Михаэль Бар-Зохар
Братья
Его отношения с Ниной давно вернулись в нормальное русло, несмотря на то что тогда, четыре года назад, между ними произошла та первая болезненная размолвка. В тот дождливый день, когда Алекс узнал, что все это время Нина лгала ему о его родителях, его первым побуждением было убежать из дому. Внутри его кипело такое горькое разочарование, что ему не хотелось даже видеть тетку. Но после ссоры в магазине Шпигеля он покорно вернулся вслед за ней домой. Именно там между ними произошел неприятный, мучительный для обоих разговор, на протяжении которого Алекс высказал и выплакал все, что накипело у него на сердце. Нина тоже пролила немало горьких слез. Свое молчание она объяснила тем, что ей хотелось уберечь его от страшного потрясения, которое неминуемо ждало его, узнай он правду о гибели родителей. Именно поэтому она и придумала сказку об автомобильной аварии.
– Я знала, что в конце концов ты узнаешь правду, Сашенька, – печально призналась она. – Я сама хотела рассказать тебе об этом, но только не сейчас. Я понимала, что тебе больно будет услышать это, и не желала, чтобы ты узнал про весь этот ад в таком возрасте, когда ты еще дитя.
Конечно, она не могла себе даже представить, что обо всем этом будет напечатано в газете и что какой-то маленький мерзавец намеренно оставит вырезку на парте Алекса просто для того, чтобы посильнее уязвить его. Гладя на ее осунувшееся, вытянувшееся лицо, по которому текли слезы, Алекс в конце концов обнял ее. Она была права, вынужденно признал он, она лгала ему ради его собственной пользы.
Оба они знали теперь, что обвинения против Виктора и Тони Вульф были ложными, что улики были сфабрикованы чьим-то злым, горячечным мозгом и что советская государственная машина совершила роковую ошибку. Немного поколебавшись, Нина показала Алексу копию закрытого доклада Хрущева на XX съезде Коммунистической партии в 1956 году. Эта речь, попавшая на Запад какими-то тайными каналами, была опубликована всего несколько месяцев назад. Хрущев развенчал Сталина, объявив его преступником и убийцей, на чьей совести были показательные суды, пытки и массовое истребление людей.
– В это очень нелегко поверить, голубчик, – вздохнула Нина. – Наш вождь и учитель товарищ Сталин, проповедник идей коммунизма, которого мы называли “отцом народов”, оказался вдруг злодеем из злодеев.
– Я читал, что перед смертью Ленин предостерегал партию против него, – осторожно заметил Алекс.
– Ленин, должно быть, перевернулся в своем мавзолее, когда узнал, что наделал Сталин, – твердо сказала Нина. – Это объясняет все, что случилось с Тоней и Виктором. Коммунизм ни при чем. Во всем виноват Сталин, который приказал своим палачам совершать все эти ужасные убийства и казни. За это твои родители поплатились жизнями.
Кроме того, Нина добавила, что отец Алекса, может быть, еще жив – никто не видел, как он умер. Услышав это, Алекс только выразительно посмотрел на тетку, и она смолкла. Оба знали, что Виктор Вульф мертв; в лагерях за Полярным кругом узник мог продержаться от силы год или два.
Вид открывающейся двери в доме Беневенто оторвал Алекса от воспоминаний. Из дома, жуя яблоко, вышла Клаудия. Двое мойщиков окон, работавших по соседству, засвистели при виде ее, засунув в рот пальцы, но она даже не взглянула на них.
Она была так привлекательна в джинсах, тапочках без каблуков и белой просторной блузке, расшитой зелеными цветами! По всей видимости, зеленый был ее любимым цветом.
Алекс уже вскочил и готов был броситься к двери, когда, к своему удивлению, увидел, что Клаудия пересекла улицу и, подойдя к их дому, исчезла в подъезде. Она шла к нему!
В панике Алекс бросился к двери, потом поспешно вернулся к столу, пытаясь привести в порядок книги и тетради и собрать в стакан разбросанные ручки и карандаши. Он не знал, как ему быть. Еще ни разу он не принимал у себя девушек. Но дверной звонок уже залился звонкой трелью, и в прихожей послышались быстрые легкие шаги Нины. Дверь отворилась, и в комнату поплыл певучий мягкий голос его вчерашней знакомой:
– Привет, вы Нина? Я Клаудия Беневенто, подруга вашего Алекса. Он дома?
