Терри Биссон
Старьёвщик
– Динь, – звякнул искатель. – Нажмите «выход», чтобы вернуться к геопоиску. Нажмите «меню», чтобы начать новый поиск.
Вигвам трепетал на ветру, и до меня дошло, что он не бетонный и намного меньше, чем представлялось сначала.
А значит, мужчина, стоявший у входа, вовсе не гигант.
Он коснулся шляпы и пошел к нам. Мужчина выглядел немного лучше, чем остальные Бобы, но только до того, как я заметил, что он просто заменил настоящие зубы вставной челюстью. И тогда он стал выглядеть хуже.
– Где казино? – спросил я.
– Давно сдохло, – ответил он. – Кто вы такие?
– Друзья, – представилась Генри. Она уже вылезла из грузовика, объясняясь (как ей казалось) на ходу: – Нас послал сюда ваш брат Боб. У нас плохие новости.
Она уже открыла заднюю дверь и разворачивала Боба.
Глаза мертвеца сморщились как изюм. Губы так ссохлись, что больше не прикрывали зубы. Запах напоминал нечто между сладким и гнилым.
– О Боже, – отреагировал Индеец Боб. – Можно спросить, что случилось?
Генри уже приготовила ответ.
– Спросите сами, – предложила она, протягивая спрей «Последняя воля».
– Разве он не вызывает привыкания? – Индеец Боб покачал головой. – Я так понимаю, вы его друзья, раз привезли его сюда в грузовике.
– Были, – поправил я. – Я также пытаюсь вернуть одну штуку, которую одолжил ему. Очень ценный альбом.
– В обложке Дасти Спрингфилда?
– Предположительно он направляется к александрийцам.
– Ш-ш-ш! – прошипел Индеец Боб, прижав палец к губам (его версия предупреждения Бюро о бутлегерстве?). – Вы опоздали меньше чем на день.
Он указал в сторону шоссе.
– Вы имеете в виду грузовик, который проехал мимо нас?
– Нет. Тот доставлял товары. Другой грузовик их увозил.
Он указал в другую сторону.
– Куда? – поинтересовался я.
– Ш-ш-ш-ш!.. Никто не должен знать. В том-то и суть. Никто не знает больше одного шага. Хотя, может, он есть в искателе.
– Здесь последняя остановка искателя, – заметил я.
– Тогда, может, предпоследняя. Или ее вообще там нет. Я собираюсь пообедать. Составите мне компанию?
– Хорошо пахнет, – высказалась Гомер.
– Говорящая собака!.. Она не откажется от супа?
Внутри вигвам оказался размером с комнату мотеля и обставлен так же, с белой деревянной кроватью, шкафом и телевизором. На стене даже висела картина, изображающая Париж в дождь.
– Где тут у вас «кабинет задумчивости для девочек»? – спросила Генри.
Выяснилось, что снаружи и слегка поменьше, чем «кабинет».
Индеец Боб открыл четыре банки консервированного супа (одну для Гомер, которую я приволок с собой), и, пока бульон грелся без огня прямо в банке, он рассказал мне историю Бобов. Она мало чем отличалась от той, что я слышал от последнего Боба.
– Наша жизнь одинока, – говорил Боб. – Вы, возможно, считаете нас бутлегерами, но нам отказали в образовании. Нам гарантировали работу после покупки концессии казино, но кому нужна работа с маленьким заработком? Мы выторговали нечто совсем бесполезное. Иногда с индейцами такое случается. Еще супа?
– Смешно пахнет, – вставила Гомер.
– Немногие Бобы остались в городе, как тот, которого вы называете своим Бобом, другие перебрались в оставшиеся резервации. Некоторые подались в армию. Три Боба служат на авианосце в Средиземном море, на «Дельфине». Никто из нас так и не женился. Как будто мы родились с дырой вместо сердца. Понимаете, о чем я? Незаполненная пустота.
– Я понимаю, о чем вы, – заверил я.
