Я посмотрел на замкомвзвода и тот кивнул головой. Козырнув, я чётко повернулся и направился к двери, услышав, как за спиной не утерпевший Николаев влепил сочный удар кому-то из провинившихся сержантов. Тут же последовал второй. Третьего я не слышал, так как пулей вылетел из Ленинской комнаты. А через пять минут, дробной рысцой, мимо моей койки, промчались в своё расположение Комаров и Сорокин. Ещё через пять минут пришёл Тетенов и долго в темноте сидел на своей кровати, не раздеваясь.
Я тоже затаился на кровати, не зная то ли мне радоваться такому исходу, когда старослужащие сержанты встали на мою защиту, то ли нет?
Утром всё было как всегда, как будто ничего и не произошло, хотя весь взвод, да и батарея наверно знали о разборках, произошедших после отбоя и кидали на меня и Тетенова любопытные взгляды.
Пару дней всё шло как обычно, Тетенов ни чем не выделял меня, но сегодня перед отбоем вдруг придрался, прямо на голом месте ко мне и объявил наряд на работу. И после вечерней поверки подвёл к дежурному по батарее сержанту Крамаренко: – Серёга, вот тебе нарядчик, но только у меня просьба, как сержант сержанту – дай ему такую работу, чтобы он за пятнадцать минут до подъёма закончил.…
Крамаренко спокойный, рассудительный, пользующейся среди курсантов уважением за справедливость, завёл меня в умывальник: – Цеханович, вот тебе поле битвы – туалет, умывальник и курилка. Выдраить так, чтобы блестело как у кота яйца. Задача понятна? Ну и хорошо…
Я, уже один, не торопясь обошёл помещения и весело рассмеялся: – Подумаешь работа. Да тут часа на четыре – вот в два и лягу спать…
Первым делом взял аседол, тряпочку и натёр до бронзового блеска краны в умывальнике и краны на писсуарах. Потом тщательно вытер везде пыль. Отдраил толчёным кирпичом кафель писсуаров от желтизны и очки от потёков ржавчины, а потом тщательно вымыл с мылом мозаичный пол. Даже сам залюбовался результатом своей работы. Было как раз два часа и сержант Крамаренко уже спал, но я его смело разбудил и доложил о выполнение поставленной задачи. Крамаренко вкусно зевнул во весь рот.
– Ладно, Цеханович, пошли посмотрим, что ты там наработал?
Молча прошли по всем помещениям и дежурный одобрительно произнёс: – Молодец, молодец… Ничего не скажешь…
Крамаренко почесал затылок и задумчиво посмотрел на меня: – Честно говоря, я тебя бы сейчас отправил спать, но ты сам слышал и всё должен понимать. Увы, но спать тебе не придётся. Пошли, новую задачу поставлю.
Мы обошли все помещения, но везде было чисто и Крамаренко, остановившись около тумбочки дневального, где в этот момент стоял мой друг Юрка Комиссаров, был озадачен. Он вновь задумчиво почесал затылок и через несколько секунд радостно воскликнул: – Во…, есть. Цеханович, ты в этом году первым будешь.
Дежурный запустил руку в карман и выудил оттуда коробок спичек, достал спичку и торжественно вручил её мне: – Измерь мне, товарищ курсант, спичкой коридор от нашей ружейной комнаты до ружейной комнаты пятой батарее. Измеришь точно, с ошибкой плюс-минус десять спичек – идёшь спать. Будет неправильно – будешь мерить дальше. Я точное число спичек знаю и чтобы всё было «по чесноку», записываю число на бумажку, ложу её в тумбочку и опечатываю её. И без пятнадцати шесть, если ты не справишься с задачей, я тебе эту бумажку показываю.
Крамаренко быстро записал на клочке бумаги несколько цифр, положил её в тумбочку и опечатал печатью. Дежурный ушёл спать, а я с дурацким энтузиазмом приступил к заданию. Уже через пять минут, поравнялся с тумбочкой и остановился, услышав голос Комиссарова: – Боря, стой! Хорош хернёй заниматься.
