Бауыржан Чердабаев
Золотая лодка
Глава 6. Новая жизнь Ахана в селе Сарайшык.
1937 – 1941 годы. Сарайшык. Гурьевская область. Казахстан.
Только Ахан успел засыпать землей свою находку, как на раскопках появился председатель сельсовета – человек осанистый, с огромным пузом. Ахан, сделал вид, что работает, а сам издалека наблюдал за происходившим.
Председатель подошел к Аксютову, стоявшему рядом с палатками, и, показывая профессору какую-то бумагу, сказал ему что-то. Аксютов заметно занервничал. Он заговорил, размахивая руками. Председатель лишь пожал плечами, выпячивая вперед огромный живот. Аксютов вырвал бумагу из рук председателя и, отмахнувшись, скрылся в палатке.
Председатель, недовольно бормоча, удалился.
Ахан, предчувствуя неладное, встал и быстро направился в палатку к Аксютову. Войдя в нее, он увидел, что начальник сидел за столом и собирал свои бумаги в чемодан, лежащий раскрытым на столе.
– Ахан, это вы, – проговорил каким-то приглушенным и незнакомым голосом Аксютов. – Я подумал, что это председатель вернулся.
Но Ахан не дослушал профессора и спросил:
– Николай Петрович, что случилось?
– Павла Анатольевича арестовали, – проговорил Аксютов с еще более тяжелым голосом и, кивнув на стол, добавил:
– Вот, бумага пришла.
– Профессора Ревкова? – удивленно спросил Ахан. – За что?
– Пока не знаю, – ответил Аксютов. – Но нам приказано собираться и сегодня же возвращаться в Саратов.
– Как… в Саратов? – опешил Ахан от такого поворота событий. – Почему возвращаться?
– Я и сам против этого, – продолжил Аксютов. – Но приказы не обсуждаются.
В голосе профессора появились нотки тоски вперемешку с бессилием, Ахан стоял и ощущал их всем своим нутром, тоска и бессилие охватили и его. На столе находились артефакты, аккуратно сложенные по отсекам в деревянных коробках. Но для Ахана они не представляли уже никакой ценности. Весь его разум сейчас был охвачен золотой находкой, которая могла достаться не ему, а другим. Ахан стоял у стола и, глядя на Аксютова, не знал, что ему делать. Его загорелое и обветренное лицо сперва стало бледным, а затем серым. Внутри он будто разделился надвое. Он не мог решить, как поступить: бежать сейчас же на раскоп и спасать свою находку, или подчиниться приказу и собирать вещи.
– Что с вами? – вдруг спросил его Аксютов. – Вы не здоровы?
– Нет… – опомнился Ахан, поспешив успокоить своего руководителя. – …нет, со мной все нормально. Просто… просто это было для меня неожиданным.
– Скоро за нами прибудет транспорт, – сказал Аксютов, с пониманием глядя на Ахана. – Надо людям сказать: пускай собираются.
– Хорошо… Николай Петрович, – сдавленным голосом проговорил Ахан. – Я сейчас всех приглашу сюда, и вы сами им все объясните.
Археолог вышел из палатки и направился к коллегам. Он вынужден был молчать, чтоб не навлечь на себя подозрения.
Перед отъездом Ахан успел забежать ненадолго домой и попрощаться с Нурбике. Он пообещал вернуться в скором времени. Камбару он велел оставаться дома и не провожать их. Тот спокойно подчинился.
Транспорт вскоре прибыл в Сарайшык. И это окончательно рассеяло сомнения у археологов. Они все же успели собрать все свои вещи и, погрузив их по машинам, незамедлительно выехали на железнодорожный вокзал в Гурьев, дожидаться первого поезда до Саратова.
Археологам предстояло возвращение домой, но никто из них радости от этого не испытывал. Ощущение тревоги сопровождало их в пути.
