Михаэль Бар-Зохар
Братья

Часть вторая
Любовь
(1967-1977)

Глава 7

Шел сильный дождь. Его косые серые струи с силой полосовали пустынную взлетную полосу, на которую неуверенно опустился реактивный “Лир”. Гримальди с тоской глядел сквозь иллюминатор на темные деревья, низко склоняющиеся к земле под напором бешеного ветра. Он никак не мог узнать этот аэродром. Ему казалось, что они приземлились в Виргинии, возможно, на самой “Ферме”, – тренировочной базе ЦРУ, а может быть, где-то на Восточном побережье, между Нью-Йорком и Вашингтоном. Судя по царившей в воздушном пространстве сутолоке, сквозь которую они прорывались перед заходом на посадку, совсем неподалеку должен был располагаться крупный аэропорт, такой, как Даллас или имени Кеннеди.

Самолет был частный, и на его фюзеляже не было никаких опознавательных знаков. Гримальди был единственным пассажиром на борту. Перед выходом стюард вручил ему его плащ и громоздкий кофр, одарив на прощание ослепительной улыбкой. Это был изящный, грациозный парень с матовой кожей и слегка раскосыми глазами; при взгляде на его лицо Гримальди ощутил легкий укол боли, когда в его мозгу ожили и снова растворились горькие и в то же время сладостные воспоминания.

Положив аккуратно сложенный плащ на свободное сиденье радом, он проверил узел своего широкого галстука из голубого шелка и слегка пригладил усы. Самолет медленно маневрировал на рулежных дорожках, и Гримальди позволил себе снова погрузиться в размышления. На протяжении последних двух дней – весь долгий путь от Лондона сюда – он не переставал раздумывать над тем, что могло послужить причиной его столь неожиданного и срочного отзыва и чем были вызваны все эти шпионские предосторожности, которыми сопровождался его стремительный вылет.

Руководствуясь какими-то загадочными соображениями, руководство ЦРУ организовало его возвращение как неотложную спасательную операцию. Можно было подумать, что он подвергается смертельной опасности!

Началось все с каблограммы в его лондонскую квартиру: “Совершенно секретно! Срочно! Вслух не прочитывать! Расшифровать собственноручно!” За сим следовали строгие инструкции ничего не сообщать коллегам из Центра координации и связи ЦРУ. Сложная схема выхода на контакт, включавшая в себя звонки из уличных телефонных будок, закончилась встречей на оживленном вокзале Чаринг-Кросс. Далее Гримальди вынужден был предпринять утомительное ночное путешествие в черном “ровере”, за рулем которого сидел совершенно незнакомый человек. Он намеренно выбрал самый тяжелый путь, чтобы избежать слежки, и наконец доставил своего пассажира на Бэйсинстокскую базу ВВС США, где на взлетной полосе его уже ждал этот самый самолет с включенными двигателями. В эти игры Гримальди не играл со времен Берлина, то есть уже больше пятнадцати лет.

Нельзя сказать, чтобы эти игры ему не нравились. Напротив, с тех пор как он утратил свою юношескую наивность, Гримальди воспринимал жизнь как бесконечную увлекательную игру. Это была настоящая головоломка, постоянное состязание в уме и изворотливости. Он отважно окунулся в нее с головой в возрасте восемнадцати лет, когда принял фамилию и национальность своего отчима и превратился из Фрэнки Флэнегана во Франко Гримальди.

Этим превращением завершился необычайный и болезненный процесс, который увлек юного Фрэнки еще в подростковом возрасте. Уже тогда он отличался от своих сверстников. Изнеженный, артистичный, он был неравнодушен к ярким краскам и многоцветным нарядам. Соседские мальчишки презирали его за красивое лицо и физическую слабость, дразнили “девчонкой”, и он частенько возвращался домой в ссадинах и синяках. Ему было всего семнадцать, когда на джазовом фестивале он встретился со сладкоречивым саксофонистом. Фрэнки вернулся домой только на следующее утро, одновременно испуганный и восхищенный открытием собственной гомосексуальности. Отныне ему стало ясно, отчего его не тянет к женщинам.

