Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
Доверие. Творчество. Близость
Безопасность – величайшая иллюзия
Почему вы выбираете рабство, когда доступна свобода? Почему вы выбираете клетку, когда двери открыты и все небо принадлежит вам? Найти ответ не так уж трудно. Эта клетка – безопасность. Она защищает вас от дождя, от солнца, от сильного ветра, от ваших врагов. Она защищает вас от бескрайности, в которой можно заблудиться. Она дарит вам кров, это очень уютный дом, и вам не приходится брать на себя ответственность за пропитание, не нужно переживать из-за сезона дождей, не нужно беспокоиться, удастся ли завтра найти себе еду.
Свобода приносит колоссальную ответственность. Рабство – это очень выгодная сделка: вы отдаете свою свободу, и кто-то другой берет на себя ответственность за вашу жизнь, за защиту, за пищу, за кров – за все, что вам необходимо. Все, что вы теряете, – ваша свобода, ваши крылья, звездное небо. Но все это было вашей душой.
Человек может быть в безопасности только в иллюзии, потому что безопасность – это величайшая из существующих иллюзий. Жизнь небезопасна. Любовь небезопасна. Быть – значит пребывать в небезопасности. Быть – значит пребывать в постоянной опасности. Только мертвые находятся в безопасности, потому что больше не могут умереть, с ними уже ничего не может случиться.
Чем больше в вас жизни, тем меньше ваша безопасность. Поэтому многие люди решили не быть живыми – некая мертвенность дает им ощущение безопасности, защиты, доспехов. Многие люди решили не всматриваться в эту реальность, потому что она небезопасна. Я не могу ничего поделать, и вы тоже – так оно есть. Реальность небезопасна, никогда не знаешь, что случится в следующий момент. Я могу быть здесь, могу не быть здесь, вы можете быть здесь или не быть здесь. Следующий вдох может произойти, а может и не произойти. Тот, кто любит вас, завтра может совершенно о вас забыть. Такова жизнь.
Поэтому мы создали иллюзии и прячемся за ними, чтобы не видеть небезопасность жизни. Брак – иллюзия, любовь – реальность. Любовь небезопасна. Никто не знает, будет ли она здесь завтра или нет. Она как ветерок: когда он приходит, он есть, когда уходит, его нет. Вы не можете ей управлять, вы не можете ее контролировать, предсказывать.
Но ум очень боится: если завтра эта женщина оставит тебя, что ты будешь делать? Как жить без нее? Ты стал так зависеть от нее, ты не представляешь себя без нее, поэтому принимаешь меры: закрываешь двери, окна, запираешь все, чтобы она не смогла сбежать. Вот что такое брак: навешивание легальных замков, чтобы невозможно было легко улизнуть. Ты можешь пойти в полицию, в суд, можешь измучить женщину и заставить ее вернуться. Но когда ты закрываешь все двери и окна, эта женщина больше не та, какой была под открытым небом, в сиянии звезд. Парящая в небе птица кардинально отличается от птицы в клетке. Птица в клетке – уже не та же самая птица, потому что у нее больше нет прежнего неба, прежней свободы. Она в заточении, ее душа убита. Она только кажется живой – ее крылья подрезаны. Это только кажется, что она здесь, отныне она будет подобна растению.
Без свободы нет жизни. Но у клетки есть один плюс: она дарит ощущение безопасности. Теперь птица может не беспокоиться о еде, завтра утром ее покормят, как обычно. Ей не нужно беспокоиться о врагах, о хищниках – никто на нее не нападет. Птица может думать, что она не заточена в клетку, а защищена. Она может думать, что эти железные прутья – не враги, а друзья, она может их полюбить. Даже если однажды вы захотите отпустить ее на волю, ей может не понравиться эта идея, она станет сопротивляться. Она может не улететь, даже если вы откроете дверцу. Она скажет: «Я никуда не полечу. Как я оставлю свою безопасность?» Она позабыла всю радость свободы, теперь она помнит лишь комфорт и удобство безопасности.
