Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2
– Я же тебе сказала, что выйду за тебя замуж только тогда, когда ты уедешь из Шкотова, так что больше и не будем об этом говорить!
Между тем Борис, не дожидаясь выздоровления Кати, продолжал готовиться к проведению курсов вожатых. По совету Милочки, с которой тоже этот вопрос обсуждали, курсы наметили организовать во время школьных зимних каникул, ведь большинство вожатых – или учителя, или сами учились. Таким образом, и решено было проводить курсы с 20 по 30 декабря.
Утвердив сроки у Тебенькова и Костромина, Алёшкин начал рассчитывать смету на их проведение, без такой сметы Кужель категорически отказался выдавать какие-либо деньги. Расходы состояли из стоимости питания курсантов, оплаты преподавателей, приобретения письменных принадлежностей и литературы.
К этому времени работа с пионерами уже вышла из тех рамок, когда вожатые отрядов опирались на учителей, теперь иногда даже и противопоставляли себя им. Это объяснялось отчасти не всегда советским настроем некоторых старых педагогов. Большинство молодёжи уже являлось выпускниками советской школы, и на них можно и нужно было опереться.
На курсах решили прослушать лекции по педагогике, конечно, вопросы современной внутренней и внешней политики партии, а большая часть времени отводилась на привитие вожатым навыков работы с пионерами, причём эту часть решили подкрепить и практическими занятиями.
Для лекций по вопросам педагогики пригласили наиболее опытных учителей, имевшихся в Шкотове: Шунайлова, Чибизова, Ланового. Политическую часть программы взяли на себя Тебеньков и Костромин, а теорию пионерского движения и организацию работы отрядов должны были провести Алёшкин и Пашкевич. На последнюю легла основная часть работы по организации практических занятий. Кстати сказать, эти занятия должны были заключаться в проведении каждым курсантом пионерских сборов в одном из шкотовских отрядов.
Наконец, смета была составлена, утверждена, нужные деньги получены, необходимые пособия и принадлежности приобретены, вопрос с размещением и питанием курсантов решён. Между прочим, последнее удалось легко с помощью всё того же Чибизова, заведующего школой крестьянской молодёжи, разрешившего занять для общежития одну из комнат интерната, для питания пользоваться столовой школы, внеся необходимую плату, а для занятий использовать один из её же классов. Были отправлены вызовы вожатым отрядов с приглашением на курсы.
Надо сказать, что решение вопроса о кандидатурах слушателей вызвало на бюро райкома ВЛКСМ немало споров. Ведь кроме семи шкотовских вожатых, можно было вызвать из района всего 12 человек, а там имелось уже более 30 отрядов. Но, наконец, и этот вопрос был улажен.
На все приготовления ушло почти полтора месяца. Тем временем Катя успела окончательно поправиться и стала принимать самое деятельное участие в подготовке к проведению курсов, Борису стало сразу легче. А самое главное, его Катеринка опять почти целыми днями находилось рядом с ним, иногда им удавалось даже обменяться поцелуями. Но о женитьбе он не переставал думать даже во время этой напряжённой работы, решил так: после проведения курсов обратиться к Дорохову с просьбой о переводе в какой-нибудь другой район, обещать там поднять работу с юными пионерами, если она ещё слаба, и жениться.
В этот период времени из-за приезда к Пашкевичам мужа Людмилы Катя вынуждена была переселиться в комнату к сёстрам – столовую отдали Сердеевым, и вечерние встречи Бориса с нею прекратились. Они за это вознаграждали себя днём, стараясь при каждом удобном случае остаться вдвоём. В это время Катя была с Борисом так ласкова и добра, что он находился наверху счастья.
Курсы, во время которых все их организаторы и преподаватели работали с самым большим энтузиазмом и старанием, прошли очень продуктивно. Алёшкин получил хорошие отзывы о них и от своих партийных и комсомольских руководителей, и от Кочергина, приезжавшего из обкома комсомола, чтобы ознакомиться с новой для Приморья формой работы. Борис уже планировал проведение подобных курсов и в весенние каникулы 1928 года с тем, чтобы охватить к лету всех вожатых района, но вдруг… Да, опять это проклятое «вдруг»!