– Им следовало сделать девушек, – продолжал Боб. – А так мы как бы незаконченны с самого начала. Единственный, кто влюбился, – тот, которого вы называете вашим Бобом.
– Влюбился? – спросила вернувшаяся из «кабинета задумчивости для девочек» Генри. – Вы уверены? – Мы все стараемся поддерживать связь, – пояснил Индеец Боб. – Девушка из Бруклина. Александрийка. И вот он наконец, дома. – Я не знала, что он меня любит, – сказала Генри. Несколько вымученных синих птиц появилось на свитере, пока она сидела с повлажневшими глазами над своим чаем. – Я думала, он делает все для Панамы.
– Он даже не знал, как найти Панаму, – напомнил я, и синие птицы исчезли.
После супа Генри свернулась калачиком у маленькой керосиновой плитки и заснула. Вигвам трепетал на ветру, словно парус. Индеец Боб отвел меня вверх по холму на кладбище. Вылинявший деревянный указатель на воротах гласил: «Леса счастливой охоты, дом храбрецов».
– Мы все сюда возвращаемся или пытаемся, – сказал он. – Не спрашивай почему. Может, это заложено в генах. Может, нас так научили. Даже Боб, потерявшийся в море (изначально на «Дельфине» плавали четверо), в конце концов оказался тут. Сейчас здесь четырнадцать полных могил.
У кладбища стояли ворота, но не было ограды. Строгое, печальное и опрятное. И каменистое. Семьдесят семь могил в семь рядов по одиннадцать, на твердом боку холма с видом на пробегающую мимо междуштатную дорогу. Шестьдесят три пустые дыры. Семьдесят семь крестов, все из белого пластика, все с надписью «Роберт Текумзе Легкоступ» с отпечатанной датой рождения (20…) и пустым местом для даты смерти. У четырнадцати пустое место заполнено карандашом.
– Все могилы вырыли экскаватором одновременно, – продолжал Индеец Боб. – Их постепенно засыпает песком, приходится раз в год обновлять. Одно из условий соглашения о разрыве с университетом. Не хотите виски?
Он потянулся к одной из открытых могил (не больше полуметра в глубину, как и все остальные) и вытащил бутылку «Эй, милашки!».
Иногда ветер исчезает внезапно, как солнце, и впечатляющая тишина падает на Землю. Такая перемена особенно поразительна на Западе. Мы с Бобом отхлебнули виски, потом еще, затем он положил бутылку обратно в могилу, рядом с двумя короткими лопатами.
– На утро, – сказал Боб. – Я помогу вам с похоронами. Еще одна наша традиция.
«Ты мне поможешь? – подумал я. – Он твой брат. А я просто проезжал мимо».
Но вслух ничего не сказал. Существуют способы сделать все, что угодно, и способы сделать так, чтобы все устроилось само собой.
Как только солнце уходит с Запада, становится холодно.
Я спал в вигваме с Индейцем Бобом, Генри и Гомер, уложенными вокруг маленькой керосиновой плитки, как цифры на часах. Проснулся посреди ночи пописать. Вначале не понял, где я, потом узнал хлопанье материи.
Снаружи дул ветер. Я нырнул за вигвам пописать, но он не защищал от ветра из-за своей округлой формы!
Я застегивался, когда почувствовал, как что-то ударило меня по руке. Вначале я решил, что это камень, ветка, лист, принесенный ветром. Потом увидел маленький красный глаз, глядящий с земли между моих ног.
– Ты.
Я положил жучка в карман, утром с ним разберусь. К тому же мне нравилась его теплая пульсация, когда я сворачивался калачиком возле керосиновой плитки.
Мне снилось, что я на шхуне, плыву на Запад. Я спас моряка с острова в форме кости. Своего отца, папу.
– Где ты пропадал? – спросил он.
Или мне только приснилось, что мне снился сон?