– Ты чего, Юра? Мерить надо…
– На хера? Тебя Тетенов несправедливо наказал и ты чего тогда корячишься? Давай сейчас тумбочку вынесем на лестничную площадку. Пластилин замёрзнет, я лезвием аккуратно срезаю понизу. Глядим бумажку, и в тепле осторожно приделываем печать обратно. Ты ложишься спать, через час я тебя толкаю, ты докладываешь Крамаренко и спокойно спишь до утра. Пошли они на хрен…
– Не.., Юра, я так не привык. Да и самому, как это не парадоксально – интересно.
– Ну и дурак ты, Боря.
Через полтора часа закончил первый проход и разбудил Крамаренко: – Товарищ сержант, одна тысяча восемьсот пятнадцать спичек.
Сержант помолчал с полминуты, потом веско изрёк: – Неправильно. Меряй дальше, – и снова упал на кровать.
– Так, ладно, – я взял карандаш и начал заново считать: прикладывал спичку, карандашом проводил черту, прикладывал спичку и опять чиркал черту. Через два часа я снова толкнул сержанта – Одна тысяча семьсот семьдесят семь спичек.
– Неееак, меряй – и кувыркнулся на подушку.
– Ну…, уж нет, – мерить не стал, а без пятнадцати шесть Крамаренко, отлепив печать, достал бумажку и сунул мне.
– На, читай, чтобы не думал что я тебя наё….ал.
На бумажке было выведено – 1766.
Перед занятиями меня в сторону отвёл Бушмелев.
– Ты ночью не спал?
– Так точно.
– Тетенов?
– Так точно.
– За что?
– Товарищ старший сержант, разрешите не докладывать, а то опять крайним окажусь.
Бушмелев усмехнулся: – И не надо, сам узнаю. А ты, Цеханович, крепись. Недельки две осталось.
Я резко вскинул голову: – Не понял? Вы что меня в другое подразделение собрались переводить? Так я не согласен.
Замкомвзвод многозначительно рассмеялся: – Да никто тебя никуда не собирается переводить, но через две недели тебя ждёт приятный сюрприз. Да и Тетенова тоже – только уже неприятный. А пока крепись.
До Германии осталось 90 дней.
Праздник 23 февраля вчера прошёл нормально. Даже можно сказать отлично. Впервые за всё время нас не дёргали ни на какие работы, поэтому я успел посмотреть днём в коридоре учебного центра художественный фильм про гражданскую жизнь. За эти три месяца до того втянулся в военную жизнь в учебке, что было даже странно наблюдать на экране свободную жизнь молодёжи, когда можно запросто поваляться на диване, а после спокойно встать и пойти в одиночку, без песни, вольным шагом на дискотеку или свидание с девушкой. Самое странное, что я даже не завидовал киношным героям, а с некоторым злорадством, примеривая армейскую жизнь к положительным героям фильма, констатируя, что многие из них просто не потянут её и будут здесь вечными лохами. Своя, собственная гражданская жизнь давно забылась и была спрятана в непознанных глубинах мозга. Так, иной раз прорывалась яркими картинками воспоминаний и также без сожаления там же и пропадала. Я уже был солдатом и жизнь свою твёрдо решил посвятить тому же – нелёгкому, порой неблагодарному военному труду.
Праздничное настроение не покидало и сегодня. Как же, сегодня меня в числе нескольких курсантов с других батарей, на праздничном построение полка вывели из строя и зачитали приказ о присвоении нам воинского звания «Ефрейтор». А потом вообще удивили, зачитав ещё один приказ – меня назначили на должность командира второго отделения в нашем взводе. Правда, о том что буду командиром отделения и ефрейтором я знал уже несколько дней, но верилось с трудом. Ну, хорошо… Поставили меня на должностью И тогда на каком положение я буду? Понятно, Тетенов и Бушмелев, они сержанты и пользовались всеми привилегиями, как постоянного состава. А я?