В конце декабря, в последний день занятий на курсах, когда большинство курсантов решило сфотографироваться вместе с Алёшкиным и секретарём райкома ВЛКСМ Тебеньковым (Катя сниматься категорически отказалась, несмотря на усиленные уговоры и Бориса, и всех слушателей, хотя причины отказа так и не объяснила, и лишь много лет спустя Борис узнал, что отказ этот был вызван не капризом её, а тем, что у неё не было приличного или нового платья, она стеснялась сниматься в единственном стареньком, в котором ходила на занятия), Борис получил письмо заведующего угольнинской школы железнодорожников, в котором тот просил Алёшкина немедленно прибыть в школу. Борис предполагал, что произошло какое-нибудь чрезвычайное событие в одном из железнодорожных пионерских отрядов, и поэтому заволновался.
Однако, приехав на Угольную и явившись к заведующему, был прямо-таки огорошен полученным известием. Оказалось, что по распоряжению наркома путей сообщения, которому подчинялись все железные дороги страны, товарища Томского, должности инспекторов деткомдвижения упразднялись и оставлялись оплачиваемыми только должности вожатых отрядов, причём далеко не при всех школах. Угольнинской школе дали ставку только одного пионервожатого, таким образом, кроме Алёшкина, подлежал увольнению и второй вожатый. Заведующий школой предложил Борису стать единственным вожатым, но тот не согласился. Во-первых, он значительно терял бы в окладе, а во-вторых, и, пожалуй, это было главным, он не хотел вытеснять парня, жившего на станции Угольной и занимавшего эту должность. Второй или, вернее, вторая вожатая жила на Седанке, на работу ей приходилось ездить на поезде, и она была даже рада этому увольнению.
Вернувшись в Шкотово, Алёшкин доложил о своём увольнении секретарю райкома ВЛКСМ Тебенькову. После того как тот посовещался с Костроминым и выяснил, что по райкому на 1928 год оплачиваемая должность председателя бюро юных пионеров не запланирована, Борис передал свои дела инструктору райкома Грише Герасимову, а сам, получив соответствующую бумагу, направился в распоряжение обкома ВЛКСМ в город Владивосток.
Филка Дорохов уже знал о происшедшем сокращении пионерских работников, знал он также и то, что ходатайство Дальбюро юных пионеров перед наркомом путей об оставлении их хотя бы в пределах Дальневосточного края, учитывая его отдалённость от центра, большую территорию и сравнительно недавнее установление советской власти, успеха не имело. Дорохову пришлось расстаться даже со своим обкомовским работником Гришей Басанцом.
Между прочим, из разговоров с последним Борис выяснил, что в обкоме комсомола знали о предполагаемом сокращении ещё с октября месяца, но не сообщали никому, чтобы не расхолаживать работников. Это Бориса обидело: «Выходит, всем им на меня плевать, лишь бы работал в полную силу!» – раздражённо думал он. Поэтому на предложение Филки поехать на работу в один из районов побережья, где должность председателя райбюро юных пионеров была платной, отказался, хотя раньше об этом думал сам просить.
Глава тринадцатая
Борис загорелся желанием устроиться на работу в городе. К тому времени безработица была уже ликвидирована, биржи труда во Владивостоке не существовало, и приходилось искать работу самому. Конечно, он мог бы поступить учиться. Как он выяснил, на лесной факультет ГДУ производился и зимний набор, а его документы всё ещё находились там, но тогда бы его мечты о женитьбе разрушились, её пришлось бы откладывать, и надолго.
Обо всём этом он рассказал Филке. Тот сам, женившись несколько месяцев тому назад, понял настроение Бориса и, как друг, решил ему помочь. Возможно, что в глубине души он чувствовал себя и немного виноватым перед Борисом.