Наступило утро. Ярко светило солнце. Генри стонала, а Индеец Боб склонялся над ней с чашечкой жутко пахнущего зеленого чая.
– Кактусовый чай, – сказал он.
– Ей нужна «Полужизнь», – объяснил я.
– Кактусовый чай, – повторил он, как будто предлагал индейский заменитель таблеток.
И кажется, сработало. Генри застонала, выпрямилась и снова заснула,
Я вышел наружу, на слепящее солнце и холодный ветер. Жучок все еще сидел у меня в кармане. Он дарил мне такое потрясающее ощущение, что я не мог убрать с него пальцев. Я огляделся в поисках кувшина или банки. Но какой смысл? Похоже, от него не избавиться.
Я посадил его на бок грузовика и смотрел, как он соскальзывает вниз, в поисках места, где спрятаться. Придется разобраться с ним позже. Вначале похороны.
Индеец Боб уже открыл грузовик и шел вверх по холму с Бобом на руках. Я двинулся следом с Гомер в тележке. Стоял ясный, чистый солнечный день. За моей спиной вигвам трепетал и хлопал, словно парус. Мы остановились у ворот, и я положил лопаты в тележку рядом с Гомер.
– Интересно пахнет, – отметила она.
Я решил взять с собой виски и сунул бутылку туда же.
– Одна проблема, – сказал я, направляясь за Бобом к кладбищу. – Нам нужен Боб, чтобы завести грузовик.
– Я могу вам помочь.
– Но вы не едете с нами.
– Тогда просто не выключайте его, – ответил Боб. Мы посадили нашего Боба между двумя открытыми могилами и вытащили лопаты из тележки. – Выбирайте.
– Разве вы не хотите сами?
– Как пожелаете. Тогда здесь.
Мы приступили, и, пока Боб разматывал нашего Боба, я нацарапал дату смерти – пятнадцатое октября (так мне показалось, я не следил за днями с тех пор, как мы уехали из Нью-Йорка) 20… на кресте шпонкой из ручки тележки. Потом мы уложили Боба в могиле как могли прямо.
Могила оказалась слегка короткой, а он – слегка согнутым.
Индеец Боб склонил голову, я последовал его примеру. Он сказал что-то на непонятном языке и передал мне «Эй, милашку!».
– Холодно пахнет, – заявила Гомер.
Она становилась настоящим проповедником. Мы накрыли Боба и, прикончив виски, пошли вниз.
Индеец Боб шел первым, первым и услышал визг. И побежал. К тому времени как я добрался до вигвама, он стоял в дверном проеме, загораживая проход.
– Не входите, – сказал он. – Дайте, я сам справлюсь. Я знаю, что делать. Вы только будете мешать.
– Мешать чему?!
– Девушка Боба. Она рожает.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Прошел год.
Потом еще один.
Большинство членов Круглого Стола сочли, что мистер Билл потерял интерес к проекту, что диспуты и споры последнего дня совершенно испортили дело, оставив им после себя только память и, конечно, по миллиону. Новости о Дамарис прекратили поступать (согласно закону), когда ее формально заключили в специальную камеру и посадили на «Полужизнь» двадцатого апреля 20… года. Заваривал камеру представитель «Корпорации любимых» согласно поправке о правах жертв к конституции. Процедурой руководил дипломированный сварщик и офицер исправительного учреждения, даже несмотря на то, что представитель «Корпорации любимых» (выбранный жребием) оказался опытным сварщиком-любителем, сопровождавшим японскую команду сборщиков урожая в качестве механика.
О мистере Билле новостей не поступало. Вечный эксцентрик, он стал еще большим затворником.
