Михаэль Бар-Зохар
Братья
Алекс знал, что Нина недолюбливает Клаудию, считая, что она похитила у нее его любовь. Может быть, она обвиняла Клаудию и в тех переменах, что произошли в его политическом мировоззрении.
Алекс любил Нину все так же сильно, хотя ее фанатическая приверженность коммунистическим богам уже давно воздвигла между ними труднопреодолимую преграду. Всякий раз, когда Алекс оказывался дома, ему приходилось сражаться с Ниной, обсуждая политику Москвы. Его прежнее восхищение Советским Союзом давно улетучилось, а к Брежневу он относился как к циничному деспоту, который сжал в стальном кулаке прекрасную страну и ее великий народ.
Он больше не был маленьким русским мальчиком, затерянным в чужой стране. Алекс давно уже считал себя американцем, и его живо интересовали такие важные проблемы, как война во Вьетнаме и борьба за равные права, которая отчасти подпитывалась его юношескими мечтами о социальной справедливости. Однако основные его интересы лежали в области учебы.
Глубокое знание России, ее истории и общества давали ему ряд преимуществ перед остальными студентами. Он был лучшим на кафедре советологии за всю историю Университета Брауна и без труда добивался стипендий и наград. Его разочарование в коммунистических идеалах превратило Алекса из безоговорочного сторонника и обожателя Советской России в ее строгого и беспристрастного критика. Статья о борьбе за власть в Кремле, написанная им для студенческого журнала, была перепечатана несколькими американскими газетами, и о нем заговорили как о “талантливом исследователе из Брауна”.
Несмотря на все это, ему так и не удалось получить визу на въезд в СССР. Несколько месяцев назад двадцать два бывших выпускника университета обратились в советское консульство с просьбой о выдаче им виз для участия в программе обмена студентами и аспирантами. Все, кроме Алекса Гордона, получили разрешения.
Клаудия слегка пошевелилась, и ее рука легла ему на бедро. “Слава богу, что у меня есть Клаудия”, – подумал Алекс. Хорошенькая, бойкая девчонка превратилась в очаровательную молодую девушку. Через год после того, как они познакомились, Клаудия закончила школу и блистала на выпускном балу как настоящая королева. Гордые родители отправили ее в Хартфордский университет в Коннектикуте. Каждый уик-энд они проводили вместе или у него в Провиденсе, или в какой-нибудь пустынной деревенской гостинице.
Они исследовали дремучие леса и дикие скалы Новой Англии, разъезжали по проселочным дорогам и отыскивали древние постоялые дворы и уединённые кемпинги. Если они оставались в городе, то отправлялись в кино или на ночную дискотеку, так как Клаудия обожала танцы. Поначалу ее семья не одобряла их встречи, потому что братья Клаудии были очень дружны с ее прежним ухажером, но в конце концов приняла Алекса. Беневенто-мать, правда, еще некоторое время предпринимала отчаянные попытки образумить свою непокорную дочь, однако вскоре и она сдалась и оставила ее в покое. Клаудия была слишком независимой, и теперь семье, которая баловала и потакала ее капризам на протяжении долгих восемнадцати лет, трудно было держать ее в узде. Им ничего не удалось сделать, чтобы отговорить ее от дружбы с Алексом.
Теперь этот замечательный период в их жизни подошел к концу. В университете Клаудия специализировалась в области живописи и дизайна и теперь по окончании курса возвращалась домой. Алекс вот-вот должен был получить докторскую степень и открыть новую главу своей жизни. И он хотел, чтобы в ней нашлось место и для Клаудии.
Почувствовав прилив нежности, он наклонился над Клаудией и поцеловал ее в шею, вдохнув слабый аромат духов. Она не проснулась, и Алекс легонько потряс ее за плечо.
– Клаудия, Клаудия, проснись!
Она лениво потянулась, и ее глаза медленно открылись. Глядя на нее, Алекс снова вспомнил стихи Томаса Дилана: “...глаза с ночною глубиной...” Это было написано о Клаудии.
