Михаэль Бар-Зохар
Братья
Глава 11
Письмо из Парижа пришло в августе, в пятницу, в самый разгар неистовой летней грозы. Нины не было дома, и Алекс сам спустился к дверям подъезда. Он был небрит, в наброшенном на плечи старом купальном халате. Снаружи сердито грохотал гром, а в окнах лестничной клетки вспыхивали ослепительно белые молнии.
– Будьте добры, распишитесь вот здесь – это заказное, – сказал почтальон, скептически разглядывая его. Только после того, как Алекс расписался на бланке, он вручил ему толстый конверт. Почтальон был в желтой пластиковой накидке, и с козырька его форменной фуражки упало на иностранные почтовые марки несколько капель воды.
Рассматривая конверт, Алекс увидел, что письмо было послано на адрес Университета Брауна и только оттуда переправлено к нему домой, в Нью-Йорк. Конверт был официальный, нанесенная типографским способом надпись на французском языке гласила: “Институт Восточной Европы – Исследовательский центр”. Не распечатывая конверта, он отнес его на кухню, где пил свой утренний кофе, хотя на самом деле было уже около полудня.
Тоскливый вой ветра и неяркий свет дождливого полдня как нельзя лучше соответствовали его мрачному настроению. Впервые за всю свою жизнь, насколько он мог припомнить, ему нечем было заняться; апатия овладела всем его существом. Будущее казалось неопределенным и туманным. В июне он закончил университет, и Нина с гордостью вывесила на стене его диплом доктора философии, заключенный в рамочку. Однако чувство удовлетворения, которое он испытывал поначалу, довольно скоро сменилось тупым безразличием. Преподавание в престижном учебном заведении представлялось ему скучным и непривлекательным. Размолвка с Клаудией в “Уолдорф-Астории” лишь усилила его подавленность.
Их будущая совместная жизнь была тем фундаментом, на котором он строил свои планы на будущее. Без нее ему не хотелось ни отправляться в Стэнфорд, ни преподавать в Брауне. Если он согласится на предложения Колумбийского или Бостонского университетов, то его жизнь превратится в сплошное ожидание ее свободных уик-эндов, которые Клаудия будет швырять ему как кость голодной собаке. Возможно, наилучшим выходом для обоих было ненадолго расстаться. Вот только куда ему уехать от Клаудии? В последнее время он возобновил свои попытки добиться советской визы, но ему даже перестали отвечать. Он списался с несколькими французскими и британскими университетами, однако результаты были неутешительны. Стремясь прервать полосу неудач, он оставил Браун и прилетел домой, чтобы увидеть Клаудию, но та уже отправилась в поездку, изредка звоня в Нью-Йорк то из Флориды, то из Монтаны. Захлебываясь от восторга, она описывала свои успехи, рассказывала о замечательных коллекциях одежды, которые она представляла, и о похвалах, расточаемых ей Ронни Гавермаером. Алексу казалось, что его планы Клаудию совершенно не интересуют. Впрочем, сегодня она должна была в любом случае вернуться на выходные, и он рассчитывал, что поездка в один из укромных уголков Новой Англии, который они открыли, еще будучи студентами, пойдет на пользу их отношениям.
Он нетерпеливо вскрыл конверт. Внутри оказалось письмо и глянцевый проспект, на обложке которого красовалась старинная усадьба восемнадцатого века с крутой черепичной крышей, короткими толстыми трубами и вымощенным булыжником уютным внутренним двориком. Кроме того, в брошюре оказались фотографии библиотек, просторных аудиторий, где проводились научные конференции и семинары, уютный лекционный зал и тенистый сад со старыми, раскидистыми деревьями. Заголовок на обложке проспекта был точно таким же, как и на конверте – Институт Восточной Европы. Ниже был дан его адрес в Четвертом округе французской столицы.
Письмо было написано по-английски.