– Да, он дома. – В сухом голосе Нины проскользнули удивленные интонации. Черт побери, она могла бы быть немного дружелюбнее!
Он шагнул к двери, но Клаудия уже была в гостиной, улыбаясь ему.
– Привет, Алекс! – воскликнула она.
Боже мой, как она была прелестна! В полутемной прихожей Алекс разглядел суровое лицо Нины, которая смотрела на него через плечо гостьи.
– Я хочу посмотреть твою картинную галерею, – сказала Клаудия. – Можно?
Вчера вечером Алекс рассказал ей о своем собрании фотографий и плакатов, которые были приклеены у него над столом.
– При одном условии, – ответил он.
– Каком? – Клаудия уже была возле стола и рассматривала стену. – Это спутник, – обрадовалась она. – А это кто? Ленин?
Он не ответил, и Клаудия обернулась к нему.
– При каком условии?
– Что ты подаришь мне для моей коллекции одну из твоих картин.
– Согласна! – с готовностью кивнула она. – Но с условием.
Алекс скрестил на груди руки и не без удовольствия кивнул в знак согласия.
– Не поужинаешь ли ты с нами сегодня вечером? Мы празднуем наш переезд в Бруклин. Моя мать готовила целый день, а бабушке ты очень понравился. Она сказала, что ты – прелесть. “Пригласи, – говорит, – Алессандро, пригласи этого молодого кавалера”. Ты придешь?
Алекс не смог сдержать улыбки.
– Мне нравится твоя бабушка. Я приду, но ради нее одной.
В следующий момент он сообразил, что ему придется оставить Нину одну. Он обернулся.
– Нина, – сказал он, – Клаудия...
Но Нины уже не было в прихожей, а в звуке ее быстрых шагов, удаляющихся в сторону кухни, были одиночество и упрек.
* * *
Он, однако, совершенно позабыл о Нине, стоило ему только переступить порог дома Клаудии. Он словно попал в другой мир, отстоящий от его собственного на несколько геологических эпох. Алекс успел привыкнуть к могильной тишине в квартире тетки, нарушаемой лишь редкими телефонными звонками да дребезжащими звуками, доносящимися из патефона, когда Нина ставила одну из русских пластинок. В доме Клаудии, напротив, царили восхитительно громкие и самые разнообразные звуки. Здесь никто не разговаривал спокойно – каждый кричал во всю силу своих легких; то и дело раздавались взрывы смеха, кто-то принимался петь, а кто-то вступал в легкую перебранку с одним из родственников. В гостиной гремело радио, мадам Беневенто руководила из кухни своим непослушным племенем, а телефон постоянно был кем-то занят, передавая деловые разговоры, девчоночью болтовню, мальчишеские похвальбы, кулинарные рецепты, которыми обменивались женщины. Молодые голоса говорили по-английски с острым нью-джерсийским акцентом, голоса постарше чаще прибегали к музыкальному, полнозвучному итальянскому.
Из большой кухни в глубине дома распространялись по всем комнатам дразнящие запахи чеснока и специй, жареной рыбы и мяса, кипящего масла и острых соусов. Постоянно приходили и уходили какие-то родственники, двоюродные и троюродные братья, а близнецы – дети старшего брата Клаудии – то восторженно вопили, то плакали, носясь по всему дому и путаясь у всех под ногами. Мать Клаудии как из-под земли возникала в коридоре с сумками, набитыми всякой снедью, бабушка пробиралась вдоль стен, равномерно постукивая своей тростью, а мистер Беневенто постоянно уединялся в своем кабинете с кем-нибудь из коллег, приехавших по делам бизнеса.