– Что такое? – сонно пробормотала она. – Который час?
– Клаудия! – снова позвал ее Алекс. – Ты проснулась? Слышишь меня?
– Да... – зевнула она. – Что случилось, Алекс?
– Выходи за меня замуж.
– Что?
– Я прошу тебя стать моей женой. Клаудия окончательно проснулась и с удивлением уставилась на него.
– О чем ты говоришь? Ложись, тебе нужно проспаться.
– Клаудия, я серьезно. Мы любим друг друга, и нам хорошо вместе. Давай поженимся.
– Да, ты, кажется, не шутишь, – протянула Клаудия пристально разглядывая его с таким выражением на лице какого он никогда прежде не видел.
– Так как же? – спросил он упавшим голосом, внезапно ощутив, что получит отрицательный ответ.
Клаудия встала, накинула на плечи белый купальный халатик с эмблемой отеля и, подойдя к окну, стала рыться в своей сумочке. Достав пачку сигарет, она закурила. Движения ее были взволнованными и резкими.
– Нет, – сказала она наконец. – Я не хочу выходить замуж.
– Не хочешь выходить замуж? – тупо повторил Алекс. Ему казалось, что она обрадуется его предложению. – Но почему? Разве ты не любишь меня?
Ему стало неловко от того, что он сидит перед ней голышом. Он пошел в ванную и обернул вокруг бедер полотенце.
– Я люблю тебя больше всего на свете, – ответила Клаудия, – но я не хочу выходить замуж. Не сейчас.
– Почему, Клаудия? Что случилось?
– Почему? Потому что я хочу стать художником-модельером, – ответила она задумчиво, выпуская струйку сизого дыма. – Я хочу приложить все свои силы и добиться успеха.
– Но никто же не требует, чтобы ты отказалась от своей мечты, – сказал Алекс, садясь на кровать.
– Этого требует семейная жизнь, – она уселась рядом с ним и нежно погладила его по плечу. – Если мы поженимся, мне придется жить с тобой в Стэнфорде или Брауне. Но я не могу на это пойти, Алекс, неужели ты не понимаешь? Мне необходимо все время быть в Нью-Йорке. Нью-Йорк – это столица моды. Кроме того, Гавермаер хочет, чтобы на протяжении следующего года или около того я ездила по стране и организовывала показы его коллекций. Он сказал, что если мне это удастся, то он возьмет для демонстрации пару моих моделей. Это будет очень тяжелый год, Алекс, и я не могу сейчас выйти замуж и застрять дома.
– Ты будешь разъезжать вместе с ним? – с подозрением спросил Алекс.
– С командой, которую он собирает в настоящее время. Всем этим будет заниматься его сын.
– Ах да... – пробормотал Алекс. – Конечно.
Ронни Гавермаер достаточно часто упоминался в газетных колонках светских сплетен. Молодой красавец имел репутацию гедониста и покорителя женских сердец. У Алекса внезапно появилось ощущение, что он может потерять Клаудию.
– Мы можем пожениться, – настойчиво предложи он, – а потом путешествуй сколько тебе угодно. Клаудия покачала головой.
– Пока я искала работу, я подумывала и о том, чтобы стать манекенщицей. Я пошла в агентство на углу Пятьдесят девятой и Шестой... “Космополитэн Модэлс” – вот как это называется. Там, положив ноги на стол и с толстой сигарой в зубах, сидел какой-то парень. Он только взглянул на мои бедра и сказал: “Леди, вы рождены, чтобы быть матерью, а не для того, чтобы демонстрировать одежду”.
– Разве ты не хочешь иметь детей?
– Конечно, хочу. И именно это случится со мной, если я выйду за тебя замуж сейчас... – Она посмотрела на Алекса и увидела, как тот качает головой. – Да, да, поверь мне! Через пару летя уже буду матерью двоих детей и буду путешествовать только между кухней и детской, раз в неделю совершая марш-бросок за покупками в ближайший супермаркет. Я хочу иметь детей, но только всему свое время. И замуж я выйду, но не сейчас.