Александрийцы не покидали полосу новостей. Бомбы, поджоги, взрывы и «всплески» стали еженедельным событием, особенно в Европе, где американские фильмы и искусство «иммигрантов» служили мишенью для особенно частых нападок вместе с произведениями древних (и новых) мастеров. Александрийское движение на Дальнем Востоке приняло антиамериканское и антиевропейское направление. Музей Хидеки в Токио сожгли дотла. В каждом музее усилили охрану, посещение резко падало. Нападения на концертные залы посеяли панику в Индонезии. Концерт Майкла Джексона подвергся атаке толпы александрийцев, и престарелый певец едва унес ноги. В Шанхае и Сиэтле бродили банды убийц, которым приплачивали конкурирующие кинокомпании. Ходили слухи о вирусах-убийцах на компактах с рэпом. Французский «Диснейленд» подвергся бомбардировке ракетами, в результате чего погибли сто человек, четверо из них – дети. Все это делалось от имени александрийцев.
В то же время новые произведения искусства находились на подъеме, а не на спаде. Доходы росли. Как война воодушевляет промышленность, так и мировая война против искусства и развлечений повышала производительность и доходы и, как заявляли некоторые (и, естественно, отрицали другие) творческие способности. Война – вещь хорошая, если ее можно регулировать, согласно «Уолл-стрит джорнэл», призывавшему к управляемой «холодной войне с искусством», которая выведет из игры «анархистов и нативистов» прежде, чем они нанесут непоправимый ущерб. Тот же лозунг, с другим основанием, подняла «Вэраети», призывавшая к интернациональной транслируемой акции «Жги и заливай», которая приведет к обновлению и, что особенно важна, к устойчивости искусства и развлечений.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я вывел Гомер на прогулку, вниз до самой междуштатной дороги (такой же, как и раньше, засыпанной песком и летающими перекати-поле) и обратно на холм. Визг стал пронзительнее, поэтому мы еще погуляли. Наконец в вигваме воцарилась тишина. Мы ждали на стоянке у грузовика, не испытывая желания заходить внутрь.
– Сладко пахнет, – заметила Гомер.
В дверях появился Индеец Боб с завернутым в полотенце свертком. Последний выглядел как уменьшенная версия Боба в ковре.
– Генри спит, – сообщил он. И вручил мне сверток. – Возьмешь его на минутку?
Сверток оказался твердым, лицо прикрыто.
– Ребенок умер?
– Нет, нет, нет, – закачал головой Боб. – Просто весь в крови. Можешь вымыть его. За кладбищем есть бак с водой. Налево от ворот.
– Сладко пахнет, – повторила Гомер.
– Жди здесь, – приказал я ей.
И направился к кладбищу с твердым свертком в руках. Я боялся посмотреть на ребенка. Разве он не должен плакать?
Я повернул налево у ворот и пошел вокруг кладбища. Бак с водой стоял за холмом, под мельницей, медленно, со скрипом поворачивавшей свои лопасти, несмотря на отсутствие ветра.
Я развернул полотенце. Ребенок не был на самом деле ребенком. Скорее маленьким мужчиной, размером со статуэтку Оскара или большие кеды, двенадцать или тринадцать дюймов. Лысый и морщинистый, как палец, пробывший слишком долго в воде. Глаза закрыты. Пенис примерно с дюйм длиной. Худые ножки и повсюду кровь.
Легкий как перышко. Я мог удержать его одной рукой. Я окунул мужичка в воду, он открыл глаза и сказал:
– Ага!
Я окунул его снова и вытер кровь с ног, живота, маленького пениса, который стал устрашающе твердым. Большинство младенцев рождаются пухленькими, но этот оказался худосочным. Большинство младенцев милые, а наш – уродливый. Я намочил кончик полотенца и вымыл его крошечное лицо. Что-то наблюдало за мной…
Я повернулся и увидел под мельницей двух антилоп. Я махнул на них полотенцем, они повернулись и убежали.
Стояло ясное холодное осеннее утро, возможно, конец октября. Я чувствовал странное спокойствие, даже невзирая на то, что к концу месяца мне надо найти и вернуть пластинку. Я не сомневался, что сумею выдумать историю, чтобы объяснить свое отсутствие, стрельбу, подпольный клуб. Гомер, казалось, шла на поправку, не умирала больше, и я осуществил свою поездку на Запад. Как блестел каменный мир на солнце! Вода в каменном баке! Антилопы! Они остановились в нескольких футах и снова разглядывали меня. «Вот он я», – подумал я.