Даже убранство комнат было иным. В отличие от строгой, аскетичной обстановки теткиной квартиры дом Беневенто был наполнен разноцветными ковриками и циновками; вычурные, массивные итальянские диваны были прикрыты выцветшими бархатными покрывалами и завалены пухлыми подушечками; резные деревянные буфеты были устелены кружевными салфетками; огромные лампы снабжены абажурами из цветного стекла или из ткани с тяжелой золотой бахромой. Были здесь и столы темного дерева с фарфоровыми статуэтками, ветхие и пыльные мягкие кресла, а также многочисленные картины с итальянскими пейзажами, развешанные по стенам вперемежку с изображениями святых, ангелов, апостолов, мадонн и самого Господа Всемогущего в самых разных одеяниях.
Сами Беневенто, по всей видимости, настолько привыкли к шумному беспорядку, что не замечали его. Отец Клаудии был невысоким мужчиной с большим круглым животом, имевшим обыкновение расхаживать по дому в неизменных полосатых майках. Мадам Беневенто, чей чеканный профиль все еще сохранял следы былой красоты, управляла своими чадами и домочадцами железной рукой, не уставая изгонять из кухни стайки малолетних отпрысков – детей ближних и дальних родственников и громко жаловаться на свою горькую участь. Свои жалобы она адресовала лично Господу Богу, и ее остроумные, едкие монологи разносились по всему дому. Клаудия, ее братья и сестра относились к своим родителям с восхитительной фамильярностью и непочтительностью, хотя Алекс довольно скоро догадался, что оживленные перебранки и горячие споры не были и вполовину такими серьезными, какими казались, и что за громогласными вокальными упражнениями скрываются тесные и дружеские семейные отношения.
Самым потрясающим и важным открытием, которое сделал для себя Алекс в доме своих новых знакомых, было то, что жизнь, оказывается, могла быть прекрасной даже в том случае, если она не посвящена фанатическому служению высоким идеалам. Беневенто были индивидуалистами до мозга костей и не желали становиться частью безликих масс, с мрачной решимостью шагающих к светлому будущему. Они были счастливы друг с другом, среди своих родственников и соседей и жили ради сегодняшнего дня, а не ради счастья будущих поколений. Они хотели взять от жизни как можно больше и непременно сегодня, так что Алекс начинал подозревать, что, будь Карл Маркс знаком с семьей Беневенто, он написал бы совсем другие книги.
Эти крамольные мысли зарождались в его голове, когда он церемонно пожимал руки, знакомясь со всеми присутствующими. Затем он был препровожден в гостиную, где находился огромный обеденный стол, покрытый крахмальной скатертью и салфетками и уставленный невообразимым количеством стаканов, подносов, ваз, супниц и столовых приборов из старинного тяжелого серебра. Все было готово для грандиозного пира.
И это действительно был настоящий пир! За ломтиками красного карпаччио под пикантным соусом последовали ветчина проскутто и дыня, нежная лазанья и свежие томаты в оливковом масле, огромные креветки, телятина в сухарях, горячие сосиски по-итальянски и многочисленные острые сыры, и все это подавалось в поистине раблезианских количествах. Кьянти и “Савона” лились рекой.
Алекс привык к тому, что обеды в доме Нины проходили быстро, преимущественно в молчании. Здесь же разговор не затихал ни на минуту. Появление каждого нового блюда встречалось одобрительными возгласами и аплодисментами. Сидевшие за столом гости оживленно переговаривались, шутили и смеялись, выкрикивали комплименты хозяйке, а она, в свою очередь, не оставалась в долгу, и лицо ее раскраснелось от удовольствия. То, с какой скоростью собравшиеся опустошали тарелки, доставляло ей искреннюю радость.
Праздничный ужин уже подходил к концу, когда появился еще один гость. Собравшиеся встретили его хором веселых голосов.
– Привет, Стиви! – завопил Рики, самый младший из братьев Клаудии. – Как игра?
– О’кей, – отозвался вошедший слегка усталым голосом. – Мы выиграли.
Сестра Клаудии Мария бросилась к Стиви и нежно обняла его. На ней была сильно облегающая узкая кофточка цвета красного вина.
– Клаудия! Иди же скорее! – завопил ее брат Майкл, покосившись в сторону Алекса.
Гибкий и жилистый Рики Беневенто перегнулся к Алексу через стол и объяснил:
– Стиви играет в баскетбол, он отличный нападающий.