Он связался по телефону с одним из инструкторов обкома ВКП(б) и попросил его направить Бориса в какое-нибудь из учреждений, постоянно открывавшихся в городе. Очевидно, тот ответил согласием, потому что Филка, повернувшись к Борису, сказал:
– Иди-ка в комнату 176 к инструктору обкома Вольному, он обещал тебе помочь найти работу в городе.
Когда Борис зашёл в указанную комнату и увидел ещё молодого, но, видимо, чрезвычайно утомлённого худого человека, одетого в защитную гимнастёрку с прикреплённым на ней орденом Красного Знамени, взглянувшего на вошедшего каким-то задумчивым взглядом, то он оробел и смущённо остановился у порога комнаты.
Вольный встал из-за стола и предложил Борису сесть на стул у большого шкафа. Несколько минут они молча смотрели друг на друга, затем Вольный спросил:
– Да, брат, молод ты! Что же ты умеешь делать? Поди, только школу окончил?
– Нет, – ответил Борис, – школу я окончил уже давно, три года тому назад, с тех пор прошёл курсы десятников Дальлеса, работал десятником, а затем вот с пионерами, – добавил он, немного смущаясь.
– Курсы десятников? И даже уже успел поработать десятником? Это меняет дело, это хорошо! У меня на эту должность как раз запрос есть. Вот, кабы ты был партийным, так и совсем бы хорошо было!
– Так я уже полгода кандидатом партии состою.
– Что же ты мне сразу-то не сказал? И Дорохов ничего не сказал! Ну тогда вопрос решён! Пойдёшь служить в Дальгосрыбтрест, они сейчас как раз десятника ищут, а нам обязательно нужно туда хоть несколько человек коммунистов послать. Ты ведь знаешь, что за последние годы, в связи с развитием на Дальнем Востоке промышленности, здесь много различных учреждений пооткрывалось, разных трестов, контор и тому подобное. Специалистов для работы в этих учреждениях приходится набирать из так называемых бывших, иногда даже из мелких хозяйчиков и даже фабрикантов в прошлом, они там такого наработать могут, что только держись! Вот и нужно, чтобы в каждом таком учреждении у нас свой партийный глаз был, и в Дальгосрыбтресте этом. Задачи перед ним ставятся большие, аппарат его главной конторы уже вырос до полутораста человек, а партийная ячейка всего из пяти коммунистов состоит. Не больно-то туда нашего человека пропихнёшь, ведь нужны люди грамотные. Так что отправляйся в Дальгосрыбтрест, вот тебе направление. Найдёшь товарища Глебова, он там кадрами заведует и секретарём партийной ячейки является. Впрочем, подожди-ка, я ему ещё позвоню.
Он снял трубку, назвал телефонистке номер и, видимо, услышав, как ответили на противоположном конце провода, сказал:
– Товарищ Глебов? Здравствуй! Послушай-ка, ты вот просишь в свой коммерческий отдел человека – коммуниста, знающего лесное дело. Ну-ну, я понимаю, что у тебя в этом отделе на 30 человек служащих ни одного партийца нет, а все ответственные места занимают настоящие «зубры». Так вот, посылаю тебе паренька! Да-да, молодого! Ну что же, молодость – это не порок, по-моему! Нет, ты посмотри со специалистами, знает ли он то дело, за которое берётся, по рассказу должен бы знать. Да-да, кандидат партии, комсомолец уже с пятилетним стажем, последнее время на комсомольской работе был. Ну вот, видишь, вот и чудесно, значит, договорились. А это вы уж там сами смотрите, пока!
Вольный обернулся к Борису и, улыбаясь, сказал:
– Кажется, всё в порядке. Наверно, там тебе и комсомольской работы хватит: у них секретаря комсомольской ячейки нужно менять. Ну, смотри не подведи, счастливо! – и он, продолжая улыбаться, пожал Борису руку.