Брак – это клетка, любовь – открытое небо. Мы разрушили любовь и создали иллюзию брака. Это уродливо. Когда два человека вместе из-за любви – это одно, когда двое вместе по закону – это совсем другое. Их души больше не вместе, только их тела связаны. Они не могут сбежать, потому что побег кажется слишком накладным, к тому же есть дети и все удобства семейной жизни, дом. Поэтому они решают остаться рабами. Они решают не жить, а просто существовать. И тогда, конечно, у них появляется множество иллюзий относительно прошлого и будущего.
Вы в этом не одиноки, все люди находятся в той же лодке. Потому что мы не можем жить в настоящем…
Опасно жить в настоящем, потому что это означает быть подлинным. Мы живем в прошлом, мы живем в будущем. Прошлое и будущее очень просты, комфортны, без каких-либо опасностей. Вы можете манипулировать своим прошлым, можете его контролировать. Вы можете приказать своему прошлому – оно очень послушно. Оно не экзистенциально, оно существует только в вашей памяти, вы можете снова и снова его перестраивать.
Одно из величайших психологических открытий состоит в том, что до сих пор не было написано ни одной автобиографии. Их миллионы, но все они лживы. Написать автобиографию практически невозможно, потому что вы будете все время подтасовывать свои воспоминания. Глядя назад, вы смотрите не на реальное прошлое. Его больше нет, есть только ваши воспоминания о нем. И в своих воспоминаниях вы тоже избирательны. Сначала вы отбираете события, которые проживаете, – в течение дня с вами случается тысяча и одно событие, но вы выбираете лишь несколько. Ученые говорят, что только два процента – девяносто восемь процентов остаются невостребованными. Вы выбираете то, что вам нравится, что усиливает ваше эго, что льстит вам. Все, что похоже на страдание, на боль, все, что причиняет боль, вы отбрасываете.
Ваша память – это изначальный выбор, а потом каждый раз, когда вы вспоминаете, количество ваших переживаний растет, и они продолжают отражаться в ваших воспоминаниях. Вы раскрашиваете их в новые цвета, продолжаете снова и снова их перекрашивать, это столько слоев краски, что к тому моменту, когда вы начинаете писать автобиографию… А люди пишут автобиографии, только когда знают, что им конец, что больше уже ничего не случится.
Когда человек жив, как он может писать автобиографию? А вот когда он думает, что все кончено – «я пожил, пора ставить точку, теперь уже ничего больше не случится», он пишет. Он смотрит назад и раскрашивает свои воспоминания, как ему хочется. Все автобиографии – вымысел. Мое предложение к библиотекарям: все автобиографии должны учитываться и каталогизироваться как художественная литература. Они – вымысел, и ничего более: вы преувеличиваете то, что вам хочется, и бессознательно добавляете многое из того, чего никогда не случалось. И я не говорю, что вы сознательно обманываете, нет, вы можете верить. Просто, если вы начали говорить неправду, через десять лет вы усомнитесь, правда это или ложь.
Умер журналист. Он постучал в ворота рая, святой Петр открыл ему и сказал:
– Извините, вы – журналист?
Журналиста трудно с кем-то перепутать: его лицо, его глаза сразу же его выдают.
– Да, но как вы это поняли? – удивился тот.
– Трудно не узнать журналиста, – ответил святой Петр. – Но мне очень жаль, у нас нет свободных мест для вас, закончилась квота. У нас здесь только двенадцать журналистов, и даже они совершенно ни на что не годятся, потому что в раю ничего не происходит, не о чем писать, нет никаких новостей.
Знаете, какое определение дал новостям Джордж Бернар Шоу? «Когда человек кусает собаку – это новость. Но не когда собака кусает человека». Это не новость, это ничто.
– В раю не бывает новостей, не издается ни одной газеты. Даже те двенадцать журналистов не приносят никакой пользы, так зачем нам еще и вы? Отправляйтесь в ад – там полно новостей, одни новости. Там, кроме новостей, ничего и нет. И там огромное множество газет, и они выходят очень большими тиражами. Отправляйтесь туда, у вас будет хорошая работа, – сказал святой Петр.
– Нет, я не могу туда идти, – возразил журналист. – Может, мы как-то сможем договориться? Если вы дадите мне двадцать четыре часа, я могу убедить какого-нибудь другого журналиста отправиться в ад, и вы позволите мне занять его место.
– Хорошо, – согласился Петр, – у тебя есть двадцать четыре часа. Входи.