Однако он быстро понял и другой факт: ему нужно скрывать свою склонность, если он хочет добиться успеха в жизни. Новый Орлеан в 1937 году терпеть не мог гомосексуалистов. Впрочем, насколько ему было известно, точно так же относились к подобным ему и во всех остальных местах.

Фрэнки обуревали великие амбиции, и он страстно желал преуспеть, однако что ему было делать? Он был слаб телом, и одноклассники высмеивали и недолюбливали его. По происхождению он был наполовину итальянец, наполовину ирландец. Мать его была родом из небольшой рыбачьей деревушки в окрестностях Анконы, что расположена на Адриатическом побережье Италии. С Колином Флэнеганом она повстречалась в Луизиане, куда иммигрировала вместе со своей семьей. Отец умер, когда Фрэнки был еще младенцем, и он видел его только на старых фотографиях: худой ирландец с лицом, как у хорька. Воспитывал Фрэнки и учил его французскому языку отчим – второй муж матери, добрый и сердечный человек, который часто оглушительно и раскатисто смеялся.

Остров Корсика, где родился Наполеон, славился своими бандитами, и Фрэнки, отчаянно желавший чего-то такого, что могло его всерьез заинтересовать, и очарованный ореолом романтики, окружавшим этих людей, взял фамилию отчима и стал считать своими его родовые корни. Даже свое имя он изменил на итальянский манер и превратился во Франко. Начиная с восемнадцати лет, когда он окончил школу и переехал на Восточное побережье, Франко Гримальди считал себя прямым потомком корсиканских бандитов. Тщательно скрываемая истина состояла в том, что его родители владели в Новом Орлеане двумя ресторанчиками; если там и можно было найти какой-то криминал, то только в кассовых книгах, в которых учитывалось поступление наличных.

Однако обман оставался нераскрытым на протяжении нескольких лет. Всем своим друзьям Гримальди был известен под кличкой Корсиканец. Коллеги по Центральному разведывательному управлению прозвали его Наполеоном. Они тоже высмеивали его пристрастие к цветастым жилетам, ярким галстукам, шелковым платкам и массивным украшениям из золота, однако это было проявлением обыкновенной зависти, и потому их уколы оставляли его равнодушным.

Разведка привлекла его потому, что он любил приключения и не боялся рисковать, во всяком случае до тех пор, пока ему приходилось сражаться при помощи мозгов, не пуская в ход кулаки. Вовсе не легенда о корсиканском происхождении, которую он обернул вокруг себя как знамя, а его итальянское имя и отменное знание языка способствовали получению им первого задания. Шел 1943 год – самый пик войны, когда он вместе с группой таких же, как он, агентов итальянского происхождения высадился на Сицилии. В их задачу входило проникнуть в оплот мафии и, действуя от лица американского генерала Джорджа Паттона, начать переговоры с местными капо о совместном выступлении против Муссолини.

Тогда он был почти мальчишкой, самым младшим в группе – ему едва исполнилось двадцать три. До самой смерти он будет помнить дымные хижины в горах близ Палермо, где он лицом к лицу встретился с главарями мафии и заглянул в длинные стволы их люгеров. Он прекрасно знал, что любой из этих людей может быть переодетым фашистом или наемным убийцей немцев. Однако он уцелел; мало того, им даже удалось достичь соглашения. Мафиози готовы были начать восстание против Муссолини и его немецких союзников. Именно после Сицилии Гримальди поверил в свою счастливую звезду.

Он продолжил игры со смертью в Берлине вскоре после победы над Германией, где продолжали гибнуть русские и американские агенты – первые жертвы “холодной войны”. У него даже завязалось тесное знакомство с советским офицером, с которым они пережили немало приключений и опасностей. Однако их последняя совместная операция окончилась трагически. Гримальди, оставшись один, занялся своим собственным многообещающим проектом – “гамбитом Геллена”.