Пытаясь смягчить отказ, она заговорила с подчеркнутым итальянским акцентом.
– Я нарожаю тебе целую кучу маленьких бамбино, Алессандро, но только через пару лет, хорошо, котик?
– Никакой я тебе не котик, – раздраженно отозвался Алекс.
Рассудочный подход Клаудии к жизни и ее решимость сделать карьеру оказались на первом месте, оттеснив его самого на задний план. Если бы она действительно любила его, то с радостью согласилась бы выйти за него замуж. Ему всегда казалось, что Клаудия столь же романтична и импульсивна, как он сам. Три года тому назад именно она подняла вопрос о свадьбе. Она хотела выйти за него замуж, но он несколько охладил ее пыл, сказав, что должен сначала получить степень доктора философии.
Клаудия была глубоко разочарована, о чем и объявила ему. С тех пор Алекс думал, что она считает дни и ждет не дождется окончания его учебы, чтобы выйти за него замуж. Однако сегодняшний вечер обманул его ожидания. Если она начнет путешествовать, причем в обществе сына Гавермаера, они могут отдалиться друг от друга. Год – двенадцать месяцев – был слишком долгим сроком.
– Так что же, – с горечью спросил он. – Значит, это прощальная ночь?
– Я люблю тебя, Алекс, – ответила Клаудия, возвращаясь в постель. – Ничто не изменилось, все осталось как прежде.
Рука ее скользнула под его полотенце.
– Ложись, милый, давай займемся любовью.
– Нет, – ответил Алекс, с трудом сдерживая захлестнувший его гнев. – Не хочу.
Он вырвался от нее и вышел из спальни. Клаудия что-то крикнула ему вслед, но он не ответил. Входя в темную гостиную, он пребольно ударился коленом о журнальный столик. Подойдя к окну, он раздвинул занавески. Оконное стекло было холодным, как лед, и он с наслаждением прислонился к нему пылающим лбом. Внизу Алекс увидел пустую, выстуженную зимою улицу. В холодном свете фонарей между сугробами пробиралась сгорбленная одинокая фигура.
“Что я буду делать, если потеряю ее? – спросил себя Алекс. – Как я буду жить без Клаудии?”
* * *
Настойчивый телефонный звонок вырвал Гримальди из объятий сна. Из всего сновидения ему запомнились только темнота и пронзительные крики, но, может быть, это был лишь настырный телефонный звонок. Снимая трубку, Гримальди хватал ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. Он взмок от пота и тяжело дышал.
– Алло, – промямлил он в трубку. – Слушаю вас.
Весенний дождь яростно барабанил в оконные стекла, освещенные неестественным серым светом.
– Роддом? – спросил по-русски глубокий мужской голос. – Моя жена должна была родить, и я...
– Вы ошиблись, – перебил Гримальди. – Вы набрали неправильный номер.
Он с силой опустил трубку на рычаг и вытер вспотевший лоб. Светящиеся цифры на его электронных часах показывали шесть часов пятьдесят минут. За окном квартиры метались в серых предрассветных сумерках похожие на кости скелетов голые сучья деревьев.
Гримальди встал, принял душ и быстро оделся. Во время бритья он порезался, и лосьон “Миссони” обжег его раздраженную кожу. Застегивая рубашку, Гримальди почувствовал, что пальцы его дрожат.
“Что случилось? – спросил себя Гримальди. – Куда ты торопишься?” Если бы ему грозила серьезная опасность, Калинин наверняка предупредил бы его заранее оговоренной кодовой фразой, однако он этого не сделал. Время покинуть страну еще не пришло, и его голос во время их последнего разговора звучал уверенно и спокойно.
“Успокойся, – велел себе Гримальди. – Не паникуй”.
Калинин отбыл в Париж или в Амстердам с новым заданием и должен был вернуться к концу недели. Очевидно, он вернулся раньше и привез какие-то срочные новости.