Журналист вошел со всем своим профессиональным чутьем, со всем своим умением. Он начал распространять слухи. Он говорил каждому встречному: «Вы слышали? В аду собираются издавать большую газету, и на данный момент куча вакансий – главный редактор, заместитель главного редактора, ассистенты», и так далее и тому подобное. Он говорил это всем, кого встречал. Через двадцать четыре часа, когда он вернулся, святой Петр не стал открывать двери.
– Ты не можешь уйти, тебе придется остаться, – сказал он журналисту.
– А в чем дело? – спросил тот.
– Ушли все двенадцать. Теперь, хотя бы ради галочки, нам нужен один журналист. Оставайся!
– Теперь я уже не могу остаться, – возразил журналист. – Отпустите меня! В этих новостях должно что-то быть. Как могут двенадцать человек поверить пустышке? Это не может быть просто слух. В этом должна быть какая-то истина – может, чуточка, но должна. Я не могу оставаться здесь. Откройте дверь, отпустите меня.
Если вы начинаете лгать, то рано или поздно сами поверите в свою ложь. Вы поверите в нее даже раньше, чем другие, и спустя десять лет затруднитесь определить, ложь ли это. Через десять лет вы не сможете точно сказать, приснилось это вам или же вы реально пережили это. Ваши сны и реальность перемешаются друг с другом.
Очень трудно написать автобиографию. Никто никогда еще этого не делал, и я не думаю, что когда-нибудь это станет возможно. Будда может писать, но он говорит, что у него нет никакой автобиографии, которую он мог бы написать. Он говорит: «Я никогда не рождался»; «Я никогда не говорил ни единого слова»; «Я никогда не достигал просветления, потому что никогда не был непросветленным». Он говорит: «Я никогда не умирал, потому что ничто никогда не умирает. О какой автобиографии может идти речь? Нет никакого „я“, какая автобиография? Нет никакого эго, нет никакого центра, так что можно сказать о периферии? Периферия невозможна».
Будда умеет писать, но он не станет писать, а другие, кто пишет, обречены на создание вымысла.
Вы можете продолжать жить в прошлом, это очень удобно. В том, что касается вашего прошлого, вы – хозяин, вы можете распоряжаться своим прошлым, как вам угодно. И по отношению к будущему вы тоже хозяин: можете стать хоть президентом Америки или Индии – в будущем. Вы можете делать все, что пожелаете. И все так и делают: просто сидя в молчании, вы воображаете, как идете вдоль дороги и находите мешок с деньгами. И дальше начинаете планировать, на что потратить эти деньги, делаете покупки. Вы – хозяин.
Прошлое и будущее позволяют вам думать, что вы король. Настоящее отнимает все ваши иллюзии и просто обнажает правду. Настоящее также обнажает небезопасность жизни, потому что жизнь подразумевает смерть. А все, что не может длиться вечно – все сущее, рано или поздно станет несуществующим. Распустившийся утром цветок прекрасен, к вечеру его не станет, его лепестки завянут, и завтра вы не найдете даже их следа. Вот какова настоящая жизнь: изменчивая, движущаяся, динамичная, никогда не бывающая статичной, постоянной, всегда в потоке.
Вот почему не только вы, но и все остальные начинают жить в прошлом и будущем: чтобы избежать настоящего и связанных с ним опасностей.
Фридрих Ницше прав, он говорит: «Живите опасно». На самом деле другого способа жить не существует, жить можно только опасно. Другой способ – это избегание жизни, а не проживание ее. Принять саньясу означает принять небезопасность жизни, принять смерть. Принять, что все может в любой момент исчезнуть. Ваша любовь, ваша дружба – все лишь сиюминутно. В следующее мгновение лепестки завянут, все закончится.
Знать это и, тем не менее, радоваться, знать это и, несмотря на это, танцевать, знать это – и напевать песню, знать это – и иметь глаза, святящиеся от радости, – вот что значит саньяса. На самом деле эта небезопасность прекрасна. В ней есть благословение, потому что если бы все было безопасно, то не было бы совершенно никакой жизни. В полной безопасности были бы одни только камни – ни цветов, ни птиц, ни людей. Если бы все оставалось безопасным, могли бы существовать ноты, математика, наука, но не было бы поэзии, музыки, танца. Мир был бы мертвым, фальшивым, пластмассовым.