– Вот он я.
– М'ленни, – отреагировал мужичок.
Не могу называть его младенцем, даже в мыслях. Я вытер новорожденного, завернул в полотенце и пошел обратно к вигваму. У ворот кладбища встретил Индейца Боба.
– Мне показалось, ты кричал, – сказал Боб. – Не я.
Потом я услышал крики, и все мои приятные ощущения испарились, рассыпались, как сухие листья на ветру. Крики доносились с кладбища.
Наш Боб.
– Нет, нет!
Он сидел в могиле, пыль и песок застряли в волосах, на лице, в глазах. Костлявые руки сцеплены вместе, он размахивал ими перед собой.
– О нет! – кричал он. – Нет!
– Я же говорил, что ваш спрей вызывает привыкание, – покачал головой Боб.
– Надо засунуть его обратно, – решил я. Посадил маленького мужичка, все еще закутанного в полотенце, у ворот и схватил лопату. – Пошли!
Индеец Боб взял вторую лопату. Боб вроде бы вовсе не собирался вылезать из могилы. Он просто сидел там и повторял «нет, нет, нет!» снова и снова. Глаза широко раскрылись, не так, как после дозы «Последней воли». Они прибавили мне надежды, что мы успеем похоронить Боба прежде, чем Генри услышит крики.
Его глаза походили на изюмины. Кстати говоря, ворона на соседнем пластиковом кресте жадно посматривала на них.
Я попытался запихнуть мертвеца обратно в могилу, но он вскинул колени, выбрасывая из ямы грязь.
– А если повернуть его другой стороной? – предложил Боб.
Я расширил яму, и мы свалили его туда, задницей кверху.
– Нет! – вскрикнул наш Боб. – Нет! Только не это!
– Земля! – сказал я.
Индеец Боб начал забрасывать ее обратно в яму одновременно лопатой и ногами.
– Стойте.
Мы оба остановились, выпрямились и повернулись. Генри. Она держала маленького мужичка одной рукой, а тот цеплялся за ее свитер (покрытый смутными синими очертаниями птиц), пытаясь забраться за пазуху.
Она сама запустила руку под свитер и вытащила баллончик «Последней воли».
– Давайте узнаем, чего он хочет, – предложила она.
– Ни за что! – возразил я. Попытался схватить баллончик, но она убрала его обратно под свитер. – Мы знаем, чего он хочет. Он мертв. Он хочет жить.
– Я же говорил вам. Ваш спрей вызывает привыкание, – повторил Боб. – Откладывается в мышцах. Как диоксид.
Генри встала на колени у могилы. Посадила маленького мужичка на землю, и тот ухватился за ее свитер, чтобы не свалиться внутрь.
– «Последняя воля» нам в любом случае не понадобится, – сообщила она. – Боб, ты меня слышишь?
Он закрыл глаза.
– Я мертв, так ведь?
– Ты сказал мне, что заботишься обо мне ради Панамы, – напомнила она. – Сказал, что ты александриец.
– Прости, – ответил Боб. – Я хотел оставить тебя себе.
– Ну так где же Панама? Ты даже не знаешь, правда?
– Прости! – Он тряс головой, выплевывая сухую землю. – Не хороните меня! Быть мертвым уже достаточно плохо.
– Ага! – вставил маленький мужичок.
– Они привезли тебя домой, – пояснил Индеец Боб. – Мы на кладбище Индейцев Бобов. Здесь твое место.
– Нет!
– Его место, – подтвердил я, поднимая лопату.
– У меня идея. – Индеец Боб подошел к воротам и поманил нас за собой. – Здесь он нас не услышит?
– Кто знает? – пожала плечами Генри.