Десять дней тому назад в полку началось соревнование лучших отделений батарей на приз Героя Советского Союза майора Плетнёва. В свою очередь такие соревнования прошли в батареях и в ходе трудного противостояния в четвёртой батарее отделение, в котором я служил, заняло первое место. А за неделю до праздников соревнование вступило в свою заключительную фазу. Десять отделений дралось за первое место по всем дисциплинам и мы сразу же выдвинулись на лидирующие позиции. Помимо всего и внутри отделения шла борьба за первое место. Тут уже боролись за десятидневный отпуск на Родину. По статусу первого места на приз Героя майора Плетнёва на отделение, занявшее первое место выделялось – отпуск один человек, звание «Ефрейтор» один человек, ценные подарки два человека, грамоты два человека и остальные благодарности. И так получалось, что в отделении могли претендовать на отпуск только двое: я и воркутинец Сергей Панков. На каждом контрольном занятии я уверенно набирал очки, также уверенно шёл, дыша мне в затылок, и Сергей. Он особо не расстраивался, что шёл вторым, так как прекрасно знал о моём слабом месте, где он спокойно и без суеты обойдёт меня. Так и случилось. На сдаче физо я позорно провалился: подъём-переворот – 2, бег на сто метров – 3, подтягивание – 5, кросс на 3км – 2. Общая – Два. Сергей же все нормативы выполнил на четыре и пять, легко обойдя меня по очкам. Надежда отыграться была только на последнем контрольном занятие по Оружию массового поражения. И тут уж я выложился, сделав рывок на выполнение нормативов, и вырвал проигранные очки. Но обойти не смог, лишь уровняв их.
– Цеханович, – я и Сергей Панков стояли перед столом командира взвода, а перед ним лежал список нашего отделения с расписанными поощрениями за первое место в полку. Лишь против наших фамилий было пусто, – у тебя с курсантом Панковым поровну очков. Если бы ты опередил его хотя бы на одно очко, я закрыл глаза на твою физическую немощь и отправил тебя в отпуск. Но раз очков поровну то моё решение следующее. Тебе звание «Ефрейтор», а курсант Панков едет в отпуск. Думаю, что так будет справедливо. Верно, Цеханович?
Конечно, в отпуск хотелось и мне. Хотелось в военной форме пройтись по городку, хотелось чтобы мать и отец гордились мною перед соседями и знакомыми – вот мол, три месяца отслужил, а уже отпуск заработал и лучший солдат полка. Хотелось щегольнуть и перед Сергеем Бабаскиным. Но где-то, в глубине души, у меня было и неприятие несвоевременного отпуска. Да приехал бы первым солдатом полка, да честно заработал отпуск, да молодец. Но, понимал и другое, что в глазах своих знакомых парней, которые недавно пришли из армии и с которыми буду тоже встречаться, я буду выглядеть обыкновенной салагой, счастливчиком, получившим отпуск на халяву. Салабоном, не умеющим ещё с армейским шиком носить форму, откуда жалко будет торчать худая шея. Не готов я был к такому отпуску, поэтому с готовностью ответил.
– Так точно, товарищ лейтенант. Я ещё себе заработаю.
– Ну и хорошо. Чтоб было всё без обид. – Лейтенант Князев напротив фамилии Панкова написал – Отпуск, а напротив моей – «Ефрейтор», – Всё, Панков, иди и позови сюда старшего сержанта Бушмелева, а ты Цеханович останься с тобой ещё не всё.
Когда в канцелярию батареи зашёл Бушмелев и уселся за стол рядом с командиром взвода, Князев выгнал писаря и мы остались одни.
– Товарищ курсант, отпуск ты действительно себе ещё заслужишь, а мы с замкомвзводом немного подумали и у нас есть к тебе встречное предложение. Как ты смотришь, если тебя поставить командиром второго отделения? А? Потянешь? Или нет?