* * *
Уважаемый доктор Гордон,
Позвольте поздравить Вас с блестящими успехами, которых Вы достигли в Университете Брауна, и выразить надежду, что Вы знакомы с нашим исследовательским институтом, пользующимся репутацией одного из ведущих научных центров, специализирующихся на странах Восточной Европы, в том числе на СССР.
В своей деятельности мы поддерживаем тесный контакт с Университетом Брауна, и нам было очень любопытно ознакомиться с содержанием Вашей работы на соискание ученой степени доктора философии – “Навязчивая идея Сталина – процессы писателей и врачей”. На наш взгляд, это одно из лучших исследований, касающихся столь интересного и важного вопроса, и мы рады уведомить Вас, что эта работа заняла свое место на полках нашей обширной библиотеки.
Кроме библиотеки, фонд которой составляет более 25 тысяч томов, мы располагаем огромными архивами, содержащими немалое количество интереснейших документов, в том числе – уникальных. Я уверен, что если Вы заинтересованы в дальнейших исследованиях по этой или любой другой смежной теме, то в нашем архиве Вы сумеете найти немало бесценных, подлинных материалов. Чтобы заинтересовать Вас, могу сообщить, что в свое время нашему Институту удалось получить в свое распоряжение документы, касающиеся секретных планов Сталина о депортации и высылке советских евреев после процесса над писателями. Как Вам, безусловно, известно, осуществить эти планы помешала смерть Сталина в 1953 году.
В настоящее время в нашем Институте работают двенадцать исследователей, в основном – из европейских стран, и один человек из Канады. Я имею честь предложить Вам одногодичный грант на работу в нашем Институте, которая начнется с 1 октября 1974 года. К нашему огромному сожалению, мы не можем предложить Вам заработную плату, сравнимую с той, которую Вы получали бы в США, однако большинство из исследователей, которые сотрудничают с нами, уверяли меня, что наши выплаты в размере семи с половиной тысяч французских франков (примерно 1500 американских долларов) вполне приемлемы, особенно если учесть что Исследовательский центр оплачивает 75 процентов расходов сотрудников на найм квартиры. Ваши расходы на перелет во Францию также будут оплачены Центром. В то же время Ваши обязанности будут заключаться в проведении двухчасового еженедельного семинара и обзорных ежемесячных лекций.
Если Вас заинтересовало наше предложение, уведомите нас не позднее конца августа. Надеюсь, что Ваш ответ будет положительным.
Искренне Ваш,
Рене Мартино, —
Генеральный директор Института Восточной Европы.
Алекс отложил письмо, затем снова взял в руки и перечитал. Он не верил своей удаче. Рука его сама собой протянулась к телефону, но ему некому было позвонить. Нина пошла к врачу, Джоуи уехал в Вашингтон, прилагая невероятные усилия к тому, чтобы стать репортером, а Клаудия как раз была на обратном пути из Джорджии. Что касается ее, то она, пожалуй, будет не особенно счастлива услышать эту новость.
За окнами продолжал завывать ветер, и тяжелые дождевые капли барабанили по стеклу, словно картечь. Алекс развернул плитку шоколада и стал медленно жевать, перечитывая рекламный проспект.
Итак, это был не сон, все это существовало на самом деле. В письме черным по белому было написано, что доктору Александру Гордону предлагают неплохую зарплату, да и момент для подобного предложения также оказался весьма подходящим.
Алекс откинулся на стуле, заложив руки за голову. В груди у него медленно закипала радость. Целый год в Париже! В оконном стекле, которое выходило на соседнее мрачное здание, Алекс заметил свое отражение. Он улыбался! Жизнь оказалась не такой уж безрадостной и серой, наконец-то удача ему улыбнулась. Год, проведенный в Париже, был лучшим из всего, что могло с ним случиться. Письмо с предложением, о котором он мог только молиться, несомненно было направлено ему рукою провидения.
* * *
– Это письмо послано самим провидением, – заметил Гримальди, снова бросив взгляд на фотокопию письма из Парижа, прежде чем передать ее начальнику советского отдела ЦРУ.