Настоящий мир должен быть в постоянной опасности. Опасность усиливает его красоту, опасность наделяет его глубиной, делает его захватывающим.
Оставьте свою безопасность и свои иллюзии.
Обучитесь искусству неделания
Доверие означает открытость, доступность, восприимчивость, как у утробы. Когда вы открыты ветру, дождю и солнцу существования, когда нет совершенно никакого сопротивления, когда вы находитесь в состоянии отпускания, это и есть доверие. Двигаясь вместе с существованием, просто плывя по реке к океану, не имея ни малейшего представления о том, куда вам хотелось бы двигаться и кто вы, вы предельно расслаблены в потоке жизни. Вы настолько расслаблены, что больше не отдельны. Лишь рябь на реке, волна – это и есть доверие.
Есть вещи, которые могут только случиться, их невозможно сделать. Делание характерно для обыденности. Вы можете что-то сделать, чтобы заработать денег, чтобы получить власть, престиж. Но вы не можете ничего сделать в том, что касается любви, благодарности, безмолвия.
Очень важно понять, что делание означает мир, а неделание означает то, что находится за пределами мира, где все случается, где только благодаря потоку вы оказываетесь на берегу. Если вы будете плыть, то упустите. Если будете что-то делать, то получится только хуже, потому что все делание обыденно.
Очень немногие люди постигают секрет неделания и позволения вещам случаться. Если вы хотите значительных событий – тех, которые находятся за пределами досягаемости обычных человеческих рук, человеческого ума, человеческих способностей, тогда вам придется обучиться искусству неделания. Я называю это медитацией. Здесь есть сложность, потому что, как только вы даете чему-то название, люди сразу же начинают спрашивать, как это делать. И вы не можете упрекнуть их в неправоте, потому что само слово «медитация» порождает идею о делании. Они защитили докторскую диссертацию, они проделывали тысячу и одну вещь, и, услышав слово «медитация», они просят: «Так просто скажите нам, как ее делать».
А медитация, по сути, означает начало неделания, расслабление, движение с потоком – просто быть опавшим листочком на ветру или облаком, которое движется по ветру. Никогда не спрашивайте облако: «Куда ты плывешь?» Оно само не знает, у него нет ни адреса, ни предназначения. Оно двигалось на юг, а если ветер переменится, начинает двигаться на север. Облако не говорит ветрам: «Это совершенно нелогично. Мы шли на юг, теперь идем на север – какой во всем этом смысл?» Нет, оно просто начинает двигаться на север с той же легкостью, с какой двигалось на юг. Ему совершенно все равно – юг, север, восток или запад. Просто двигаться вместе с ветром – без желания, без цели, ничего не достигая. Оно просто наслаждается путешествием.
Медитация превращает вас в облако – облако сознания. Тогда никакой цели нет.
Никогда не спрашивайте медитирующего человека: «Почему ты медитируешь?» Этот вопрос неуместен. Медитация сама по себе одновременно является и целью, и средством.
Лао-цзы – одна из самых важных фигур в истории неделания. Если историю писать правильно, то истории должно быть две. Первая – история делателей. Чингисхан, Тамерлан, Надиршах, Александр Македонский, Наполеон Бонапарт, Иван Грозный, Иосиф Сталин, Адольф Гитлер, Бенито Муссолини – эти люди принадлежат к миру делания. Должна быть и другая история, более высокая, настоящая – история человеческого сознания, эволюции человека. Это история Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ли-цзы, Гаутамы Будды, Махавиры, Бодхидхармы, она совершенно иная.
Лао-цзы стал просветленным, сидя под деревом. С дерева слетел листок – была осень, и некуда было спешить, этот листочек медленно, зигзагами падал вниз на ветру. Лао-цзы наблюдал за ним. Листочек упал на землю и замер, и пока Лао-цзы наблюдал падение и замирание листа, что-то остановилось в нем самом. С того момента он стал неделателем. Ветра прилетают сами по себе, существование заботится обо всем.
Он был современником великого мыслителя, моралиста и законотворца Конфуция. Конфуций принадлежит к другой истории – к истории делания. Он оказал на Китай огромное влияние, которое ощущуется и по сей день.