Когда он говорил, в вырезе его рубашки прыгал на шее подвижный кадык. Алекс понял, что Стиви, приятель Клаудии, считается в семье Беневенто чем-то вроде овеянного славой героя.
Клаудия, на протяжении всего вечера сидевшая за столом рядом с Алексом, как раз вышла на кухню, чтобы помочь матери. Вернувшись в гостиную, она быстро обняла Стиви, а он поцеловал ее в щеку. Затем Клаудия повернулась к Алексу, чувствуя себя несколько неловко.
– Это мой друг, Стиви, – сказала она. – Стиви, это Алекс.
Алекс поднял взгляд на Стиви, которого уже стал считать своим соперником. Стиви был примерно того же возраста, что и Алекс, но очень высок ростом, черноволосый и черноглазый, с прямым носом и квадратным подбородком. Одет он был в майку-сетку и коричневые брюки из грубой хлопчатобумажной ткани. С плеча его свисала белая спортивная сумка. Он был красив и знал об этом.
– Хай, Алекс! – сказал Стиви и улыбнулся.
– Хай! – Алекс улыбнулся в ответ. Он уже ненавидел этого пижона.
Внезапно он почувствовал себя униженным. В этой компании он был чужим. Зачем Клаудия его пригласила? Затем, чтобы он встретился с ее ухажером? Избегая, взгляда Стиви, Алекс посмотрел на картину с изображением святого Себастьяна, висевшую над комодом. Святой, привязанный к столбу и утыканный стрелами, как подушечка для булавок, был нарисован мрачными, темными красками.
Он внезапно поднялся из-за стола, чувствуя, как горят его щеки. Мария искоса посмотрела на него и одернула свою красную блузку.
“Не красней, – сказал он себе, чувствуя, как ладони становятся липкими от пота. – Не смей краснеть!”
– К сожалению, мне пора, – сказал Алекс. – Мне пришлось оставить свою тетю одну. Большое спасибо за угощение. Поверьте, миссис Беневенто, никогда в жизни я еще так вкусно не ел.
– Алекс, погоди! – воскликнула мать Клаудии, вытирая руки посудным полотенцем. – Сейчас будет десерт!
– Алессандро! – проскрипела бабушка Беневенто.
– Мне очень жаль, – повторил Алекс, – но мне нужно идти. Прошу извинить. – Он слабо взмахнул рукой.
– До свидания всем. Рад был познакомиться. – Он перехватил взгляд Клаудии, которая с огорченным видом смотрела на него. – До свидания, Клаудия. Спасибо.
Он выбежал из дома. На улице стемнело, и прохладный ночной воздух мигом охладил его пылающие щеки. Алекс пошел было через улицу, но передумал. Он не мог идти домой. Нина, наверное, еще не спит, а вынести ее осуждающий взгляд ему было не под силу. Он решил немного пройтись и подумать, однако лицо Клаудии все время возникало перед его глазами, а в ушах звучал ее голос. Зачем она пригласила его? – спрашивал себя Алекс. Хотела ли она подразнить его или ей почему-то хотелось уязвить своего ухажера, который непременно должен был приревновать, обнаружив за праздничным столом Алекса, поедающего приготовленную мадам Беневенто нежную лазанью? “Женщины – они такие! – предупреждал его Джоуи. – Они любят использовать нас, мужчин, в своих непонятных играх”.
Вдали замаячила неоновая вывеска “Голливудского газированного фонтана”, и Алекс свернул на другую дорогу. “Черт бы побрал эту Клаудию!” – думал он. Она казалась ему совсем другой, не похожей на обыкновенных девчонок. Еще вчера она плакала, когда он рассказывал ей о своей матери, а сегодня, когда она пришла к нему, он показывал ей книгу стихов Тони Гордон и читал “Письмо солдата” и “Мое белое царство” в своем собственном переводе. Клаудия наклонилась вперед, стиснула его руку, и Алекс готов был поклясться, что она была глубоко взволнована. Клаудия даже сказала, что “Письмо солдата” – одно из самых замечательных стихотворений, которые она когда-либо слышала. И еще она добавила, что никогда не встречала таких хороших людей, как Алекс. Когда она смотрела на него, в ее глазах было нечто большее, чем просто дружеские чувства.