Как только Вольный улыбнулся, его лицо преобразилось: как будто и усталость куда-то делась, и помолодел он сразу, и как-то подобрел. Выходя от него, Борис невольно почувствовал уважение к этому ещё, наверно, очень молодому человеку. «Вот ведь, – думал он, – такой молодой, а уже орден имеет. Наверно, всю Гражданскую воевал!»
Взяв протянутую Вольным записку и узнав от него адрес Дальгосрыбтреста, Борис отправился в путь. Через полчаса он уже входил в большой трёхэтажный дом на Алеутской улице (ул. 25 Октября), расположенный, как раз напротив домов Бринера, где помещалось агентство Международного Датского телеграфа.
Александра Александровича Глебова (имя и отчество его сказал Вольный) Борис нашёл без особого труда. Это был невысокий, чуть сутуловатый, уже довольно пожилой человек, с головой, имевшей форму почти правильного треугольника, опрокинутого вершиной вниз. Узнав, что Алёшкин из обкома ВКП(б), Глебов приветливо улыбнулся, но заметил:
– Ну, товарищ Алёшкин, ты уж не обижайся, но у тебя, прямо скажем, для лесного специалиста вид-то малоподходящий, больно молод ты. Так что мы тебе сейчас проверочку устроим. Ты только пойми, проверка мне эта не нужна, я тебя как коммуниста и комсомольца и так взял бы без разговоров: если чего не знаешь, научу. Но тебе придётся иметь дело со специалистами, и перед ними нам, партийным, в грязь лицом ударять нельзя. Надо сразу же показать, что ты знаешь. Готов?
Борис был не робкого десятка. А потом, он просто любил всякие проверки, ну а проверки по лесному делу он тем более не опасался.
– Готов! – улыбнулся он.
– Валя, – обернулся Глебов к девушке, сидевшей на стуле у двери, – сбегай в коммерческий отдел, позови сюда инженера Антонова, да вежливенько, смотри!
Когда девушка вышла, Глебов, вздохнув, сказал:
– Вот тоже её к нам обком комсомола прислал. Хорошая девушка, послушная, и комсомолка неплохая, а училась всего 4 класса, куда же я её пристрою? Назначили в статистический отдел, так она там только два дня пробыла, выжили: «У нас здесь не ликбез». Завотделом, какой-то бывший чиновник, сказал: «Нам грамотные работники нужны!» Посадил её курьером, да помаленьку делопроизводству обучаю, может быть, через год хоть делопроизводителем в какой-нибудь отдел устрою. Беда у нас и с секретарём комсомольской ячейки, парень тоже, кажется, на своём месте не удержится. Вот… – но тут он свою речь прервал.
В комнату вошёл высокий узкоплечий мужчина, с красивыми вьющимися каштановыми волосами, карими глазами, горбатым носом и полными яркими губами, на которых блуждала какая-то неопределённая улыбка. Лицо его оканчивалось широким квадратным подбородком с глубокой бороздкой посередине. Подбородок этот совсем не гармонировал с остальной частью лица и казался приставленным от другого человека. На вид ему можно было дать лет 35, так оно и оказалось на самом деле, как впоследствии узнал Борис. Приятным баритоном он спросил:
– Чем могу быть полезен, Александр Александрович?
– Николай Фёдорович, вы говорили, что в отдел нужен десятник на лесной склад.
– Да, Александр Александрович, желательно опытный, грамотный, и нужен он прямо-таки безотлагательно.
– Ну так вот, разрешите вам представить, – показал Глебов на Алёшкина
– Как это такое?!! – впоследствии Борис узнал, что это было любимое восклицание Антонова, когда он чему-нибудь удивлялся. – Этот юноша?
– Да, этот молодой человек, – поправил Глебов, – он имеет законченное среднее образование и, кроме того, после курсов по лесозаготовкам проработал несколько лет в Дальлесе. Товарищ Алёшкин, покажите товарищу Антонову своё удостоверение об окончании курсов, вы говорили, что оно при вас.