Чжуан-цзы и Ли-цзы были учениками Лао-цзы. Эти три человека достигли невероятных высот, но складывается впечатление, что никого они не впечатлили. Людей впечатляет, когда вы делаете что-то выдающееся. Кого впечатлит достигший состояния неделания?
Конфуций услышал имя Лао-цзы и заинтересовался: «Что это за человек, который заявляет, что всего важного можно достичь только путем неделания? Ничто не может быть достигнуто путем неделания, необходимо делать, вы должны стать великим делателем».
Услышав, что Лао-цзы находился поблизости, в горах, Конфуций со своими учениками отправился встретиться с ним. У него было много учеников – короли, принцы. Он был выдающимся учителем. Но он оставил их всех снаружи.
– Позвольте мне войти в пещеру, – сказал он ученикам, – чтобы увидеть его, потому что я слышал, что это опасный человек, и я не знаю, как он будет вести себя со мной. Просто побудьте здесь. Если я вас позову, можете войти, а если нет, то я после расскажу вам, что произошло.
Было мудро с его стороны не вести с собой в пещеру учеников, потому что сам он вышел оттуда покрытым испариной.
– Что случилось? – спросили ученики. – Ведь здесь так холодно, ветер в горах такой холодный, а вы вспотели.
– Радуйтесь, что я остался жив, – ответил он. – Этот человек – не человек, он дракон. Он по-настоящему опасен, избегайте его!
Мы не знаем версию Лао-цзы о произошедшем в пещере, но нам известно, что сообщил Конфуций:
– Когда я вошел, он даже не взглянул на меня. Я обошел вокруг него, но он не обратил на меня никакого внимания. Даже этого было достаточно, чтобы заставить меня дрожать, – в темной пещере этот человек сидит в таком безмолвии, как будто бы его нет. Наконец мне пришлось нарушить молчание, растопить лед, и я сказал: «Я Конфуций». Услышав это, опасный человек спросил: «Что с того? Оставайся Конфуцием». И разговор никак не завязывался, потому что как говорить с этим человеком? Я сказал: «Я пришел, чтобы поговорить с тобой». Он ответил: «Хорошо, можешь говорить. Я никогда никому не мешал говорить. Говори, но здесь нет никого, кто мог бы тебе ответить». Собрав все мужество, я спросил: «А как же ты?» На что он рассмеялся и сказал: «Как же я? Да, когда-то я был, но меня уже давным-давно нет. Дом пуст, в нем нет хозяина. Но если хочешь, можешь быть гостем».
Понимая, что милый джентльменский разговор с этим человеком невозможен, Конфуций сказал:
– Я пришел издалека.
Он полагал, что это вызовет в Лао-цзы хоть какое-то сострадание.
– Это лишь говорит о твоей глупости, – ответил Лао-цзы. – Ты ничего обо мне не знаешь, в противном случае ты бы не пришел. Теперь ты хочешь добиться от меня сострадания. Тот, кто отсутствует, – как он может сострадать?
– Ну хотя бы дай мне какой-то совет – как расслабляться, как отдыхать, – попросил Конфуций.
– Для этого тебе придется подождать, – сказал Лао-цзы. – Придет смерть, и в могиле ты расслабишься и отдохнешь. Не раньше, потому что если ты хочешь отдохнуть раньше, то забудь о толпе, которую оставил снаружи. Оставайся здесь, а я выйду – одного львиного рыка будет достаточно, чтобы они убежали, ни один из них снова не вернется сюда. Ты же просто отдыхай и расслабляйся.
– Нет, не делай этого, – ответил Конфуций. – Они мои ученики. Некоторые из них короли, некоторые – принцы, некоторые – выдающиеся, богатые люди. Я не могу этого позволить.
– Вот почему я сказал, что при жизни ты не можешь позволить себе расслабление, только смерть поможет. Те, кто понимает, могут расслабиться при жизни и отдыхать при жизни. И чудо в том, что для них нет смерти, потому что они уже сделали то, что делает смерть. Глупцы же не отдыхают, не расслабляются. На этот случай природа предусмотрела механизм под названием «смерть», чтобы они могли расслабиться в своих могилах. Не беспокойся. У тебя будет хорошее мраморное надгробие, на котором золотыми буквами высекут слова: «Здесь покоится великий Конфуций, учитель королей и императоров». Но если ты хочешь быть со мной, ты должен понимать, что я стану твоей смертью. Без этого – если я тебя не убью, не уничтожу – тебя не спасти.