То были дни, когда американские разведслужбы, созданные на период военного времени, такие, как Бюро стратегических служб, находились при последнем издыхании, а отцы-основатели БСС – компания до умиления беспомощных американцев с голубыми глазами и такой же голубой кровью – прилагали максимум усилий, чтобы создать новую организацию, способную противостоять советским секретным службам. В представлениях Гримальди они скорее напоминали бойскаутов, объявивших войну чикагским головорезам и бандитам, или доверчивых крестоносцев, размахивающих крестом пред кровожадными ордами султана Саладдина. НКВД успел наводнить важнейшие центры управления Запада сотнями и тысячами своих агентов, а новорожденное Центральное разведывательное управление ничем подобным не обладало: не было ни резидентов, ни агентурных сетей, ни вербовок на самом верху. Именно в этот момент выступил на сцену Гримальди – все еще молодой человек, но уже хладнокровный циник. Он предложил решение проблемы, и имя ему было – Геллен.

Как ни странно, но впервые он услышал это имя от русских в один из тех редких моментов, когда обе державы-победительницы объединили свои силы для охоты на беглых нацистских преступников. Гримальди узнал, что генерал Рейнхард Геллен был настоящим кошмаром русских, человеком, которого они поклялись уничтожить во что бы то ни стало. Во время войны Геллен возглавлял разведывательно-диверсионную деятельность, направленную против Советского Союза, и сумел создать в России целую сеть прекрасно законспирированных агентов. Когда война закончилась, эта обширная сеть – собственно говоря, их было несколько – осталась практически неповрежденной, а большинство из его резидентов неразоблаченными. Русских как раз больше всего бесило именно то, что среди них, в государственных учреждениях СССР и в армейских штабах, находятся коварные нацистские агенты. За архивами и досье Геллена, где находились списки завербованных предателей, охотились различные подразделения государственной безопасности, однако больше всего русским нужна была его голова.

Гримальди воспользовался всеми известными ему приемами и уловками. Он покупал информацию у бывших немецких офицеров за еду, виски, сигареты, опустошая склады армии США, он напропалую флиртовал с секретаршами, которые печатали доклады для его собственных боссов, но самым ценным источником информации для него стал обмен секретами с двумя агентами английской разведки, которых он потчевал крохами сведений о советско-американских переговорах, касающихся будущего разгромленной Германской империи.

После нескольких месяцев кропотливой, почти подпольной работы ему удалось определить место в горах Таубенштайн, где находилось убежище Геллена. Он тайно отправился на озеро Шлеерзее, где захватил этого исхудавшего мастера шпионажа и вывез его в безопасное место. Геллен мог стать бриллиантом самой первой величины в короне Гримальди. Если бы он достиг успеха, его ожидали бы быстрое продвижение по службе, высокий пост и отнюдь не скромная зарплата. И конечно, власть, с помощью которой он мог продолжать играть в свои игры. Не зря же его прозвали Наполеоном.

В своих разговорах с Гелленом Гримальди продемонстрировал трезвую логику и циничный расчет. Он предложил Геллену сделку: гарантии личной безопасности в обмен на сети резидентуры в России. Особо он подчеркнул то обстоятельство, что агентурная сеть не может быть столь уж дорога генералу, коль скоро жизнь его под угрозой. Кроме того, раз Геллен не мог обратиться за помощью к русским, у него не оставалось никакого выбора вообще. Так генерал Рейнхард Геллен, бывший глава гитлеровской разведки, стал главной козырной картой Америки в ее тайной войне против России.

В последующие годы Геллен передал всех бывших агентов нацистской Германии на службу новым хозяевам. Гримальди тоже осел в унылом поселке Пуллахе, где Геллен устроил свою штаб-квартиру. Он был сторожевым псом ЦРУ, заглядывавшим через плечо генерала, надзирающим за проведением операций и внимательно изучающим списки его агентов.