“Все это ерунда, – возразил ему внутренний голос. – Ни одна девчонка не влюбится в тебя с первого взгляда. Тебе это просто показалось, глупец, и все из-за романтической жилки, унаследованной от родителей. Неужели ты думаешь, что всю жизнь она ждала именно тебя? Несомненно, у нее есть кавалер, о чем она, между прочим, честно предупредила тебя еще вчера. Почему ты не спросил, любит ли она его? Может быть, он не возражает против того, чтобы твоя Клаудия встречалась и с другими парнями? Может быть, они даже переспали друг с другом? В наши дни это случается на каждом шагу”.
Алекс сжал кулаки. При одной лишь мысли о том, что кто-то прикасается к обнаженному телу его Клаудии, он начинал сходить с ума. А ведь он впервые встретился с ней только вчера!
Неужели она действительно спит со Стиви? Клаудия была еще молода, но многие девушки начинали еще раньше. Джоуи рассказывал ему, что они с Фридой были уже очень близки к тому, чтобы сделать это, и он надеялся, что в течение ближайших двух недель им удастся осуществить то, к чему они оба так стремились.
– Девчонки хотят этого еще больше нашего, – со знанием дела сообщил Джоуи. – Но нам следует разыгрывать свою карту весьма осторожно и хитро, ничем не проявляя своего интереса, а затем в нужный момент просто помочь им раздеться.
Откуда Джоуи набрался всей этой премудрости, Алекс не знал. Они были одного возраста, и Джоуи отличался от Алекса лишь тем, что у него уже были две довольно-таки страшные на вид девчонки – Лаура и Фрида.
Алекс решил, что ему нужно найти какое-нибудь занятие, которое отвлекло бы его. В последнее время он забросил плавание, а в боксерской школе Большого Джека Макмилланаон не появлялся вот уже целую вечность. Завтра он начнет все сначала. Самое большее через год он станет великим спортсменом, гораздо лучшим, чем Стиви. Все свободное время нужно отдавать учебе – он не хотел состоять целиком из мускулов, как Стиви, у него будут и мозги. Алекс представил себе, как заканчивает последний класс с медалью лучшего ученика и как Клаудия узнает об этом от соседей. “Погоди, Клаудия, и посмотрим... – размышлял Алекс. – Когда-нибудь ты пожалеешь о том, что позволила мне уйти”.
Он вернулся к своему дому около полуночи. Как только он ступил в подъезд своего дома, из темноты кто-то шагнул ему навстречу.
– Клаудия? – удивился Алекс. – Что ты здесь делаешь?
– Тебя не было дома, – ответила она. – Я позвонила, и твоя тетя сказала мне, что ты не вернулся.
– Я решил прогуляться, – неуверенно сказал Алекс. – А где Стиви?
– Почему ты ушел? – спросила Клаудия, не ответив на его вопрос. – Я хотела, чтобы ты остался, ведь ты был моим гостем. Почему ты ушел?
Несмотря на царивший в подъезде мрак, Алекс сумел рассмотреть, что лицо Клаудии бледное и насупленное.
– Ты знаешь – почему, – уронил он.
– Нет, не знаю.
– У тебя есть... приятель. Зачем ты пригласила на ужин и меня?
– Потому что вчера вечером нам было хорошо с тобой. И я захотела, чтобы ты пришел ко мне в гости. Мы ведь друзья, не так ли?
– Разве Стиви не возражает?
– Я не знала, что он тоже придет, – попыталась оправдаться она. – А почему он должен быть против? Мы же не сделали ничего плохого, правда?
– Но могли... – Алекс припомнил советы Джоуи – действовать хитро и осторожно. Нет, к черту Джоуи с его советами! – Я хочу кое-что сказать тебе, Клаудия. Я тебя совсем не знаю, и ты не принадлежишь мне...
– Конечно, нет, – вставила она.
– ...я не имею на тебя никаких прав. Но я не хочу быть просто парнем по соседству, понятно? Я встретил тебя только вчера вечером, но ты сразу мне понравилась. У меня нет никакой подружки, да и никогда не было. Всю ночь и весь день я думал только о тебе. Я не хочу, чтобы мы были просто “добрыми друзьями”. И я не хочу заменять Стиви, когда он по каким-то причинам отсутствует.