– В самом деле? – собеседник Гримальди, разделивший с ним ужин у Фернана, отнюдь не отличался разговорчивостью. Обликом Винс Мортон напоминал медведя; у него было гладкое лицо борца, обрамленное чахлой растительностью белесого цвета, кое-как налепленной на лысую голову. В молодые годы этот ширококостный техасец был в Вене охотником за перебежчиками и предателями, поэтому относился к КГБ как к плохим парням из хорошего вестерна, в котором от них только клочья летят. План Гримальди, основанный на использовании Александра Гордона в качестве приманки, пришелся ему весьма по душе. Теперь настал его черед изучить письмо. Наконец он поднял свою массивную голову.
– Это отлично, Наполеон.
– Институт Восточной Европы был аванпостом КГБ на протяжении нескольких лет, – заметил Гримальди, наслаждаясь вкусом в меру поджаренных улиток-эскарго, одновременно обмакивая хрустящий хлебец в чесночную подливу. Восхищенно вздохнув, он сказал: – Знаешь, Вине, все время, что я был в Москве, я мечтал снова пообедать у Фернана.
Мортон оторвался от бифштекса из филейной части на косточке.
– Для чего они используют этот Центр? Гримальди слегка передернул плечами.
– Для прикрытия своих людей, которых они привозят в Париж. Одновременно это постоянная конспиративная квартира для их агентов, так сказать, окно в Европу. Все это тянется довольно давно и очень для них важно. Директор Института Мартино – старый волк. Сражался в Испании, потом два года учился в школе Первого Главного управления под Свердловском.
– Как ты подцепил Морозова?
– Я поместил одну статейку о еврейских писателях в эмигрантский журнал под названием “Победа близка”. Все равно он издается на наши деньги.
На другой стороне зала встал из-за столика и прошел к телефонной будке изящный черноволосый юноша, и Гримальди проводил его глазами.
– Как и большинство подобных изданий, – подтвердил Мортон, сосредоточенно пережевывая мясо. – Ты поместил там и интервью с Гордоном?
Он понизил голос, ожидая, пока пожилая пара продефилирует мимо их столика.
– Что касается финансирования, то это в большей или меньшей степени верно. Парень, который взял у него интервью, – независимый журналист. Мы заплатили и ему.
– Откуда ты знаешь, что Морозов прочитает статью?
– Он не мог ее не прочитать.
К черноволосому красавцу присоединился щегольски одетый господин среднего возраста. “Почему он, а не я?” – завистливо подумал Гримальди. Он во все глаза уставился на юношу, который ответил ему быстрой, серьезной улыбкой.
– Тринадцатый отдел, – продолжал Гримальди, – следит за всеми эмигрантскими организациями. Морозов – представитель отдела в Париже. Он просто обязан был прочитать эту статью. А если он не сделал этого...
Он замолчал, наполняя свой бокал легким белым вином из долин Луары.
– ...В таком случае я нашел бы другой способ заставить его встретиться с братом.
– Ты уверен, что это он стоит за предложением Института?
– Совершенно уверен, – Гримальди поднял глаза. – А вот и мое главное блюдо...
– Это для мосье, – объявил Фернан, ставя перед Гримальди изысканное блюдо.
Он сильно постарел с тех пор, как Гримальди видел его в последний раз, больше обычного напоминая собой продувную бестию. Суетливо обслужив Гримальди, он попытался налить мускат в бокал Мортона. Вине успел перехватить его руку, качая головой.
– Еще пива, – распорядился он, и Фернан попятился, сохраняя на лице выражение отвращения и наигранного отчаяния.
Гримальди взял нож и с наслаждением принялся за еду. Сегодня он был в приподнятом настроении. Мрачные предчувствия, одолевавшие его весь путь из Москвы, так и не сбылись. Он вернулся в Вашингтон как герой. Никто даже не попытался обвинить Гримальди в московском провале, а по коридорам управления даже стали циркулировать слухи о его возможном продвижении на одну из ключевых должностей в советском отделе. Пока же он снял элегантную квартирку в Уотергейте и получил в свое полное распоряжение машину с шофером из гаража Лэнгли. Его отчет о расходах был также воспринят без излишних придирок.
