его здорово надула: она сдала, по существу, не комнату, а лишь угол, а это стоило по тогдашним ценам, по крайней мере, рублей на пять дешевле. Запрашивая 12 рублей, хозяйка думала поторговаться с нанимателем и согласиться рублей на 8–9, но Борис так обрадовался тому, что у него будет свой угол, куда он может привести Катю, что даже не стал торговаться. Ну а после, когда узнал о своей ошибке, менять договорённость показалось неудобно.
Когда он зашёл в отведённую для него часть комнаты и увидел настоящую – даже с шишечками – кровать, закрытую хорошим плюшевым одеялом и застланную белыми простынями, а на подушках такие же чистые и белые наволочки, он понял, что ложиться в эту постель в своём затасканном белье, не мывшись уже более двух недель, нельзя. Сославшись на неотложность ночной работы, он отправился в общежитие, в котором жил до этого, где и бельё, и вся обстановка особой чистотой не отличались и, заявив дежурной, что ночует в последний раз, улёгся спать там.
На следующий день, после работы, забрав свой фанерный чемоданчик, купленный ещё в Новонежине, в котором находились, кроме книг, две пары чистого белья, отправился в баню, расположенную недалеко от его новой квартиры, хорошенько помылся, переодел бельё и, поужинав, со спокойной совестью улёгся в замечательную кровать.
Перед тем как заснуть, он вспомнил, что в такой чистой и хорошей постели он не спал с тех пор, как умерла его бабуся, и был так счастлив от этой чистоты и мягкости постели, что уже ни о каких неудобствах проходной комнаты даже и не думал. Теперь он со спокойной душой ждал Катю, он был уверен, что эта квартира ей также безусловно понравится, и что они проживут в ней долго.
Перед отъездом его будущая тёща взяла с него слово, что если Катя без неё к нему и приедет, то всего на несколько дней, погостить. Потом они зарегистрируют свой брак обязательно в Шкотове, а после регистрации она считает своим долгом устроить хоть небольшое торжество, собравшись всей семьёй с его родителями. Борис дал на это твёрдое обещание.
Так закончился ещё один этап в жизни нашего героя.
Оригинальные документы и письма из личных архивов семей Алексиных и Пигут
Указ Костромского Сиротского суда Дмитрию Болеславовичу Пигута об опеке над малолетними детьми умершей Нины Болеславовны Алексиной (урожд. Пигута), Ниной и Владиславом. 13 августа 1918 г.
Расписка Анны Смирновой о получении от врача Дмитрия Болеславовича Пигуты 531 руб. на расходы по воспитанию малолетних детей покойной, Владислава и Нины. 17 сентября 1918 г.
Письмо отца Бориса бабусе о согласии на развод при условии, что Нина отдаст ему Борю.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 5 января 1914 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 23 октября 1913 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 16 марта 1914 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 30 марта 1914 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 19 июля 1914 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 2 февраля 1915 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 9 февраля 1915 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 31 марта 1915 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 20 июня 1915 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 30 августа 1915 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 17 января в Кинешму
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой)
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 13 марта 1916 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 28 марта 1916 г.
Почтовая карточка, адресованная Дмитрию Пигуте до востребования
Текст с почтовой карточки от 28 марта 1916 г. Дмитрию Пигуте от Марии Александровны Пигуты (Шиповой)
Письмо Дмитрию Пигуте от 23 февраля 1916 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) от 12 апреля 1916 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Ольге Ивановне от 12 апреля 1916 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 19 апреля 1916 г.
Письмо Дмитрию Пигуте от 11 мая 1916 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 19 мая 1916 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 1 июня 1916 г.
Почтовая карточка Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Болеславовичу Пигуте от 20 июня 1916 г.
Почтовая карточка Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Болеславовичу Пигуте от 10 июня
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 26 июля
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 15 августа 1916 г. с приписками от Жени и Бори
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 15 ноября 1916 г.
Письмо от 3 марта 1918 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 9 ноября 1918 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 19 декабря 1918 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 3 января 1919 г.
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 2 февраля 1919 г.
Страницы из письма Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте
Письмо Марии Александровны Пигуты (Шиповой) Дмитрию Пигуте от 30 марта 1919 г.
Письмо Я. Станевич Дмитрию Пигуте от 19 июня 1916 г.
Письмо Я. Станевич Дмитрию Пигуте
Письмо Бориса Алексина Дмитрию Пигуте (дяде Мите) от 19 августа 1919 г.
Письмо Дмитрию Пигуте без даты и подписи
Выпись о рождении Якова Матвеевича Карпова-Алексина
Выпись о смерти Марии Александровны Пигута
Выписка из метрик о смерти Владимира – сына Болеслава Павловича и Марии Александровны
Письма Лёли к Володе во время его болезни
Ответ Дмитрию Пигуте из Общества врачей
Указ Костромского сиротского суда
Тетрадь, озаглавленная «Заветы моей матери»
Тетрадь, озаглавленная «Завет моей матери»
Рекомендация Алексина Якова Матвеевича