– Отношения между мной и Стиви вовсе не такие, как ты думаешь, – заметила Клаудия.
– В самом деле? Ты знаешь, эти слова я много раз слышал раньше. Это штампованное клише из фильмов: “Мой муж меня не понимает, и наши отношения вовсе не такие, как ты думаешь”.
– Не смейся надо мной, – тихо попросила Клаудия. – Никакой он мне не муж.
– Я не знаю, какие между вами отношения, но... – Алекс собрался с духом и выпалил: – Я хочу, чтобы ты целиком принадлежала мне одному. Ни Стиви, никаких “добрых друзей” – только ты и я!.. Ну вот, я и сказал это. Ты понимаешь меня? Правда?
Клаудия долго смотрела на него.
– Знаешь, ты и в самом деле какой-то особенный, – с интересом и недоумением сказала она наконец. – Я никогда раньше не встречала таких ребят, как ты. Ты говоришь и поступаешь так, будто прилетел с другой планеты. Ты прямо говоришь о том, что чувствуешь, и не хочешь играть ни в какие игры. Глядя на тебя, я вспоминаю стихи твоей матери: “...сердца чистого мечта”. Знаешь что? Я думаю, что ты и есть это чистое сердце, Алекс Гордон.
Она убежала прежде, чем он нашелся, что ответить.
Алекс медленно поднимался по ступенькам, и странные слова Клаудии не шли у него из головы. Действительно ли он нравится ей? Увидит ли он ее снова?
Дверь в квартиру оказалась не запертой, и во всех комнатах горел свет. Нина сидела на диване в гостиной, выпрямившись и сложив руки на коленях. Заслышав шаги Алекса, она подняла на него глаза, в которых не было ни следа упрека – одна лишь усталая покорность.
– Алекс... – Нина глубоко вздохнула. – Твой дядя Самуэль... Он умер сегодня вечером.
* * *
На похоронах Самуэля Крамера было очень мало людей: Алекс с Ниной, две троюродные сестры, приехавшие из Буффало, несколько продавщиц из мехового магазина Шпигеля. Сам мистер Шпигель не смог приехать на кладбище, но прислал телеграмму и венок. Были здесь и три пожилые женщины с усталыми, несчастными лицами и горящими глазами – товарищи Нины по Движению в защиту мира.
Самым первым, однако, на похороны явился старик, живший с ними в одном доме. Он с трудом передвигался и вынужден был прислониться к дереву, чтобы отдышаться. Нине он сказал, что дорогой мистер Крамер наконец избавился от страданий и это к лучшему. Алекс при этом подумал, что хотя старик говорил о его дяде, но думал о себе.
Был на похоронах и какой-то странный автомобиль, темный “шевроле”, на переднем сиденье которого расположились двое мужчин. Автомобиль остановился на порядочном расстоянии, но Алекс заметил, как блестит на солнце объектив фотоаппарата. Это сразу напомнило ему людей, которые следили за их домом и время от времени провожали его по улицам Бруклина в школу и обратно.
Последним, запыхавшись, прибежал Джоуи. Он дружески обнял Алекса и скосил глаза влево.
– Это она? – шепотом спросил он.
Алекс проследил за его взглядом и, к своему изумлению, увидел Клаудию в строгом темно-синем платье. Рядом с ней стояли двое ее братьев – Майкл и Рики. Оба выглядели очень торжественно.
Алекс подошел к ним и, пожимая руку Рики, сказал:
– Спасибо. Большое спасибо за то, что вы пришли. Вы ведь даже не знали его.
– Но мы знаем тебя, – возразил Рики. – Ты наш самый лучший друг из тех, кто живет по соседству. Ты помог нам переезжать и был на нашем празднике. Если тебе что-то понадобится, просто открой окно и крикни погромче. Договорились?
Клаудия ничего не сказала, она лишь задержала его руку в своей и вопросительно посмотрела ему в лицо, словно ожидая увидеть ответ на свой невысказанный вопрос. “Да, я люблю тебя”, – хотел ответить Алекс, но промолчал.