В туже ночь, когда он прилетел из Москвы, он затребовал досье Алекса Гордона из архивов конторы. Страницу за страницей он прочитывал материалы, накопленные ФБР за двадцать лет, начиная с того самого дня, когда мальчик прибыл в Нью-Йорк. Гримальди задумчиво перелистывал отчеты ФБР о слежке, меморандумы о прокоммунистической деятельности Нины Крамер. В пожелтевших газетных вырезках, приложенных к досье, говорилось о смерти Тони и Виктора Вульф. Все вырезки были датированы 1962-годом. Мальчику тогда было лет тринадцать.
В деле оказалась и фотокопия письма, которое вскоре после публикации в газетах разоблачительных материалов написал Алекс своему брату Дмитрию. Советские власти вернули письмо отправителю, тогда-то ФБР и перехватило его. В другом конверте оказались глянцевые фотографии Алекса Гордона, снятые в разные периоды. На первой фотографии был изображен обыкновенный мальчик лет семи или восьми, на последней – рослый и широкоплечий молодой человек привлекательной наружности, светловолосый, ясноглазый, с серьезно сжатым ртом. Юноша был одет в рубашку с глубоким воротом и выглядел очень по-американски.
Кроме того, в досье были сведения, касающиеся его учебы в Брауне, участия в митингах протеста против советского вторжения в Чехословакию, отличных успехов на научном поприще. Особенно большое впечатление произвела на Гримальди работа Гордона, написанная им на старшем курсе. В работе говорилось о “Мании преследования как образе мысли”.
“Американцы не всегда отчетливо представляют себе, что русские, в особенности их партийные лидеры, думают о некоторых вещах совершенно по-иному. Их обуревает параноидальная боязнь заговоров и конспирации. Повсюду им мерещатся заговоры – заговоры врагов режима, заговоры национальных меньшинств, прибалтов, мусульман, армян и азербайджанцев. Они боятся инакомыслящих, ученых, писателей, эмигрантов.
Именно из страха они приписывают этим небольшим группам людей внутри своего общества чуть ли не сверхъестественные возможности и могущество. Именно из страха они заполняют свои лагеря мыслителями и рассылают по всему свету команды профессиональных убийц, которые без жалости ликвидируют старых, беззубых эмигрантов, на последние гроши издающих смешные брошюры и клянущихся в верности лже-принцессам Анастасиям.
Но больше всего русские боятся заговора западных держав. За каждой газетной статьей, за каждой политической декларацией им видится дьявольский замысел, направленный против их страны. Они всерьез верят, что западная разведка может отравить продукты питания, которые экспортируются в Россию, или добавить химические вещества-галлюциногены в питьевую воду. Они не доверяют свободной прессе и набирают целые армии шпионов, чтобы проверять и перепроверять любую тривиальную информацию, появляющуюся в западных газетах. К примеру, обыкновенный пресс-релиз о строительстве нового моста через Рейн может всерьез переполошить агентов КГБ.
Русские все еще с осторожностью относятся к Германии, опасаясь, что она может снова напасть на них по указке Америки. Их резиденты в Лондоне, Париже и Бонне имеют постоянный приказ контролировать запасы консервированной крови в больницах и специальных банках-хранилищах. Если запасы начинают расти, это считается одним из показателей того, что Запад готов развязать третью мировую войну. Русские боятся и Израиля, считая, что политика Соединенных Штатов направляется тайным союзом капиталистов и сионистов...”