Он знал, что теперь сам стал мишенью номер один для русской контрразведки, которая дорого бы дала за секреты, проходящие через его руки. Однако причиной падения Гримальди стала вовсе не русская разведка. Его погубил Вилли Шиллер, симпатичный и привлекательный мальчишка, которого он встретил в январе 1952 года. У него были округлые бедра, мягкий рот и темные длинные ресницы.

С тех пор, как Гримальди попал на работу в ЦРУ, он был крайне осторожен. В основном ему удавалось подавлять свои сексуальные устремления, если не считать одного маленького приключения, случившегося с ним в Берлине. Если бы руководству стало известно о его гомосексуальной ориентации, его бы вышвырнули из конторы в два счета, так как гомосексуалы считались наиболее уязвимыми объектами для шантажа и, следовательно, доверять им секретную информацию было рискованно.

Он так и не понял, что заставило его тогда потерять голову. Может быть, повинна в этом была его чрезмерная уверенность в себе, может быть, чувственная красота Вилли. Гримальди без памяти влюбился в него и провел несколько незабываемых ночей, упиваясь его покорным мягким телом. Когда юноша в конце концов прервал с ним отношения, Гримальди утратил над собой контроль. Он стал преследовать Вилли, донимать телефонными звонками и ломиться в двери его дома, умоляя вернуться. В дело вмешались родители Вилли, которому было только семнадцать. Они пожаловались в местную полицию.

На следующее утро Гримальди вызвали в Мюнхен, в гостиницу “Вир Ярзейтен”, где в отдельных апартаментах он встретился со своим непосредственным начальником – полковником Джеймсом Макферсоном-младшим. Полковник кипел от бешенства.

– Ты настоящий кусок дерьма, Гримальди, – прошипел он. – Тебе удалось нащупать лучшую в Европе возможность для продвижения, и ты ее проворонил! Отправишься домой ближайшим рейсом. Я думаю, что, как только ты доберешься до Лэнгли, тебя вышвырнут со службы пинком под зад.

Гримальди слушал, низко опустив голову. Он не знал, что говорить, как оправдаться.

– Не мог бы ты помочь мне, Джим? – наконец выдавил он. – Ты же знаешь, работа в нашей фирме для меня все.

Макферсон покачал головой.

– Я делал все что мог, чтобы спасти тебя, но никто не стал меня слушать. – Он отвернулся, все еще покачивая головой. – Ты дурак, – проскрипел он. – Кретин, идиот чертов.

И все же Макферсон вступился за Гримальди и в конце концов спас его шкуру. Его не выгнали – как-никак он был одним из лучших экспертов своей конторы по советским делам. Однако его карьере оперативника пришел конец, и его сослали на бумажную работу в Вашингтон. В 1957 году его отправили во Францию, еще через пять лет – в Великобританию, и везде он занимал весьма важные и ответственные посты, однако возвращение к оперативной работе оставалось для него неосуществимой мечтой. Скандал в Пуллахе преградил ему доступ к работе, которую он начинал, к контролю и управлению агентурными сетями в России.

Теперь же, осенью 1967 года, почти через пятнадцать лет после скандала в Германии, у него не оставалось ни шансов, ни желания участвовать в оперативных мероприятиях. Время охладило его пыл и стремление к оперативной работе, притупив боль давнего разочарования. Он почти привык к комфорту и удобствам, которые дарило ему более спокойное существование. Теперь он мог позволить себе холить и лелеять свои усы а ля Кларк Гейбл; к тому же Гримальди отрастил длинные волнистые волосы и находил, что кошачьи зеленые глаза удивительно красиво контрастируют с его смуглым цыганским лицом. Неизменной со времен бурной юности осталась любовь к яркой одежде, ювелирным украшениям, изысканной пище и тонким винам. Все это вполне сочеталось с ролью, которую он избрал для себя, – ролью отчаянного авантюриста-аристократа, не чуждого простых земных радостей.