И только Ахан не переставал думать о своей находке. Он беспокоился, представляя, как черные копатели наткнулись на золото и радостно кричали во весь голос. Под стук колес он начинал слышать их ликующие возгласы и улюлюканья. Ахану становилось от этого невыносимо. Он вскакивал с полки и отправлялся в тамбур. Закурив еще одну папиросу, он успокаивался и убеждал себя, что засыпал находку землей, и её никто не найдет. Беспокойство на время отступало, и в его голове рисовались радужные планы. Он представлял себя с Нурбике и Камбаром в богато обставленном доме. Они сидят вместе за обеденным столом и о чем-то мило разговаривают. Но яростный стук колес о рельсовые стыки, хлопанья дверей тамбура и хождения пассажиров между вагонами возвращали его в реальность.
За окном стали проноситься знакомые пейзажи, означавшие, что уже скоро будет конечная остановка. С приближением к Саратову на археолога вдруг навалилась жуткая тревога. Теперь он волновался не за находку, а за то, что ожидало его в Саратовском музее.
Он не задумывался о профессоре Аксютове и о своих коллегах. После приезда в город он старался избегать их всех. А, в скором времени, узнав о том, что академик Ревков обвинен в антисоветской контрреволюционной деятельности, якобы, существовавшей в музее, Ахан и вовсе отдалился от коллег. Спустя полгода, он узнал, что директора музея осудили по пятьдесят восьмой статье, как врага народа, и отправили на десять лет в один из исправительно-трудовых лагерей страны.
Ахан беспокоился за себя. Он переживал, что его планам могут помешать нынешние события, происходившие в музее. Он, как и все его коллеги, был вовлечен в следственные мероприятия. Частые допросы затягивались. Это все начинало раздражать и подкашивать самочувствие Ахана. Он был зол, но ничего не мог поделать с этим.
Прошло около года с того момента, как Ахан покинул Сарайшык. В отсутствие вестей от него, Нурбике сильно переживала. Похоже, память о прошлом, когда пропал её Шона, не давали покоя несчастной женщине. Нурбике не хотела, чтобы это случилось с ней в очередной раз. Каждую ночь она тихо молила бога, чтобы Ахан вернулся к ней живым и невредимым. Она говорила, что не в силах пережить потерю еще одного человека, ставшего для нее дорогим.
Но однажды небеса все-таки сжалятся над Нурбике, и Ахан появится на пороге её дома.
В августе 1938 года, после продолжительных допросов были арестованы профессор Аксютов и еще несколько сотрудников музея по тем же обвинениям, что были предъявлены академику Ревкову. Чудом избежав ареста, Ахан получил разрешение и уволился по собственному желанию. Его уже больше ничего не удерживало в Саратове, а Сарайджукское сокровище сильнее манило к себе, и он возвратился в Сарайшык.
В одну из ночей Ахан отправился к городищу.
Путь, освещаемый яркой луной, был близок, но почему-то Ахан решил запрячь лошадь в телегу и отправиться на ней. Близилась осень, и с реки потянуло прохладой. Становилось зябко, Ахан сидел в телеге, укутавшись в теплый плащ. Тихая ночь изредка нарушалась гулкими стуками колес телеги и недовольным лошадиным фырканьем.
Подъехав ближе к городищу, Ахан остановил лошадь и телегу у края раскопок. Он снял с себя плащ и, бросив в телегу, пошел дальше пешком. На месте было пусто: не стояли, как раньше, палатки, не раздавались голоса коллег-археологов, никто из них не ходил здесь и не работал. Оставленные второпях без рекультивации раскопы заметно осели после прошедших за год дождей, снежных буранов, оттепелей, палящего солнца и суровых ветров. Ахан задержался ненадолго среди песчаных валов: глубоко вдохнул и прислушался к ночной тишине. Как и раньше раздавались всплески речной воды. Ощущение прохлады нагоняло на него тоску и чувство одиночества. На миг Ахан вспомнил, как он вместе с другими участниками экспедиции прибыли на городище в прошлом году. Здесь еще несколько дней держались точно такие же прохладные ночи. Но Ахан быстро опомнился и откинул от себя ненужные чувства. Вспомнив о лопате, он вернулся к телеге и, прихватив необходимые инструменты, направился к тому месту, где находилось его сокровище.