Предложение было неожиданным и я несколько растерялся, но быстро справился с собой и стал прикидывать – А действительно….. Потяну или нет? Смущало многое. Как отнесутся мои товарищи, которыми придётся командовать, приказывать, требовать? Как посмотрят на моё назначение сержантский состав батареи? И какую линию поведения выстраивать между товарищами и сержантами? А Тетенов? С другой стороны – в линейное подразделение приду уже с опытом командования и мне там будет гораздо легче входить. Всё равно ведь через три месяца командиром расчёта буду. Так что месяцем позже, месяцем раньше – какая разница….? Все эти мысли вихрем проносились в голове и с ответом я затягивал.
Поняв мои колебания, командир взвода успокоительно произнёс: – Да ты, Цеханович, не переживай. Понятно – какой с тебя спрос, как с командира отделения? Но тем не менее по стажируешься. Бушмелев тебе поможет, подскажет в каких-то особо трудных ситуациях. Да и от Тетенова ты будешь своей должностью прикрыт. А? И в училище сразу на сержантскую должность пойдёшь. А чтобы ты ситуацию для себя полностью просёк, то я хочу после окончания учебки оставить тебя и Панкова сержантами во взводе. Будем вместе курсантов учить. Так что думай…
– Готов, товарищ лейтенант.
– Хорошо, только уговор. Никому о нашем разговоре пока не говори. Понял? Ну, тогда иди, занимайся.
Строй взвода, да и батареи встретил меня, когда становился в строй, разношёрстным гулом, в котором можно было услышать богатую палитру оттенков, начиная от откровенной зависти и кончая одобрением. Вся удмуртская родня неприязненно ворчала мне в спину – «Пере траханный солдат, не до траханный сержант» или «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора». Но я на это не обращал внимание, так как это было от зависти. И взгляд Фокина тоже прямо источал зависть и неприкрытую обиду – Почему не его поставили на должность? Справедливости ради надо сказать, что Фока при своём хреновом характере был хорошим курсантом и вполне нормально успевал в учёбе. Были у него и хорошие лидерские задатки и в будущем он мог стать отличным командиром орудия. И вот поставили не его, а недруга. Остальные моё назначение встретили одобрительно, хотя прозвучали и вполне риторические вопросы – А на хрена тебе это, Боря, нужно?
Но больше всех был ошарашен Тетенов. Уже несколько недель младший сержант окучивал Бушмелева, а иной раз задавал вопрос командиру взвода насчёт командира второго отделения, мол – Товарищ лейтенант, мне довольно тяжело ходить каждый раз, когда наступала очередь взвода, дежурным по батарее, по столовой. Бушмелеву не положено ходить, вот я и тяну на себе все наряды и работы.
Бушмелеву он пел по-другому: – Гера, ты дедушка, замкомвзвод и все занятия, которые раскладываются на нас двоих приходится мне тянуть одному. В других взводах все сержанты на местах, а я как лошадь пашу… Давай ты тоже к командиру взвода подъезжай насчёт ещё одного сержанта.
Князев каждый раз отмахивался от Тетенова и обещал подыскать командира отделения, а Бушмелев откровенно посылал его: – Тетенов, ты ещё черпак и причём бестолковый черпак… Вот и паши, нарабатывай опыт. Станешь дедушкой тогда и отдохнёшь. А насчёт ещё одного такого же бестолкового как и ты, сам с командиром взвода договаривайся.
И вот несколько дней тому назад командир взвода так солидно, по-отечески и слегка посмеиваясь сказал Тетенову: – Товарищ младший сержант, нашли тебе помощника. Правда, опыта у него не особо, но вдвоём вы справитесь. После праздника будет тебе второй командир отделения.
Вот и ходил Тетенов эти дни донельзя весёлый и довольный от этого известия, представляя, как он, старожил взвода, будет помыкать новеньким, да ещё неопытным помощником, чувствуя себя старослужащим сержантом.
И такой жёсткий облом. Мне даже стало жалко младшего сержанта, увидев его растерянное лицо, когда он дёргал Бушмелева за рукав: – Гера, Гера, а чего Цехановича то, поставили? Почему не сержанта?
Бушмелев мстительно рассмеялся и, не стесняясь курсантов, брякнул: – Тетенов, ну и дурак ты. Где тебе взять среди учебного процесса лишнего сержанта? Ты просил – вот и получил. Работай…
После развода лейтенант Князев уже официально представил меня взводу в качестве командира отделения.