– Я вернусь, – едва вымолвил Конфуций.
Лао-цзы засмеялся и сказал:
– Не лги. Ты никогда не вернешься. В этот раз ты пришел, так как понятия не имел, с каким человеком тебе предстоит встретиться. Но мне это понравилось. Теперь ступай и расскажи своей толпе любые выдумки, какие хочешь.
Так что мы не знаем точно, что именно произошло в той пещере. От Конфуция нам известно лишь это. Должно быть, там произошло много чего еще, но даже рассказ о том, что известно, требует самообладания.
Все учение Лао-цзы подобно течению воды: просто двигайтесь с водой, по течению, не плывите. Но ум все время хочет что-то делать, потому что именно тогда все почести достаются эго.
Если поток вынес вас на берег, это заслуга потока, не ваша. Если бы вы доплыли до берега, то достигли бы его с огромным эго: «Мне удалось пересечь Ла-Манш!» Но почему не воздать по заслугам потоку? Почему не воздать по заслугам существованию?
Существование дарит вам рождение, жизнь, любовь, оно дает вам все то, что является бесценным, чего не купишь ни за какие деньги. Только те, кто готов признать, что его жизнь – это заслуга существования, понимают красоту и благословение, только такие люди – духовные. Это не вопрос вашего делания. Это вопрос вашего отсутствия, неделания – когда вы позволяете происходящему случаться.
Отпустить – одно это слово вмещает в себя весь духовный опыт.
Вы когда-нибудь видели тонущих в водоеме людей? Пока живы, они все время поднимаются к поверхности, снова и снова, и кричат: «Помогите! Помогите!» И опять идут вниз, выныривают, идут вниз и наконец больше не показываются. Но спустя два или три дня они поднимаются на поверхность и тогда уже больше не тонут – но теперь они мертвы.
Деревня, в которой я родился, располагалась на берегу прекрасной реки, и я видел, как в этой реке утонуло несколько человек. Это была горная река, в сезон дождей она разливалась на несколько миль в ширину, и течение было настолько сильным, что пересекать ее означало рисковать жизнью. Но когда они умирали, внезапно оказывались наверху и дрейфовали.
В раннем детстве я усвоил одну вещь: мертвецам известно нечто такое, чего не знают живые люди – потому что живые кричат: «Помогите! Помогите!» – и идут вниз, а мертвые просто поднимаются наверх, без криков. И они так легко плывут – больше не тонут. Должно быть, им известен какой-то секрет.
Я спрашивал отца: «Какой секрет у мертвецов?» Он отвечал: «Ты безумен, и меня тоже сведешь с ума. Откуда я знаю? Они просто мертвы, они ничего не знают». Я возражал: «Я не могу в это поверить, потому что я вижу, как прекрасно они плывут, должен быть какой-то секрет, который упускают живые».
Когда я начал плавать, я узнал этот секрет. Вначале, когда учишься держаться на воде, это кажется трудным, почти невозможным. Вы столько раз тонете – вода заливается в нос, в рот. Но через три-четыре дня все отлично получается, как будто бы вы плавали много жизней. А спустя три или четыре недели вы можете лежать на воде как мертвец, не плыть, не двигать руками. Вы можете просто лечь, расслабленно, и река больше не пытается вас утопить.
Я рассказал отцу: «Я узнал секрет. Ничего сложного, все просто. Мертвецы не пытаются плыть, поэтому они расслаблены. Они не боятся утонуть, они уже мертвы – что они могут поделать? Они находятся в состоянии неделания. А живые усиленно стараются спастись. Не река виновата в том, что они тонут, их старание спастись топит их! Потому что теперь я точно знаю, как находиться в воде словно мертвое тело. Я могу лежать там часами, и река не заинтересована в том, чтобы я утонул. Но это неделание, я ничего не делаю».
В жизни вы все пытаетесь делать. Пожалуйста, оставьте что-нибудь и для неделания, потому что только это и представляет ценность.