Сегодня ночью на протяжении долгого трансатлантического перелета он прекрасно выспался, пользуясь тем, что был в салоне один. Лишь в дальнем конце прохода между креслами, где мерцал неяркий голубой огонек, клевал носом на своем посту стюард. Но даже во сне завеса тайны, которой был окутан ночной полет, продолжала беспокоить Гримальди. Зачем его вызвали? К чему все эти предосторожности? Судя по всему, в конце этого путешествия его ждало важное задание, вот только какое? Франко Гримальди пережил несколько поворотов в своей карьере и знал, что изменения не всегда бывают к лучшему.

Наконец самолет замедлил движение и остановился. Стюард отпер входную дверь салона и поманил Гримальди рукой. Тот набросил плащ на плечи и шагнул наружу. Утро было премерзкое: низкое темное небо продолжало изливать потоки воды, а ветер дул холодный, порывистый. Складной металлический трап был мокрым и скользким, ветер хлестал его по лицу и трепал длинные волосы. Не успел Гримальди выйти, как тотчас почувствовал на своей коже тяжелые, холодные капли.

На блестящем от дождя гудроне рулежной дорожки, совсем рядом с трапом, его ожидал черный “шевроле”. Гримальди отворил заднюю дверцу, и его обдало теплым воздухом из салона. Он почувствовал приятный аромат крепкого табака, напоминающий ему запах сандалового дерева.

– Входи, Наполеон, – пригласил сиплый голос с сильным акцентом уроженца Новой Англии, и Гримальди удивленно округлил глаза.

– Доброе утро, Джим, – с трудом справившись с собой, проговорил он. – Вот это действительно сюрприз.

Джеймс Макферсон, его бывший босс в Германии, поднялся довольно высоко и теперь являлся заместителем директора ЦРУ по стратегическому планированию. Это означало, что в иерархии фирмы он был третьим человеком после самого директора и его заместителя по оперативной работе. Гримальди никак не ожидал, что такая шишка лично приедет встречать его, и поэтому устроился на заднем сиденье, чувствуя некоторую неловкость и скованность.

– Как долетел? – небрежно поинтересовался Макферсон. Ответа он не ждал. – Как там в Лондоне? – Непокорный вихор на макушке совсем поседел, но все так же победно торчал вверх, придавая его благородным чертам лица озорное мальчишеское выражение.

Второй человек, сидевший за рулем машины, обернулся, и его лицо, худое и костлявое, исказилось в кривой улыбке. В светлых водянистых глазах застыло холодное, оценивающее выражение, которое Гримальди помнил очень хорошо.

– Добрый день, дорогой друг, – проговорил водитель по-французски с сильнейшим акцентом.

– Хэлло, Уолт, – отозвался Гримальди, с трудом скрывая свою неприязнь. – Теперь возишь босса, как я погляжу? Я всегда знал, что когда-нибудь и ты получишь повышение.

Улыбка на лице Уолта Рейнера исчезла. Гримальди терпеть не мог помощника Макферсона, который был просто самодовольным ничтожеством. Несколько лет назад Рейнер приобрел дурную привычку разговаривать с Гримальди на своем школьном французском, причем находил это очень смешным.

– Мы решили не брать с собой водителя, – пояснил – Макферсон. – О нашей встрече никто не должен знать.

– Почему? – удивился Гримальди. Если они приехали на машине, значит, аэродром находится где-то неподалеку от Лэнгли Вудс. – К чему вся эта секретность?

Макферсон вынул изо рта трубку и посмотрел в окно.

– Я предпочел бы поговорить об этом за завтраком в каком-нибудь укромном местечке.