– Все требования ефрейтора Цеханович требую выполнять неукоснительно точно также, как если бы этого требовал любой сержант. Точно также и я с него буду требовать за отделение, как с сержанта. Ну, а по человечески, скажу так – если вы по каким либо причинам будете саботировать распоряжение и приказы командира отделения, то вы будете подводить своего товарища, который точно такой же курсант как и вы. Да…, среди вас вполне можно было выбрать и другую кандидатуру, но я и замкомвзвод остановили свой выбор именно на нём и обсуждению это не подлежит.
Закончив построение, Князев завёл нас – Бушмелева, Тетенова и меня, в канцелярию батареи и мне было довольно непривычно сидеть за одним столом в присутствие командира взвода и сержантов. Обычно я всегда, как и любой курсант, стоял по стойке «Смирно» или «Вольно».
Лейтенант сначала обратился к младшему сержанту: – Тетенов, тебе всё понятно? Или тебе что-то надо разъяснять? Вижу, вижу по глазам, что у тебя куча вопросов…, но мне их задавать не надо. Командир отделения ефрейтор Цеханович имеет права и обязанности точно такие же как и у тебя и чтоб я больше не слыхал ни про спички, ни про «золотые наряды» и такие наказания, как наряд на работу или на службу, которые ты ему раздаёшь направо и налево. И я знаю, почему ты это делаешь. Теперь дисциплинарно его наказывать могу только я или же в исключительных случаях замкомвзвод. Он хоть и курсант, но командир отделения.
Князев повернулся ко мне и я вскочил со стула: – Сядь, Цеханович. Товарищ ефрейтор ты теперь командир отделения и исходя из того что тут услышал – не борзей. Ты курсант и должен выполнять все требования, какие к тебе будут предъявлять сержанты, в том числе и младший сержант Тетенов. Как бы ты к нему не относился, но у него опыта гораздо больше чем у тебя. Тебе понятно?
– Так точно.
– Хорошо, Бушмелев, ты сегодня старший, а я пошёл. Мне тут надо один вопрос решить.
Лейтенант поднялся из-за стола и тут Тетенов, не удержавшись, с обидой в голосе выпалил вопрос: – Товарищ лейтенант, но почему всё-таки Цеханович? Можно было поставить курсанта Фокина, который посильней его…
Командир взвода с раздражением хлопнул перчатками об стол и сел обратно: – Тетенов, тебя в строю при всех Бушмелев дураком обозвал. Мне что – это повторить? Кто такой Фокин? Он с какого отделения? И с какого отделения Цеханович? А Цеханович с отделения, занявшего первое место в полку и сейчас он по статусу второй солдат полка. Это твоё отделение заняло первое место, но твоей заслуги в этом нет. А если она всё-таки и есть – то она мизерная… вот столько, – Князев на мизинце показал, какая часть заслуг была у командира отделения, – а заняли первое место курсанты – именно курсанты. Своим трудом и терпением. Ты гордись этим, что они не плюнули, а дрались за это место. Гордись тем, что с твоего отделения Панкова и Цехановича хотят оставить по выпуску в батарее учить новое пополнение. Можешь всем говорить, что это ты их вырастил, но когда мне предложили поощрить и тебя за первое место, то я отказался – рано. И кто такой Фокин после этого? Тетенов – не зли меня…
Князев вышел из канцелярии, а Бушмелев с осуждением произнёс: – Заколебал ты своей удмуртской мафией.
До ГСВГ осталось 75 дней.