– Кремация, – сказал Индеец Боб. – В Вегасе миллионы крематориев. Можете послать мне пепел по почте.
– Вегас? – переспросила Генри. – Именно там находятся александрийцы?
– Не знаю, – пожал плечами Боб. – Только догадываюсь.
Но я видел, что он врет. И не удивился. Я все время подозревал Вегас.
* * *
Через двадцать минут мы загружали грузовик. Боба снова спрятали в ковер. Маленький мужичок, завернутый в полотенце словно в тогу, цеплялся за свитер Генри, на котором теперь появилось несколько смутных маленьких бескрылых птиц, летящих наподобие ракет.
Она казалась более счастливой сейчас, когда ребенок родился. Хотя сам младенец ей, похоже, не нравился – маленький мужичок.
– Да снимет его кто-нибудь с меня?! – вскрикнула она.
Мужичок стоял на ее руке, пытаясь достать до ворота свитера.
– Он голоден, – заметил я.
– Ну а я не молочная корова!
– У меня идея, – сказал Индеец Боб. Идеи сыпались из него как из рога изобилия. Он пошел в вигвам и вернулся с банками «Великого пудинга» в двадцать четыре унции шоколада с добавками.
– Одному из Бобов он нравился, здоровая пища. Он просил похоронить его вместе с ним.
– И? – обвиняюще вопросил я.
– Мне это показалось расточительством. Может, ребенок станет его есть?
Индеец Боб отдал банки Генри. Она открыла одну, пока я помогал закатить Боба, завернутого в ковер, в грузовик.
– Хорошо пахнет, – сказала Гомер. Генри открыла еще одну банку для нее. Вскоре мы подготовились к отъезду. Индеец Боб отдал нам три фишки: две белые и одну красную, чтобы покрыть расходы на кремацию и посылку. Потом поднес палец к стартеру, чтобы мы не разворачивали нашего Боба.
Но грузовик не завелся.
Сдох.
– Может, Генри обрызгает его «Последней волей»? – предложил я. Пошутил. Все поняли (кроме Гомер и маленького мужичка, конечно, и нашего Боба), но никто не засмеялся. Синие птицы Генри начали блекнуть, когда вперед выступил Индеец Боб.
– У меня идея.
Идеей оказалась канистра с бензином.
– Хватит добраться до станции, – сказал он, заливая жидкость в маленькое отверстие сзади грузовика.
Ух ты! Я никогда не чувствовал подобного запаха. Или чувствовал? Вроде бы и новый, он казался знакомым, такой сильный, что его можно запросто увидеть в воздухе. Двигатель завелся со скрежещущим, потом трескучим, потом жужжащим звуком.
– Мы всегда используем бензин здесь, вне зоны действия станции. Направляйтесь на юг и со временем попадете на следующую междуштатную.
– Спасибо за все, – сказал я, съезжая вниз по холму.
– Ага, – добавил маленький мужичок.
– Слезь с меня! – возмутилась Генри.
– Замечательно пахнет, – высказалась Гомер,
Она имела в виду бензин, который пахнет открытыми дверьми, светом, воспоминаниями. Я все еще чувствую его запах на пальцах.
Вегас. Уже не самый богатый город полушария, но до сих пор самый исторический, он манил нас с горизонта, как и всегда. Однако мы все еще не знали точно, где он находился. Предстояло найти еще пару дорог.
– Я говорил тебе, что спрей вызывает привыкание, – сказал я Генри, когда мы свернули на пустую междуштатную дорогу с юга на запад.
Более чем пустую – отвратительную, заваленную песком. Теперь, когда мы лишились энергии, двигатель грузовика на бензине производил звук, похожий на «там-там-там», напоминавший мне о… чем? Потом я, конечно, вспомнил: жучок, висящий где-то внизу. Из врага я превратился в его защитника.