Есть люди, которые пытаются любить, потому что с самого начала мать говорит ребенку: «Ты должен любить меня, потому что я твоя мать». Так она превращает любовь в силлогизм, она не позволяет любви расти самостоятельно, навязывая ее. Отец говорит: «Люби меня, я твой отец». А ребенок так беспомощен, единственное, что он может, – это притворяться. Больше ничего. Он может улыбнуться, поцеловать, и он знает, что все это – притворство, он делает это не по-настоящему, это все фальшивка. Эти действия не исходят от него, причина в том, что вы – его отец, вы – его мама, вы – то, вы – это. Они портят один из самых ценных опытов жизни. А потом жены говорят мужьям: «Ты должен любить меня, я твоя жена». Странно. Мужья говорят: «Ты должна любить меня. Я твой муж, это мое неотъемлемое право».
Нельзя требовать любви. Если она встречается вам, будьте благодарны, если нет – ждите. Даже в вашем ожидании не должно быть никаких жалоб, потому что у вас нет права. Любовь не является чьей-либо по праву: ни одна конституция не может дать вам право на любовь. Но они все разрушают, и тогда жены улыбаются, мужья обнимают…
Один из знаменитых американских писателей, Дейл Карнеги, пишет, что каждый муж должен как минимум трижды в день говорить своей жене: «Я люблю тебя, дорогая». Вы что – не в себе? Но он говорит это на полном серьезе, и это работает. Многие люди, миллионы людей являются практикующими последователями Дейла Карнеги. «Когда вы приходите домой, приносите мороженое, цветы, розы, чтобы продемонстрировать вашу любовь». Как будто любовь требует демонстрации, материальных, прагматичных, словесных доказательств, как будто нужно снова и снова повторять, чтобы никто не забыл. Если вы в течение нескольких дней не будете говорить своей жене: «Я люблю тебя», она посчитает, сколько прошло дней, и начнет все сильнее подозревать, что муж говорит те же слова кому-то еще, раз ее квоту урезали. Любовь – это количество. Если он больше не приносит мороженое, значит, оно уходит куда-то в другое место, и с этим нельзя мириться.
Мы создали общество, которое верит только в делание, в то время как духовная составляющая нашего существа голодает – потому что ей необходимо нечто такое, что не делается, но случается.
Суть не в том, чтобы суметь произнести: «Я люблю тебя», но в том, чтобы внезапно обнаружить, что говоришь о любви. Вы сами вдруг удивляетесь своим словам. Вы не репетировали их в уме – нет, это происходит спонтанно.
На самом деле подлинные моменты любви остаются невысказанными. Когда вы действительно чувствуете любовь, само это чувство создает вокруг вас некое сияние, которое говорит все то, чего вы не можете сказать, что невозможно выразить словами.
С самого детства я боролся абсолютно за каждый такой момент. Я говорил отцу: «Я не буду уважать тебя, потому что ты мой отец, я буду уважать тебя, если ты достоин уважения. Отец ты мне или нет, не имеет значения, это не причина. Я буду любить тебя, если ты будешь достоин любви, если ты сам любишь. И запомни: я буду любить тебя не из-за того, что ты мой отец, а лишь благодаря тому, что ты – человек, заслуживающий любви». Мне приходилось спорить со своими учителями, с профессорами: «Я буду уважать вас, только если вы достойны уважения. Если вы не достойны, тогда не просите меня демонстрировать уважение к вам – потому что это и есть лицемерие. Вы учите меня лицемерию, а, по моим ожиданиям, учителя не должны учить меня этому».
Мы живем без бунтарства, и в результате постепенно, понемногу лицемерие становится нашей характерной чертой. Мы совершенно забываем, что такое лицемерие. А для ума и сути лицемерного человека все, что имеет отношение к миру неделания, является невозможным. Он может продолжать делать все больше и больше, он станет почти как робот. Вся его жизнь – это делание. Днем и ночью он делает, потому что все, что у него есть, – результат делания.
Но если вы внезапно получите опыт того, как что-то случается, примите его как дар от существования и превратите этот момент в начало нового образа жизни. Забудьте о том, чтобы плыть, пусть поток вынесет вас на берег.
Мой подход – неделание. Просто допустите, чтобы из двадцати четырех часов было несколько мгновений, когда вы ничего не делаете, позволяя существованию делать что-то с вами. И тогда в вас начнут открываться окна, которые соединят вас со вселенной, с бессмертным.