Гримальди заварил себе чашку черного кофе без сахара и медленными глотками выпил обжигающий напиток, сидя на кухне и глядя на затопленный дождевой водой унылый двор, где рядом со ржавыми металлическими воротами, украшенными сломанными пиками, торчал из жидкой грязи скелет древнего мотоцикла. Никто не мог заподозрить, что ранний телефонный звонок был сигналом, требованием срочной встречи. Номер телефона родильного дома был очень похож на номер телефона Гримальди, отличаясь от него только последней цифрой. Калинин проделал огромную работу, чтобы найти такой, не вызывающий подозрений, телефонный номер, звонок по которому казался бы естественным в любое время суток, в том числе и для КГБ, вне всякого сомнения прослушивающего телефон Гримальди.
Гримальди накинул куртку и вышел. На лестничной клетке было пустынно и темно – кто-то, должно быть сам домоуправ, – снова украл все электрические лампочки. В подъезде никого не было. За дверями яростно барабанил дождь, и капли воды, падая на землю, даже подскакивали на холодном асфальте. Милиционер, охранявший дом, где жили иностранцы, укрылся от дождя в соседнем подъезде. Уличные фонари все еще горели, скрытые стеной дождя. Их мощные лампы напоминали собой шары размытого бледного сияния. Гримальди раскрыл зонт. На углу находился телефон-автомат, однако Гримальди предпочитал им не пользоваться. Учитывая то, что их дом был населен в основном иностранцами, он не сомневался, что будка прослушивается КГБ точно также, как и его квартира.
Двигаясь торопливым шагом по улице, Гримальди наступил в лужу и почувствовал, как ледяная вода просачивается в ботинок. Бросив взгляд через плечо, он не заметил ничего подозрительного. В двух кварталах от его дома находилась небольшая столовая, которая открывалась в шесть утра. Два раза в неделю Гримальди заходил туда и давился отвратительным завтраком ради того, чтобы оправдать случайное использование стоявшего у входа телефона-автомата.
Лишь только он открыл дверь, в лицо ему ударил спертый воздух, насыщенный запахами пота, табачного дыма и прогорклого масла.
– Доброе утро, – поздоровался Гримальди, втискиваясь между рабочими-строителями, уборщиками метро и милиционерами, заполнявшими столовую. В воздухе плыли клубы папиросного дыма, а пол уже был покрыт окурками и пивными пробками. Буфетчица за прилавком – хмурая толстуха в грязном фартуке, перетягивавшем ее рыхлое тело, – улыбнулась ему как старому знакомому.
– Доброе утро, мистер Сентеклер, – поздоровалась она, сверкнув металлическими коронками во рту.
На мгновение взгляды посетителей обратились к нему. Все рассматривали его дорогое пальто и сшитый у хорошего портного костюм. Гримальди уже привык к завистливым взглядам москвичей и не обращал на них внимания. С независимым видом он положил на поднос чернью хлеб, кубик масла, селедку в блюдце и чашку чая, а затем отнес все это на столик в глубине зала.
Спустя несколько мгновений русские перестали глазеть на него и возобновили свои неспешные разговоры. Гримальди же принялся сосредоточенно рассматривать присутствующих. Многих из них он уже знал в лицо, и их поведение не вызвало в нем никаких подозрений. Страхи его улеглись – теперь он был уверен, что слежки за ним нет.
Некоторое время он механически поглощал завтрак, затем, в семь сорок пять, снова приблизился к прилавку. К этому времени в столовой оставалось всего несколько человек, так как утренний наплыв посетителей уже рассеялся. Буфетчица мыла тарелки в тазике, до половины заполненном грязной мыльной водой.
– Я опаздываю на службу, – заговорил Гримальди. – Нет ли у юс монетки на телефон-автомат?
Буфетчица вытерла о фартук покрасневшие от воды руки, вручила ему несколько монет и перекинула несколько костяшек на счетах, стоявших на прилавке радом с кассовым аппаратом. Русские прекрасно обходились без компьютеров и калькуляторов. Счеты заменяли им и то, и другое.