Благодать! В казарме никого нету, кроме как суточного наряда и меня – дежурного по батареи. Да ещё и старшины Николаева, который периодически выходил из каптёрки, занимаясь своими старшинскими делами. А остальная батарея была на занятиях в поле. А я балдел, на улице минус 35, а я в тепле буду целый день. Повезло. Я уже третий раз заступал дежурным по батареи и быстро раскусил, какая это лафа. В дежурстве был только один негативный момент – это приём пищи. Завтрак, обед и ужин. Уж не знаю как в остальных солдатских столовых нашей славной Советской армии, но в нашей столовой процесс заготовки пищи на подразделение был организован как «Битва в пути». Перед выходом в столовую дежурный по столовой набирает команду из крепких курсантов, человек десять. Стойких бойцов, готовых грудью и животом отстоять пищу. И не только закрыть означенными местами пищу, но и если понадобиться и подраться с противником, который эту пищу хочет у тебя отобрать. И это происходило не из-за того, что командование полков, нашего и танкового, бросило всё это на самотёк, не из-за того что нас очень плохо кормили или недодавали пищу. Нет. Нас кормили пусть и однообразной и не совсем вкусной пищей, по отношению к домашней, но сытной и калорийной. Просто, молодые, растущие организмы, оказавшись в такой экстремальной обстановке, с возросшими физическими и психологическими нагрузками, работал более эффективно, перерабатывая своим солдатскими желудками пищу в течение двух часов, а в остальное время, до следующего приёма пищи, требовательно и возмущённо бурчали, толкая курсантов на «подвиги». Вот и прокатывались, в ходе заготовки пищи, в полутёмной, огромной столовой скоротечные схватки, набеги и бои местного значения. И вроде бы попадание в такую команду заготовщиков пищи не должно было быть привлекательным, но добровольцев здесь всегда хватало и даже с избытком. Ведь не только ты защищаешь полученную пищу, но и сам совершаешь набег на других и имеешь точно такую же возможность, как и у твоего противника, завладеть лишним куском мяса, хлеба, сахара и масла и СОЖРАТЬ это. Не лишним было в этом и проявление молодечества в кулачном бою или рукопашной схватке, после которой ты получишь лишние плюсики в личный рейтинг и хоть и на чуть-чуть но подымишь свой авторитет. Так что заготовка пищи происходила следующим образом. Ты набираешь команду заготовщиков и выдвигаешься за полчаса в столовую. И с ходу, клином или как это раньше у немецких рыцарей называлось «свиньёй», врезался в толпу таких же заготовщиков от других подразделений, собравшихся у раздаточного окна. Тут же начиналась рукопашная схватка с другими. И тут не важно было, что я курсант, а остальные дежурные старослужащие сержанты. Важно, что я был тоже дежурный и тоже заготавливал пищу на свою батарею. В этот момент я был с ними на равных и мог наглеть. Сумев пробиться к раздаточному окну, я как бы столбил своё место и начиналось право победителя – пока не получу всю пищу из окна, никто не имел право перебить меня. Все ждали, когда получу и уйду и тогда жаркая схватка вновь закипала у раздаточного окна. А я же стоял у окна и считал бачки с первым и вторым, тарелки с мясом или рыбой. Первая пятёрка, которая уносила бачки, группировала их на дальнем столу и занимала оборону вокруг него и если возникала необходимость, вступала в сватку с противником, который решил покуситься на нашу пищу. Но и наши тоже не дремали и зорко глядели по сторонам и как только ближайший противник допускал оплошность в своей обороне, мгновенно следовал набег уже с нашей стороны, который точно также мог окончиться удачей или хорошими тумаками. В случае удачи, отбитая пища мгновенно поедалась. А проигравшая сторона со злостью смотрела на удачную и начинала кручиниться от предстоящих разборок с товарищами, которым пищи достанется гораздо меньше. И тут был только один выход, дождаться, когда у стола сосредоточатся все заготовщики и совершить блиц-набег всеми силами на соседей. Тут было только два святых правил, которые никогда не нарушались. На курсанта, который бежал с бачком пищи по маршруту: раздаточное окно – столы подразделения, никто не имел право нападать. И драться должны без крови и синяков на видимых частях тела. Это были наши дела и офицерам в них соваться нечего.
За пять минут до прихода подразделений, всё что было сосредоточенно на одном столу, разносилось по всем, а ещё через пару минут заходило подразделение и для тебя это негативно-увлекательное действие заканчивалось.