Борис достал из кармана удостоверение, захваченное им при поездке во Владивосток совершенно случайно, и протянул его Антонову. А Глебов продолжал:
– Я хочу просить вас, товарищ Антонов, побеседовать с ним, и, если он хоть немного разбирается в лесном деле, его нужно взять. Мне очень хочется его взять, надо пополнять трест молодёжью!
Николай Фёдорович поморщился.
– Товарищ Глебов, я не против молодёжи, ведь я и сам ещё не старик. Но нам нужен знающий, грамотный во всех отношениях работник, ведь он, по существу, будет отвечать за целый лесной склад!
– А вы всё-таки поговорите, поговорите с ним, товарищ Антонов! Пройдите в соседнюю комнату, она сейчас пустая – ревизор уехал, так что вам никто не помешает.
Антонов вздохнул и как-то грустно произнёс:
– Ну что же, пойдёмте, молодой человек!
Поданное ему Борисом удостоверение об окончании курсов он всё ещё неразвёрнутым держал в руке. Зайдя в указанную Глебовым комнату, Антонов сел за стоявший там стол и, предложив Борису усесться напротив, заговорил:
– Вы понимаете, на что вы идёте? Ведь на вас ляжет большая материальная ответственность! Ведь в тюрьму могут посадить, если у вас недостача окажется. Откажитесь лучше!
Бориса такое вступление взорвало, он довольно грубо ответил:
– Простите, товарищ Антонов, разве вам об этом поручал со мной говорить товарищ Глебов? Если вы так считаете, то нам говорить не о чем. Я тогда ему сейчас так и скажу!
– Ах, как это такое? Я просто вам совет даю, а принять его или не принять, дело ваше! – и Антонов развернул удостоверение, которое всё ещё продолжал держать в руке. Там перечислялись предметы, пройденные на курсах, и против каждого стояла отметка «отлично», а внизу, среди подписей комиссии, принимавшей экзамены, первой стояла фамилия профессора Василевского. Антонов воскликнул:
– Ну, это уже кое-что! Я сам у Николая Васильевича учился, замечательный старик! Если он подписался под таким документом, то значит вы действительно что-то знали неплохо. Расскажите-ка мне, где и в качестве кого вы работали.
Борис рассказал о своей работе в шкотовской конторе Дальлеса, благоразумно умолчав о своей последней работе с пионерами. Оказывается, Антонов знал и Озьмидова, а, услышав от Бориса, что тот к нему относился очень хорошо, и, если надо, мог бы дать о нём отзыв, заявил, что он верит представленному удостоверению и никаких дополнительных отзывов не требует. Затем он задал Борису несколько вопросов, касающихся определения качества леса, главным образом, досок, попросил подсчитать в кубофутах объём бруса и нескольких досок и, убедившись, что ответы на некоторые вопросы Борис в состоянии дать даже без карандаша и бумаги, Антонов остался доволен. Так он и сказал Глебову, когда они вышли из своей «экзаменационной» комнаты:
– Ну что же, если деловая, организаторская способность у товарища Алёшкина окажется такой же, как его знания в лесном деле, то он нам вполне подойдёт. Но вы ведь знаете, Александр Александрович, решающее слово в этом вопросе не моё, а заведующего коммерческим отделом Черняховского, а он мужчина строгий.
– Ну, положим, не только его, а и председателя правления треста товарища Берковича, да и моё тоже, как секретаря партячейки. Конечно, дело будет зависеть также и от того, как вы о товарище Алёшкине Черняховскому доложите.
– Я доложу так, как есть. По-моему, товарищ Алёшкин по своим знаниям нам подходит, ну а остальное покажет дело. Думаю, что всё будет хорошо, ну а будет ли в конечном счёте хорошо для него, увидим!
– Ну так идите в коммерческий отдел, а потом, товарищ Алёшкин, с результатами зайдите ко мне.