Археолог знал свое дело. Он работал осторожно, стараясь не повредить золотой артефакт. Ему казалось, что золотой предмет мог быть небольшим и хрупким. И как только лопата коснулась металла, Ахан отложил её и принялся расчищать землю руками. Почва была плотной, но не твердой, а золотой предмет, показавшийся вскоре в земле, становился все больше.
– Так, это же… – воскликнул Ахан, освещая лодку фонариком, и тут же умолк, испугавшись, что его могли услышать.
Но кругом не было ни души. И только в темноте продолжала плескаться речная вода, и в стороне слышались недовольные фырканья лошади, желавшей поскорее вернуться в стойло.
– Не может быть! – шепотом проговорил Ахан, ошарашенный своей находкой.
Руки его затряслись. По телу пробежала дрожь. Ему неистово хотелось кричать, но кругом стояла тишина, и его могли услышать в селе.
Ахан сильно тряхнул головой, – ему показалось, что он сходит с ума, – и проговорил:
– Неужели, это та самая золотая лодка из легенды о ханской дочери? Выходит, что это было правдой!
Ахан упал и уткнулся лицом в землю, распластавшись перед своей золотой находкой на животе, будто она было неким новоявленным божеством. Его тело сотрясалось, раздались сдавленные рыдания. Он то истошно кричал, то плакал навзрыд. Но вот Ахан умолк. Он приподнял голову и, выплюнув изо рта комья земли, обессиленно лег на спину и часто задышал. Пар вырывался из его рта в ночной воздух. Он протер лицо и, пристально глядя в ночное небо, еле заметно улыбнулся. Постепенно его дыхание стало замедляться. И чуть погодя он и вовсе успокоился.
Ахан встал и отряхнулся. Его лицо выражало ощущение некоей легкости, похожей больше на опустошенность, словно вместе с криками внутри него освободилось от чего-то, но и не успело пока заполниться ничем. Наверное, ему требовалось время, чтобы полностью осознать, какую ценность он приобрел неожиданно для себя. Ведь, теперь у него есть на руках то, с чем он мог двигаться дальше к своей мечте. Но вместо радости он испытывал навалившуюся неимоверную усталость. Его движения были замедленными. Казалось, что тело стало ватным. Но ему надо было завершить работу и спрятать лодку подальше от чужих глаз.
Ахан поднял лопату и заставил себя продолжить освобождать золотую лодку от земли. И благо, что судно лежало на боку, словно её когда-то опрокинуло огромной волной на берег, и она осталась в таком положении. Вытащить из её внутренней части остававшуюся землю не составило особого труда. И уже спустя полчаса Ахан расширил вокруг неё яму.
Светало. Ахан забеспокоился: дома могли хватиться его, заподозрить неладное, пошли бы ненужные расспросы, а это было ни к чему. Он поторопился за лошадью, чтобы с её помощью вытянуть лодку из ямы.
Животное молча стояло на прежнем месте, встретив хозяина усталыми глазами. Ахан подошел к ней и, погладив нежно по загривку, освободил её от телеги. Лошадь обрадованно зафыркала и поплелась за ним к раскопам.
Ахан вытащил лодку на поверхность земли и перед тем, как перепрятать её в другое место, он решил отколоть от неё небольшой кусок в качестве образца для продажи, но у него ничего не получилось. Металл, будучи очень легким, в тоже время был невероятно прочным. Ахан даже пробовал сделать это топором, но металл не поддавался. Плюнув на эту затею, он временно спрятал лодку в ближайшем овраге до следующего раза. На большее у него уже не хватало сил.
В следующие две ночи Ахан приезжал сюда снова. За это время он успел вырыть глубокую яму-схрон: получилось объемное помещение в земле, куда могла полностью уместиться золотая лодка. Ахан укрепил стены тайника с помощью бревен и кирпичей, свозив из села стройматериалы на телеге.