Гримальди вошел в телефонную будку. Сначала он позвонил Никите, своему водителю, чтобы тот подъехал и забрал его от столовой, а не от дома, как обычно. Следующий телефонный номер он набрал точно в семь пятьдесят, уже в нескольких метрах от столовой. Количество телефонных будок, из которых он мог звонить, изменялось каждую неделю в соответствии с заранее оговоренным планом.
На другом конце провода кто-то взял телефонную трубку.
– Завтра ровно в семь утра, у входа в гастроном на улице Чайковского, – произнес спокойный, размеренный голос.
Шифр Гримальди помнил наизусть. Завтра означало сегодня, семь утра означало восемь вечера, гастроном означал стоянку автомобилей у гостиницы “Украина”. Спокойный голос Калинина вселил в него уверенность. Гримальди был рад, что увидит друга сегодня вечером.
Он вернулся в столовую и заплатил за завтрак, намеренно игнорируя сдачу, протянутую ему буфетчицей. Чаевые в России не поощрялись, однако брали их все с удовольствием. У входа в столовую затормозил “мерседес”, и он торопливо вышел, недоумевая, зачем Калинину потребовалась срочная встреча.
Вечером того же дня, когда “мерседес” лавировал в образовавшихся на улицах Москвы пробках, Гримальди, откинувшись на сиденье, лениво размышлял о причинах беспокойства, охватившего его в последнее время. Он жил в Москве уже почти семь лет, и сознание того, что он руководит самым важным агентом ЦРУ в Кремле, больше не доставляло ему никакого удовольствия. Наскучила ему и его ежедневная деятельность по закупке лососины и икры для посторонней ему канадской компании, во время встреч с неуступчивыми чиновниками из министерств рыбного хозяйства и внешней торговли. Не в силах приспособиться к своему иностранному окружению, он не завел друзей и не находил никакого удовольствия в немногочисленных развлечениях, доступных ему в Москве.
Он так и не осмелился приблизиться к кому-нибудь из весьма привлекательных мальчиков, которые, как он понял по их поведению и жестам, были одной с ним сексуальной ориентации. В его положении ухаживание за кем-то из них было равносильно самоубийству. Олег, разумеется, тоже оставался вне пределов его досягаемости. В конце концов, Калинин был женат и имел двоих детей.
Ввиду недостатка мужчин Гримальди попытался удовлетворить свои желания при помощи женщин и познакомился с девицей, которая по всем признакам была осведомителем КГБ, получившим задание переспать с ним в порядке рутинной “заботы об иностранцах”. Утром она ушла, вполне удовлетворенная его подарками: жестянкой растворимого кофе, несколькими пачками жевательной резинки и упаковкой мыла. Бедняга Гримальди весьма утомился, исполняя весь ритуал. По утрам проститутки покидали его, удовлетворенные лишь полученными подарками. Занимаясь любовью, они думали вовсе не об удовольствии, а о том, как больше заработать.
Даже его задание в Москве превратилось в рутинную обязанность. Он встречался с Калининым, проверял тайники, где могло было быть оставлено сообщение, кодировал полученную информацию и пересылал безобидные на первый взгляд письма по условному адресу в Монреале. На протяжении своих первых месяцев в Москве Гримальди читал добытые Калининым документы затаив дыхание – это были расписанные по минутам заседания Политбюро, тезисы, подготовленные для переговоров по разоружению, аналитические обзоры советской разведки, обзорные документы военной промышленности.
По прошествии определенного времени он, однако, привык к тому, что ему приходится иметь дело с документами первостепенной важности. Теперь он кодировал документы совершенно механически, не вникая в их содержание Сообщения для Лэнгли он пересылал через Монреаль.