А в остальном дежурство по батарее было лёгким. Дневальные трудолюбиво пахали, подгонять их не надо было, так как они сами понимали, чем им будет чревато, если в батарее будет непорядок. Дежурному, главное с утра встретить всех офицеров и командира батареи, доложить ему и дальше работать по своему плану.
Так что, было уже одиннадцать часов утра. Порядок мы навели и сейчас тихо балдели по своим углам, периодически изображая деловую суету, когда в расположение выходил старшина или командир батареи капитан Климович.
Сегодня командир батареи был под шафе. Как бы это внешне не просматривалось, но когда я утром докладывал комбату, мне очень не понравились его глаза. Были они мутные и нехорошие и я понял, что сегодня батарею ждёт опять хорошая встряска. Так-то комбат был нормальным и спокойным, но вот периодически, раз в две-три недели, он устраивал жёсткие «тараканьи гонки…» и каждый раз они были другие. Курсанты уже не раз обсуждали – С чем были связаны причины таких настроений командира батареи и что делать? Но как всегда всё сводилось к одной причине – жена комбата. То ли они буйно накануне вечером разругались, или же она «не дала» комбату, вот он и беситься. Ну…, а что делать? Тут мнения разделялись, даже один раз уже стали составлять список курсантской делегации, которая пойдёт к жене комбата и попросит чаще ему «Давать». Так что вопрос – Что он устроит сегодня, был совершенно не праздный?
– Дежурный…! – Послышался зов комбата из открытой двери канцелярии.
– Товарищ капитан, дежурный по батареи ефрейтор Цеханович, по вашему приказанию прибыл. – И застыл по стойке «Смирно».
Комбат сидел за своим столом и смотрел в упор на меня жёлтыми, тигриными глазами и молчал. Сбоку и у окна размещался стол батарейного писаря, из-за которого заинтересовано поглядывал курсант Паничкин, тоже с нашего взвода и с моего отделения. Паничкин как и я во взводе были два «трупа» по физподготовке. С Паничкиным всё было понятно и ясно; из городской семьи, глубоко интеллигентной, с соответствующим воспитанием, где во главу угла ставилось умственное развитие, а не физическое. Что и отпечаталось на его внешности: полный, вялый и слабый. И я – пацан, которого воспитал лес, тайга, ежедневная колка дров, таскание воды из речки для бытовых домашних нужд, активные игры и жизнь на природе, здоровая еда, бегал, прыгал, не хиляк, мог запросто подраться…. И вдруг мы оба, такие разные, не можем сделать подъём переворотом и в беге просто «Нули». Ну…, Паничкин то был просто круглым «Нулём», даже подтянуться ни разу не мог. Я хоть подтягивался 12 раз, а подъём переворотом к этому времени научился делать один раз. И то с разбегу… Как Бушмелев сказал: – Пока потянет. Как первый раз сделаешь без разбегу, всё само пойдёт… Там только технику нарабатывай…
А вот с бегом были проблемы, как рвану со старта – так и сдыхаю через метров четыреста, а бежать ещё километры. Это уже потом я пойму, что эти километры надо не рвать, а бежать своим темпом, лишь перед финишем, метров за двести-триста можно и рвануть. А пока мы оба «трупы» и наши потуги на перекладине вызывали здоровый смех у сослуживцев.
Молчание затягивалось и наконец-то оно прервалось: – Принеси мне, дежурный, сюда 10 штык-ножей.
– Есть! – И метнулся выполнять приказ, ломая голову – Для чего это ему нужно? Проверять что ли чистоту их будет? Вскрыл ружкомнату, хватанул штык-ножи своего отделения и через минуту заходил в канцелярию.
– Вот сюда и вот так разложи…, – комбат властно постучал пальцем по крышке стола, куда надо было положить штык-ножи, вытащенные из ножен. Я быстро выложил на столе все десять штык-ножей в ровный ряд и лезвиями к комбату. Замер сбоку от стола в ожидание дальнейших приказаний.