Он сильно устал к концу третьей ночи, ведь ему приходилось не спать толком все эти сутки, пока он возился с золотой лодкой. И хотя, укрепление стен схрона получились не ахти какими, – один человек не был способен за такое короткое время на большее, – но это все же было лучше, чем ничего. Несмотря на усталость, Ахан радовался результату. Его лицо сияло в приятной усталости.
К середине третьей ночи со строительством потайного схрона было покончено. Ахан обмазал золотую лодку толстым слоем глины, сходив за ней на реку. Он решил перестраховаться: яркие лучи солнца, попав ненароком в яму, могли отразиться от корпуса лодки и случайно выдать другим её местонахождение. Ахан подождал немного, дав глине подсохнуть и хорошенько пристать к корпусу судна, а после принялся опускать её в схрон днищем кверху. Это было сделано на тот случай, если вдруг стенки ямы обрушаться и лодку засыплет землей, и он смог бы затем без особого труда вытащить её оттуда. В противном случае, так как лодка была достаточно большой, ему придется выгребать из неё на такой глубине очень много земли. Ахан установил золотую лодку на деревянные козлы и сам тоже спустился вниз и бережно, словно ухаживая за дорогим ему человеком, накрыл её большим куском брезента. Он тщательно подготовился к сокрытию своей находки. Всё до мелочей продумал и предусмотрел. Пришлось ему и днем попотеть: многими вещами он разживался по-разному, пришлось и на воровство пойти, чтобы не привлекать к себе внимания односельчан. Из последних сил Ахан завершил свое дело; он настолько обессилел, что ему еле удалось вылезти из схрона. Но оказавшись на поверхности, он некоторое время оставался лежать на земле. Он даже успел на несколько минут провалиться в сон. Но вдруг он очнулся и резко вскочил на ноги. Его вид был растерянным. Он не мог понять, долго ли провалялся на земле.
Яростно растерев ладонями заспанное лицо, Ахан пришел в себя и принялся накрывать схрон досками и заваливать их песком с дерниной. Получился ничем не приметный холмик, покрытый редкой степной растительностью.
Уставший и обессиленный, но довольный собой, Ахан возвращался под утро домой. И пока ехал, он улыбался, в нем начала зарождаться непреодолимая тяга к жизни.
Наступило утро. За окном щебетали птицы. Нурбике вышла из спальни в общую комнату и увидела сидящего за столом Ахана. У него были закрыты глаза. По всей видимости, он дремал: был слышен легкий храп. Она подошла и осторожно присела рядом с ним.
– Нурбике, будь моей женой, – проговорил Ахан и приобнял её, почувствовав, как она нежно прижалась к нему.
– Ты сейчас во сне разговариваешь? – прошептала она, глядя на Ахана, так как тот не открывал глаз.
– Нет, я наяву и серьезно, – сказал он и, открыв глаза, глянул на Нурбике и прижал её к себе посильнее, – Устал я скитаться по разным углам, как одинокий волк по степи. Хочу жить счастливо с тобой и Камбаром.
В комнату вошел заспанный Камбар. Он только что проснулся и услышал разговор взрослых. Мальчик подошел к маме с Аханом и ласково обнял их.
Прошел месяц. В сентябре Ахан с Нурбике поженились, устроив небольшую свадьбу у себя в доме. Они пригласили уважаемых односельчан. По желанию Ахана, к старейшинам присоединились сельский председатель, – тот самый, который приносил когда-то извещение Аксютову об аресте директора музея, пожилой и седовласый директор школы и недавно назначенный начальник районной милиции. К этому времени жара уже сошла на нет, а в огородах поспели овощи и бахчевые, так что на столах был собран богатый и яркий урожай, а в доме было не душно и комфортно.
В тот день Ахан был очень доволен тем, что у него все складывалось таким вот образом. Теперь в его жизни все будет только налаживаться. Он сидел за столом, слушая поздравления и пожелания о счастливой и долгой жизни с отстраненным и, в тот же момент, самодовольным видом. Он изредка уходил в себя, в свои мысли. Он думал, что подобное мероприятие было хорошим поводом собрать у себя всех нужных людей в селе и познакомиться с ними поближе. Здесь он теперь обосновывался навсегда, и поэтому он был доволен собой, своим удачным расчетом.