Даже ежегодный отпуск не приносил ему удовлетворения. Сначала он летел самолетом до Монреаля, потом прокрадывался в Буффало, по дороге превращаясь из Сент-Клера в Гримальди. По пути неизбежно приходилось заворачивать в Нью-Йорк для текущего инструктажа и снятия информации. Вашингтон оставался недоступным – слишком велик был риск разоблачения. Вскоре вся эта процедура стала привычной и надоела до последней степени, хотя Гримальди понимал, насколько опасно секретному агенту привыкать к единообразной схеме.
Вместе с тем Гримальди испытал серьезное беспокойство только один раз – когда в 1970 году молодой русский кагэбэшник сел ему на хвост и проводил от конторы до гостиницы “Националь”. Если бы это произошло сегодня, Гримальди, наверное, не заметил бы его – со временем бдительность и настороженность притупились в нем. Тот инцидент произошел четыре года назад, и Гримальди в панике бросился к телефону, требуя помощи у Калинина. Его страх усилился, когда за несколько минут до своей незапланированной встречи с Калининым в Большом театре он заметил настырного паренька и с трудом поборол искушение сбежать во время антракта. У него было достаточно причин для беспокойства: в качестве канадского бизнесмена он не обладал дипломатическим иммунитетом. Если бы его поймали, ему пришлось бы гнить в подвалах Лубянки остаток своей жизни.
Слава богу, это оказалось ложной тревогой. Молодой человек, преследовавший его, оказался всего лишь курсантом Высшей школы КГБ, который получил задание выслеживать иностранца в Москве, как и пара сотен других курсантов в этот день. Калинин сообщил ему это приятное известие через пару дней после инцидента. Похоже было на то, что молодой человек даже не успел составить рапорт – так быстро он был переведен в другое управление. Возможно, Олег тоже приложил к этому руку, однако он ни разу не пытался объяснить это подробно.
Соглашаясь взвалить на свои плечи работу в Москве, Гримальди надеялся, что это позволит ему подняться на высшие ступени иерархической лестницы ЦРУ. Его перспективы все еще выглядели многообещающими: он знал, что в Лэнгли о нем говорят с благоговением как о безупречном шпионе, достойном подражания, но даже легенда не могла существовать вечно. Ему следовало уйти, пока он был на гребне успеха, пожиная плоды славы. ЦРУ менялось на глазах, и в нем брало верх молодое поколение. Гримальди мог уже давно собрать пожитки и вернуться в Лэнгли, где его ждала законная часть добычи.
Однако он не хотел возвращаться без Калинина, который мог бы стать венцом его последней операции. Это был бы подлинный триумф – величайший американский шпион со времен второй мировой войны и его подопечный возвращаются целыми и невредимыми из логова льва. Впрочем, Олег тоже не был к этому готов. Гримальди подозревал, что ему по душе высокое положение, занимаемое им в Кремле, а также те персональные привилегии, которыми он пользовался. Иногда Гримальди казалось, что Олег боится оказаться в чужой стране, где ему предстояло жить под чужим именем по поддельным документам.
Гримальди в любой момент мог попросить об отставке, и его требование было бы немедленно удовлетворено. Однако его отношения с Калининым продолжали удерживать его в Москве, несмотря на то, что они встречались довольно редко и лишь для коротких деловых бесед. Тем не менее Гримальди продолжал чувствовать, что является единственной опорой Олега. Гримальди был уверен, что однажды, уже после того, как они вернутся в Соединенные Штаты, Калинин снова станет его любовником, как в добрые старые времена в Берлине.
– Ну вот и приехали, – сказал Никита. Машина остановилась напротив ярко освещенного входа в гостиницу “Украина”, где ожидали своих пассажиров два экскурсионных автобуса, на одном из которых было написано “Московский цирк”, а на другом – “Фольклорный ансамбль”. Западные туристы готовились насладиться ночью “в русском стиле”.
Гримальди посмотрел на часы, было без десяти восемь. Рассчитывая, что встреча с Калининым продлится минут десять-пятнадцать, он прикинул, сколько времени потребуется на то, чтобы поужинать в ресторане, что было необходимо для оправдания его поездки в гостиницу.
