Руслан Белов
Смерть за хребтом
А что касается нас… Мы не наказываем, а помогаем. Помогаем преодолеть чувство вины. Наказанием. Ведь мы, коли существуют бессмертные души, должны служить своего рода фильтром для них. Пусти смятенную душу в рай – его не станет. И поэтому мы вынуждены быть бдительными. Но многие из нас выступают за большую для вас, смертных, открытость нашего общества…
– Ну-ну… Поездки туда и обратно. Экскурсии и путешествия на тот свет. И морг вместо таможни и ОВИРа…
– Нет, я имел в виду большую информационную открытость. Святые книги были ниспосланы очень давно, и многое с тех пор изменилось. И у вас и у нас…
Да… – продолжил он поле длительной паузы. – То подселение вашей грешной души в души жертв, о котором мы говорили в начале нашей беседы, вам явно не подходит… Вы оправдываете свою греховность греховностью родителей и, – тут он усмехнулся, – греховностью Создателя… Здесь есть доля истины – без греха нет добра, грех его оттеняет. На всех уровнях совершенства. На высоких уровнях, тех, которых позволяют пройти Фильтр, понятие о грехе несколько иное. Ну, представьте – вы негневны и не горды. Вы ведь мечтали об этом? И вы перестанете грешить? И перестанете страдать? Конечно же, нет. Но когда душа искупит ваши грехи и займет единственно возможное место в космическом вакууме, подчеркиваю – единственно возможное и уникальное место, исчезнет сама почва и для гнева, и для гордыни, и для многого другого. Люди не могут быть одинаковыми… Каждый человек, каждое существо – это фрагмент, извините за сравнение, бесконечной мозаики мироздания… Из них мы строим Вселенную. Возникнув из неживого, любое существо становится средством для изготовления бесценного фрагмента Вселенной с вполне определенными свойствами. Вспомнили принцип предопределения?
– Что-то я разговорился… – немного помолчав, отстранено сказал Судья. – Нам пора заканчивать… С вами все ясно. До свидания. Идите.
* * *
Едва я закрыл за собой дверь, невообразимая усталость накатилась на меня. Я опустился на подвернувшийся стул и забылся крепким сном.
То был адский сон. В единое мгновение я был растерзан невыносимой, бескрайней болью. Вся моя плоть и вся моя кровь ноготь за ногтем, клочок за клочком, капелька за капелькой вырывались из души и выбрасывались во Вселенную. Разлетаясь по безграничным ее просторам, они наполняли ее бесконечным страданием, центром которого был я. И через тысячу веков, то, что было за моими глазами, исчезло, растворилось…
Я – был я. Вокруг меня простиралось одушевленное пространство. И когда я задумывался о любви к женщине, тысячи прекраснейших из них и только те, которые были бесконечно моими, объединялись в живительный поток, устремлявшийся в середину моей души и рождавший там сладостные порывы бесконечного удовлетворения. И когда я задумывался о друзьях, тысячи из них входили в мое сердце и согревали его бескорыстным теплом. И когда я задумывался о родных, все мои поседевшие предки брали за руки всех моих бесчисленных потомков и смыкались вокруг меня невообразимой опорой… И когда я задумывался о природе, мириады ландшафтов превращались в неповторимые ноты и объединялись в прекраснейшую симфонию…
Это был чудесный сон, в котором я мог и растворяться в природе, и оставаться самим собой. Но без комплексов, сковывающих душу, все и всех простивший. В завораживающих ум и сердце уголках Вселенной я встретился и переговорил со всеми своими женщинами и друзьями, знакомыми и родственниками, живыми и уже погруженными в вечность. Все они: и Ксения и Житник, и Вера и Бабек, и Клара и Тимур, и многие другие общались со мной, как с собой, и мы плакали сладчайшими слезами, и молчали, и смеялись, и думали, чем же еще, ну чем же еще нам порадовать друг друга… Я подолгу беседовал с Житником в наших сафари по чудеснейшим уголкам вселенной. Он даже спас однажды мне жи… ну, в общем, что-то спас. Иногда я устраивал в пустыне гонки с преследованием, и Фатима охотилась за мной, и в посветлевших ее глазах я видел страх… Страх ненароком причинить мне боль… После охоты мы залечивали раны, и пили чай с восточными сладостями. Если мне хотелось веселья, я шел к Ксении и наслаждался ее раскрепощенной душевной щедростью и простотой.
Но длилось это восхитительное существование всего лишь мгновение, ничтожное мгновение… Когда я понял, что рай существует и вполне пригоден для существования, он коллапсировал в мою жалкую плоть. Открыв глаза, я увидел над собою солнце, откуда-то со стороны доносились голоса моих подвыпивших товарищей… Судья поместил мою душу в мое собственное тело… На дозревание.