В коммерческом отделе, занимавшем широкую темноватую комнату, стояло несколько больших письменных столов, за каждым из которых сидел какой-нибудь человек, что-то писавший или разбиравшийся в лежавших перед ним бумагах. Бумаг этих находилось на каждом столе великое множество. За одним из столов сидел парень, старательно щёлкавший на счетах. В уголке за небольшим столиком на новеньком отличном «ундервуде» молоденькая машинистка бойко выстукивала какое-то письмо. Взглянув на машинку и на машинистку, Борис невольно подумал: «Эх, если бы нам в райком такую же машинку вместо старой телеги с западающей буквой «у», да уметь бы так же быстро печатать…»
Напротив машинистки, около другого такого же огромного окна, за очень большим письменным столом, покрытым зелёным сукном, с массивным письменным металлическим прибором, имевшим вид какого-то старинного замка, где боковыми башнями служили чернильницы, а центральной – вместилище для ручек и карандашей, сидел человек лет пятидесяти, с чёрными, чуть подёрнутыми сединой курчавыми волосами, с толстыми губами и выпуклыми глазами, со щеками и подбородком, покрытыми тёмной синевой, оставшейся после бритья, вероятно, чёрной густой бороды и усов. На его толстом мясистом носу находилось пенсне в золотой оправе. Перед ним лежала какая-то напечатанная бумага, которую он безжалостно и довольно сердито черкал красным карандашом. Это и был Виталий Илларионович Черняховский. Антонов и Борис остановились напротив его стола.
Закончив исправление находившейся перед ним бумаги, Черняховский повернулся к сидевшему за соседним столом толстому, круглолицему, с совсем заплывшими жиром глазками, одетому в какой-то кургузый серый пиджачок, сравнительно молодому, но уже лысеющему человеку, и скучным голосом произнёс:
– Товарищ Игнатьев, когда же вы наконец научитесь служебные письма писать? Ведь вы коммерческий корреспондент, можно сказать, мой заместитель, а пишете, простите меня, как институтка!
Толстячок, покраснев, неестественно быстро для своей полноты подскочил к столу заведующего и, как-то странно изогнувшись, быстренько схватил протянутую ему бумагу.
Алёшкин, глядя на эту картину, едва удержался, чтобы не фыркнуть. Уж очень его удивило и насмешило почти раболепное преклонение Игнатьева перед начальником.
– Ну, а вам что? – всё тем же скучающим голосом спросил Черняховский Антонова.
– Вот, Виталий Илларионович, – довольно робко заговорил Антонов, – Глебов рекомендует нам товарища Алёшкина на должность десятника лесного склада. Я с ним уже поговорил, он в лесном деле разбирается.
– Гм, разбирается! Ну что же, это уже хорошо! Вы партийный? – вдруг неожиданно спросил совсем другим тоном Черняховский, взглянув на парня, глаза его при этом блеснули.
– Да, и комсомолец! – не задумываясь, ответил Борис.
– Пишите заявление о приёме на работу. Дайте ему бумагу и перо, – снова повернулся он к Антонову.
Николай Фёдорович, видимо, не ожидавший такого немедленного решения вопроса, провёл Бориса к своему столу в самом тёмном углу у двери, усадил его и положил перед ним чистый лист бумаги.
За время работы в райкоме Борис уже довольно уверенно овладел искусством составления разных документов, потому написание заявления труда для него не составило, это заняло не более трёх минут. Закончив, он встал, подошёл к столу Черняховского и положил перед ним, опять поглощённым рассмотрением какой-то бумаги, своё заявление на стол. Тот недовольно поднял голову, но, увидев Алёшкина, приветливо спросил:
– Уже написали?
Он взял заявление в руки, внимательно прочитал его, видимо, стараясь найти ошибки, когда же их не обнаружил, ещё раз взглянул на спокойно стоявшего перед ним парня и своим красным карандашом надписал в углу листа: «Зачислить с месячным испытательным сроком. Оклад старшего десятника, по тарифным ставкам Дальлеса с надбавкой 20 %». Возвращая заявление Алёшкину, он сказал:
– Передайте для дальнейшего оформления товарищу Глебову, а вы, товарищ Антонов, возьмите работу вновь принятого под своё наблюдение и учтите, что ответственность за организацию лесного дела в тресте с вас не снимается!