Мы едва набрали около шестидесяти километров в час. Предположительно бензиновый двигатель в лектро играет вспомогательную роль, то есть встроен, чтобы запускать маховик. Но я не знал точно, как им пользоваться. Следует ли остановиться и запустить маховик или продолжать тащиться вперед в надежде найти станцию?
Я продолжал тащиться.
Гомер лежала в тележке в кузове, не спуская с меня своих огромных карих глаз в зеркале заднего вида.
Боб наконец успокоился. Он выглядел как червяк, закутанный в ковер.
Генри сидела и смотрела прямо перед собой. Маленький мужичок устроился на ее коленях и ел «Великий пудинг» крошечными пальчиками, время от времени дергая за свитер с синими птицами. Количество птиц опять уменьшилось до одной, да и та постепенно исчезала.
– Он даже не знал, где Панама, – угрюмо поведала мне Генри.
– Хочешь сесть за руль? – спросил я. – Я подержу ребенка.
Вне досягаемости станции нам пришлось остановиться, чтобы поменяться местами. Маленький мужичок стоял на моем колене, держась за рубашку, уставившись в окно. Наверное, я уснул. Когда проснулся, мы замедлились до сорока километров в час. Дорога стала прямой. Там, где раньше песок проглядывал сквозь траву, теперь трава не проглядывала сквозь песок. Солнце светило так ярко, что казалось, будто небо сияет, как неокрашенный металл. Шоссе мерцало на жаре.
– Дерьмово пахнет, – сказала Гомер.
Я тоже заметил. Моя коленка стала мокрой. Я убрал маленького мужичка на расстояние вытянутой руки, пара крошечных какашек выкатилась из полотенца.
– Ага, – признал он.
– Отвратительный, – скривилась Генри.
– Он твой сын, – напомнил я.
– Сын Панамы, ты хотел сказать.
– Ага, – согласился маленький мужичок.
– Сверните на междуштатную семьдесят седьмую, на запад, – приказал искатель.
Настал полдень, мы наконец добрались до объединения восточной и западной дорог.
– Вот доказательство тому, что мы на пути в Вегас, – заметил я.
Если бы искатель послал нас на восток, я бы забеспокоился.
Генри слишком ушла в вождение, чтобы отвечать. Мы уже съехали с северно-южной междуштатной, но еще не въехали на восточно-западную. Проблема в том, что мы просто не могли пробраться через заграждение. Фургоны проносились мимо идеальной цепочкой. Наш маленький грузовичок качался от создаваемых ими порывов ветра.
Генри свернула с дороги, в пустыню.
– Куда ты собралась? – поинтересовался я.
Мне не нравится быть вне досягаемости станции, еще меньше – вне дороги.
– На запад, – ответила она. – Искатель говорит на запад, значит на запад.
Пустыня оказалась лучшей дорогой, чем междуштатная.
Мы ускорились с тридцати до сорока километров в час и ехали параллельно междуштатной. Было и несколько трудных моментов. Однажды маленький мужичок чуть не свалился с моих колен, но быстро восстановил равновесие. Ему нравилось стоять на коленях, держаться за приборную доску и смотреть в лобовое стекло. Один раз мы обнаружили дыру в ограде и попытались въехать на асфальт, но обочина дороги оказалась экранирована. Как только грузовик сунулся на бетон, снизу послышался скрип.
– Плохо пахнет, – всполошилась Гомер.
Дым! Генри ретировалась поразительно быстро. Я подумал о жучке там, внизу.
Фургоны проносились мимо, один за одним, связанные электричеством в цепи по нескольку сот километров, раскачивая грузовик, однако поднимая меньше пыли, чем мы. Я определил по угрюмому выражению лица Генри и исчезновению последней синей птицы, что она проголодалась. У меня тоже подводило живот. К тому же мне хотелось знать, сколько мы протянем и без бензина, и без поддержки станции.
Уже наступил вечер, когда я заметил вдалеке над длинной насыпью фигуру.
– Летающая лошадь!