– Паничкин, стань в дверях, – приказал комбат и Паничкин неуклюже выбрался из-за стола, протрусил вперёд и встал в дверях, напротив стола комбата – мешок-мешком. От комбата до него было метров девять.
– Теперь, Паничкин, подними руки в стороны и на уровень плеч…. И так и стой.
– Цеханович, ты знаешь, что я учился в закрытой спецшколе? – Повернул голову ко мне комбат.
– Что-то такое слыхал, товарищ капитан….
– А ты знаешь, чему нас там учили?
Недоумённой гримасой изобразил полное незнание данного момента, чем видимо удовлетворил командира батареи.
Капитан встал с кресла, повернулся к Паничкину, оценивающе посмотрел в его сторону и произнёс: – Паничкин…, ты только не шевелись, – и, не давая времени осмыслить нам, что он этим хотел сказать, хватанул первый штык-нож и метнул в Паничкина. Тот ещё не успел долететь, как в воздухе оказался второй штык-нож. Остальные полетели в сторону двери в следующие несколько секунд и я, остолбеневший от произошедшего, даже не успел что-то предпринять, чтобы остановить офицера. Сильная и громкая очередь, вонзившихся штык-ножей в двери по контуру тела Паничкина, затихла, а комбат спокойно сел обратно.
– Вот так, Цеханович, нас и учили. Я много чего ещё могу, например: одним пальцем убить человека, – я сделал на всякий пожарный чёткий шаг назад, а капитан рассмеялся.
– Не бойся, на тебе это показывать не буду. Ты иди лучше Паничкину помоги. Сомлел он….
Паничкин медленно и тупо осмотрел рукоятки штык-ножей вокруг себя и до него только сейчас дошло – Что могло случиться, если бы у комбата дрогнула рука!? И писарь, побледнев и обильно покрывшись потом, грузно осел на пол прямо около двери. Пока я его подымал с пола и уводил писаря из канцелярии, Климович вызвал к себе свободного дневального и отдал приказ – Всех сержантов и ефрейторов, за исключением сержантов-дембелей – «Срочно! По тревоге! Со средствами хим защиты – Прибыть в канцелярию!».
Последующие десять минут я приводил Паничкина в чувство в умывальной комнате, успокаивал его, а потом вместе с ним и одновременно с дробным топотом тревожных сержантов снова появился в канцелярии. Бледный Паничкин сел за свой писарский стол, я вытащил из дверей штык-ножи, на что опасливо косились сержанты и тоже замер ожидая дальнейших указаний.
– Дежурный, ты иди… Занимайся своими делами.
Последующие двадцать минут из канцелярии доносились интересные звуки, живо и ярко рассказывающие об интенсивном занятии по Оружию массового поражения. После чего дверь неожиданно резко распахнулась и оттуда с криками боли вывалилась толпа сержантов и, держась руками за лица, помчались в умывальную комнату, где стали что-то лихорадочно смывать с себя.
– Дежурный! Пожарная Тревога! – Донеслась из канцелярии следующая вводная командира батареи. Я хватанул огнетушитель со стены и метнулся в канцелярию. Но там никакого огня не было и я остановился с огнетушителем в руках, не зная что делать дальше.
– Стой, дежурный, сейчас будет. – Придержал меня комбат.
От былого порядка ничего не осталось. На полу безобразными кучами валялись голубоватые ОЗКа, противогазы и сумки из-под них, пол был усеян раскрытыми и раздербаненными упаковками ИПП-8 (индивидуальный противохимический пакет) и многочисленными использованными марлевыми тампонами. Как я сразу обратил внимание, ИПП были не учебные, а боевые. Теперь понятно, отчего сержанты с болезненным воем выскочили из канцелярии и ринулись смывать противохимические растворы. Мы на занятиях применяли учебные ИПП, где в ампулах были безвредные растворы или же обыкновенная вода, а вот кожа человека, поражённая боевыми жидко-капельными отравляющими веществами, протиралась боевыми растворами, которые входили в реакцию с отравляющими веществами и обезвреживали их и сами теряли свои агрессивные свойства. А если их применять на чистую кожу, то человек получает болезненные химические ожоги.