Когда Клаудия подошла к Нине, чтобы высказать ей соболезнования, Алекс заметил, как Нина напряглась. Он подумал, что Нина, должно быть, видит в Клаудии соперницу, человека, способного похитить у нее любовь Алекса. Вполне возможно, что инстинкт не подвел Нину: появление Клаудии в доме по соседству привело все его чувства в полный беспорядок. Для него ничто больше не могло оставаться прежним, неизменным. Самому ему казалось, что его любовь к Нине и чувства, которые он питал к Клаудии, были совершенно разной природы, но, может быть, Нина лучше знала, что к чему.
Вернувшись с кладбища домой, они убрали гостиную, подготовив ее к семидневному трауру, который Нина после некоторых колебаний решила соблюсти. Зеркала завесили тканью, а диван и стулья расставили в ожидании гостей полукругом у стола. Затем Нина усадила его на диван, а сама заняла место напротив на стуле с высокой прямой спинкой.
– Нам нужно кое-что решить с тобой, Алекс, – сказала она. – Во-первых, вопрос о квартире. Завтра придут рабочие и уборщица. Вещи твоего дяди мы уберем. Его комната будет теперь твоей – тебе уже нужна собственная комната.
– Но, Нина, тебе тоже нужна комната! – возразил Алекс, хотя в глубине души он пришел в восторг. Наконец-то у него будет своя комната! Он не хотел больше спать и работать за столом в углу гостиной, а комната дяди была самой большой в квартире. Ему оставалось только молиться, чтобы отвратительный кислый запах болезни исчез вместе со старой дядиной мебелью.
– Мне довольно неплохо там, где я живу сейчас, – сказала Нина. – Я уже заказала для тебя новую кровать, столик и пару стульев. Отсюда мы перенесем в спальню только твой стол и, конечно же... – она слабо улыбнулась, – ...твою картинную галерею.
Алекс хотел уже поблагодарить ее, но Нина подняла руку.
– Есть еще один вопрос, Алекс. У твоего дяди была пожизненная страховка. На протяжении всех этих летя аккуратно платила взносы, и сумма получилась вполне приличная. Мне эти деньги не нужны, и мы можем заплатить за твое образование. Ты теперь можешь выбрать любой колледж, который тебе понравится. У тебя есть какие-нибудь идеи?
Этого не может быть на самом деле, должно быть, он бредит! Алекс не смел даже надеяться, что сможет продолжить образование.
– Частный Университет Брауна в Провиденсе, Род-Айленд, – выпалил он. – Отделение советологии.
Нина довольно кивнула.
– Я надеялась, что ты захочешь изучать Россию, – сказала она. – Но почему Браун?
– Там существует программа обмена студентами с СССР и Восточной Германией.
– И ты хочешь разыскать Дмитрия, – сказала Нина, закончив его мысль.
– Я должен его найти, – с нажимом возразил Алекс. Наклонившись к Нине, он спросил: – А ты? Разве ты не хотела бы узнать, где он и что с ним?
– Разумеется, – кивнула Нина. – Он мой племянник, такой же, как и ты.
Она покачала головой и положила руку на плечо Алекса.
– Нет, – сказала она. – Не совсем. Я воспитала тебя, Алекс, ты стал мне как сын. Я не смогла бы любить кого-то другого и заботиться о нем так, как о тебе, даже если бы захотела.
В тот же день они позвонили в Университет Брауна и попросили выслать бланки заявления о приеме и текущие проспекты с учебными планами. Времени до начала занятий было больше чем достаточно, но Алекса сжигало нетерпение, и он хотел поскорее узнать побольше об этом учебном заведении.
Но, несмотря на такие важные перемены в его жизни, Клаудия по-прежнему занимала в его мыслях первое место. Если он отправится в Провиденс, он не сможет видеться с ней, так как большую часть времени будет проводить далеко от Нью-Йорка. Может быть, это было бы к лучшему, так как Алексу было невыносимо тяжело жить по соседству с ней, видеть ее каждый день из окна и не быть с ней вместе. Если он останется в Бруклине, его одержимость Клаудией не покинет его ни на мгновение, и тогда он запросто сойдет с ума, воображая ее в объятиях этого тщеславного телеграфного столба.