– А я предпочел бы поговорить об этом сейчас, – негромко, но твердо отозвался Гримальди. – Я уже по горло сыт тем, что мною помыкают сплошь и рядом, Джим. Должен заметить, что я уже вырос из коротких штанишек и мне не нравится, когда мне приказывают бросить свою работу посреди ночи и пролететь пять тысяч миль, не объясняя зачем. Так что давай обойдемся без завтрака и поговорим.

Макферсон ответил не сразу. Некоторое время он сосредоточенно изучал мокрый мундштук трубки, затем бросил взгляд на Рейнера. Тот пожал плечами. В наступившей нежданной тишине барабанная дробь дождевых капель по крыше машины поднялась до сердитого, оглушительного стаккато. Наконец Макферсон повернулся к Гримальди.

– Ну хорошо, – согласился он, и его аккуратно вылепленное, тонкое лицо внезапно посерьезнело. – Нам нужно, чтобы ты отправился в Москву.

На долю секунды Гримальди потерял дар речи, недоверие смешивалось в нем с нарождающейся радостью.

– В Москву? Но зачем?

– Мы хотим, чтобы ты вышел на связь с агентом, – ответил ему Макферсон, пристально разглядывая Гримальди своими карими глазами.

Франко Гримальди не отвел взгляда.

– Я уже пятнадцать лет не был на оперативной работе, Джим, и весь пропах нафталином. Мне казалось, что у вас должны быть в Москве более квалифицированные сотрудники.

– Так оно и есть, – согласился Макферсон. – Но этот агент требует особого подхода. По всем статьям это выдающийся человек.

– Ну-ка, постой-постой... – пробормотал Гримальди и выпалил вопрос, который вертелся у него на кончике языка: – Но почему я?!

Рейнер и Макферсон обменялись улыбками.

– Мы, конечно, никогда бы не сделали этого по собственной воле, будь уверен, – весело сообщил Рейнер. – У нас было много кандидатов, но он попросил, чтобы это был ты. Понятно?

Макферсон начал излагать факты еще в машине, а продолжил в обитом пластиком кабинете придорожного ресторанчика “Денни”, где Гримальди, обрадованный новостями, согласился остановиться и позавтракать. Разговор их закончился в небольшой квартире в деловой части Вашингтона, которую заранее приготовила для него фирма.

– Пока назовем нашего русского друга Панама, – предложил Макферсон, и Гримальди согласно кивнул.

Макферсон рассказал, что русский был завербован в Вене три недели назад. Он сам вышел на контакт с сотрудником ЦРУ в американском посольстве Бобом Колье-ром, что свидетельствовало о его значительной информированности. Он послал супруге Кольера дюжину роз, однако в конверт цветочника ухитрился подсунуть записку с просьбой о встрече и инструкциями о том, как ее провести. Они встретились в автомобиле, припаркованном на стоянке возле Музея изящных искусств, и там русский сообщил, что является полковником советской военной разведки. В Москве он работал в Кремле и имел доступ к самой секретной документации, а в Вену прибыл для того, чтобы получить информацию от агента, который внедрился в ближайшее окружение одного из лидеров европейских государств.

– Мы полагаем, что это либо герр Эрхард, либо дорогой генерал де Голль, – вставил Рейнер и разочарованно смолк, увидев, что его откровения не произвели на Гримальди абсолютно никакого впечатления.

Русский сообщил, что готов стать перебежчиком. Макферсон рассказал также, что всю свою жизнь он был убежденным коммунистом, но теперь все его мечты рухнули. На вопрос Кольера, как же это произошло, русский, поколебавшись, все рассказал.

Его сестра была крупным ученым и работала в Мичуринском институте в Волгограде. Ей удалось доказать, что знаменитая теория наследственности, разработанная пресловутым генетиком Лысенко, была чистой воды обманом и надувательством. О своем открытии она доложила директору института и вскоре была арестована и отправлена в психиатрическую лечебницу, в которой и находится до сих пор.

– Моя сестра не сумасшедшая, – заявил русский Кольеру, – а режим, который бросает своих ученых в психушки, не имеет права на существование.