На долгую и счастливую жизнь деньги у него теперь имелись. Почти имелись. Надо было только постараться вывезти золотую лодку заграницу и продать ее коллекционерам. А после, получив за нее солидную сумму денег, изыскивать любую возможность, чтобы вернуть себе обратно родовые пастбища и земли. В Ахане в этот вечер зародилась новая мечта. Он радовался и еще больше крутился рядом с гостями: собственноручно освежал пиалу председателя сельсовета, подливая в нее очередную порцию ароматного чая, заискивал перед директором школы, стараясь аккуратно блеснуть своими академическими знаниями, и не забывал угождать начальнику милиции, подкладывая закуски в его тарелку. Он думал, что в недалеком будущем пригодятся такие знакомства. Гости, видя в нем отзывчивого и готового помочь человека, добродушно открывались ему и подпускали к себе ближе. Ахан умел преподнести себя с лучшей стороны. Его образованность вкупе с солидностью, которые он умело применял с гостями, не перегружая их фальшью, больше всего подкупали их в нем. А еще, все помнили, что молодой человек был ученым, принимавшим участие в археологических раскопках средневекового городища. Но об этом гости все же старались молчать. После случившегося с Саратовскими археологами, в селе больше не вспоминали о них и, вообще, о раскопках, да и об археологии тоже. Сам Ахан ни разу не заикался на эту тему. Но, по азарту, с которым он ухаживал за директором школы, было понятно, что его сейчас интересовал вопрос о работе. И сельская школа становилась самым оптимальным вариантом для него.
Действительно, Ахан присматривал для себя работу. Об этом вскоре узнал директор школы. Он искренне обрадовался этому известию и самолично предложил Ахану устроиться к ним учителем истории. Но вакантными были многие места в сельской школе, не хватало учителей по нескольким предметам. И, одному учителю зачастую приходилось закрывать два, а порой и более дисциплин, чтобы сельские дети не отставали в учебе. Ахан долго не думал над предложением директора и согласился начать работу безотлагательно. Помимо истории, ему пришлось совмещать преподавание уроков географии с обучением детей немецкому языку.
Об одном жалел Ахан, и он любил подчеркнуть это, когда общался дома с Нурбике, стараясь проникнуться большей симпатией к жене: ему не суждено было обучать её сына в школе. Как раз в этом году Камбар закончил свою семилетку, подрабатывая все лето 1938 года то у местных рыбаков, то у строителей.
Ахан был неплохим учителем. Он быстро завоевал к себе расположение детей и взрослых, и не только в школе. Он стал уважаем среди многих местных жителей. Был у него такой дар. Он умел понравиться человеку, несмотря на его возраст. Ему удавалось немыслимым образом находить к каждому свой персональный ключик от потаенной внутренней дверцы, чтобы через нее проникать глубже в сознание человека и оставлять о себе что-то: будь то какое-нибудь воспоминание, и не обязательно приятное, а может и неизгладимое впечатление или какая-то яркая деталь, но которая, впившись своими невидимыми цепкими когтями, до поры и до времени сидела бы в человеке, покуда он не вспомнит о нём. И это умение Ахана сослужит ему большую службу как в настоящее время, так и в последующие годы его жизни.
Спустя время, Ахан стал директором школы. Пожилой директор, уходя на пенсию, без промедления рекомендовал в райкоме кандидатуру своего преемника. Соглашаясь на это, Ахан понимал, что с должностями и различными званиями его возможности становились выше в достижении большей цели.
В начале осени 1938 года Камбар надумал продолжить учебу в городе. В этом деле не обошлось без участия Нурбике. Она беспокоилась за будущее сына. Она понимала цену образованию. С появлением в доме Ахана, она попросила его поговорить с сыном об этом. И тому не стоило особого труда убедить пасынка в этом.