Гримальди закурил сигару и выдохнул дым в потолок. Алекс Гордон был тем самым человеком, в котором он так нуждался. Возможно, Морозов так же сильно желал встретиться со своим братом, как и Алекс, приложивший немалые усилия, чтобы отыскать Дмитрия. Дмитрий непременно должен испытывать любовь к брату или, по меньшей мере ощущать с ним кровную связь. Это может оказаться его слабым местом. Подобное сильное чувство вполне способно помутить трезвый разум русского, заставив его руководствоваться в своих поступках не разумом, а сердцем. Семейные связи могли быть смертельно опасным оружием, если правильно их использовать. В случае, если Гримальди удастся сделать Алекса Гордона своим орудием, он сумеет уничтожить Морозова и отомстить за Олега.
И все же, куда мог деваться Калинин? Может ли быть, что он все еще жив? Если он жив, то почему не пользуется крошечным радиопередатчиком, который вручил ему Гримальди? К тому же, кроме радио, существовали и другие способы выйти на связь.
Долгими ночами Гримальди просиживал в комнатах связи и оперативного управления в Лэнгли, вызывая станции ЦРУ в Восточной Европе, прослушивая передачи советских секретных служб, просматривая разведывательные материалы, поступающие из стран Восточного блока. Внимательно и аккуратно исследовал он каждую тропинку, которая могла вывести его к Панаме.
Олег Калинин сильно рисковал, возвращаясь в Москву, чтобы предупредить его, и Гримальди пытался хоть чем-то отплатить ему за оказанную услугу. Увы, до сих пор все его усилия были тщетными Единственным известием, как-то связанным с судьбой его друга, было краткое сообщение о том, что вблизи чехословацко-австрийской границы офицеры службы безопасности в штатском ссадили с поезда мужчину среднего возраста. В принципе это мог оказаться кто угодно, однако...
Гримальди не мог не думать о Калинине. Что с ним? Бывало, что посреди ночи, когда комната оперативного управления погружалась в мягкий полумрак и повсюду дремали в своих креслах операторы связи, пришедшие на ночную вахту, Гримальди склонялся над мощными электронными аппаратами, выстроившимися вдоль светло-серой стены, и впивался взглядом в зеленоватые экраны компьютеров, голубые мониторы радаров и перемигивающиеся красным огоньки передатчиков, которые свидетельствовали об одном – кодированный сигнал вызова Олегу Калинину постоянно передается в эфир. Всего лишь одна фраза на секретной частоте, слишком короткая, чтобы ее перехватить, и слишком маленькая, чтобы расшифровать: “База вызывает “Панаму”. “Панама”, ответьте Базе”.
Очень часто Гримальди воображал себе, как радиоволны переваливают через берлинскую стену и несутся над унылыми равнинами Восточной Европы, над пшеничными полями Украины и зелеными холмами Белоруссии, над лесными массивами вокруг Москвы и вершинами Уральских гор, над сибирской тайгой и замерзшей тундрой. Он все еще надеялся, что где-то там, за Железным Занавесом, цел и невредим его друг, Олег Калинин, сумевший вырваться из когтей злых сил, преследовавших его. Он надеялся, что он услышит голос, шепчущий в его радиоприемнике, и откликнется.
“Панама”, ответь Базе! – молился он про себя. – Останься жив, мой Олег, не сдавайся, не позволяй им победить себя. Мы найдем тебя, мы вытащим тебя и привезем домой!”
* * *
То, как Клаудия отреагировала на его решение отправиться в Париж, удивило Алекса. Он не ожидал, что в ней проснутся столь сильные собственнические инстинкты.
– Я люблю тебя, Клаудия, но мне придется ненадолго уехать, – сказал он, пытаясь объяснить ей принятое решение. – Меня уже тошнит от того, что я неделями сижу на одном месте и не знаю, чем заняться в ожидании выходных, когда ты возвращаешься из своей очередной поездки.
Но она не желала ничего слушать. Как только он сообщил ей о том, что ему предлагают место и неплохую зарплату, она ответила ему его же собственными словами.
– Если ты любишь меня, то почему хочешь уехать? – сказала она ему вечером в пятницу в обеденном зале маленькой коннектикутской гостиницы, где они проводили уик-энд.
– Господи Иисусе, Клаудия! – возмутился он и тут же понизил голос. – Ты-то уезжаешь от меня каждое воскресенье!