Затем Макферсон рассказал, что Кольер сразу понял огромные потенциальные возможности нового агента-инициативника. Действительно, человек, вращающийся в высших кругах советской разведки, был настоящей находкой. Естественно, Кольер не хотел, чтобы Панама перебежал немедленно, было бы гораздо лучше, если бы он вернулся в Кремль, продолжая работать на ЦРУ. Стремление отомстить могло сделать его самым ценным агентом, которого ЦРУ когда-либо имело в Москве.

Во время второй встречи русский вел себя более раскованно и даже открыл Кольеру свое имя. ЦРУ произвело некие секретные проверки, навело справки и убедилось, что он говорит правду. Кольер попытался уговорить русского остаться на своем месте, предложив ему щедрое вознаграждение и чин полковника американской армии. По истечении десяти лет, может быть, даже раньше, он обещал переправить русского в США и обеспечить ему счастливую беззаботную жизнь под чужим именем. Панама согласился, выдвинув кое-какие встречные условия. В настоящий момент он уже вернулся в свою кремлевскую “берлогу”, ожидая, пока к нему выйдут на связь.

– Я встречался с Панамой лично, – сказал Макферсон. – Джим Нолан, шеф нашего русского отдела, предложил мне самому возглавить эту работу, и я вылетел в Вену. Никакая конспирация мне не помогла... – Он слабо улыбнулся. – Русский знал обо мне все. Он даже показывал Кольеру мою фотографию.

– А тебе не приходило в голову, что он может быть подставлен? – спросил Гримальди. – Двойные агенты – излюбленный метод работы КГБ. Они натыкали своих двойников по всей Европе еще в 1945 году, и мы радостно поглотали всю их наживку. Если мы польстимся на этого молодчика, он будет кормить нас ржавой селедкой на протяжении целого десятилетия.

– Все может быть, – согласился Макферсон, – но интуиция мне подсказывает, что этот парень намерен работать честно. – На несколько долгих минут он погрузился в молчание и наконец сказал: – Как бы там ни было, но мы хотим, чтобы именно ты отправился в Москву и держал там руку на пульсе. У тебя достаточно опыта и отличное чутье на двойников, если он вдруг таковым окажется.

– Он уже передал что-нибудь в качестве доказательства своих намерений?

Макферсон кивнул.

– Пару сообщений мы уже получили. В одном из них было содержание докладной записки в Политбюро генерал-майора Пугачева.

– Это один из заместителей министра обороны?

– Да. Речь идет о ядерной программе русских. В записке говорится, что испытания были приостановлены с тех пор, как в мае прошлого года ракета СС-20 взорвалась на Байконуре прямо на стартовом столе. Погибло больше ста человек.

Гримальди вытащил из кармана плоский золотой портсигар и достал тонкую черную сигару.

– Это достоверно?

– Мы специально послали туда наш 5К-71, – вставил Рейнер. – Его чуть не сбили, но пилоту удалось справиться с заданием. Он привез нам с полдюжины фотографий. Земля вокруг стартового стола обожжена в радиусе двух сотен метров, повсюду валяются искореженные обломки. Вот так-то!

За спиной Рейнера зазвонил телефон, и он снял трубку.

– У нас были с ним две обстоятельные встречи, и, должен сказать, он мне понравился, – откровенно признался Макферсон и внезапно улыбнулся. – Ни за что не угадаешь, о чем он попросил в первую очередь!

Гримальди искоса посмотрел на него.

– Сдаюсь. Рассказывай.

За спиной Макферсона Рейнер шепотом разговаривал по телефону, поглядывая на Гримальди.