Александр Александрович обрадовался, что с Черняховским дело уладилось так просто, и через час уже был готов приказ о зачислении Бориса на службу. С Антоновым он договорился о том, что на место работы они пойдут завтра, Борис примет имеющиеся материалы, подробно ознакомится со своими обязанностями и приступит к работе.
Между прочим, почти через три года, когда Антонов волею судьбы оказался сам в подчинении у Бориса Алёшкина, он как-то в одном откровенном разговоре рассказал ему, почему Черняховский так легко и быстро согласился на его кандидатуру – в сущности, очень молодого, и потому не внушающего особого доверия, человека на такую ответственную работу.
После ухода Бориса с подписанным заявлением из коммерческого отдела, Черняховский, заметив на лицах сотрудников, в прошлом почти всех работавших в каких-нибудь торговых компаниях, удивление, улыбнувшись, довольно откровенно заявил:
– Эх вы, недотёпы! Неужели не понимаете, что Глебов спит и видит, как бы нам в отдел большевичка втиснуть? До сих пор ему это не удавалось, а тут вот нашёлся паренёк. Так пусть таким большевиком в нашем отделе будет этот мальчишка, чем какой-нибудь опытный революционер. Да к тому же, засунув его на лесной склад, мы фактически отстраним его от работы отдела, а если он там погорит, то для нас опять же выгодно будет: вот, мол, как партийные-то работают!
Однако, мы можем сказать, что предположения Черняховского не оправдались, и он сам вскоре вынужден был своё мнение об этом мальчишке переменить.
Но вернёмся к текущим событиям. Получив на руки выписку из приказа, Борис с большим удовольствием увидел, что оклад его составит 82 рубля в месяц, то есть почти на 30 рублей больше, чем он получал до сих пор. Эта солидная по тем временам сумма позволяла ему вполне удовлетворительно содержать семью, и вопрос о его браке с Катей теперь мог решиться буквально в несколько дней. Он почему-то нисколько не сомневался, что испытательный срок, определённый ему Черняховским, он выдержит.
На следующее утро в 9 часов Борис уже был в коммерческом отделе, куда скоро явился и Антонов. После этого они вместе отправились на лесной склад, на котором Алёшкину предстояло теперь работать.
Оказалось, что склад этот находился в самом центре города, рядом с так называемой Графской, а теперь Комсомольской пристанью, расположенной на берегу бухты Золотой Рог, чуть ниже кинотеатра «Арс». Здесь было несколько железнодорожных путей и тупиков, подходящих к разным пакгаузам и причалам торгового порта, а одна линия шла вдоль всего берега бухты, огибая её так, что с городского берега переходила на мыс Чуркин, где тоже имелись различные причалы и торговые склады.
Шагах в двухстах от Комсомольской пристани по направлению к углу бухты, а точнее, к Дальзаводу, и располагался лесной склад лесопромышленника Бородина, часть территории которого арендовал Дальгосрыбтрест. До прихода на Дальний Восток советской власти Бородин имел несколько лесопильных заводов, располагавшихся по линии железной дороги от Хабаровска до Владивостока на наиболее крупных станциях. Хищнически вырубая леса, окружавшие эти станции и находившиеся при них сёла и городки, он заготавливал пиломатериалы в огромных количествах. Большая часть этих материалов продавалась за границу, преимущественно японцам, их подвозили железнодорожными вагонами в торговый порт и производили погрузку на пароходы прямо из вагонов.
Небольшую часть леса, главным образом, из отбракованного японцами, он продавал в городе для нужд местного населения, и барыши от этой торговли имел порядочные: Владивосток, город молодой, всё время вёл строительство жилья, лес Бородина расходился по хорошей цене и быстро.