– Нет, динозавр, – возразила Генри, – Нет, моллюск.
– Без разницы, – перебил я. – Там есть бензин. Заправка стояла на поднятой платформе, доступной со стороны шоссе, но Генри сумела въехать и из пустыни, перейдя на режим «осторожно». Мы оказались между двух бетонных островов как раз тогда, когда служащий запирался в маленькой будке.
Я вылез и постучал в окошко. Он покачал головой. Я показал ему свою последнюю десятку. Он кивнул, и я просунул ее под дверь в сложенном виде.
Я заливал бензин в грузовик из шланга, пока служащий не постучал в окно и не приказал мне остановиться. Опять появился знакомый запах. Каждый раз, как впервые, к нему невозможно привыкнуть. Повесив шланг, я посмотрел на дно грузовика в поисках жучка.
Исчез: сгорел или потерялся, возможно, когда грузовик наткнулся на экран. Я ощутил странную печаль. Мне не хватало маленького красного глаза.
Генри вышла из «сувенирного магазина», который служащий не счел нужным запирать. Она улыбалась, и на свитере снова объявилось несколько синих птиц, одна даже махала крыльями в каком-то медленном, растерянном полете. Генри несла маленького мужичка на левом предплечье, как сокола в старых фильмах. Он обзавелся одеждой – крошечной ковбойской шляпой, кожаными гетрами и мятой рубашкой. Однако обуви я не заметил, и он все еще цеплялся за мамин свитер.
– Я нашла куклу-ковбоя, – пояснила Генри. – Прекрати!
– Ага, – возразил маленький мужичок.
– А где же ботинки?
– Они полностью деревянные. Не полые.
– Ему нужны пеленки.
– Он быстро учится. И совсем не ест «Великий пудинг».
– Уже появились зубы?
– Придется придумать ему имя как можно скорее.
Настала моя очередь вести. Въезд не был экранирован, поэтому мне удалось свернуть на междуштатную и выключить бензиновый двигатель. Теперь, когда у нас достаточно бензина, в нем отпала необходимость. В жизни все так или, по крайней мере, так кажется.
Я перешел на скоростную полосу и переключился на автоматическое управление.
– Мило пахнет, – заметила проснувшаяся Гомер. Возможно, она говорила о Бобе, который после своего короткого восстания из могилы приобрел совершенно иное качество. Вместо запаха тухлятины мертвец теперь источал аромат, похожий на мужской одеколон: свежей земли и пустыни, камня и полыни, ветра и песка.
Я ехал до самой темноты, включились фары, а я все не останавливался, сопровождаемый храпом сзади и спереди. Не заснули только я и маленький мужичок. Огней не попадалось: ни мотелей, ни обменных пунктов, ни блошиных рынков, ничего, кроме камней и песка и гор, похожих на кости или облака, все время удаляющихся.
Послышалось «там-там-там» по боку грузовика. Я удивился внезапному теплу, прокатившемуся по телу, похожему на пульсацию жучка в руке. Он вернулся, спрятался под грузовиком, и я тайно, непостижимо, загадочно обрадовался. Мне что, хотелось, чтобы за нами следили?
Разве все мы не состоим из тайного, непостижимого, загадочного?
Я, наверное, уснул и видел сон, потому что, когда проснулся, обнаружил у себя эрекцию. Грузовик несся вперед на стабильных ста десяти километрах в час. Я все еще сидел за рулем. Генри наконец заткнулась и ушла спать в кузов. Далеко впереди, за горизонтом, что-то сияло. Сперва я решил, что это рассвет, а потом вспомнил, что мы едем на запад. Лесной пожар? Но здесь нет деревьев. Авария? Столкновение грузовиков? Извержение вулкана?
Маленький мужичок, стоявший на коленях Генри, выговорил свое первое слово (после «ага») и разрешил загадку, впрочем, довольно простую.
– Вегас, – сказал он голосом, одновременно низким и тонким.