Камбар подался на учебу в Гурьев. Он поступил в фабрично-заводское училище35, открывшее свои двери в 1932 году. За время учебы, Камбар периодически возвращался домой на побывку: навещал маму с отчимом. Совместным детям у Нурбике с Аханом так и не суждено было появиться. Но Ахан не страдал из-за этого. Вовсе нет, его разум был занят все это время другим. Он часто думал о золотой лодке и грезил: в недалеком будущем ему должен был выпасть шанс; и ему удастся достичь своей мечты.
Быстро пролетели два года. Камбар в свои семнадцать лет заметно возмужал и повзрослел. Многие вещи становились понятными. Он научился разбираться в людях.
Отношение Ахана к Камбару не изменилось. Характер у Ахана покладистый Он обладал умением располагать к себе людей. Несмотря на то, что у него с Нурбике не было своих детей, к пасынку он продолжал относится ровно. Он никогда не обижал его, но и отеческой ласки от него Камбар не чувствовал. Но все же относился к Ахану с уважением, как к своему родному отцу. Он всегда старался слушаться его во всем. И все же у Камбара все чаще возникали противоречивые мысли об Ахане, о которых он не решился бы никогда высказаться в слух, а тем более поделиться с ними с отчимом и с матерью. Не делиться с отчимом – это-то понятно, а с матерью – чтобы не обидеть ее лишними догадками и подозрениями.
Ахан старался показаться в селе своим человеком. Но однажды, в очередной приезд Камбара, возник момент, когда настоящая сущность отчима стала вылезать наружу. Ахан был полон ненависти к советской власти. И вот, вернувшись как-то вечером в пьяном состоянии домой, он принялся выговариваться вслух о том, что ненавидит эту власть и желал бы восстановить былое, ханское правление в степи.
– Хан… – заговорил пьяный Ахан, сжимая свой кулак и захлебываясь от скопившейся внутри него ненависти. – …нам нужен хан. С его помощью мы наведем порядок в степи и восстановим былую власть. Прогоним этих красноперых!
– Но, ведь ханов больше не существует, – недоуменно проговорил Камбар. – Их уже давно нет рядом с нами.
– Ничего ты не понимаешь, – злобно ответил Ахан, разведя руки в стороны, словно тем самым хотел сделать акцент на себе. – Как видишь, не все кандидаты еще исчезли…
Но тут он осекся, увидев удивленные глаза пасынка. Поэтому тут же попытался выйти из возникшего неудобного положения.
– Нет, ты неправильно меня понял, – взволнованно и как-то неуклюже заговорил Ахан. – Я имел ввиду, что, наверняка, кто-то из потомков султанов или ханов остались в живых и живут сейчас заграницей. Кто-то из них точно имеет полное право быть поднятым на белой кошме в степи36.
– Я не думаю… – продолжил Камбар. – Я не думаю, что кто-то из них осмелится появиться здесь в это время. Их, как классовых врагов, тут же схватят и арестуют.
– Классовых врагов, говоришь? – процедил сквозь зубы Ахан. – А ничего, что твой отец, Шона, тоже был классовым врагом? А твоя мать, выходит, была женой классового врага?
У Ахана в этот момент глаза налились кровью от злости. Он словно не видел перед собой ничего и готов был сейчас вцепиться в горло пасынку. Но Камбар опередил отчима и поспешил его успокоить.
– Простите, дядя Ахан, – проговорил он. – Я не нарочно, но другого определения я и не знаю. Ведь, вы сами обучаете детей истории в школе, говоря, что тот, кто посягается на свободу другого человека или эксплуатирует его словно раба, то это и есть классовый враг нашего социалистического общества. Или не так?
– Все верно, – устало проговорил Ахан и сел на стул, стоявший у стола. – Спорить бесполезно, тем более, когда эту историю переписывают как хотят и сколько хотят.
– Не понял, – удивился Камбар. – В смысле, переписывают?