– Заберешь меня в девять тридцать, – сказал он Никите. – Постарайся не опоздать.
– Хорошо! – осклабился водитель, и Гримальди с отвращением подумал, что через десять минут он уже будет тискать свою маленькую подружку, живущую у метро “Кропоткинская”. Она уже давно хотела бросить Никиту, но тот каждый раз соблазнял ее американскими сигаретами, украденными из кабинета Гримальди. Впрочем, Гримальди был доволен – шоферу было чем заняться, кроме поздних выездов босса.
Гримальди вошел в вестибюль гостиницы, нервно оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь необычного. Он надеялся, что заметит поджидающих его у входа, якобы углубившихся в чтение газет. Не обошел он своим вниманием ни телефонные будки, возле которых могли болтаться странные личности, ни валютные магазины. Впрочем, ничего подозрительного он не заметил. У дверей, как всегда, дежурили два милиционера в штатском, которые проверяли документы входящих иностранцев, отшивая местных мошенников, проституток и спекулянтов. Отдел регистрации тоже не вызвал у него никаких подозрений – за высокой деревянной стойкой сгорбились над книгами регистрации постояльцев две прыщавые девицы, да отчаянно зевал, прикрывая рот рукой, широкоплечий администратор. Гримальди знал, что когда КГБ устраивает свои ловушки, то оперативные сотрудники, переодетые в форму работников гостиницы, в первую очередь оказываются за стойкой.
В валютном баре Гримальди выпил две рюмки водки, снова чувствуя себя подозрительным и раздраженным. В конце концов, он отнюдь не принадлежал к когорте храбрецов, которым нипочем любые опасности. Ему все еще было стыдно за свое позорное поведение в Альпах много лет назад, однако даже себе он не признавался в том, что струсил. Он был умен, хитер, удачлив, но – труслив. Пожалуй, настала пора и ему остепениться и засесть в личном кабинете, пока другие играют с КГБ в шпионские игры.
В восемь часов две минуты он вышел из гостиницы через один из боковых выходов и с небрежным видом прошел на стоянку машин. “Москвича” Калинина нигде не было видно.
Вздрагивая от холода, Гримальди стоял на обочине Кутузовского проспекта. В это время суток в Москве было непросто поймать такси, однако Гримальди “голосовал”, держа в руке пачку “Мальборо”, и поэтому сразу три машины остановились рядом с ним, скрипя тормозами.
Гримальди сел во вторую машину. По дороге к парку Горького, он то и дело вытирал носовым платком покрытое испариной лицо.
“Неотложная встреча, – размышлял он. – Боже мой, я никогда не думал, что мне придется прибегать к правилам, о которых я только читал”. “Не жди меня, если я опаздываю, – говорил Калинин. – Никогда не приходи на стоянку во второй раз. Позвони из ближайшего телефона-автомата три раза подряд с интервалом в пять минут. Если я не отвечу – проверь тайник. Через двенадцать часов после несостоявшейся встречи позвони по телефону еще раз. Если и на этот раз не будет ответа – хватай такси и мчи в Шереметьево, чтобы покинуть эту проклятую страну, пока они не пришли и за тобой”.
Он уже звонил из вестибюля гостиницы “Украина”. В первый раз номер оказался занят, во второй и третий – никто не подошел. Теперь он направлялся к тайнику на территории парка Горького в полном смятении. У него был открытый билет на самолет компании “Эйр Франс” до Монреаля с остановкой в Париже, однако сегодня было уже поздно резервировать место. Его документы были в порядке – тут ему не о чем было беспокоиться, однако не мог же он появиться в аэропорту завтрашним утром и просто сесть на первый же рейс. Это выглядело бы чересчур подозрительно. Придется воспользоваться процедурой, разработанной специально для подобных случаев, чтобы как-то прикрыть поспешное бегство перед лицом грозившей ему опасности.
Что же могло случиться с Калининым? Он разговаривал с ним сегодня по телефону дважды, а это означало, что утром он был еще на свободе.