– Это совсем другое дело! – вспыхнула она, и единственная парочка в обеденном зале, он – загорелый, привлекательный атлет, она – очень миловидная негритянка – покосилась в их сторону.
– Я и так все время с тобой, я звоню тебе по телефону, пишу тебе письма, в конце концов, я приезжаю к тебе каждую неделю!
– Я тоже буду с тобой, – попытался успокоить ее Алекс, и негритянка улыбнулась ему. – Я тоже буду тебе звонить, буду писать тебе письма, а через год мы опять будем вместе.
– Не рассчитывай на это, – отрезала Клаудия и обожгла его взглядом. – Не думай, что я раз и навсегда твоя собственность.
Она тряхнула головой.
– И вообще прекрати пялиться на эту черномазую! В конечном итоге им удалось заключить перемирие и добиться прекращения огня. По условиям соглашения ровно через девять месяцев – в июне будущего года, Клаудия должна была приехать к нему в Париж и провести с ним остаток лета. Тогда они серьезно поговорят о своем будущем. Алекс, однако, уже сейчас был уверен, что этот разговор так и не состоится.
Клаудия отдалялась от него. Уже сейчас она была слишком увлечена своей собственной, отдельной от него жизнью. Несколько раз они выезжали на прогулку с ее приятелями-манекенщиками и их подружками. Это были, безусловно, потрясающие девочки, однако довольно скоро Алекс почувствовал, что сыт по горло их непрекращающейся болтовней о “божественных” платьях, “божественном” макияже и “божественных” дизайнерах по имени Лоренцо, Витторио или Анджело, не говоря уже о “божественных” парикмахерах, гримерах и фотографах с такими же или весьма похожими именами.
– Тебе не нравятся мои друзья, – сказала ему Клаудия тем вечером в Коннектикуте, подбоченясь. Это был тот самый жест, который Алекс хорошо помнил со дня их первой встречи и который так нравился и волновал его. Но Клаудия даже не улыбалась.
– Нет, – признал он. – Не нравятся.
– Но вам придется по крайней мере привыкнуть к ним, профессор, потому что они нравятся мне и потому что я намерена проводить с ними немало времени.
– Поступай как знаешь, – резко возразил он. – Не мне придется терпеть этих нудных снобов, так же как не придется проводить время в их компании. Как, впрочем, и в твоей, потому что я уезжаю.
– Это так, – ответила она неожиданно задумчиво. – Ты уезжаешь. Но ты даже понятия не имеешь, насколько далеко...
Их ссора закончилась в постели. Секс стал лекарством, который позволил обоим на время позабыть о своей горечи и обидах, однако даже занятия любовью не принесли радости двоим людям, донельзя уставшим от попыток побольнее уязвить друг друга.
Так они ссорились и спорили каждый уик-энд, который они проводили вместе, до тех пор, пока летняя жара не растаяла и не унеслась прочь на прохладных крыльях наступившего сентября.
На следующий день после их последней стычки Нина и Клаудия отвезли Алекса в аэропорт имени Кеннеди. Перед тем как пройти контрольный пункт безопасности в новом корпусе аэровокзала ТВА, Алекс обернулся и крепко обнял Нину Пожилая женщина попыталась улыбнуться ему сквозь выступившие на глазах слезы.
“Она выглядит ужасно”, – внезапно подумал Алекс, крепко прижимая к груди ее высохшее, хрупкое тело. Волосы Нины стали совершенно белыми, щеки ввалились, а радужная оболочка глаз слегка помутнела. В последнее время она не очень хорошо себя чувствовала – застарелая язва беспокоила ее днем и ночью. После выхода на пенсию она почти не выходила из квартиры, разве что для посещений своего лечащего врача доктора Шапирштейна. Сегодня, однако, она сама настояла на том, чтобы проводить его в аэропорт, хотя ей и пришлось снова делить его с Клаудией, которую она по-прежнему недолюбливала.