– Подрастешь – поймешь! – коротко ответил он и принялся искать на столе ковш, чтобы зачерпнуть воды из стоявшего рядом на табуретке бака.
Ахана начинала мучать жажда, но Камбару казалось, что эта была та самая, настоящая глубинная ненависть, которая, став за долгие годы огромной и сильной, сидела в отчиме и разъедала его, постепенно лишая разума, сил и энергии. От того и мучила его жажда. Будто вода могла помочь ему избавиться от этого. Как же! Здесь даже святая вода будет бессильна помочь в этом, ибо этим человеком двигала месть.
– А ты…– начал осторожно Камбар, пока тот жадно пил воду из ковша, проливая часть на свою могучую грудь. – …ты, дядя Ахан, за кого был?
– Конечно, за наших! – резко ответил Ахан, чуть не поперхнувшись водой.
Он не ожидал подобного вопроса от пасынка. Он блеснул глазами, словно пытаясь в ярости испепелить Камбара, и, протерев рукавом рот, тихим голосом спросил у него:
– А ты зачем об этом спрашиваешь, Камбар?
– Просто… – также тихо ответил он. – … вспомнил о своем отце…
– А, ну тогда ладно… – протянул довольным голосом Ахан и снова поднес ковш ко рту.
Сделав еще пару жадных глотков, он поставил посуду на стол и продолжил говорить о своем. Камбар в это время смотрел на отчима и уже ничего не говорил ему в ответ. Он молча сидел за столом напротив него и, продолжая глядеть на его лицо, освещавшееся керосиновой лампой, стоявшей там же на столе, думал о своем. Ему никогда не приходилось видеть своего отчима в таком виде. И он теперь машинально сравнивал его со своим родным отцом. Раньше ему казалось, что покойный Шона с Аханом были очень похожи и не только внешне, но и характерами. Они оба были сильными и волевыми личностями. Но так Камбар думал лишь до сегодняшнего дня. И сегодня он окончательно понял, что Ахан все же отличается от Шоны своим внутренним миром, в которой сидят озлобленность на нынешнюю власть и мысли о мести. Глядя на отчима, он понимал, что, дав согласие на то, чтобы его мама вышла замуж за Ахана, он предал таким образом своего отца. Но как только он подумал об отце, в его голове возник вопрос: а каким бы был сам Шона, если выжил, вернувшись из лагеря? Задумавшись об этом, он тут же попытался оправдать его в своих глазах, сравнивая его с Аханом, так как тот тоже вел борьбу против установления новой власти. Но несмотря на это, думал Камбар, он не помнил ни одного случая, чтобы замечал в глазах своего отца столько ненависти, сколько он сейчас видел в глазах этого человека.
«Словно какой-то дикий зверь сидит там у него внутри, – думал Камбар, глядя на Ахана. – Он жаждет власти любой ценой, а мой отец всего лишь пытался защитить и спасти то, что имел».
Камбар смотрел на отчима и вспоминал, как они вместе с ним и мамой сидят за одним столом, ужинают и, общаясь о чем-то, смеются. Затем он видит, как Ахан сидит рядом с ним на раскопках и учит, как надо медленно орудовать кисточкой, чтобы не повредить ценный артефакт. Думая об этом, Камбар моментально забывал о плохом. Откуда не возьмись вновь появлялось теплое отношение и уважение к этому человеку.
Ахан действительно очень сильно привязался к Камбару и полюбил Нурбике. Полюбил их по-своему, по-ахановски. Его любовь была не такой трепетной и с розовыми оттенками, как об этом пишут в любовных романах. Ахан предпочитал стоять ногами твердо на земле, нежели витать в облаках на невидимых крылышках. Его любовь к новой семье обладала больше реальными оттенками, и если это потребуется для их совместного счастья, то и пыльно-землистыми оттенками войны. Он мог в любую минуту взяться за оружие, чтобы идти к своей цели. А против кого он возьмет это оружие, время покажет.