Нина пристально смотрела на него своими проницательными, умными глазами, и Алексу пришло в голову, что она, должно быть, догадывается о том, что происходит в его сердце. Возможно, мысль о его отъезде радовала ее по той же причине, по какой его она огорчала.
Учебные программы прибыли по почте примерно через неделю. День клонился к вечеру, а Алекс все сидел за столом в своей комнате, отмытой, заново покрашенной и обставленной новой мебелью, и в сотый раз перечитывал университетские бумаги. Окна были широко распахнуты, и в комнату врывался пыльный теплый воздух раннего лета. В комнате уже начинало темнеть, когда в дверь постучали. На пороге появилась Нина, лицо ее было суровым.
– К тебе пришли.
Нина отступила в сторону, и Алекс увидел Клаудию. Она была бледна и казалась похудевшей, может быть, благодаря тесной блузке из тонкого голубого материала и облегающей юбке, едва достававшей ей до колен. Лицо девушки выглядело усталым, а сама она часто и неглубоко дышала, словно поднималась по ступенькам бегом.
– Клаудия, входи, – пригласил Алекс. – Что-нибудь случилось?
Клаудия шагнула в комнату и прикрыла за собой дверь.
Прислонившись к ней спиной, она вцепилась пальцами в ее ручку.
– Я пришла сказать тебе, – начала она и замолчала, глубоко вдохнув воздух. В ее взгляде была заметна нерешительность. – Я пришла сказать тебе, что мы со Стиви расстались.
Алекс поднялся и стоял, глядя на нее, не в силах произнести ни слова. Его сердце стучало редко и сильно, а изнутри поднималась какая-то дрожь. Он не знал, что сказать.
– Почему? – выдавил он наконец.
Клаудия не ответила. Губы ее дрожали.
Внезапно все окружающее перестало для него существовать, все, кроме прыгающих губ Клаудии. Как во сне, он шагнул вперед и неловко наклонился, заглядывая в ее глаза. Горячее дыхание Клаудии коснулось его лица. Губы ее тоже были горячими и сухими, и, когда они подались и раскрылись под его губами, Алекс позабыл обо всем, проваливаясь в сладостную бездну новых ощущений – триумфа победы и радости, страсти и безграничной любви. Даже легкий страх, который он почувствовал, и тот был легким и приятным.
* * *
На той же неделе, когда Нина была на работе, единственным звуком, раздававшимся в комнате Алекса, был тихий шорох их одежд. Дрожа как в лихорадке, Алекс снял с нее блузку, расстегнул юбку и ласкал ладонями ее полные груди и гладкие бедра. Его нетерпеливые губы смыкались на твердых сосках, а сердце бешено колотилось о ребра с силой парового молота. Он поднял ее на руки и отнес на кровать, захваченный красотой ее прекрасного тела, которое было словно выточено из желтоватой слоновой кости. Он никогда еще не раздевал женщину и никогда не переживал такого взрыва страсти. Отдаваясь ему, Клаудия тихо ахнула, и Алекс, приникший к ее губам в долгом поцелуе, овладел ею.
– Я люблю тебя, Клаудия, – прошептал он. – Я люблю тебя.
Он прижимал ее к себе, чувствуя ее груди на своей коже.
– Скажи, что ты любишь меня, скажи, что чувствуешь меня внутри, скажи, что хочешь только меня!
Хриплый шепот Клаудии отвечал ему, неровное дыхание вырывалось из груди с легким стоном, а ногти впивались ему в бока. Грудь ее внезапно затвердела, а все тело изогнулось дугой навстречу ему. Ее пламенные объятия подсказали Алексу, что теперь она принадлежит только ему, и это продолжалось до тех пор, пока он не взорвался внутри нее и не провалился в ее влажно пульсирующую бездну...
Только потом, когда Алекс приподнялся на локте и в приливе нежных чувств наклонился над Клаудией, он заметил на белой простыне расплывающееся алое пятно.
– Я думал... Я не знал, что ты девушка, – прошептал он.
Клаудия не ответила, только прижалась к нему, тихо целуя и тихо плача в его объятиях.