* * *
Перетащив меня, бывшего все еще без сознания, в лагерь, ребята сели снимать стресс. Я пришел в себя, так, как будто бы выпал из другой жизни. Очувствовавшись, вспомнил, что же со мной произошло, но в голову шли одни глупости. Решив, что сошел с ума, я повернул голову к товарищам и увидел Федю, разливающего остатки коньячного спирта.
– А мне? – прохрипел я, отирая кровавую пену с губ. – Меня забыли, сволочи…
И встав при помощи Лейлы на ноги, подошел к товарищам и потянулся за самой полной кружкой.
Эпилог
Нет смысла рассказывать, как мы добирались до Зиддов – все было достаточно банальным. Скажу только, что я несколько раз терял сознание из-за потери крови, и в один из этих пассажей от нас сбежал ишак Пашка с золотом. Мои товарищи искали его до утра, и нашли мирно пасшимся рядом с молодой красивой кобылицей.
В Зиддах мы разделились – Бабека с его прайдом посадили на попутку и, договорившись о месте и времени встречи, отправили в Душанбе. Оставшиеся и я в их числе, сели в зубковскую тюрьму на колесах и двинулись следом. Несколько раз нашу машину тормозили на КПП, но уже на втором из них Зубков встретил давнишнего приятеля, майора госбезопасности, попросившего подкинуть его в город. Его посадили за руль, и на следующих заставах машину лишь приостанавливали.
Через день после приезда Зубков назвал фамилию и координаты богатого душанбинского авторитета, слывшего среди лихого люда интеллигентным человеком, чуравшимся мокрых дел.
Этот авторитет, простой и неиспорченный излишними знаниями, занимался внутренней отделкой трехэтажного особняка, который собирался подарить своей дочери в день ее двадцати пятилетия. Будучи оригинальным человеком, он мечтал об устройстве во внутреннем дворике особняка бассейна с берегами и дном, усыпанными настоящим золотым песком.
Серега пошел к нему с лучшими образчиками товара и они, решив, что вкрапления молочно-белого кварца в желтом металле будут вполне уместными, ударили по рукам. За 220 килограмм содержимого семи пробных мешков вьючной сумы Учителя Сергею предстояло на следующий день получить шестьсот тысяч долларов и миллион рублей.
Когда груз был доставлен и покупатель увидел товар, сделка чуть было не сорвалась. Авторитет стал кисло говорить, что он хотел совсем не то – по неокатанной золотокварцевой дресве и самородкам с острыми зазубренными краями вряд ли кому-нибудь будет приятно ходить… Особенно его нежной, молодой любимице, только ступни розовые изрежет. Сергей пытался уладить недоразумение, пообещав достать ему в ювелирном цехе 114-ой экспедиции шлифовальный барабан. Но интеллигентный авторитет отрезал весьма сурово:
– Бери двести пятьдесят штук и уходи, пока живой!
Но сделка все же состоялась. Ее положительному исходу поспособствовала дочь хозяина, неожиданно появившаяся в самый напряженный момент переговоров.
– А где ваш товарищ? – сев на колени к отцу, игриво спросила она Сергея. – Ну, тот, ценитель стройных ног? Я видела вас в баре на Красных Партизан…
– Он здесь, в этом песке, – не моргнув глазом, мрачно улыбнулся Сергей. – И теперь, если мы договоримся, он сможет любоваться вами с очень удобной позиции…
В общем, все обошлось, чему Зубков был несказанно рад. Во время сдачи-приемки ценностей он с приятелями в синих шинелях, на всякий случай прятался в ближайшей подворотне.
Через неделю после прибытия в Душанбе, Лейла обнаружила, что беременна. Я повел ее к Мишке Моллокандову, нашему общему знакомому и приличному гинекологу. Тот подтвердил беременность и назвал предположительное время зачатия. Получалось, что беременность могла наступить либо во время нахождения Лейлы в лагере Резвона, либо через три дня – в последний наш день в верховьях Тагобикуля.
Как ни странно, Лейла приняла это известие спокойно. Она была уверенна, что это мой ребенок и зачал его я. И не в единую ночь, а всем моим появлением в ее жизни. “Это твой ребенок и это будет девочка, похожая на меня. Ты будешь доволен…” – сказала она, тесно прижавшись ко мне.
Планы на ближайшее будущее у нас были вполне определенными – мы решили ехать во Францию проведать отца Лейлы. Лешка вызвался нас сопровождать. Несколько месяцев мы жили в Москве, а после получения приглашения (отец ее был найден в Гренобле и подтвердил свое отцовство), мы втроем уехали. Через некоторое время наши пути с Лешкой разошлись – он надолго лег в больницу, а сразу из палаты пошел под венец с пухлой, маленькой медсестрой из Прованса. Так он, хоть и невольно, стал двоеженцем. Живет он сейчас в Ницце, где продает на пляже сигареты новым русским.