Если, конечно, КГБ не принудил его выйти на контакт. Гримальди знал, что на Лубянке в совершенстве овладели искусством убеждения. Но, если Олега просто заставили позвонить ему, почему его не арестовали еще там, на стоянке перед гостиницей?
– Парк Горького, – объявил водитель и довольно улыбнулся, когда Гримальди вручил ему сигареты. Такси рвануло с места почище гоночного автомобиля. Снова пошел дождь, затяжной, мелкий, холодный. Несколько мгновений Гримальди стоял перед входом в парк, затем развернулся и пошел к набережной Москвы-реки.
Набережная была пустынна. Непогода изгнала даже стойкие влюбленные парочки, но Гримальди все равно несколько раз останавливался, с подозрением оглядываясь назад. Никто, однако, не следовал за ним, а тишину нарушал лишь плеск грязной воды о гранитную набережную и звук его собственных торопливых шагов. Гримальди посмотрел вверх. Почти над самой его головой нависала темная громада Крымского моста.
Он подошел к ближайшей опоре, глубоко ушедшей в рыхлую влажную землю, и наклонился, словно завязывая шнурки ботинок. Пальцы его дрожали, а под ложечкой тревожно сосало. Если за ним следят, то теперь настал самый подходящий момент, чтобы наброситься и схватить его.
Гримальди сдавленно выругался. Все эти шпионские страсти были явно не для него. Необходима была целая сеть агентов – рыцарей плаща и кинжала, которые бы обслуживали Калинина, забирая полученную от него информацию. Олег, однако, был тверд, как скала. “Никаких других агентов, – сказал он, – никаких посредников, никакой страховки. Только ты и я”.
В бетонном основании опоры, на высоте примерно фута от земли, была глубокая трещина. Гримальди вытащил кусок бетона, которым она была заткнута, и просунул руку внутрь. Его пальцы с трудом нащупали маленький листок плотной бумаги, сложенный в несколько раз. Он выдернул его из щели, засунул в ботинок и выпрямился. Колени его дрожали.
Он шел по мосту под дождем, и капли воды, отскакивавшие от его плаща, окружали его словно облаком. За мостом, у церкви Святого Николы в Хамовниках, он остановил такси. В гостиницу “Украина” он вернулся задолго до того, как Никита закончил свои амурные дела.
Сообщение было коротким и сжатым, как смертный приговор суда. Прописные буквы и цифры были напечатаны на толстом листке бумаги, и Гримальди расшифровал сообщение в ненадежном уединении своей квартиры на Ленинградском проспекте, сверяя шифрованные группы с изданием “Анны Карениной” 1965 года. Удивление его нарастало по мере того, как он переносил каждое новое слово на вырванный из блокнота листок, лежавший на столе рядом с запиской Калинина.
17 часов 20 минут. Не могу связаться с тобой, уже слишком поздно. Оставляю эту записку в тайнике на случай, если со мной что-то случится и наша встреча не состоится. В Парижском представительстве Торгпредства случайно встретил молодого офицера Тринадцатого отдела КГБ, который оказался тем самым человеком, следившим за тобой четыре года назад в “Национале” и в Большом. Он узнал меня и вспомнил, что видел меня тогда в театре. Спрашивал, знакомы ли мы. Я сказал – нет, но он не поверил. Поэтому я срочно вернулся, чтобы предупредить тебя. От пограничников узнал, что в 17.05 этот офицер тоже прилетел в Москву. Уверен, что он будет расследовать наши с тобой связи. Если мы не встретимся сегодня, прошу тебя – уезжай немедленно. Твой преданный друг.
“Твой преданный друг...”. Гримальди потер глаза. В комнате было совершенно темно, за исключением желтого круга света от лампы, падавшего на поверхность стола и на разложенные бумаги. Холодный озноб сотрясал все его тело. Преданный друг на встречу не явился. Его преданный друг наверняка уже арестован, наверняка его пытают. Может быть, они уже убили Калинина.