После октября 1922 года, когда последнее буржуазное правительство на Дальнем Востоке было ликвидировано, а интервенты убрались восвояси, Бородин лишился почти всех своих заводов и права на торговлю за границу. У него значительно сократилась возможность сбывать лес и на внутреннем рынке. Однако территория склада, арендованная им у города на несколько лет вперёд, ещё оставалась за ним. Горсовет, учитывая существование НЭПа, не решился сразу отобрать у Бородина склад, а лишь повысил плату за аренду, и, в соответствии с законами РСФСР, увеличил размер налога на частную торговлю. Пока Бородин с этими условиями соглашался и продолжал иметь со своего маленького заводика, оставленного ему на станции Бикин, некоторое количество пиломатериалов, а торговал ими с этого склада. Но территория склада была для него теперь велика – половина его пустовала, и потому он с радостью согласился отдать большую часть в аренду Дальгосрыбтресту. Пользуясь неопытностью, а может быть, и недобросовестностью некоторых работников треста, Бородин сумел содрать такую плату, которая полностью покрывала всё, что он платил за весь склад горсовету.
По дороге Николай Фёдорович Антонов объяснил Алёшкину, что ему предстоит не только принимать и отправлять полученный лес, но фактически и заведовать той частью помещения, которая трестом арендована. Основными материалами на складе будут доски различной толщины, дощечки для изготовления ящиков и клёпка для изготовления бочек. Весь материал будет поступать по железной дороге, и важно разгружать вагоны своевременно, иначе придётся платить за простой, что вызовет неприятности.
Взаимоотношения с железной дорогой Борису были хорошо известны ещё по работе в Новонежине, и он знал, как в этом случае следует поступать. Правда, там ему приходилось следить за своевременностью погрузки, а здесь дело обстояло наоборот, но это его не пугало. «Главное, были бы грузчики», – подумал он и задал по этому поводу вопрос Антонову. Тот ответил, что до сих пор работа по разгрузке начавших уже поступать материалов, по особой договорённости, производилась десятником Бородина с использованием грузчиков-китайцев, работавших на этом складе уже несколько лет. В связи с сокращением объёма работ Бородин рассчитал этого десятника, в тресте тот работать не согласился, грузчики тоже могли куда-нибудь перейти, так как их заработки упали. Выдавать же лес, заявил Антонов, Борису придётся по нарядам коммерческого отдела разным кустарным артелям, изготовлявшим (по заключаемым с ними договорам) бочки и ящики для продукции Дальгосрыбтреста. О погрузке материалов для них Борису беспокоиться не нужно, это их забота, ну а отправку досок на рыбные промыслы и на заводы, проводившуюся морем на китайских шаландах, специально нанимаемых для этого трестом, ему придётся осуществлять с помощью тех же грузчиков, которые будут работать и на разгрузке.
Рассказал Антонов также и о том, что расчёты с грузчиками Борису придётся производить самому, для чего он по специальным чекам будет получать из банка необходимые авансы. Расчётами с мастерскими будет заниматься бухгалтерия коммерческого отдела (оказывается, была и такая), от Бориса потребуется только выдача квитанций на принятые изделия.
Всё услышанное Алёшкиным от Антонова не очень его взволновало, он не испугался объёма работ и полагал, что сумеет справиться.
Когда они пришли на склад, то первое, что бросилось Борису в глаза, была путаница, созданная при хранении: материалы треста и материалы Бородина лежали вперемешку: рядом со штабелем досок, принадлежавших тресту, лежал штабель досок, принадлежавших Бородину. Новый работник уже был достаточно опытным, чтобы понять, что при таком складировании возможны самые различные злоупотребления, поэтому, принимая лес от уходящего десятника, он потребовал, чтобы склад был чётко разграничен и даже разгорожен колючей проволокой, мотки которой он обнаружил тут же, в довольно большом сарае, предназначенном для хранения наиболее ценных пород и в настоящее время пустовавшем.