– Он попросил, чтобы ему показали его полковничий мундир, – с торжеством объявил Макферсон и добавил, искусно копируя сильный акцент русского: – Если вы сделать меня полковник, я хочу увидеть моя форма. После этого он снова заговорил нормально:

– Пришлось сгонять Кольера в Рамштейн, на нашу авиабазу, чтобы привезти оттуда полковничью форму. Надо было видеть, как наш русский вертелся перед зеркалом, примеряя на себя мундир. Он выглядел самым счастливым человеком на земле.

Когда Макферсон спросил русского, как он собирается передавать добытую информацию, то был очень удивлен, услышав ответ.

– Он спросил о тебе, – сообщил Макферсон. – Говорит, что вы встречались с ним в Берлине после войны. По его словам, он давно знает, что ты служишь в разведке, и хочет работать именно с тобой. Его фамилия Калинин.

Гримальди, потрясенный, уставился на начальника.

– Черт меня возьми! – пробормотал он. – Олег Калинин, черт меня возьми совсем... – Нахмурившись, он подозрительно оглядел Макферсона с ног до головы.

– Надеюсь, вы не вздумали меня разыграть? Макферсон покачал головой.

– Все равно я не могу в это поверить, – упрямо тряхнул головой Гримальди, а память уже уносила его в черные развалины послевоенного Берлина. – Он сделал это, – прошептал он, удивленно покачивая головой. – Он сделал это, и ему удалось выжить!

Углубившись в воспоминания, он не сразу понял, что Макферсон обращается к нему.

– Что мне хочется узнать, – говорил тот, – так это почему после стольких лет он спрашивает именно о тебе.

– Мы вместе проводили несколько операций, – осторожно сказал Гримальди. – Разыскивали нацистских преступников.

Лицо Калинина всплыло из глубин памяти таким, каким он впервые увидел его тем вечером, в помещении берлинской комендатуры. Это было как раз накануне Нюрнбергского процесса, когда русские и американцы на короткое время объединили свои усилия в охоте за нацистскими преступниками. Многие из тех, кого они разыскивали, заранее подготовили фальшивые документы и легли на дно. Одни скрывались в горных деревушках и лесных чащобах, другие растворились в безликих толпах голодных солдат вермахта, которые бродили по развалинам великого рейха, разыскивая и не находя свои разрушенные дома и семьи. Именно в этот момент Гримальди получил приказ явиться в русскую комендатуру Берлина для встречи с капитаном Калининым.

Рослый, красивый, с широкими скулами и волосами песочного цвета, с ямочкой на подбородке и поистине детским любопытством, сверкавшим в живых темных глазах, капитан Калинин разрушил все представления Гримальди о советских офицерах. Он ожидал увидеть стандартного русского – упрямого, флегматичного, подозрительного и враждебного. Молодой офицер с заразительным беззаботным смехом произвел на него сильное впечатление. Олег Калинин был откровенным, раскованным до непочтительности и очень горячим: их первый же вечер завершился грандиозной дракой с британской военной полицией в печально известном баре “Фетт Мадхен”. Гримальди сам не заметил, как поддался очарованию своего нового знакомого. К тому же во многих отношениях русский являлся отражением его собственной сущности: был азартен, честолюбив и величественно-равнодушно относился к армейской иерархии званий и должностей. Кроме того, было в его взгляде, в его улыбке, в легком прикосновении руки нечто такое, что мог понять только Гримальди.

Через два дня они стали любовниками. Никогда больше Гримальди не чувствовал столь сильной любви к другому человеческому существу, в которой смешались физическое удовлетворение, единение умов и душевная гармония. И хотя их отношения продолжались всего несколько месяцев, для Гримальди они остались самой большой в его жизни любовью. Иногда по ночам он грезил о своем русском друге, просыпаясь от желания коснуться его гладкой кожи и ощутить тепло его тела.

– Олег был авантюристом, искателем приключений, – громко сказал Гримальди, вопрошающе глядя на Макферсона. “Неужели он знает? Неужели догадывается?” – пытался понять он.

– Русский, – продолжал он, – коммунист, офицер КГБ, и при том он был игроком, преступником по натуре.