– Честное слово, я очень рада за тебя, голубчик мой, – сказала она на прощание. – Тебе очень понравится в Париже. Ты правильно решил, – сказала она, целуя его в обе щеки. – Ты правильно решил, – с нажимом повторила она.
Старушка была безусловно довольна тем, что он будет достаточно далеко от своей Клаудии, ибо соперничество между двумя женщинами в последнее время разгорелось с новой силой. Возможно, это произошло из-за того, что Нина догадалась, какую сильную боль причинила Клаудия ее Алексу.
Затем Алекс повернулся к Клаудии.
Клаудия была бледной и хмурой, а с лица ее еще не успели изгладиться следы недавнего гнева. Не далее как сегодняшним утром она коротко подстриглась, и Алекс был уверен, что она сделала это в пику ему, ибо ей было известно, как сильно нравились ему ее длинные вьющиеся волосы. Может быть, она хотела ему что-то этим сказать, попытавшись стереть образ той Клаудии, какая существовала в представлении Алекса до настоящего времени. Он крепко обнял ее, однако ее тело осталось неотзывчивым и напряженным, почти враждебным.
– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо, и Нина тактично отошла на несколько шагов в сторону, проявив неожиданный интерес к журналам, выложенным в длинный ряд на стойке газетного киоска.
– Если ты действительно меня любишь, то не должен уезжать, – упрямо возразила Клаудия.
Он поцеловал ее и помахал Нине рукой. Миновав пост безопасности, он сразу прошел к выходу на посадку, так ни разу и не обернувшись. Горло его перехватило от ощущения огромной потери. Он старался не думать о Клаудии и сосредоточился на том, что ждало его впереди.
На его рейс уже была объявлена посадка. Алекс поднялся на борт “Боинга-707” и сел на свое место у прохода. Рассеянно перелистывая попавший ему под руки журнал, он продолжал думать о Клаудии, перечитывая некоторые фразы по два раза, чтобы понять их смысл. Алексу казалось, что сегодня он потерял Клаудию навсегда.
Пытаясь отвлечься от грустных размышлений, Алекс огляделся по сторонам. В салоне было довольно мало пассажиров, однако соседнее с ним кресло оказалось занятым. Попутчик Алекса был человеком лет пятидесяти с небольшим, щегольски одетым в голубую спортивную куртку поверх цветастого жилета, шелковую рубашку и шейный платок в крупный белый горошек. От него хорошо пахло дорогим одеколоном, а на загорелом лице, украшенном усами а-ля Кларк Гейбл, блестели лукавые зеленые глаза. Наманикюренные пальцы были унизаны золотыми перстнями.
– Будем путешествовать вместе, – вежливо сказал незнакомец. – Мое имя – Гримальди, Франко Гримальди.
На протяжении долгого перелета во Францию Алекс успел убедиться, что, несмотря на очевидную склонность к излишне ярким нарядам, его попутчик – человек удивительный и незаурядный. За короткое время Гримальди сумел рассказать ему историю своей жизни. Он работал на информационную службу Соединенных Штатов и объехал почти весь мир. Он жил в Берлине, Лондоне, Париже, а совсем недавно вернулся из Москвы, где находился в служебной командировке.
Упоминание города, в котором он родился, возбудило любопытство Алекса, и он засыпал собеседника вопросами. Гримальди с удовольствием отвечал ему, то и дело задавая Алексу встречные вопросы. Только когда их самолет стал снижаться над аэропортом Шарля де Голля, Алекс сообразил, что он, пожалуй, говорил намного больше, чем сам Гримальди, рассказывая ему о своих родителях, о своем пропавшем брате, о должности, которую ему предложили в Институте Восточной Европы, даже о Нине и Клаудии. Свою чрезмерную общительность он, впрочем, легко объяснил себе изрядным количеством выпитого. Гримальди постоянно заказывал для обоих двойные порции водки, которые он поглощал по-русски, одним лихим глотком. Вскоре Алекс уже хлопал его по плечу и восклицал вместе с ним: “На здоровье!” Это продолжалось на протяжении всего полета, и Гримальди казался ему прекрасным парнем, настоящим гражданином мира, к тому же он даже немного говорил по-русски!