Лейла, как и обещала, принесла чудненькую девочку, рождение которой до минуты совпало со смертью ее деда (иранские приключения навсегда подорвали его здоровье и, в конечном счете, свели в гроб). Лишь дочке исполнился год, Лейла поступила на математический факультет Московского университета. Мы регулярно ходим с ней в танцевальные клубы. Ее стройные ноги и короткие платьица известны всем их завсегдатаям.
Бабек нашел жену у душанбинских родственников и честно изложил ей свои планы по расширению состава своей семьи. Жена устроила скандал, но деньги решили все вопросы, и она уехала в Бугульму, опустив мужу все грехи. Проводив ее, Бабек прямо с вокзала поехал с супругами на квартиру Абдурахманова, потрепал по головкам семерых его детей и ушел, оставив 22 тысячи долларов. Сейчас Бабек живет в Захедане с Фатимой и Фаридой, торгует в лавке “Парси-Колой” и импортным дамским бельем. Любимое его вечернее занятие – готовить к продаже пакеты с чулками, колготками, поясами и трусиками, а именно – неспешно замазывать черным жирным фломастером фигурирующие на них обнаженные ножки и иные деликатные части женского тела[78]. Он полностью счастлив и благодарен мне за это счастье. Своего первенца от Фатимы он назвал Женей.
Наташку нашел белобрысый лейтенантик. Поженившись, они уехали в Самару. Лейтенант оказался толковым человеком и через полгода стал бизнесменом средней руки. Еще через полгода Наташа родила ему мальчика. Однажды вечером их машину расстреляли из гранатомета – муж и сын погибли на месте. Через два дня Наташа выбросилась из больничного окна.
Толик Зубков погиб совсем глупо. Однажды они выпили в ресторане с Борькой Бочкаренко и хотели продолжить в загородной шашлычной, но Зубков вдруг передумал и пошел домой. На ближайшем перекрестке его сбила машина, виноватый водитель хотел отвезти его в больницу, но Толик, придя в себя, приказал ехать в милицию – у него было табельное оружие и надо было его сдать. В управлении он срочно понадобился начальнику, потом еще кому-то и еще кому-то. Через три часа он умер от внутреннего кровоизлияния в оперативной машине, направлявшейся на место вооруженного ограбления…
Сергей Кивелиди переехал в Москву, открыл там фехтовальный зал, который очень скоро стал модным. Но от судьбы далеко не уйдешь: он опять с кем-то не договорился, все бросил и вернулся в родной Душанбе. Сейчас он собирает надежных людей с тем, чтобы вернутся на Уч-Кадо за остатками золота. Первое письмо он написал мне, но Лейла его уничтожила.
Федя тоже переехал в Первопрестольную. Около месяца он, не торопясь, обстоятельно выяснял, где без большого риска с денежного вклада можно получить неплохие проценты. В конце концов, счет он открыл в сбербанке. Через неделю, вдосталь налюбовавшись нулями в сберкнижке, Федя снял половину денег и купил в Копотне просторную трехкомнатную квартиру. Въехав в нее, тут же занялся изучением химических книжек и руководств и настолько преуспел в лакокрасочном деле, что смог выкрасить свою голову в неувядающий красный цвет. Затем, – поиски были недолги, – нашел где-то на бульварах неудачливого литератора и вместе с ним выработал концепцию красноголовых. Этот труд был опубликован в виде брошюры тиражом 2000 экз., а в кратком изложении – в виде бесчисленных листовок. Основные положения концепции указывали пути освобождения человечества от греха смертоубийства. Литератор, прочитав пахнущий еще типографской краской труд, прослезился и попросился в секретари. В душе, в порыве сопричастности, он был бы не прочь окрасить и свою голову в красный цвет, но Федя отверг его просьбу – богу – богово, кесарю – кесарево, а убийце – красная голова. Спустя несколько месяцев только в Москве общество насчитывало несколько десятков красноголовых членов и членов-корреспондентов, в основном из числа вышедших в тираж уголовников.
Дело продвигалось трудно – попытки извратить идеалы движения стали обыденными как со стороны легкомысленных стиляг, так и со стороны потенциальных и скрывающихся убийц. Люди не принимали его идей всерьез. Иногда, по ночам, Федя рыдал от бессилия – вместо покаяния общество скатывалось в фарс… Федя догадывался, что массы не были способны понять и принять цели движения по причине неразвитости глубоких чувств, а высшие же слои общества, состоя в активной своей части из волков и шакалов, не могли в натуре ступить в ряды защитников овец. Спасала Федю неколебимая уверенность в том, что он не отступит. “Я спасся, я выскочил оттуда, где и слова-то “выход” нет, – думал он, вырываясь из тупика отчаяния. – И если я остановлюсь, то опять попаду туда. А это невозможно!”
И он боролся. Мира он не спас, но несколько человек ему благодарны.