Желание отомстить за гибель своих родных, которые также, как и Шона, оказывали вооруженное сопротивление большевикам в начале 20-х годов, брало в нем верх. Ахан неистово хотел вернуть себе былое. Он мечтал вернуть богатство своего рода: земли, усадьбы, драгоценности, в общем все то, что когда-то было отнято у него и его родных, которых уже нет рядом с ним. И его мечта о преумножении своего статуса ханской властью теперь также не давала ему покоя. Да и метод немецкого профессора Косинны все не выходил из головы. С появлением золотой лодки лишь еще больше укрепилась его вера в правоту метода национал-социалистов и их историческому праву. И когда Ахан выговаривался Камбару, что для степи нужна другая власть и правитель, он имел в виду себя. Подобные мысли все чаще овладевали им, отвлекая от проявления чувств и ласк к своим близким. Да и сам он по своей натуре был сдержан в проявлении подобных эмоций.
Камбар продолжал молча слушать Ахана. Он никогда не вступал с ним в споры и полемику. А сегодня, услышав его откровения, решил высказать в начале свое мнение, но получив серьезный отпор, остановился, чтобы не вызывать конфликта в доме. Тем более, что его мама сейчас отдыхала в другой комнате и он не хотел, чтобы она просыпалась из-за этого. Воспитание не позволяло ему перечить степным обычаям. Он уважительно относился к отчиму как к старшему по возрасту человеку, заменившему ему отца и кормильца, а его матери мужа. Но мысли, высказанные Аханом в пылу ярости и гнева, звучали для него слишком противоречивыми. Сравнивая их с информацией, полученной из уроков истории, а также видя, какие изменения принесла Советская власть в их степь, мысли отчима становились сбивчивыми и несоответствующими реальности.
В какой-то момент Ахан начал сильно зевать. Его клонило в сон, и он готов был уснуть прямо за столом. Увидев засыпающего отчима, Камбар помог ему встать и, отведя в комнату, уложил спать. Сам Камбар лег на полу, укрывшись пахнувшей овчиной тулупом. На этом их беседа на политическую тему закончилась. К ней они уже больше в ближайшее время не возвращались. Хотя, серьезные разговоры между ними ещё предстоят впереди, но только они возникнут позже и уже при других обстоятельствах.
Пришла весна 1941 года. Камбар с Аханом старались не возвращаться к теме их прошлого разговора, предпочитая сохранять спокойную и размеренную жизнь в селе Сарайшык. Ахан беспокоился, что пасынок, если не специально, то нечаянно, поведает кому-то в селе об этом. Он понимал, что за подобные настроения его арестуют и надолго, а с этим он в одночасье лишиться возможности идти к своей мечте. Поэтому он вел себя тихо, дал подобие зарока, что больше никогда не станет трепать языком нигде: ни дома, ни на улице, ни на работе.
Но шло время, никто за ним не приходил. Ахан постепенно успокоился. Он стал видеть в пасынке своего соратника, который был потомком таких же, как и он сам людей. Наверное, произнесенные слова Камбара о «классовых врагах» он воспринимал теперь по-своему. Ахан видел в пасынке надежного единомышленника и брата по оружию. Но у повзрослевшего Камбара были свои виды на жизнь. В скором времени он должен был заканчивать учебу в Гурьеве и возвращаться домой. В его планах было после окончания обучения остаться в городе и устроиться на работу в Госрыбтрест. Он проходил там практику, и его уже знали, как порядочного и ответственного работника.
Ахан больше не подходил к раскопкам средневекового городища Сарайджук, да и, вообще, не лез отныне в археологию. Все материалы, которые у него когда-то были на руках, включая те, что были на немецком языке, он сжег в тот же день, когда еще находился здесь в Сарайшыке, перед отъездом в Саратов. Он ждал своего случая и кроме своих директорских обязанностей не лез никуда. Но это был не страх ареста после случившегося с его бывшими коллегами, а его вынужденная осторожность. Неимоверное терпение наделяло его сверхъестественное умением выжидать. Он ценил в себе эту осторожность и не мог позволить, чтобы какая-то глупость могла разрушить все.