Они расстались в аэропорту, однако лишь после того как Гримальди всучил ему свой адрес в отеле “Интерконтиненталь” на Вандомской площади и телефон в посольстве США. Сам он записал в свою телефонную книжку телефоны Института Восточной Европы. Да, конечно же, он слышал о нем – прекрасное место.
Гримальди предложил Алексу вместе добраться до Парижа на такси, но Алекс вежливо, но твердо отклонил это предложение. Он так много слышал о Городе Огней, что уже давно решил въехать в Париж в одиночестве, чтобы как можно полнее насладиться его легендарной красотой.
Он остановил такси – крошечный “пежо”, казавшийся очень маленьким снаружи, и бывший удивительно просторным внутри. Стояло раннее утро. Небо было безоблачным и чистым, а в первых лучах солнца сказочный город подернулся золотистой дымкой. Водителем у него оказался тучный парижанин с красным лицом и усталыми мутными глазами, который всю дорогу не переставал ворчать и жаловаться. Свой гневный монолог он адресовал огромной немецкой овчарке, как на троне восседающей на пассажирском сиденье, с подозрением рассматривая Алекса и угрожающе облизываясь.
В Париж они въехали через Порт де ля Шапель. По пути Алекс с любопытством рассматривал приземистые старинные дома, оживленные рынки на уютных площадях, которые иногда растекались и по примыкающим улицам Осень была в самом разгаре, в высшей точке своей золотисто-желтой красы, она уже успела раскрасить листву деревьев на бульварах охрой, золотом и багрянцем. Утренний ветер срывал эти листья и устилал ими тротуары, швыряя их под ноги прохожим, укрывая землю золотым ковром. Парижане, впрочем, отнюдь не выглядели приветливыми: лица мужчин были мрачны, замкнуты, что еще сильнее подчеркивалось строгими, консервативными костюмами. Женщины, худощавые и грациозные, одевались по последней моде и с пренебрежением взирали на все окружающее.
По мере того, как такси оказывалось все ближе к центру Парижа, архитектура зданий заметно изменилась. Повсюду засверкали никель и стекло, замелькали неоновые вывески над переполненными кафе и бистро. Алекс разглядел несколько роскошных мебельных магазинов и изысканных лавок, торгующих женским бельем. Улицы заполнились маленькими юркими автомобилями, в основном “пежо”, “рено” и “ситроенами”, стремительно мчавшимися в самых разных направлениях, ибо галльское пренебрежение к правилам уличного движения было в крови у большинства водителей. Не раз и не два Алекс наблюдал, как темпераментные французы на ходу высовывают головы из окошек и, сверля друг друга глазами и сопровождая свою речь соответствующими жестами, обмениваются сочными эпитетами, относящимися к добродетелям матерей и сестер своих визави.
На вершине одного из холмов парил белый собор Сакре-Кёр, а холм именовался Монмартром. Здесь располагались известные на весь мир мастерские художников. В утренней дымке плыла ажурная Эйфелева башня.
Затем они проехали церковь святой Мадлен из серого камня, выстроенную по образцу греческих храмов, в середине которой высился тонкий египетский обелиск, испещренный золотыми иероглифами-письменами. Справа Алекс успел увидеть Елисейские поля и Триумфальную арку.
Затем такси свернуло налево и поехало вдоль Сены. Через грязные воды знаменитой реки во многих местах были переброшены чудные мосты, каждый из которых отличался собственным, неповторимым стилем. У парапета на набережной целовалась парочка, а справа от нее показалась из-под изогнутой арки моста длинная баржа, и в памяти Алекса немедленно ожили болезненные воспоминания о ночи, проведенной с Клаудией в номере отеля “Уолдорф-Астория”. Там на стене висела акварель с изображением баржи на Сене.
